Текст книги "Фива"

– Кстати, почему ты всё-таки не пошла с папой? Вы разминулись?

– С ужом мы разминулись. Наверное разминулись, да.

– С кем-с кем? – расхохоталась я. – Фива, почему же твой папа уж? Соседский мальчишка у тебя «Чурка», а мадам Адамс «Тётушка Сова», дедушка «Косуля», а Лизи «Душица»?

– Джил похож на обгорелое полено, разве нет? Очень сухонький мальчик. Кажется вот – вот сломается под тяжестью своего рюкзака. Мадам Адамс печёт вкусное печенье, это её огромный плюс и такой же жирный, как масло, которым она поливает банановую стружку. Нос крючком и пухлые щёки мне напоминают профиль совы. Разве в этом есть что-то обидное? А папа, папа… Уж он и есть уж.

– Детка… – хотела было спросить Фиву о другом, но она перебила меня.

– Похож на змею, но не ужалит. Не ядовитый, но скользкий. Чем не уж?

От её рассуждений, я слегка оторопела. Всё, о чём говорил подросток, казалось мне правдой. Скажу больше, я и сама не раз думала, что мистер Стивен чем-то похож на удава. Особенно, когда он молчал и вытягивал свою длинную шею, чтобы внимательнее прислушаться к тому, что собственно совсем его не касалось. Видимо, я ему польстила. На самом деле он всего-навсего безобидный маленький ужик.

– Спасибо за какао, – вставая из-за стола, поблагодарила Фива.

Натягивая на ходу куртку, она подошла ко мне и еще раз сказала тихонько: «Весенняя».

– Что это, детка?

– Это Вы.

– Неужели?

– От Вас пахнет теплом, но не обжигаете. Разве Вы не часть весны?

– Я-я… Не знаю, детка… Видимо от плиты веет жаром.

– Лизи – самое красивое создание. Красивее я не видела. Она – душица для Вас и для меня. А Вы – моя весна.

Не зная, что ответить, я пошла к дверям, чтобы проводить девочку. Поцеловав её в лоб, я всё-таки дала ей несколько пирожков с собой, хотя брать их она категорически отказывалась. Дети есть дети: ведут себя застенчиво, а выйдя за порог уже по дороге домой раскрывают пакет с вкусненьким и потихоньку, как воробышки начинают клевать гостинец, от которого еще несколько минут твёрдо отказывались. Совершенная чистота помыслов. Пока люди всего лишь дети – они беззаботны и свободны, хотя и зависимы от родителей. Чем старше человек становится, тем более зависимой становится его жизнь. Парадокс. Но именно такими парадоксами полна Земля, ими она и прекрасна. Кстати, о парадоксах. Фива всем раздавала прозвища, а я бы назвала её «Ходячим Парадоксом». Вот честное слово, ничего больше в голову не приходит. Моя Лизи ласково называла подругу Кролем, Фиве это нравилось. Она, как котёнок начинала смотреть на подругу масляными глазками, и только что не урчала от удовольствия. Ей было приятно, что единственный человек, которого она подпускала к себе, относился к ней с нежностью. Но не обычной, а именно с той, которая была необходима Фиве. И снова я не те слова подбираю. Они слишком проштампованы. Все, что касается Фивы стоит особняком. Все, даже прилагательные, характеризующие её сущность должны быть отобраны особенно тщательно. Поэтому в своих суждениях и описаниях предпочитаю вести себя сдержанно. Могу сказать одно наверняка: свобода и Фива шли рука об руку. Не то чтобы Фива была свободолюбивой, скорее свобода любила её: холила и лелеяла, как малое дитя, которое так рано осталось без матери.

Шёл последний год их учёбы в колледже. У Лизи было много планов. Она по несколько часов ежедневно посиживала за книгами. Так повелось в нашей семье, что все мы любим литературу. Но моей дочке особенно нравилось находить что-то новое, не относящееся к школьной программе. Так же ей доставляло удовольствие копаться подолгу в старых газетах и вырезать фотографии. Однажды, придя с работы, я зашла к ней в комнату. Ангельские глазки были сомкнуты и только изредка подрагивали во сне. От тусклого ночничка так и веяло сном. Всё в комнате было наполнено волшебным миром грёз юного подростка, только начавшего оперяться перед превращением в жар птицу. На стене я увидела большой плакат, это был коллаж. Все выходные Лизи корпела над созданием этого замысловатого изобретения Пабло Пикассо. Фотографии актёров, пальм, небоскрёбов и их фотографии с Фивой – всё это украшало красиво разукрашенный плакат. Я стояла и любовалась. «Неужели моя крошка уже выросла и стала совсем взрослой», – подумала я и уже было собралась уходить, как заметила, что краешек плаката оторвался от стены. Я подумала, что Лизи очень огорчится, если все ее старания пойдут насмарку. Достав из ящика несколько кнопок, я хорошенько закрепила коллаж. Что-то находилось под плакатом. Я нащупала это, когда провела рукой по фотографии мужчины в парусиновых брюках, стоящего напротив высотного здания. Аккуратно открепив кнопки, я вынула тетрадь, которая хранилась под плакатом. Это был дневник Лизи. Да, мои читатели, это был второй дневник Лизи. Помните, в самом начале своего повествования я упомянула, что пишу эту рукопись на основе двух дневников дочери. Эта тетрадь была продолжением первой, её она только-только начала вести. Честно признаться, некоторые моменты тогда ввергли меня в шок. Пройдёт совсем немного времени и я пойму, что была не права. Всё захочется вернуть, изменить и простить саму себя за ошибки. Но всему своё время. А как бы поступили вы, узнав о том… Собственно, давайте я расскажу все по порядку, а позже вы мне ответите. Договорились?

* * *

Уставшие от бестолковой, но обязательной для посещения вечеринки, Фива и Лизи возвращались домой. В доме Фивы мы бывать не любили. А с тех пор, как их сад стал похож на развалины древнего города, сплошь заваленного песчаными фигурами, и подавно. Мало кто посещал их дом и раньше, разве что многочисленные любовницы мистера Стивена, которые не могли ни добавить домашнего уюта холодному дому, ни стать хотя бы на какое-то время симпатичным дополнением к дорогому интерьеру.

По доброй традиции девочки отправились к нам домой. Попив тёплого какао со свежей выпечкой, которую я успела испечь для них утром, они поднялись в комнату Лизи. После кухни, это была самая уютная комната в нашем небольшом доме.

– Кроль, знала бы ты, как я устала от их болтовни. Всё-таки хорошо, что скоро нам будет совсем необязательно встречаться прежним составом, – лениво протянула Лизи и сняла туфельки.

– Красивая луна, – подойдя к окну, Фива отодвинула тяжёлые занавески и улыбнулась.

– Ты улыбаешься луне? Слушай, неужели тебе она нравится?

– Я часто говорю с ней. Она прекрасна, – не отрывая бархатных глаз от небосвода, ответила девочка.

– Не знаю, Кроль. По мне так, когда она висит полумесяцем, это красиво. Но когда на небе застывает этот серебристый блин, я стараюсь не смотреть на небо. Бррр-р-р, аж мурашки по коже, смотри.

– Раньше люди верили, что они похожи на луну. Сначала она совсем молодая, потом становится зрелой, после стареет, приобретая идеально округлую форму, после чего обновляется снова. Да… они должны были думать именно так. Все сходится. Они не могли думать иначе.

– Скажешь тоже, Кроль! Древние люди только и делали, что охотились на мамонтов и жили себе спокойно в своих хижинах. Им точно было не до философствований.

– Людям необходимо во что-то верить. Так почему не в это?

– Не знаю, я как-то не задумывалась об этом. Мне многое непонятно здесь в этой жизни, а ты говоришь о том, что было миллион лет назад.

– Она прекрасна! Каждый раз смотря на неё мне кажется, что я дома. Она видит нас насквозь, в каком времени мы бы ни находились, – смотря на полноправную хозяйку ночи, крепко закреплённую на звёздном небосводе, прошептала Фива и отошла от окна.

– Почему тебе только кажется, что ты дома, Кроль? Ты ведь дома. Вот мне скорее всего придётся снова к бабушке уехать.

– Потому что там нет меня. Я здесь – среди вас.

Лизи не поняла, о чем говорит подруга, но всегда «не понимала» она очень деликатно и аккуратно, чтобы не обидеть Фиву. Промолчав, она продолжила разговор и со свойственным ей обаянием, заговорила о погоде.

– Что касается меня, я очень хочу зиму. Будем с тобой лепить снеговиков, если в этом году все-таки выпадет снег, конечно, – снимая платье, сказала Лизи и села на кровать.

Её волосы элегантно легли на красивую грудь, которая была спрятана под нежно розового цвета бюстгальтером.

– Зима будет очень снежной. Но я зиму не жду. Не люблю, когда кто-то мёрзнет.

– В смысле, «когда кто-то мёрзнет»? Зимой всегда бывает холодно, не всякой зимой, конечно, но чаще всего, холодно. Мы одеваемся теплее, согреваемся чаем и какао, разводим в камине огонь…

– Не у всех есть огонь. Не все могут согреться какао.

Лизи не поняла подругу. Но отнеслась к этому спокойно. Она давно привыкла к тому, что понимает не все сказанное Фивой и продолжила заниматься своими делами, не отвлекаясь на лишние мысли.

– А вот я попросила маму сшить мне новую муфту. Такую беленькую, пушистую, я в фильме видела. Страсть как понравилась!

– Ляг, Душица. Я хочу посмотреть на тебя, – легким движением руки, она положила подругу на кровать. – Так необычно, – проводя пальцем по ее груди, сказала Фива.

– Что кажется тебе необычным? – Лизи знала, что Фива не сделает ей больно, но была немного смущена таким неожиданным поведением.

– Почему съеживаются соски? – Фива нежно погладила грудь подруги, и легонько провела пальцем по розовому соску, который и правда скукожился, словно извинялся.

– Потому что мне холодно, – ничего более подходящего Лизи не успела.

– Нет, это они от смущения. Ведь я вижу их впервые, а они меня. – Повернись. У тебя красивые ягодицы, они как изваяния, – её неестественно крупная рука гладила красивое тело подруги, покрывшееся гусиной кожей.

– Тебе нравится? – еще более смущенным голосом, спросила Лизи и отвернулась. Подложив себе подушку, она легла на спину и повернулась так, чтобы Фива могла разглядеть её всю.

– Теперь я понимаю влюбленных мужчин. Они любят женскую красоту, которую днём скрывает одежда.

– Ты только сейчас это поняла? Я это поняла уже давно. Каждый раз раздеваясь перед зеркалом, я смотрю на свою фигуру и думаю, что отдамся только тому, кто полюбит меня всем сердцем. Сначала сердце, потом тело.

– Разве тело отделимо от сердца?

Не зная, что ответить, Лизи поправила волосы. Несколько прядей легко упали на пышную грудь, которую она больше не стремилась спрятать от любующегося взгляда подруги. Наоборот, сейчас ей хотелось, чтобы Фива её видела. Ей понравились новые ощущения. Прежде никто не видел ее наготы, не считая того инцидента в раздевалке, когда Фива спасла подругу от старшеклассника, покушавшегося на девичью невинность.

– Куда ты? – спросила Лизи удаляющуюся к дверям подругу.

Легким движением Фива поправила волосы, собрав их в пучок. Ей нравилось так делать. Волосы были такими непослушными, что собрать их всегда было задачей сложной. Но, чем сложнее, тем интереснее было Фиве. Такой уж она была.

– Мне нужно закончить несколько фрагментов.

Немного погодя, она продолжила.

– Сегодня ты вдохнула в меня нечто новое. Этому необходимо дать выход, я задыхаюсь. Сегодня моя душа увидела еще одну красоту, красоту женского существа. Это поможет мне. Поможет это и тебе, ты поймёшь это уже сегодня ночью.

– В чём поможет? Фива? – прикрывшись пледом, Лизи подбежала к окну и увидела, как подруга выходит из калитки.

Ну что скажете? По-вашему я не должна была забить тревогу? Нужно было сделать это аккуратно, не подвергая Лизи стрессу. А что я могла подумать? Вы считаете это нормальным? Любовь между девочками это хорошо? Да ну. Что это я. Конечно, я понимала, что всё это не больше, чем ребячество. А позже я поняла саму суть. Ничего общего с плотской любовью это не имело. Фива не хотела близости, Лизи тоже. Это носило куда более глубокий смысл, чем я могла предположить. Но что я могла с собой поделать тогда? Что? Только одно – увезти дочь подальше. Так и я поступила. Последние месяцы учебного года Лизи проведёт в еще более маленьком городке, чем наш. Я отправила её к своей матери, которая была строга не только со мной, но и с внучкой. Мы с мужем очень скучали, скучала и Фива. Помню, как она отговаривала меня. Придёт, сядет тихонечко у порога и не уходит до тех пор, пока я не выйду к ней. И, сколько бы я не делала вид, что меня нет дома, она как чувствовала, что я внутри. Она знала это. Равно как все, что должно было произойти с нами.

– Ей плохо там. Заберите Лизи, – настаивала она.

И чем больше она настаивала, тем твёрже была я. Другая женщина поселилась во мне, она была подозрительна и недоверчива. Да, я любила Фиву, но тогда видела в ней врага. Дурочка я. Сама не ведала, что творила.

– Мадам Элиза, я не хочу, чтобы Вы сожалели. А Вы будете. Вам будет плохо. А как плохо будет мне… – не переставала твердить мне Фива.

Время каникул тянулось для нас вечно. Лизи писала и звонила почти ежедневно. Конечно, и с Фивой они созванивались. Но сейчас Фива была больше занята своими песчаными фигурами, которые, как мне казалось, она любила больше всего на свете.

Когда в очередной раз я проходила мимо их дома, то не узнала его вовсе. По обе стороны особняка стояли песчаные города, да вы не ослышались, это были, больше похожие на лабиринты города в миниатюре с высокими стенами, воротами и даже реками. Отец Фивы велел прорыть землю в нескольких местах, Фива же наполняла их водой.

Увидев меня, Фива помахала рукой, я ответила ей лёгкой улыбкой. Эта девочка мне нравилась всегда. Конечно, я продолжала видеть в ней опасность, но чаще стала задумываться над тем, что мои опасения были напрасны. Тем более, я еще не написала вам о последней записи, которую Лизи оставила в дневнике в тот же день. Мне придётся её процитировать. «Сегодня моё тело впервые увидел кто-то кроме меня. Наконец-наконец, это произошло! Билли навсегда ушёл, его руки больше не будут мне сниться. Я избавилась от этих воспоминаний. Нежные руки Кроля перебили грубость, которую я долгое время не могла смыть с себя. Я хочу новых прикосновений, и пусть они будут так же прекрасны, как сегодня».

Я видела эту запись, читала ее, перечитывала, запомнила ее, но она ушла на последний план. Да, материнская эгоистичная любовь застила мне глаза. Я придавала значение только тому, что произошло в тот день, а не ощущениям моей дочери. Что поделать? Не смотрите косо на меня. Вы всегда бываете правы? Никогда не ошибаетесь? Порой мы так несправедливы и жестоки по отношению к тем, кого больше всех любим. И жестоки мы именно потому, что любим.

– Смотрите! – позвала меня Фива, пригласив в свой песчаный лабиринт.

– Извини, дорогая, но я спешу, – пытаясь поскорее уйти, сказала я, но она будто не слышала моих слов и продолжала рассказывать о том, что почти закончила лепить какой-то пантеон.

Суть не знаю, о чём она говорила. Таких названий я прежде не слышала, да мне их и не выговорить было. Но не это важно. То, что произошло потом, поразило меня до того, что пришлось сесть на корточки, чтобы не упасть. Пошёл дождь. Обычно, осень в наших краях довольно мягкая, но дожди в нынешнем сентябре зарядили через день. Я хотела было поспешить к дому, чтобы спрятаться от дождя, но Фива остановила меня взглядом. Я встала, как вкопанная. Разведя руками окрест себя, девочка создала невидимый навес, который не пропускал ни единой капельки. Ну ни одной! Понимаете! Все фигуры оставались сухими. Наполнялись только реки. Тогда я и поняла, что ни один ливень, а ими осень в тот год была богата, не повредил хрупких песчаных изваяний. Совсем рядом земля была влажной, повсюду стекали струи воды, а на асфальте уютно расползались лужи. И только ни одна песчаная фигура не была тронута влагой.

– Наконец я закончила саркофаг! – не обращая внимания на моё состояние, которое было далеко от уравновешенного после увиденного, сказала Фива и, стряхивая песок с ладоней, подошла ко мне.

– К – к – какой с-саркофаг? – я еле по слогам повторила это непонятное для меня тогда слово, потихоньку начиная приходить в себя.

– Кадмея закончена тоже. Я близка к цели. Понимаете? – её глаза горели, щёки накрыл яркий румянец, а голос звучал звонко. Впервые лицо Фивы показалось мне красивым.

– Боже мой! – я вскрикнула, как маленькая девочка, заметив, что около того сооружения, которое Фива назвала Кадмеей, ползёт огромная змея.

– Не бойтесь, это Гармония приползла поздороваться с нами, – девочка улыбнулась, подошла к золотистой змее и погладила её.

– Уйди. Она же ужалит тебя! Уходи же! Фива! – я так громко кричала, что придя домой поняла, что хорошенько охрипла.

– А вот и змей, – привстав, Фива тихонечко погладила по скользкой коже еще более крупную змею.

– Детка, пожалуйста, отойди! – взмолилась я.

– Они гостеприимны, разве не видите? Это знак! Совсем скоро всё случится! – Фива говорила так разгорячено, так эмоционально, что я испугалась еще сильнее.

Дрожа всем телом, я закрыла глаза от страха и только украдкой, слегка приоткрыв веки, наблюдала за Фивой и за тем, как два больших змея обвивают её тело.

– Значит нужно засеивать землю, – загадочно сказала она и посмотрела на пещеру, в которой было темно.

– Д-д-детка, ты хочешь посадить цветы? – спросила я в желании услышать хотя бы одно нормальное слово, дающее понять, что я не схожу с ума.

– Цветы вырастут сами. Сейчас мне нужно посеять зубы дракона, – сказав это, девочка подошла к пещере и словно испарилась.

Не дожидаясь пока стихнет дождь, я всё-таки собралась с силами и встала. Наблюдая за тем, как она общается со змеями я впервые почувствовала, что Фива среди нас чужая: ей было чуждо то, что интересовало нас. Эталон красоты, видение происходящего, жесты и внешность – все говорило о том, что здесь среди нас Фива всего лишь гостья.

– Это священное место я не покажу даже Вам. Ближайшие дни туда нельзя ни смотреть ни дышать.

– О чем ты говоришь, Фива? Какое место, почему оно свящённое?

– Его поиски притягивает людей уже много веков. Оно до сих пор остаётся загадкой. Никогда тайна им не откроется, прежде чем не изменится прошлое. Я должна попросить за него. Тогда величайший из греков обретёт приют.

Она села на колени и начала с закрытыми глазами лепить что-то похожее на гробницу. Я не стала смотреть туда, мне было не по себе.

Фива вынесла мне из дома зонтик и несколько раз хлопнула в ладоши. Я даже забыла поблагодарить ее за зонт. Во что бы то ни стало мне нужно было выговориться: с кем-то поделиться увиденным, кому-то рассказать о случившемся. То, к чему давно привыкла моя Лизи, и что я называю чудесами, а моя мама мистикой, мне лишь предстояло открывать в Фиве вновь и вновь, общаясь с ней каждый день.

После этого случая, мы странным образом сблизились с ней. Не находя общего языка с отцом, вернее сказать, не пытаясь понять отца и его образа жизни, Фива больше времени проводила в нашем доме. Она подолгу засиживалась на кухне, когда я готовила что-нибудь вкусненькое. Могла часами сидеть в комнате Лизи и смотреть в окно. Я позволяла ей это. Фива была невидимой ниточкой, соединяющей меня с дочкой, по которой я очень скучала. Подсознательно я чувствовала, что Фива любит Лизи. Любит настоящей, чистой любовью лучшей подруги. Понимая, что все мои домысли были совершенно беспочвенны, я уж было хотела вернуть Лизи домой, но мама настояла на том, чтобы она еще некоторое время пожила у неё. Не знаю, чем это было вызвано: любовью бабушки, или старческим эгоизмом. В нежелании оставаться одной, моя мама радовалась Лизи, как игрушке, скрашивающей её одиночество. С появлением Лизи, медленно тянущиеся дни пожилой женщины, становились красочными, в доме стало шумно, даже сны мама стала видеть цветные. Ей нравилось наблюдать за тем, как Лизи встречается с соседским мальчиком, который у всех вызывал сплошь положительные эмоции: из знакомой семьи, не посещал дурных компаний, не курил, красиво говорил и учился «на отлично». Собирался стать юристом. Наверное, можно её понять. И даже, если это и было эгоизмом, то и это бывает оправдано любовью. Вообще, любовь бывает такой странной. И приходит она совершенно внезапно. Как бы то ни было, но вскоре Лизи всё-таки вернулась домой. Именно поэтому я могу сейчас рассказывать вам продолжение истории, без которой следующая часть была бы неполной. Точнее, без того, о чем я напишу сейчас, не было бы истории вообще. Не скрою, Фива снова удивила меня. Удивила и восхитила.

Учебный год подходил к концу. Да что там говорить, с начала новой четверти, ребята начинают шевелиться, бегать за учителями, закрывать свои хвосты и жалобно молить о чуде. Но даже за всеми этими хлопотами, девочки не забывают прихорашиваться и щеголять новыми нарядами перед мальчуганами. А тем временем, мальчишки-воробушки пополняют запасы Пепси в ожидании проявления новых знаков внимания своим пассиям. Одним словом, всё шло как обычно. Компания Фивы по-прежнему высмеивала слабеньких и сереньких ребят, которые не могли постоять за себя. Попадало всем, кто был чем-то не похож на остальных: среди жертв были очкарики, кортавики, замухрышки, коротышки, прыщавики, жирные и тощие. Каждому из них была дана своя кличка. С лёгкостью Фива раздавала «вторые имена» новеньким и своим. Ребята называли эти имена «кличками», на которые бедолаги уже охотно отзывались, как на собственные имена. Смешно и грустно было наблюдать за Джейн, которая на уроке географии подскакивала на месте, когда учительница произносила слово «шахтёр». Оказалось, это была кличка девочки, которую она угрюмо-послушно носила на себе вот уже пять лет. А всё дело в том, что ее фамилия немногим отличалась от названия этой профессии. Вот девчонки долго головы себе не ломали в поисках нужного слова, и не дожидаясь Фивы назвали ее «Шахтером». Перманентно стали они донимать Джейн: глупые девчонки разрезали из черной бумаги копеечки, и как только заканчивался урок географии, сообщницы осыпали худышку монетками с громкими выкриками: «Позолоти нам ручки своим гумусом, или найди нам золото, шахтёр!». Джейн ненавидела это слово. Дома, когда никто не слышал и не видел е, во всех книгах, будь то словарь, или учебник географии, она судорожно зачёркивала это слово, мечтая поскорее стать взрослой и забыть об этом издевательстве, как о страшном сне. Что-то я вновь углубилась совершенно не в ту степь. Конечно, я должна продолжить свое повествование.

Учебный год близился к концу. Ребята, как только что проснувшиеся после длительной спячки жучки, бегали по школе с тетрадками в руках. Всем, даже самым закоренелым двоечникам хотелось подтянуться и выглядеть в глазах одноклассников, да и в своих собственных, хоть немного лучше. Получая желаемую, порой выклянченную у учителя поблажку, ученик становился очень важным и самостоятельным. Казалось, еще чуть-чуть и он лопнет, как надутый мыльный пузырь, который даже не догадывается о том, что он всего лишь пузырь, да и то мыльный.

Обычный день. Солнце светило так ярко, что девочки сидели щурясь. От этого они еще больше походили на хищных кошечек. Одноклассницы внимательно слушали учителя, не выпуская коготков. Но стоило жертве появиться, как они в ту же минуту обратятся в диких хищников, которые безжалостно вцепятся в шею слабой добыче, пока та не испустит последний вздох. Украдкой они переглядывались, переписывались и передавали записочки друг другу через парты.

Без стука кто-то широко открыл дверь. Оказалось, это был директор школы. За мужчиной в класс заехала инвалидная коляска, в которой сидел молодой парень.

– Это Мишель Новак – ваш новый ученик, мадам Сандлер, – официальным тоном директор представил классу колясочника и удалился.

– Здравствуй, Мишель, – подойдя к последней парте, на которую перед уходом указал парню директор, промурлыкала учительница биологии.

– Очень приятно, мадам, – ответил парень и сложил руки на парту.

– Садитесь, как Вам удобно, – не зная, что сказать и как правильно себя вести с новым учеником, сказала мадам Сандлер и вернулась за кафедру.

Никто даже не старался скрыть интереса к новому ученику. Нагло, бесцеремонно и насмешливо ребята разглядывали инвалида, который, не моргая, смотрел в глаза учительнице, понимая, что это единственный человек, который не будет с ним жесток. Тем временем, колкие глаза хищниц жадно цеплялись за инвалидную коляску, к которой был прикован Мишель. Никто не запомнил его имени, мало кто заметил цвет его глаз, зато каждый, издевательски хихикая, успел как следует рассмотреть его ватные ноги. Вот она – тема номер один! Подходящая жертва. Жертва всех времен и народов. Да, не удивляйтесь. Для подростков, не знающих сострадания, этот парень был главной мишенью. Они так его и назвали «Мишень». Подумаешь, какая разница. Что Мишель что Мишень – всё одно. Что им до того, что чувствует «мишень». Что им до того, что чувствует Мишель. Для них он чуть больше, чем пустое место. Пустое место в инвалидной коляске, в чью сторону нескончаемым потоком проносились смешки, издевательские реплики и страшные гримасы.

– Смотрите, вот наш каракатица едет! – кто-то громко выкрикнул и все засмеялись.

– Чуууу-х чоооо-ох. Каракатица, а каракатица, подкати к нам на своей тележке. Ну давай-давай, – Кларисс поднесла трубочной ладони ко рту и кричала во все горло.

На этот голос не хотелось оборачиваться. Он и не стал. Но невозможно залить уши воском и не слышать всех обидных слов, которые огненными шарами, то и дело выкатывались из гнилых натур ребят, которые сами не ведали, что творили.

– А по мне, так он напоминает сороконожку, – и снова гогот на весь школьный двор.

Когда к компании девочек подошли ребята, хищницы стали еще смелее. Мишель ехал по двору. Вот незадача, до старого одноэтажного здания, в котором проходили уроки музыки, можно было дойти только со двора. Бедный Мишель. Мне очень жаль его. Пишу, а у самой слёзы сжимают в горле комок. Боюсь расплакаться и показаться вам излишне сентиментальной. Но я хочу, чтобы вы знали, понимали, чувствовали, что это неправильно! Нельзя обижать человека, тем более того, кто не может вам ответить. Да, Мишель ничего не отвечал на выкрики подростков, каждый день издевающихся над ним. Он даже не смотрел в их сторону, что бесило ребят еще больше. На переменках он читал книги или, отъехав на коляске к окну, смотрел на небо. Его руки, в отличие от ног, были подвижны. Парень часто поправлял волосы. Он следил за собой. Не смотря на внешние недостатки, хотя, мне больше нравится слово «особенности», он был симпатичным и очень аккуратным молодым человеком. Всегда выглаженная рубашечка, синий пиджак и обязательно белый платочек в кармашке пиджака, приветливо улыбающийся каждому.

На уроках чехарда шуточек и стеба стихала, и Мишель чувствовал себя легко. Когда он отвечал перед аудиторией, все слушали его с интересом. Особенно ребятам нравилось, когда он отвечал на уроках пения. Учитель любил проводить интересный эксперимент: садясь за рояль он играл совершенно незнакомую мелодию, после чего просил каждого высказаться. Выслушав предположения школьников на тему того, что это за мелодия, какого жанра и какого композитора, он, садясь нога на ногу закуривал толстую сигару и парировал каждому, кто был неверен в своих догадках. Откуда подросткам было знать в ту пору, кто такой Штраус, и чем музыка Баха отличается от симфоний Моцарта. Никто не знал. Никто, кроме Мишеля. С тех пор, как он пришел в класс, каждый урок стал похож на живую игру, в которой главные герои – он и учитель. А одноклассники – всего лишь благодарные зрители, по счастливой случайности оказавшиеся там.

– Для меня нет ничего печальнее, чем тот факт, что великий Моцарт был похоронен с бродягами и нищими в одной могиле. Непоправимая несправедливость, – этими словами Мишель закончил свой ответ на уроке музыки.

Некоторое время ребята сидели в полной тишине. Им было интересно слушать выступление парня больше, чем лекцию учителя, который частенько сбивался, прислушиваясь к скрипучему стулу, на котором вертелся, сидя за пианино. Но потом, оказываясь в своей стихии, дети снова становились жестокими, и Мишель снова был для них не больше, чем мишень в инвалидной коляске.

После уроков ребята как обычно стояли во дворе. Девочки бурно обсуждали предстоящий выпускной бал, а мальчишки, стоящие поодаль тренировались, кто плюнет дальше. Ну кому что, а для них и такое развлечение зовётся занятием. Всё было как всегда, вот только звук коляски, спускающейся с пандуса, отвлёк шумную компанию от важных разговоров.

– Смотри-смотри, наша Каракатица катится, – скороговоркой прокричали несколько девочек, и мальчишки засвистели в ответ.

– Да он у нас настоящий гепард, быстрее ветра несётся. Мишень, гляди как бы все твои книжки не упали, – и снова издевательский голос Кларисс и Марго. Обе стояли, подперев руки в бока и нагло улыбались ему в лицо. Пренеприятное зрелище.

И, действительно, как по чьему-то заказу из пакета, который был закреплён к коляске, как спелые яблоки посыпались учебники на асфальт.

– Не сломаешься пополам, Каракатица? – крикнули мальчишки и засвистели пуще прежнего.

– Жаль фотографа нет. Смотри-смотри, как он смешно пытается достать свою книженцию. Не дотянешься, даже не пытайся! Эй, Каракатица, ты еще и глухой? – снова хищные голоса.

– Может тебе помочь? – услышал Мишель и поднял глаза. Перед ним стояла пышнотелая Марго.

Тонкий каблук ее лакированной туфли безжалостно впился в обложку, с которой улыбался портрет Вольфганга Амадея Моцарта.

– Пожалуйста, сойди с книги, – вежливо попросил Мишель.

В ответ на его просьбу, девушка подпрыгнула на месте. Склонившись над Мишелем, она прошипела:

– Вот твой Моцарт лежит в луже с продырявленной головой. И что ты теперь мне сделаешь?

– Марго-Марго, иди к нам. Пусть попробует достать свою макулатуру сам. Как бы только не перевернулся на своей коляске. Вот посмеёмся на славу.

– Да подождите вы. Я хочу книгу выбросить подальше, вон в то помойное ведро. Пусть пороется в мусорном баке. Там самое место Каракатице и его дурацким книжкам.

– Рядом с крысами! – гогот снова заполнил своей зловещей тяжестью школьный двор.

– Отошла от него! Немедленно! – скомандовал женский голос, парализовавший всё вокруг.

Марго боялась поднять глаза. Она знала, кому принадлежал этот голос. Все замолчали. В воздухе застыло всё. Казалось, что даже сам воздух на миг превратился в вакуум. Ребята замерли в ожидании. Сколько длилась эта немая сцена неизвестно, но Марго, как побитая гиена уже стояла рядом с остальными и только изредка украдкой поглядывала на Фиву, которая, как орлица над орлёнком надёжной броней стояла у инвалидной коляски. Собрав все книги с асфальта, она уложила их в пакет. Почему-то Фива продолжала стоять рядом с Мишелем. Никто не произносил ни слова.