Текст книги "Фива"

– Я провожу тебя, – наконец, нарушив тишину сказала она.

Мастерски пристегнув защитные ремни, будто всю жизнь справлялась с инвалидными колясками, она опустила подножки и встала позади.

– Я повезу. Отдохни немного, – её голос был твёрдым. Сказанное обсуждению не подлежало.

Все, как завороженные продолжали стоять в тишине. Только когда Фива, увозя Мишеля в коляске скрылась за поворотом, ребята стали переглядываться, тихо вопрошая. Никто не понимал, откуда она взялась. Будто с неба свалилась. Несколько дней Фивы не было в школе. Лизи в это время пересдавала физику. Будь она в классе, конечно постаралась бы остановить этот беспредел, но что поделать, если так сложились обстоятельства. Обстоятельства тоже складываются: они как глина, помните, из которой боги для собственного удовольствия создали людей. Только здесь наоборот, именно люди кидают лишнюю глину и из этих ошмётков создают обстоятельства, не всегда удобные и не всегда красивые. На то они и обстоятельства, чтоб обстоять так и никак иначе.

Так и не поняв, каким образом Фива очутилась в школьном дворе, ребята потихоньку начали расходиться по домам. И только Марго не спешила уходить со школьного двора. Немного погодя она зашла в школу. Ей было необходимо поговорить с Лизи – единственным близким для Фивы человеком. Почему-то ей казалось, что именно теперь с ней должно случиться что-то очень плохое. «Дурное предчувствие» – вот как назвала своё состояние Марго, горько плача на плече у Лизи. Она раскаивалась в содеянном. Конечно, она не понимала, что сделала больно Мишелю, но страх перед Фивой был настолько велик, что она была готова принять его за раскаяние. Что поделать и такое бывает. Приносит ли этот самообман человеку облегчение, вот в чём вопрос.

– Я могу сам! Мне не нужна твоя помощь! – выкрикнул Мишель и попытался обернуться. Непослушные ноги не давали телу возможности двигаться свободно. Он снова поднял руку и начал махать ею, чтобы хоть как-то привлечь внимание Фивы.

– Цветы начинают распускаться – вот что мне определённо нравится в весне, – не обращая внимания на слова Мишеля, ответила Фива и продолжила разглядывать деревья, на которых распускались почки.

– Ты не слышишь меня? Я с тобой говорю!

– Весна напоминает молодую луну, не находишь? Новый цикл, новая жизнь, а по сути всё уже было и повторяется.

– Фива, или как тебя там… Ты можешь остановиться и поговорить со мной?

– А что по-твоему мы делаем? – резко затормозив, ответила девушка и встала перед Мишелем. – Разве мы молчим?

– Нет, конечно. Мы не молчим, но говорим мы совершенно не о том, о чём нужно, – не понимая, что нужно говорить, замешкался Мишель и смягчил тон.

– Неужели ты считаешь, что я стану отвечать на твои глупые вопросы. Я ведь вижу, что ты можешь больше, чем просто слушать меня. Ты можешь понимать меня, – ответив, Фива снова встала за коляску и они отправились дальше.

Ехали они недолго. За левым поворотом показался большой дом с красными башенками. Это был дом Мишеля. Красивый узорчатый забор тонкой работы гармонировал с массивными уличными фонарями, которые почему-то горели днём по обеим сторонам густого сада.

– Как ты догадалась, что это мой дом?

– А как ты понял, что я догадалась?

– Ты ведь остановилась напротив ворот.

– Догадливый Мишель, мне в туфель попал камешек. Всё проще, чем кажется, – ответила Фива и встала перед Мишелем.

– Не ври. Ты что следила за мной?

Открыв ворота Мишелю, девушка еще раз посмотрела на молодого человека, легонько положила ладонь ему на плечо и прошептала: «Я буду рядом».

– Зачем ты шпионишь за мной?

Но Фива уже не слышала его слов. Быстрым, уверенным шагом она шла вперёд.

Время экзаменов пролетело незаметно. Девочки много занимались дома, оставались в школе после уроков, чтобы подтянуть друг друга. Моя Лизи была одной из лучших учениц, поэтому она по собственному почину занималась с отстающими. Ей хотелось, чтобы все закончили школу с хорошими оценками и в прекрасном настроении пошли на прощальный бал. Фива не посетила ни одного занятия. Ей не были интересны ни школьные предметы, ни школьная литература. Она всегда делала лишь то, что хотела. Не смотря на это, училась она хорошо. Я удивлялась, как быстро она схватывала материал. Никаких усилий ей не стоило выучить стихотворение за несколько минут, или написать изложение, единожды прослушав текст.

В некоторых людях есть изюминка – эфемерная загадочность, за которую цепляешься взглядом и душой, а потом молча любуешься, как комариком, застывшим в янтаре. В Фиве же хотелось зацепиться за что – нибудь земное. Именно этого ей не хватало. Нет, я конечно не это хотела сказать. Ей хватало всего. Не уверена, что Фива чувствовала свою исключительность, но то, что она жила в полной гармонии со своей реальностью, которая всем казалась неземной, это точно. Звучит запутано? Не спорю. Но как еще говорить о человеке, который был сплошь загадкой для всех.

После последнего экзамена я отправила Лизи к бабушке, которая сильно заболела. До бала и поступления в колледж оставалось чуть больше двух недель, и мы решили, что ничего такого не случится, если Лизи проведёт это время с бабушкой, помогая ей по хозяйству. Тогда я еще не понимала, почему Фива была так против отъезда подруги. Она буквально вцепилась в мою руку, когда я вернулась с железнодорожной станции. Я старалась спокойно объяснить упрямой девочке, что Лизи скоро вернётся и они вместе пойдут на долгожданный бал. Но она ни в какую не отпускала меня и всё время твердила какую-то ерунду. Только одну фразу я помню дословно. Она сказала буквально следующее: «Возможно, Лизи вернётся, но тогда, когда все забудут о ней, а Вы перестанете горько плакать». Тогда я не восприняла всерьёз её слова. А зря. Вы не представляете, как далека я была тогда от этого.

Тем временем, отношения Фивы и Мишеля развивались. Но развивались как-то странно. Особенно. Как впрочем и все, что касалось Фивы. Каждое утро Фива стояла у ворот его дома и наблюдала за тем, как он гуляет по саду. Катаясь по саду, он делал зарядку руками, тренировал шею, а помощница Герниета поднимая его безжизненные ноги, старательно массировала ватные пальцы на ногах. Как только Мишель замечал, стоящую у забора девушку, он начинал нервно кричать, а иногда, подъезжал к воротам и бросал в сторону девушки, чем попало. То пластиковой бутылкой, то недоеденным рогаликом, в зол шло всё, что оказывалось под рукой. А однажды, не выдержав пристального взгляда Фивы, он нагнулся через коляску и вырвал с корнем только распустившуюся розу. Запустив ею в Фиву, он замер. Фива никогда не пыталась увернуться и сейчас оставалась неподвижной. Как правило, она стояла, не обращая внимания на крик и летящие в неё предметы. Но вот после того, как к её ногам упала свежая роза, она подняла цветок с земли, положила на парапет и открыла ворота. Мишель не верил своим глазам. Да, Фива свободно шла по его саду.

– Что? Что это значит? Как ты открыла дверь? – растерянно кричал он.

– Тш, – поднеся указательный палец к губам, тихо ответила Фива и подошла к нему.

– Я могу спросить на два тона тише, только ответь мне. Как ты открыла дверь? В твоих руках не было ключа. Я видел! Я видел, что дверь сама открылась! – повторял он, – Я видел, что замок покорился тебе, он открылся сам!

– Можно еще на полтона тише? – чёрные глаза смотрели с нежностью, и говорили они о покое.

– Хочешь, чтобы я покорился тебе, как замок? Как эти уродливые существа, именуемые себя твоими подругами? Этого не будет! Никогда!

– Тише не нужно, Мишель, – она села перед ним на корточки.

– Что? – с опаской глядя в ее глаза, спросил он. – Зачем ты ходишь за мной по пятам? Хорошо, что я наконец закончил школу. Это избавило меня от общения с этими… именующими себя людьми.

– В тебе говорит боль. Ты привык к насмешкам и унижениям. Но со мной не нужно говорить болью. У тебя есть другой язык для меня.

– Да что ты знаешь о боли? Ты сделана из железа, у тебя вместо сердца насос для переработки крови, а вместо… – он запнулся.

Глядя в чёрные, спокойные, как прибрежное море глаза, он почувствовал себя виноватым.

Фива погладила сочную траву, она еще пахла свежескошенным соком. Скрестив ноги, она сидела на залитой солнцем лужайке и молчала. Приподняв голову к небу, она облокотилась на ладони, которые чувствовали прохладную землю.

– Я чувствую тебя, как чувствую эту землю, – зачерпнув горсть влажной земли, она протянула ее Мишелю. – Чувствуешь? Она холодная. А теперь верни мне её обратно, – обеими ладонями она прижала землю и приложила к груди. – Смотри сейчас.

– Она потеплела, – осторожно произнёс Мишель и сглотнул.

– Человеческое тепло передалось влажной земле.

– У тебя крупные ладони для девушки. Крупный нос и очень рыжие волосы.

– А ещё слишком оранжевое лицо. Я знаю, видела в зеркале. Разве это так важно?

– Нет, – не медля ответил Мишель и посмотрел на свои ноги.

Ему почему-то стало стыдно. Стыдно за то, что он сидит перед ней в инвалидном кресле.

– Мне пора идти дальше, – резко встав, сказала Фива и как обычно, еле дотронувшись до его плеча, незаметно удалилась. С улицы, стоя за воротами, она помахала ему розой, которую подняла с парапета. Девушка забрала цветок с собой.

С тех пор, как Лизи уехала, Фива стала чаще заходить к нам. Рассказывая ей о звонках дочери, я понимала, что рыжеволосая загадка меня совершенно не слушает. Но в то же время, она не отмахивалась, не говорила, что знает всё, что происходит с её подругой. Да, она на расстоянии знала о каждом шаге Лизи. Потом я это поняла.

Никогда не забуду тот вечер. Не смотря на то, что я старалась всячески отвлечь себя от дурных предчувствий, всё падало из рук. Когда ветер открыл окно, я вздрогнула. На улице, словно смерчем поднимало в воздух пакеты и кружило коробки. Даже жестяной навес улетел с нашего двора. Мне почему-то захотелось подняться в комнату Лизи. Обычно там было тепло. Спокойно и защищенно. Но в тот вечер там было холодно. Зайдя в некогда уютную комнату, по моей коже пробежал холодок и словно что-то замерло в груди. Сильный вой ветра испугал меня. Я спустилась вниз на кухню, где сидела Фива. От неожиданности я вздрогнула. Она сидела, сложив руки и не поднимала глаз. В её взгляде виделась дикая усталость, причину которой я поняла не сразу. Да, чёрт побери, не смогла я сразу разгадать эту тайну! А если бы могла… вернула время вспять и поступила бы иначе.

– Я побуду с Вами, – еле-еле проговорила она и взяла меня за руку.

В этот момент я поняла, что что-то произошло. Что-то ужасное. Я села рядом. Закрыв глаза, я увидела озеро и тонущую Лизи. Открыв глаза в холодном поту, я резко убрала от себя руку Фивы. Я отказывалась верить в то, что увидела.

– Э-э-это… – я не могла произнести ни слова, вдруг зазвонил телефон.

– Мама, что ты такое говоришь? Мама! Повтори, что ты сказала? Нет! – орала я в трубку.

Не помню, как оказалась в спальне. Рядом со мной сидел супруг и массировал мне руку. На краешке кресла сидела Фива. Не обращая внимания на мужа, словно его и не было в комнате, я судорожно начала расспрашивать Фиву обо всём. Но она молчала. Продолжая сидеть молча, она смотрела в пол. На миг мне показалось, что она не дышит. Подойдя к ней, я стала бить Фиву по щекам, я кричала и плакала. Слёзы катились по лицу, градом они стекали по щекам. Пытка. Да, это была пытка горем. Не знаю, как я пережила это. Помню только, что перед тем как уйти, Фива подняла на меня глаза и произнесла:

– Я сделала, что могла. Через расстояние его руки оказались сильнее.

Придя домой, она легла в своей комнате и никто не смел ей мешать. Отец Фивы только слышал, как девочку постоянно рвало. Она кашляла так, словно захлёбывалась водой, после чего в изнеможении ложилась на пол и засыпала.

Через несколько дней я пришла к ней. Мистер Стивен белый как полотно открыл мне дверь. По его словам я поняла, что Фива так и не выходила из комнаты.

– Вы понимаете, мадам Элиза, ни одни ключи не открывают дверь от её комнаты. Я вообще не знаю, жива ли она! Никаких признаков жизни, понимаете. Никаких! – сетовал он.

Мне стало страшно. Конечно, после всех принятых мной успокоительных, я мало что понимала. Заторможенная и совершенно опустошенная я все-таки нашла в себе силы прийти к ней. Фива была, как бы это лучше сказать, она оставалась незримой связью с моей Лизи. Они так любили друг друга, они были всегда вместе. Если моя Лизи любила Фиву, значит и я любила её. Не могу подобрать слов, чтобы описать, как плохо мне было. Какую пустоту и горечь я чувствовала внутри. Придя в дом Фивы, я хотела найти их играющих вместе, как в детстве. Мне нужен был голос. Живой голос моей Лизи. Но в доме была такая же тишина, как и у меня внутри. Подходя к дверям Фивы, я остановилась в оцепенении. Оттуда веяло холодом, словно за дверью бушевала настоящая метель.

– Фива, это я, – постучав, сказала я.

– Знаю, – послышался знакомый голос и я выдохнула.

Ручка повернулась, мне оставалось только распахнуть дверь. Зайдя в комнату, я увидела Фиву, лежащую на полу у окна. Обернувшись на дверь, я не поняла. Не поняла, кто открыл мне дверь.

– Кто? – оглядываясь на открытую дверь, слегка опешив, спросила я.

Конечно, я хотела спросить, кто же открыл дверь, если Фива лежала на полу. Нет, не подумайте, я в своём уме. И даже после всех выпитых лекарств, у меня не мог помутиться рассудок. Я отчётливо видела, как круглая ручка открылась. Совсем так, как если бы ее открыл человек.

Увидев на ее шее тёмные пятна, я слегка попятилась назад. Испугавшись того, что девочка хотела свести счёты с жизнью, я не могла вымолвить ни слова. Взяв себя в руки, я подошла к ней, присела на корточки и заглянула в заплаканные глаза.

– Ну как ты? Будем справляться вместе?

Только тишина в ответ. Думаю, она слышала меня, но реагировать на мои слова ей не хотелось.

– Принести тебе воды? – не зная, что сказать, спросила я.

– Нет. Никакой воды. Хватит, – уставшим голосом, ответила Фива. – Вода! – вдруг оживлённо она вскочила на ноги и подошла к подоконнику. Глаза её загорелись, и в комнате потеплело.

– Я зашла спросить, как ты себя чувствуешь, – у меня не было сил ни сидеть, ни молчать, ни тем более долго говорить.

– Идите домой. Вам нужно отдохнуть.

– А как ты?

– Мне нужно продолжить строительство, – не понимая, что именно так оживило ее, то ли моё появление, то ли дневной свет, ворвавшийся в комнату, то ли идея ваяния новых песчаных фигур, только перед собой я видела прежнюю Фиву.

Идя по саду к воротам, мельком я обратила внимание на то, что среди многочисленных песчаных фигур, стен и домов, созданных Фивой, уже росли цветы и даже деревья. Тогда я, устало зевнув, прошла мимо. Но, поверьте, это было очень красиво!

Я смутно помню, как вернулась от мамы. Она не хотела отпускать меня, но оставаться там было для меня настоящим наказанием. Сразу после прощания с нашей Лизи мы с мужем вернулись домой. Если честно, мне было не до кого, а они всё приходили и приходили. Надоедливые родители одноклассников каждый вечер группками выстраивались у нашего дома. Хочешь не хочешь, а нужно было выходить к ним, принимать их соболезнования и стараться быть стойкой оловянной женщиной, уподобляясь солдатику из олова. Было сложно говорить с ними, но я понимаю их. Не прийти они не могли. Я даже походя представила, как возвращаясь домой они крепко прижимали к себе своих детей, благодаря Бога за то, что это случилось не с их ребенком. Воистину, повседневное счастье – самое бесценное. Теряя его, сложнее всего найти утешение. В чём и где его искать? Конечно вы замечали, как ищете покой в том месте, и с теми людьми, в которых по вашему наитию найдёте долгожданное утешение. А как быть, когда потеря невосполнима и найти утешение там, где оно было раньше, сейчас тщетно? Как быть, когда с потерей ты теряешь и часть собственного сердца, разума и души? Каждый решает сам как быть со своей болью, как с ней уживаться.

Мой муж замкнулся в себе, стал больше времени проводить в сарае. Ему казалось, что он сможет создать этакую «машину счастья», какую когда-то создал герой романа Рея Бредбери. Я же окунулась в более мирские заботы. На окраине нашего городка находится сиротский приют. Каждое воскресенье я видела, как монахини приводили девочек к старой церквушке. Лица детей были такие опечаленные, на них будто застыла печать скорби и безнадеги. Я не могла понять, почему дети с самого детства не понимают, что нужно ценить жизнь. Разве есть что – нибудь ценнее самой жизни? Как зарождалась она – загадка, не требующая ответа. Такая же загадка и жизнь загробная. Я не могла собраться силами и снова поехать к маме. Хотя она звонила каждый день, просила меня приехать и сходить вместе к… не могу произнести этого страшно холодного, каменного слова… Даже моя девочка, моя тёплая дочурочка не могла согреть этого гранитного слова. В Лизи больше не было жизни и теплое дыхание ее исчезло…

Тогда я решила посещать наш единственный городской приют. Каждый день я пекла тёплые кексы, пирожные, вафельные рожки и другие вкусности, а вечером относила их в тёмно – красное здание. Подходя к приюту, я видела, как витражные окна облепляют детишки. Жадно отталкивая друг друга, они вставали на стулья и на столы в желании увидеть меня и помахать мне первыми. В выходные дни я приходила туда к шести утра, убирала помещения, помогала сёстрам по хозяйству, зажигала лампадки у иконок в углу, где стоял большой стол с Библией и религиозной литературой. Мне было уютно наблюдать за тем, как просыпаются детки. Шмыгая своими сопливыми носиками они пробуждались, а потом босые лапки начинали искать тапочки под тумбочкой, нырнув в которые ребята методично выстраивались в очередь в туалет. Видя меня, они улыбались, я улыбалась им в ответ. Каждый день я находила такой же приют, какой нашли там они.

Не скрою, меня очень тянуло в дом Фивы. Мне хотелось её видеть, чувствовать её присутствие. Мне было необходимо знать, что она где-то рядом. Знаете, мне даже подумалось, что она единственный человек, который любил Лизи так же сильно, как я. Да, может показаться абсурдным, что я отметаю любовь отца, любовь бабушки, тёть, дядь и остальных родственников. Но мне кажется, что только Фива любила мою Лизи просто так. Мужу нравилось хвастать школьными медалями дочери перед знакомыми, бабушка не чувствовала себя одинокой в присутствии внучки, родственникам было просто приятно, что у них прехорошенькая племянница. Но любовь Фивы была другой. Она не имела никакого смысла, а значит, была бесценной. Бесценной, как сама жизнь. Как и моя любовь – любовь матери к дочке.

Дни напролёт Фива проводила в саду. Она почти не отходила от своих фигур. До поздней ночи она ковырялась в песке, лишь на несколько минут отлучаясь перекусить. И то потому, что назойливая экономка настаивала и громко возмущался мистер Стивен. Он переживал за непонятное состояние дочери, и поэтому старался как можно больше времени проводить рядом с ней. В доме стали всё реже появляться женщины, наконец, исчез приторный запах тяжёлых духов, которые так не нравились Фиве. Мистер Стивен оборудовал в саду небольшой кабинет. Там стоял дубовый стол, стул, невысокая этажерка с книгами и пуфик. Впервые он стал подумывать о том, чтобы заняться бизнесом. Да, он вспомнил о том, что отец оставил ему немалое состояние, которое он так бездарно разбазаривал все эти годы. Изо дня в день наблюдая за тем, как дочь всё время проводит за непонятным занятием, он пришёл к нам, точнее ко мне за советом.

– Мадам Дункан, прошу прощения за свой визит. У Вас своих проблем хватает, – начал он.

– Проходите, пожалуйста. Только заранее извините, что не смогу уделить Вам много времени, мистер Стивен. Испеку пироги и убегаю в приют. Хочу донести еще тёпленькими, – ответила я второпях, понимая, что выглядит это не совсем прилично.

– Что Вы-что Вы. Я просто хочу спросить, Вы не находите состояние Фивы странным?

– А что с Фивой не так? – как взвинченная юла обернулась я, держа в руке противень.

– Она всё время проводит в саду, играя с песком. По-Вашему это как, нормально для девочки её лет? Может стоит показать её врачу? Боюсь моя дочь тронулась умом.

– Мистер Стивен, мой муж проводит на заднем дворе по 12 часов в день, мечтая изобрести машину счастья, или как её там, машину времени. По-Вашему это нормально для мужчины его возраста? Или стоит отвезти его к врачу?

– То есть, Вы хотите сказать что?

– Я хочу сказать, что Ваша девочка абсолютно нормальна! Точнее, для необычной Фивы это состояние совершенно нормально. Вот что я хочу сказать, – не без раздражения ответила я, и начала раскладывать на столе нашинкованную капусту.

Визит взволнованного человека меня нисколько не удивил. Я предвидела его беспокойство. Но, слава Богу это был первый и единственный случай, когда мистер Стивен мог помешать Фиве в её необычном деле. Я знала, как сильно она любит своё детище. Видели бы вы, как аккуратно лепила, ваяла и любовалась она своим сокровищем. Разве любовь может не вызывать восхищение? Пусть и любовь к тому, что кажется совершенно пустым и нелепым для окружающих. На первый взгляд самое пустое, глупейшее занятие может стать не только спасительным, но и выдающимся.

Узнав о печальных событиях, Мишель несколько раз подъезжал на коляске к дому Фивы. Украдкой, притаившись у кустов, он высматривал ее. Что-то привело его сюда и сегодня. Любопытство, сожаление или интерес… Сердцу хотелось найти ее после случившегося, глазам хотелось увидеть и смотреть на неё, душа нуждалась в ней. Почему-то никак не получалось разглядеть её среди бесконечных фигур, которые мешали ему встретиться с рыжеволосой девушкой. Да, совсем забыла вам рассказать. С тех пор, как Фива потеряла единственную подругу, она перестала выходить из дома. Они не виделись с Мишелем уже давно. Занятие в саду было для неё превыше всего. Скоро вы поймёте почему. Немного терпения, дорогие мои. Чего греха таить, я сама бываю очень нетерпеливой. «Вынь да положь», – сразу приходит в голову, но каждый раз приходится ждать. Как говорится, самое хорошее даётся нам долгими томлениями ожидания.

Жизнь постепенно входила в свое новое русло. Потихоньку я свыкалась с невыносимой мыслью о том, что больше никогда не увижу Лизи. В общении с несчастными детишками я находила покой. Играя с ними, я чувствовала, как и по моим жилам кровь бежит быстрее. Смотря на то, как детские лица рождают улыбки, и во мне что-то оживало. Знаете, это как зимой. Выходишь в заснеженный двор с зерном в руках и все птички, которые только есть поблизости слетаются и смотрят своими крохотными глазками на тебя, как на чудо. И откуда только эти душонки знают, что ты идёшь к ним и идёшь с добром. Так и дети. Не запах моих пирогов заставлял их улыбаться. Им было необходимо знать, что они кому-то нужны. Да, безусловно, у них были нянечки, сёстры, воспитательницы, но это всё, так сказать «необходимая атрибутика». А я не входила в их режим, не была привычной частью их повседневной, рутинной жизни. Им был нужен свежий ветерок, который хоть сначала и веял ледяным воздухом, но с каждым днём становился теплее. Я отогревалась рядом с ними. Я почувствовала себя «Весенней». Как не вспомнить имя, данное мне Фивой. Я запомнила его.

Мистер Дункан продолжал проводить дни напролёт на заднем дворе. То грохоча старыми флюгерами, то распиливая жестяные банки играл он со своими заоблачными мечтами. Никак не хотел он оставлять идею изобретения чудо – машины. Я уже так привыкла к этому шуму, что он стал даже приятным для слуха – этаким «бурным дополнением» к нашей аскетичной жизни. Вот так мы и жили. Наверное, так бы мы жили всю оставшуюся жизнь, если бы не то, что произошло со всеми нами дальше.

Наконец, после долгих месяцев затворничества, Фива вышла из дома. Знаю это потому, что первым делом она отправилась к нам. Если честно, не сразу узнала её. Точнее, нет, конечно же узнала. Такую колоритную внешность не спутаешь ни с чьей другой. Ни в ком не угадывается ни одна черта ее лица. Дело в другом: она вошла во двор точно такой же. Прежней. Как это было в те добрые времена, когда с нами была Лизи. Вот-вот и из-под яблони вынырнет сонное личико Лизи, мистер Дункан станет напевать себе под нос весёлую песенку и рубить дрова, а я снова приготовлю воскресный пирог с яблоком и корицей. Фива сидят рядом со мной на кухне и будет смотреть в одну точку, лишь изредка отвечая на мои вопросы. Да, это простое счастье было прекрасным. Я была частью его и даже не знала об этом. Не хочу снова говорить о грустном, оно невыносимо бередит душу и ранит сердце. Даже сейчас сквозь расстояния и время не могу писать об этом без слёз. Когда Фива зашла во двор, я как раз мыла окна. При виде Фивы, какое-то необъяснимое тепло волной вошло в душу. Тогда я не могла понять, что чувствую, но на душе стало так легко и воздушно, как было, когда Лизи была жива.

– Плохо стоять на сквозняке, – я впервые видела, как Фива говорит, улыбаясь.

– Девочка моя, как я рада тебе! – соскочив с подоконника, я выбежала во двор, чтобы обнять Фиву.

Прижимая к груди рыжую копну волос, в которых запутались песчинки, мне хотелось бесконечно вдыхать запах её свежести. Я снова чувствовала себя счастливой.

– Хоть Вы и Весенняя, но вредно стоять на сквозняках даже Вам, – уже серьёзным голосом, сказала Фива и отпряла от меня.

Я подумала, что ей неприятны мои влажные руки и спешно, слегка суетно начала вытирать руки о фартук.

– Пришла сказать, что уезжаю. Некоторое время меня не будет здесь. Но мы ещё увидимся.

– К – к – куда ты уезжаешь? И к – к – когда ты вернёшься? – не скрывая удивления и беспокойства, спросила я.

– Пока не знаю, когда уеду, а Вы спрашиваете о дате возвращения. Вы просто знайте, что это будет и всё.

Такое странное ощущение. Чувствуешь, что человек совсем рядом, и одновременно не можешь заключить в объятья его парящую где-то далеко отсюда душу.

– Ничего не понимаю, детка. Ты уезжаешь с папой? И куда ты едешь?

Фива подошла ближе, взяла мои ладони и положила в свои. Потом наклонилась и поцеловала мои руки со словами:

– Мое путешествие оно только мое. Вы просто знайте, что я вернусь. Запомните, чтобы ни происходило дальше, всё будет хорошо.

После этого, она резко повернулась к калитке и так же неожиданно исчезла, как появилась. Да простит меня моя совесть, но я последовала за Фивой. Я не отдавала себе отчёт в том, что делаю, но по наитию я продолжала следовать за ней по пятам… Конечно, я шла так, чтобы она меня не заметила. На самом же деле, она просто позволяла мне думать, что не видит меня.

Подойдя к дому Мишеля, она резко остановилась. Никак не могла я подумать, что дом мальчика и есть конечная точка её пути. Спрятавшись за пушистый куст скумпии, я села на корточки и стала прислушиваться. Ничего не происходило. Фива стояла молча. Мне даже показалось, что она ушла. Тихонько, чтобы не выдать себя, я раздвинула кусты и посмотрела на улицу. Фива по-прежнему стояла на месте, не двигаясь. Что она делала, о чём думала, зачем пришла сюда – ответы знала лишь одна Фива. Для меня это так и осталось загадкой. Могу сказать, что она еще долго смотрела на дом, в котором одно за другим загорались окна. Резко развернувшись, она направилась по узкой дорожке вдоль которой приветливо росли красочные цветы. Она шла на направлению к дому. Знаю, я не должна была идти следом. Это неправильно и некрасиво, тем более для человека моего возраста. Тоже мне, из домохозяйки переквалифицировалась в шпионке на старости лет. Шучу. Конечно, я не хотела шпионить за Фивой. Нечто необъяснимое движило мной, заставляя идти следом. Сейчас я могу с твёрдостью сказать, что делала это не зря. Да, я поступилась собственными принципами. Унизились до слежки. Зато теперь я могу поделиться с вами своей историей. Да что там моей. Историей всего нашего городка, которую мы вспоминаем с дрожью и щемящей болью в груди.

Стоя у ворот, Фива всматривалась в свои песчаные лабиринты. Вы не поверите! Да я сама бы в жизни не поверила не увидь собственными глазами всё великолепие, которое открылось моему взору. Передо мной раскинулись гектары песчаных творений, домов и множество статуй. Вдоль них текла река и росли пальмы. Чуть отойдя влево, я поняла, что там не одна, а несколько маленьких речушек. Какой шанс мне выпал раньше: я могла рассмотреть статуи, бродить меж ними, потрогать чопорные крыши дома, больше напоминающие руины. Я была сопричастна к настоящему чуду. Сейчас я стояла как вкопанная, понимая, что вижу перед собой нечто совершенно особенное. Все великолепие перестало быть просто красиво оформленным песком. Это было… это было тем, чего я прежде не видела, но отчётливо понимала – это что-то неземное. И это неземное могла создать только Фива.

– Зачем ты пришёл? – вдруг услышала я.

Фива по-прежнему стояла спиной к улице, смотря вдаль. Сначала я решила, что девочка разговаривает сама с собой, но вскоре заметила, что позади сидел мальчик в инвалидной коляске. Он приехал бесшумно. Даже я не слышала, как он появился.

– Что ты здесь делаешь? – спросил Мишель и от смущения почесал затылок. – Жду.

– Ты покидаешь нас?

От этого вопроса плечи Фивы слегка вздрогнули.

– Хочешь погулять? – спросила она Мишеля и подошла к коляске.

– Я не хочу, чтобы ты исчезала, – он смотрел влажными глазами на её открытое лицо и снова потёр затылок. Несколько раз он обернулся. Сначала я не понимала, почему он озирается по сторонам.

– Пойдем пройдемся, – сказала она и пошла вперёд.

Больше она не стремилась везти его коляску. Ему бы хотелось, чтобы она, как и прежде стояла позади, а он, сопротивляясь просил бы оставить его коляску в покое. Фива, как ни в чём не бывало, продолжала бы везти коляску, не обращая внимания на его громогласные возмущения.

– Знаешь, мне хорошо рядом с тобой, – вдруг сказал Мишель.

Не обращая внимания на то, что коляска остановилась, девушка продолжала идти дальше. Она безмолвно наблюдала за тем, как бесчисленные разноцветные бутоны закрываются на ночь.

– Фива! – крикнул Мишель. – Мне хорошо рядом с тобой!

Обернувшись, она остановилась. Коляска быстро поравнялась с женской фигурой.

Они шли молча. Она держала его за руку. Их руки были созданы друг для друга. Им было хорошо вместе молчать и держаться за руки. Они были единым целым, но Мишель не сразу понял это.

– Я довезу тебя до дома, – сказала она и повернула коляску.

– Нет! – твёрдым голосом отрезал Мишель и крепко сжал её руку. – Я хочу сегодня быть с тобой, – сказав это, он поднёс её крупную ладонь к губам и прижал к щеке.