Текст книги "Фива"

Все замерли в ожидании, что же будет дальше. Как ни странно, дальше ничего не последовало. Он продолжал стоять у того места, где полчаса назад облил газировкой дневник Хельги.

Конечно, урок был испорчен напрочь. Никто не слушал распинающуюся у доски учительницу. Кому нужна была эта нотная грамота, когда необходимо было продумать стратегию дальнейшего поведения. Кто-то начал передавать друг другу записочки, свёрнутые блинчиками, в то время как другие просто сидели молча, погрузившись в свои мысли, в которых пустоты было больше, чем Вселенной. Скоро пролетит время урока, а никто еще толком не придумал, что скажет. Как, а главное, чем оправдает каждый своё бездействие? Именно с молчаливого согласия каждого из них, казалось бы безобидная шутка, стала предметом негодования Фивы и болью для Хельги.

Когда из кабинета все вышли, Фива подошла к неподвижно стоящему в углу Сэмми и спросила.

– Ну как? Нравится то, что слышишь?

– Фива, я не думал, что она и правда влюблена в меня. Я – я… – запнувшись, продолжил он, – …не думал, что она может так красиво думать.

– Ее лицо переполнено бестолковыми веснушками, а нос кажется сачком для ловли стрекоз, но мысли ее прекрасны, – подойдя ещё ближе, она взяла его за подбородок и потрясла за него. – Кого ты обидел? Тебя никто, слушай меня внимательно, никто не будет так любить, как любит сейчас она.

С этими словами, она резко отвернулась от него и вышла из класса.

Да, вы всё поняли правильно! Покорно стоя все это время в углу, Сэмми слышал, видел и чувствовал всё, что было написано рукой горячо любящей его девушки. То, как Фива это сделала мне неизвестно, но я уже привыкла к её загадочным поступкам. А вы разве нет?

Иногда вам может показаться, что события которые я описываю очень скудны. Да, я и сама понимаю это. Автор загодя признался читателю в своём дилетантстве. Я – новичок в писательской деятельности. Да и описывать в красках все происходящее в ту пору я не могу. Мой рассказ основан на дневниках Лизи и тех редких моментах, когда я сама могла наблюдать за Фивой и общаться с ней. В моём повествовании она получается уж больно сухой и неразговорчивой. Да, это правда. Но я не могу приукрасить, приврать или дополнить чем-то бессмысленным эту самостоятельную, наполненную тайной единицу. Она не поддаётся описанию, вот честное слово леди. Говорю это вам, положа руку на сердце. Чего мне стоит описывать Фиву – девушку, почти всегда отстранённую, угрюмую и молчаливую, со странными жестами и спокойным, порой отрешённым выражением лица, знаю только я. Порой мне казалось, что её огненные волосы служат для всех маячком, который выделяет ее среди прочих. Такого человека нельзя пропустить. Представьте, что было бы, если бы Фива была чёрно – белой, как большинство людей? Нет, природа щедро выделила её яркими огненными волосами, чёрными, как пантера глазами, удивительно белой кожей, крупным носом и нехарактерными для девушки массивными руками. Её ладони были больше моих, представляете? А пальцы непропорционально длинные и вечно холодные я помню отчетливо, как сейчас.

– Совсем недавно ты обвинила меня в том, что я не читаю романов.

– Ты это о чем, Кроль?

– Да, не читаю и не верю в то, что описывается в книжках.

– Но и романтичное кино тебя мало волнует, – Лизи знала, что ей есть что ответить подруге.

Возможно, сейчас самое время предпринять попытку к пониманию, почему Фива была наглухо закрыта для всего, что является нормальным и желанным для каждой девочки ее возраста. Желанным для каждой, но не для Фивы! Она – особенная! Она такая одна.

– Да, и плакать у экрана телевизора, я тоже не люблю.

– Кроль, а что тогда ты любишь? Ведь тебе не нравился ни один мальчик. Ни один! С ума сойти! Все друг с другом делятся, ну знаешь ведь, что все девчонки такие болтушки. А ты мне ничего не рассказывала и не рассказываешь. Но не потому что ты что-то скрываешь. Просто тебе нечего рассказывать!

– Полагаешь, мне есть, что тебе ответить? – напряженно смотря в одну точку, ответила Фива. – Лизи, сейчас ты инфантильная.

– Конечно же тебе нечего ответить. Вот так всегда. Я же говорю, что с тобой невозможно разговаривать на серьёзные темы. Ты сразу сбегаешь, замолкаешь как сейчас или просто забываешь о нашем разговоре.

– Знаешь, а ведь эта Хельга хорошая, – тихим голосом проговорила Фива и всколыхнула резким движением руки прядь рыжей, как лисья шуба, волос.

– Я даже не знаю, мы с ней никогда не были близки. Она ходит повсюду со своей тетрадкой. А маленькой вечно вытаскивала из носа козявки и ела их. Фу, как вспомню, так вздрогну.

– Она хорошая, – к этим словам Лизи уже прислушалась.

Её подруга редко повторяла что-то дважды. А, когда это происходило, то всегда означало одно – она хотела, чтобы на ее слова обратили внимание, потому что в третий раз она этого не повторит.

– Лучше посмотри, какой у меня синяк, – Лизи ловко подняла рукав отутюженного платья и оголила локоть.

– Могу рассказать вкратце. Совсем скоро багровый цвет сменится сине-фиолетовым, потом станет зелёным, а еще через некоторое время изменит цвет на жёлтый.

– Спасибо, Кроль. Спасибо за то, что так красочно, да именно красочно описала мне весь цикл жизни моего синяка.

– Предполагалось, что я стану тебя жалеть? – совсем неожиданно для Лизи прозвучал этот вопрос.

– Нет, но…

– На коже всё просто. Хамелеоном меняются себе цвета и пусть меняются. Так рассасывается гематома.

– О чём ты думаешь? – видя, что подруга где-то совсем далёко, снова дальше обычного, Лизи посмотрела на неё и, ничего не понимая задала еще раз свой вопрос.

– Лучше тебе не знать, о чём. Мне жаль тех ран, которые с трудом зарастут в сердце девочки, которая в детстве любила лакомиться своими козявками. Слишком глубоко она умеет любить человека.

– Ты о Хельге и ее дневнике?

Но Фива ничего не ответила.

* * *

Мать Фивы

Замечая ее испуганный взгляд при виде пожилых мужчин, я вспоминала наш разговор, который состоялся спонтанно и оставил довольно неприятный осадок. Да, оставил осадок, но мне хотя бы стало все ясно. Больше мы не возвращались к этой теме, но почему-то я запомнила всё, даже выражение лица, на котором отпечатался животный страх молодой женщины. Видя стариков, она всегда поворачивала колясочку и переходила на другую сторону улицу. И так каждый раз. До нашего разговора природу её страха я понять не могла, но встревоженное состояние любящей матери, не почувствовать было невозможно. Мне хотелось как-то поддержать Матильду: сызмальства тонкую и немного экзальтированную даму, но я не могла. Наверное, слишком невежественной для такого тонкого растения была моя натура. Неуклюже и невпопад я выражала свою заботу.

– Мне страшно делается, и этого не скрыть. Вы тоже заметили мой страх, мадам Дункан? Наверное я выгляжу очень странно, – бледная, как полотно она села на скамейку и начала повествование.

Что я могла ей помочь, кроме как сидеть рядом и молча слушать приятного мне человека. Она была очень мила и нежна, как цветок, как горный хрусталь… Ее было легко спугнуть. Поэтому я сидела тихо и слушала. Только лишь ненавязчивым взглядом старалась я дать почувствовать ей немного спокойствия и уверенности в себе.

– Понимаете, мадам Дункан. Это было так давно, а может быть и совсем не правда. Но я напугана. Напугана до сих пор. Я была совсем девчонкой: юной и беззаботной. Прыгала на скакалочке возле дома, а откуда ни возьмись, появилась старушка в лохмотьях и подозвала меня к себе. Я подошла к забору, тогда она мне и сказала…

Матильда заплакала и так горько, что я не выдержала и нарушила правила этикета, которые были присущи высшему обществу, из которого выходила семья Фивы. Я обняла ее хрупкие плечи и она, немного успокоившись, продолжила рассказ.

– Старушка говорила со мной, как со взрослой. Сказала, что я выйду замуж. Буду жить в любви и достатке. А ещё, она сказала, что если у меня родится сын, он будет обычным мальчиком, станет талантливым врачом. Но если родится дочь, – и она снова заплакала, – ее утащит за собой старик и они вместе увидят заходящий за горизонт огненный шар.

Мне нечем было утешить Матильду. Что я могла ответить на ее рассказ, как поддержать? Она мне казалась очень красивой и такой же безнадёжно обреченной. Я даже подумала, что это могло быть не более чем выдумкой чрезмерно эмоционального воображения молодой дамы. Но как показало время, предсказанное старушкой сбылось.

* * *

Мне всегда нравилось наблюдать за Фивой, я уже говорила это и не раз. Помню, как она была подавлена смертью матери. В тот вечер она осталась у нас. Ни на минуту она не уснула. Да, маленькое создание, которое, как многие говорят, человека от вешалки не отличит, лежало и молчало. Ее отец был занят церемонией похорон, дедушка, как всегда был в отъезде, поэтому Фиву просто не с кем было оставить. Тогда я предложила её семье нашу помощь. Девочка не сомкнула своих чёрных глазок. Сложив ручонки на животике, она тихонько лежала, не произнося ни звука. Всего несколько раз я видела малышку улыбающейся: лежа в колясочке, на руках мамы и общаясь с мистером Паскуалем. А после того, как она лишилась матери, я еще долго не видела улыбки загадочной девочки. Если быть до конца откровенной, я чаще видела двойную радугу на небе и град размером с перепелиное яйцо, чем улыбку Фивы. Иногда мне казалось, что она не умела улыбаться, но при этом даже не предпринимала попыток научиться. Я не психолог и уж тем более не философ, но мне кажется, что именно уход её дедушки, которого она очень любила, стал отправной точкой к чему-то очень важному в её жизни. Это «очень важное» я опишу вам в мельчайших деталях. Собственно, ради этого мы с вами здесь и собрались.

Как я уже говорила, никто не знал, что случилось с мистером Паскуалем. Он просто пропал. Вы думаете так не бывает? Я бы тоже так решила, но оказывается, и в наше время такие истории не редкость. Сестра моего мужа рассказывала, как её сосед ушёл в молочную лавку, да так и не вернулся. Потом правда его нашли возле речки. Оказалось, что знойным днём он решил не только сходить за молоком, но и окунуться в прохладную водичку, а там ногу свело судорогой и он утонул. Местные мальчишки нашли его тело и вынесли на берег. Банальная история, но мне больше ничего не вспоминается сейчас. А вот дедушку Фивы так никто и не нашёл. Поверьте на слово. Его экспедиция из трёх человек была жива и невредима, а вот мистера Паскуаля нигде не оказалось. И даже годы поисков ни к чему не привели. Он просто пропал и всё. История, покрытая необъяснимой тайной, занавес которой казалось не приоткроется никогда. Но и эта тайна будет разгадана.

Девочка любила дедушку. Мне кажется, что сильнее деда она не любила никого. Они о чём-то всё время беседовали, горячо спорили, пылко рассуждали. Причём «Косуля», как ласково называла его Фива, никогда не говорил с внучкой, как с маленькой девочкой. Попервой, как рассказывала мне мадам Матильда, он даже сетовал на то, что дети рождаются маленькими и с ними невозможно говорить, как с равными. Но совсем скоро он нашёл выход из положения и, не обращая внимания на то, что девочка была совсем маленькой, говорил с ней как с ровесницей. За их общением всегда было умилительно наблюдать. Его внезапное исчезновение изменило Фиву. Нет, она не заливалась слезами, не плакала в подушку и не думала о всяких глупостях. Просто в ней что-то изменилось. И без того особенная, она стала полностью «вещью в себе». Знаете, я как-то прочитала это выражение в одной глянцевой книжке. Помню, как долго проводила рукой по выпуклым золотистым буквам на обложке, словно это был шаманский атрибут. Совсем не помню её название, но вот выражение это мне понравилось и запомнилось. Сейчас постараюсь сказать красиво: Фива у меня всегда ассоциировалась с туманом, но не густым, а такой дымкой, больше напоминающую паутинку. Дымка и Фива – вот синонимы. Что скрывается за дымкой: свет или ночь, это решать каждому для себя. Для меня она – дымка, пелена, за которой застенчиво украдкой стоит ребёнок, не понимающий всей мощи своего предназначения. Не понимающий, но тяготившийся им. С рождения что-то аккуратно ведёт ее судьбу за рукав, заранее расставляя свои табу и расчертив границы, за которые выйти невозможно. Но что такое моё мнение? Я лишь стараюсь выразить свои мысли как можно более литературно, чтобы потом отнести рукопись в издательство.

Совсем забыла рассказать вам. Да, у нас на углу открылось издательство. Муж там покупает свежие газеты, они хрустят как свежие вафли и пахнут краской. Мне жуть как нравится этот запах. Разворачиваю газету по серединке и принюхиваюсь к заворачивающему запаху свежеиспеченной макулатуры. Конечно, через несколько недель участь прочитанной газетки будет незавидной, пойдёт в костёр, или на помывку окон. Но это не важно. Пока она свежая, как только что вытащенный из печки пирожок, она неповторима. Вот почему мне и пришла в голову мысль написать как можно быстрее свой рассказ. Хочется поскорее отнести его редактору и ждать, когда он сварганит наивкуснеший «пирожок» из моих каракулей. Что за напасть такая. Я снова отвлекаюсь. Простите-простите, столько мыслей, да и пишу я впервые. Совершенно не знаю, какой должна быть последовательность у рассказа. Сейчас ощущаю себя первоклашкой, которую впервые поставили на коньки. Я пробую, и очень хочу стать хорошей рассказчицей. Поэтому сию минуту возвращусь главным героям своего повествования и продолжу свой рассказ. Очень хочется сбиваться реже.

В то утро все девчонки проснулись рано. И это не смотря на то, что с вечера они не могли уснуть в положенное время, все продумывали до мелочей свои наряды и причёски. Лизи встала раньше меня, бродила по дому, как нашкодивший призрак, то и дело, роняя то вилку со стола то зубную щетку в ванной. Она очень нервничала перед «вечером откровений». Это был ежегодный вечер, на который собирались одноклассницы. Как правило, собирались они каждый год в новом месте. Тем летом новым местом должен был стать дом Кларисс, той самой нимфетки, которая еще некоторое назад по всем углам шушукалась с девочками, обсуждая свою бурную личную жизнь. С того дня, как Фива поставила её представление о самом сокровенном на нужное место, девушка изменилась. Больше не треща со сверстницами за чипсами о своих романах, она стала более сознательно относиться и к себе и к выбору друга, который для каждой девушки должен быть осознанным, тем более в таком рябиновом возрасте, как их.

Лёгкие, почти воздушные локоны мягких волос развивались на ветру, одаривая прохожих запахом клубничного шампуня, который Лизи привез отец из соседнего городка накануне. Она даже не успела хорошенько разглядеть новинку. Обычно, любопытный носик Лизи подолгу принюхивался к новым запахам. Она любила подолгу лежать в ванной по шею в пене из ароматного мыльного раствора. Ей нравилось выливать в воду весь шампунь, взбивать густую пену и играть с мыльными пузырями. После этого озорная шалунья начинала громко звать меня. Заходя, я поддерживала игру и, претворившись, что не вижу её под плотным слоем белоснежной пены, полотеничком протирала ей лучезарное личико. Мы обе хохотали до урчания в животе. А потом я приносила ей банное накрахмаленное полотенце и возвращалась к своим домашним хлопотам.

Зайдя во двор, она начала громко звать Фиву. Думая, что подруга в доме, она еще раз звонко позвала, но вышла прислуга и сказала, что Фива в саду. Вернувшись в сад, который уже больше напоминал песчаный лабиринт, разделяющий прилегающую территорию на две части узкой тропинкой от калитки до крыльца, она еще раз окликнула подругу. Наконец, показалась знакомая фигура. Фива была вся в песке: рыжая копна волос была окроплена песчинками, а руки, привыкшие быть по локоть во влажном песке казались особенно крупными, держа с корнем выдернутый цветок герани. Даже коленки были испачканы, не говоря уже о сандалиях, которые хрустели при каждом ее шаге.

Подойдя к Лизи, она стала энергично стряхивать налипший песок с рук. Песчинки попадали на бледно-розовое платье, которое я сшила задолго до вечера для дочери.

– Кроль, ты сошла с ума, или притворяешься?

– О чем ты говоришь? – в недоумении спросила Фива.

Разувшись, она начала вытряхивать из сандалий песчинки, которые неохотно падали на мощённую дорожку.

– Ну как это-как это? Я прихожу за тобой, а ты роешься в своих бредовых фигурах вся грязная и совершенно неготовая.

– Тихо, Лизи! Тихо! Я заканчивала колоссы! Прямо сейчас мне нужно пересадить несколько цветов, – впервые повысив голос на подругу, прикрикнула Фива, чем испугала Лизи. – Даже ты не имеешь право говорить об этих городах неуважительно. Сейчас ты невоспитанная.

– Фива, ты идёшь на праздник, или мне тебя не ждать? – отходчивая Лизи, которая привыкла к тому, что её лучшая подруга совершенно особенный человек, изменила тон, сменив нотки возмущения на простое любопытство.

Наверное, за это Фива её и любила. Лизи не была навязчивой, не лезла в душу, которая хоть и казалась ей потёмками, но которую она очень любила и уважала. Любила просто и тихо. Без громких вопросов и поисков истины.

– Пойдём в дом. Мне нужно принять душ и переодеться.

– Но это займёт время. Фива, ты в своём репертуаре…

– Вряд ли ты хочешь, чтобы я пошла в таком виде, – резко оборвала её Фива.

Лизи знала, что подруга и правда могла пойти в таком виде на вечеринку. Этим она и отличалась от всех: ей было совершенно начихать на общественное мнение. А не потому ли это самое общественное мнение так уважало Фиву? Вопрос риторический, как и многие другие вопросы, возникающие у людей при произношении такого странного сочетания букв Ф И В А. Как нескладно, но очень закончено и лаконично они складываются в загадочное, я бы даже сказала туманное имя девочки с рыжими волосами и чёрными, как угольки глазами.

– Ну наконец вы пришли. Девочки, мы только вас и ждали, – на правах хозяйки Кларисс подошла к гостьям.

Сперва, она осторожно подошла к Фиве. Не увидев в её глазах ничего кроме привычного равнодушия, она приветливо улыбнулась. А вот Лизи она обняла и поцеловала в щеку. Люди часто старались выразить Фиве своё уважение через льстивое отношение к Лизи. Обнимая Лизи, они смотрели на реакцию лучшей подруги, которая видела насквозь ханжество, но чаще всего не говорила об этом. Только в определённый момент, как это было в случае Кларисс, она метко целилась прямо в цель, никогда не поражая ничего лишнего. Только цель. И точное попадание.

– Какое прелестное платье! – рассыпаясь в комплиментах, девочки то и дело подходили к Лизи и старательно расхваливали платье, которое и в самом деле, было красивым.

Я шила его несколько ночей подряд. Подол был украшен мелким бисером, который больше напоминал жемчуг. Без ложной скромности скажу, смотрелось оно очень женственно и красиво. Что касается Фивы, я предложила ей сшить интересное платьице, которое подошло бы ей, но она наотрез отказалась.

– У нас уже было несколько фантов. Жаль, что вы все пропустили. Но не беда-не беда. Как всегда самое интересное осталось на десерт, – сидя в дальнем кресле, крикнула Марго и помахала зашедшим в комнату подругам.

– Помнишь, как этот малый дурачок прижал тебя к стене. Изабель, что он хотел от тебя? Выкладывай. Сегодня ведь вечер откровений.

– А ты догадайся. Но я его быстро отшила. У него так воняло изо рта. Фу-у-у, – она скривила своё смазливое личико, делая вид, что её мутит.

– Девули, а кто знает, что с Хельгой? – спросила девочка, вечно снимающая длинными ногтями тушь с ресниц. Поэтому у неё пальцы были вечно чёрные. Видимо, по этой же причине кличка у неё была не из приятных «Землеройка».

– Наверное наелась своих козявок и отравилась, – смешок прокатился по комнате. Играющая на пианино Кларисс начала изображать испорченный рояль. Неприятное, но крайне веселящее публику зрелище.

– Кстати, она последнее время увлеклась какими-то глазными каплями. Слушайте, вижу сидит на уроке, положила очки на стол и вытягивает из глаза такую прозрачную, как сопля тоненькую штучку, больше похожую на канат. Я даже испугалась. А потом смекнула, что это от капель наверное такая «прелесть» образуется в глазах. Бр-р-р. Так противно стало.

– Да, я тоже видела. Я сидела сзади за партой и увидела, как она вытаскивала эту штуковину из глаза.

– Фу-у-у-у, замолчи! Меня сейчас стошнит от рассказов об этой Креветке-богомоле, – закричала Марго.

– Супер! Фива, ты как всегда дала правильное прозвище. В точку! Причём сразу, помните? Когда только Хельга зашла в наш класс, Фива так спокойно сказала на весь класс: «Настоящая Креветка Богомол».

– Так она реальная креветка и есть. Её очки с трёхэтажным слоем линз больше похожи на выпуклые глазюки этой хищной гадины, чем на человеческое лицо.

– Ну а я о чем? Поэтому с ней никто и не садится. Так и будет сидеть до конца школы одна, как сыч, – подхватила Кларисс.

– А вы заметили, что Сэмми как-то изменился после той истории с дневником?

– Не говори, его как подменили. Такой тихий, такой прилежный стал.

– Наверное, родители по ушам надавали. Сто процентов, училка доложила директору.

– А может у них начался жгучий роман с Хельгой, но этого никто не знает?

И снова разразился смех по дому.

Девочки взяли со стола пустые стаканы и начали в них мычать, как в морские раковины. Глухой звук резал слух. Казалось, что уши заложило, как в самолёте. Пустые головы в пустых банках.

– Представляете, какая у них семейка получится? Здоровяк с головой овцебыка и тоненькая невзрачная дурнушка, вечно поедающая свои отходы из носа.

– И сейчас ещё из глаз. Ну, ты и сказанула, Марго. Ну на самом деле, несерьёзно как-то. Ладно дети – они все лопают козявки. Ты сама небось, когда маленькой была считала это деликатесом…

– Сколько вам лет? – и вдруг тишина волной накрыла еще несколько секунд назад подтрунивающих друг над другом девочек.

– Ч-ч – ч-то ты имеешь в виду, Фива? – запинаясь, спросила Марго.

Так же вопросительно смотрели на Фиву и остальные. Особенно жалко было смотреть на Кларисс, которая инстинктивно прикрыла руками грудь и отошла к двери.

– Чем вас не устраивает мой вопрос? Я спросила, сколько вам лет. Лизи, это странный вопрос? – посмотрев на подругу, переспросила Фива. В ответ подруга только обаятельно улыбнулась и пожала худыми плечиками.

– Мы одногодки, Фива. Пятнадцать.

– Почему на вечеринке нет Хельги? – таким же спокойным голосом продолжила Фива.

Этот вопрос явно поставил в тупик всех присутствующих. Всех кроме Лизи.

– Ну-ну, потому что мы с ней не общаемся.

– Почему? Ее веснушки, как и мои меня подчас очень раздражают. Слишком оранжевое лицо получается. Думаю, оранжевое лицо – это неплохо. Плохо что-то другое?

– Она противная, – выкрикнул кто-то.

– И вам пятнадцать лет… – проговорила Фива и подошла к окну. – Видите дерево, – все, словно по команде встали и подошли к лагу, – оно полно плодов. Смотрите, как ветки прогибаются под тяжестью спелых яблок.

– В этом году просто наши яблони зацвели рано… – начала Кларисс, чувствуя, что гроза пролетела мимо неё.

Но Фива не обращая внимания на слова одноклассницы продолжала, словно говорила сама с собой.

– Яблоки способны накормить множество людей. Поднять гемоглобин. Стать вкусным напитком. Под тенью густой зеленью может кто-то ангельски красивый укрыться от жары и поспать, сопя прелестным носиком, – она нежно посмотрела в сторону Лизи. – Сколько пользы от одного дерева.

– Да, – переглядываясь, начали поддакивать девочки, прилипшие к окну. Они как завороженные рассматривали то, что видели каждый день. Им и в голову никогда не пришло бы то, что озвучила Фива.

– Это дерево – ваш ровесник, – сказав это, она отошла от окна, налила себе яблочного сока и посмотрела на полки с книгами, которых, кстати сказать, в доме Кларисс было немалое количество.

Фива вспомнила о том тёплом времени, когда дедушка брал её с собой в комнату, доверху забитую книгами. Достав нужную книгу с полки, он убирал лестницу и, раскладывая на полу пыльные талмуды, рассказывал внучке о том, что хотел там найти. Она даже почувствовала запах пыли, от которой всегда чихала. Причём делала это по-детски трогательно неуклюже. Именно тогда Косуля научил её, как правильно прикрывать ладошками ротик, чтобы чихнуть деликатно и культурно. Чихнуть, как леди. «По-девичьи женственно», как говорил он ей. А еще, после долгих часов, проведенных в библиотеке, он всегда брал её с собой в кабинет, где их ждали свежая выпечка и тёплое молоко. В моем доме она никогда не пила молоко. От рогаликов не отказывалась, но пила их только с какао.

– Слушайте, а как там Нулище? Она давно уехала в город. Кто-нибудь общается с ней?

– Да нет, кажется никто о ней ничего не знает. Ее бабушка недавно приезжала, вывозила последнюю часть мебели из дома.

– Да ну о ней еще говорить. Много чести. Что Нулище есть, что ее нет. Представьте, даже цвета ее глаз не помню. Наверное что-то совсем нулевое, – и снова смешок прокатился по залу.

– Девули, предлагаю всем перейти к новому фанту. Надеюсь, вы все согласны со мной? – выдержав некоторую паузу, сказала Марго и с некоторой опаской посмотрела на Лизи.

– Ты можешь сыграть что – нибудь красивое, Изабель? – спросила Лизи и села рядом с фортепиано. Она не умела играть, но ей нравилось наблюдать, как играют другие.

– Ну могу, конечно. Просто настроения не то. Давай я лучше пластинку поставлю.

– У тебя есть Фрэнк Синатра? – спросила Фива.

Она часто слышала это имя от дедушки. И хотя ни разу не слышала его песен, была уверена в том, что он поистине выдающийся исполнитель.

– Наверное, у родителей есть что-то такое, – Кларисс стала рыться в виниловых пластинках, которых было не больше десяти.

Найдя нужную пластинку, она вставила её в проигрыватель. Пустив по рядам обложку, с которой улыбался белоснежной улыбкой загорелый мужчина, Кларисс стала предлагать подружкам пирожные и фрукты. Но девочкам было не до этого: они рассматривали с большим интересом обложку грампластинки. Всем было интересно посмотреть на того, чьё имя было на слуху, но о нем суть никто ничего не знал, даже не слышал его песен. Это как с яблоней. Простые и очень доступные вещи открываются по-новому, как нечто волшебное, когда рядом волшебник. Хотя чудес там нет.

* * *

Сейчас, наверное самое время для того, чтобы объяснить читателю, что прозвища, которые Фива давала людям не имели под собой ничего плохого и злого. Более того, они не представляли собой ничего лишнего. У неё, как бы это сказать, «вылетало» то, что приходило на ум. А скрывать своих эмоций, которые были и так скудны, она не умела. И даже не пыталась научиться. Если вы спросите меня, согласна ли я с прозвищами, которыми она наделяла людей, то не знаю смогу ли ответить однозначно утвердительно или отрицательно. Скорее, и в этом тоже была сущность Фивы. Если честно, я долго смеялась, перечитывая в дневнике Лизи описание с характеристиками, данные Хельге – девочке с

ой «Креветка Богомола». Действительно, в этой девочке было что-то от креветки. Только не осуждайте меня, пожалуйста. Толстые стёкла её очков и правда напоминали вращающиеся зрачки этого ракообразного. В одной из книг я прочла, что, оказывается этот вид креветки – обладатель чуть ли ни самого лучшего зрения среди ныне живущей фауны. Поэтому ничего обидного в таком прозвище я не нахожу. Зато как ласково она называла своего дедушку. Бог знает, почему Фива выбрала для него такое имя. Почему именно «Косуля» – непонятно. Сочетание не сочетаемого делало Фиву уникальной. Холодность, отстранённость, и можно сказать «нахождение вне всего происходящего» одновременно с сильной привязанностью к избранной горстке людей, нежность и любовь к ним. Что-то щёлкало, и она произносила новое, никому непонятное свое имя, которое давала человеку. Без задней мысли и злого умысла. Имя приживалось и становилось его второй натурой. А может быть первой.

Помню случай, который открыл мне Фиву с новой, не менее интересной стороны. После собрания в школе мы все дружно вышли на улицу и начали расходиться по домам. Канун Рождества. Каждый радостно открывал свою калитку, которые все до единой были украшены еловыми венками с золотистыми колокольчиками. Люди старались как можно чаще выходить и входить через калитку. Им нравилось, как «звучала» калитка в предновогоднюю пору. И детям и взрослым доставляло удовольствие слышать, как празднично позвякивают колокольчики на веночках. Снежная атмосфера в ожидании сказки. Все жило в предвкушении чудес. Выйдя из красочно украшенной булочной с банкой сгущеного молока в руках, я увидела Фиву. Ее невозможно было не заметить. Она сразу обратила на себя внимание. Стоит одна, а мимо проходят люди. Никто не замечает ее, словно она невидимка. Фива никого не ждала, ее никто не искал. Просто стояла посреди улицы и всё. Ну я и решила подойти узнать, не случилось ли чего. Мало ли, знаете как, лучше лишний раз проверить, переспросить всё ли в порядке у ребёнка, чем пройти мимо.

– Детка, почему ты здесь стоишь? Разве ты не идёшь домой наряжать ёлку?

– Мадам Элиза, я думаю.

– Девочка моя, о чём ты думаешь? Холодно. Так и околеть недолго. Пойдем же домой.

– Вы нальете мне какао в желтую кружку?

– Я угощу тебя всем, чем захочешь, только пойдём в дом. Я уже замёрзла стоять здесь с тобой, а тебе неужели не холодно?

– Не знаю. Возможно мне холодно. У меня в носу кажется снежный лес застыл, и в ушах дровосеки затихли, – пошевелив носиком и несколько раз им шмыгнув, ответила Фива и посмотрела на меня.

В тот момент она была похожа на обычного ребёнка. Все в ней казалось земным и обыкновенным.

Переступив порог дома, я сразу побежала разогревать чайник, после чего принялась замешивать тесто. Налив Фиве свежего какао в самую большую чашку с ромашкой на желтом фоне, я продолжила хлопотать на кухне. Хотелось побыстрее намять пюре и приступить к моему любимому процессу приготовления пирожков. Обернувшись, я поймала на себе сосредоточенный взгляд чёрных глаз. Фива как обычно сидела прямо. Царственная осанка снова напомнила мне застывшего сфинкса из песка, который невозмутимо смотрел в вечность из соседнего сада. Ее крупные ладони обхватили чашку. Волосы, сбитые под свитером в большую дульку, широкие плечи, благородный греческий профиль и высокий лоб делали лицо совсем мальчиковым. Необычное лицо для нашей местности и вообще для наших дней.

– Скоро пирожки будут готовы, – приветливо, ответила я и щедро налила масло в сковородку.

– Весенняя, – сказала Фива, пристально смотря мне в глаза. Мне казалось, что даже стоя к ней спиной, я продолжаю видеть перед собой чёрные, как влажная земля, глаза.