Текст книги "Корабли с Востока"

– Сядь.

Господин зябко ведет плечами, берет с подставки чашку, пьет, слегка морщась.

– У тебя время до утра, – сообщает он. – Когда я уеду, тебя не должно быть среди живых. Подробности – на твое усмотрение.

Это… Стены дергаются вправо-влево, ветка в бело-рыжей вазе двоится, потом становится прежней, коричневой сеткой, клеткой для листьев, клеткой, которую нельзя покинуть и остаться в живых, а покидать все равно придется… Это не очень удивительное решение. В конце концов, заговор устроили его именем и в его пользу.

– Вы, – спрашивает он не кланяясь, – не поверили мне, господин?

Господин с усилием встает, делает два шага к окну, греет руки под солнечным светом.

– Поверил. Если бы я тебе не поверил, я бы еще подумал. Ты прав. Хотя бы объяснением я тебе обязан. Если бы это был ты, если бы ты решил, что я заигрался с Регентом, не отвечая на приглашения, не подчиняясь приказам – но и не вступая в войну, что я в этот раз поставил на кон слишком много, что этому пора положить край – и быстро… Если бы ты отравил меня, чтобы приехать в ставку Регента и сказать: «Это было наше внутреннее дело, его больше нет, тот, кто посмел проявить к вам неуважение, мертв, а мы – ваши, располагайте нами». Если бы это ты подтолкнул матушку в ее ненависти и дядю в его страхе – нам было бы о чем говорить сейчас.

– Господин…

– Забудь. Понимаешь, я действительно совершил ошибку, заигрался, да. Слишком долго тянул с ответом. Регент приказал клану Ходзё подчиниться, они ответили отказом, он двинул войска… А я сидел и ждал, смотрел, куда прыгнут Ходзё. Они посылали ко мне людей, просили помощи. Если бы они дрались всерьез, я ответил бы им «да». Вместе у нас было бы четыре шанса из десяти. На полную победу. На выживание – семь, у нас, у них – меньше. Но у нас – твердые семь. Понимаешь, семь. Когда убили отца, у нас не было семи, у нас не было трех, у нас была едва половина одного… А до того… Отец знал, что на нас скоро навалятся. Он вел переговоры с Одой, чтобы стать их рукой на севере, чтобы они дали нам жить – за службу. Вышло иначе. Князь Ода погиб, отца убили, нас прижали к стене, и мы пошли от стены…

«Это лихорадка, – думает сидящий, – это она сейчас говорит со мной».

– Мы выстояли сами, мы выигрывали, и я надеялся, что, если Ходзё не струсят, мы сможем играть дальше. Я на это не рассчитывал, я взял Айдзу так быстро еще и для того, чтобы нам было чем торговаться и что отдавать, если прижмут, но я надеялся на это, и надежда отняла у меня время… Я думал – еще день, еще неделя, и они поймут, что в осаде им не высидеть, драться нужно в поле. Ошибся. Они тоже ошиблись, упустили все время, что было. Они еще живы, еще сидят в своей крепости, но все решено, их раздавят, и Ходзё не бывать нигде. Следующие мы. А нам нужно два-три года, и их негде взять. Сейчас мы можем продержать Регента достаточно долго, чтобы под ним обрушилась власть, – но у нас не получится при этом выжить.

Господин поворачивается, на скулах у него красные пятна, а выражение лица не изменилось, только слова валятся быстро, налетая друг на друга… Замок Курокава вокруг слегка гудит стенами, видно, недоволен, что его брали, оказывается, как разменную фигуру.

– Тогда я решил ехать туда, к Регенту, под Одавару. Кланяться. Был риск, что он из меня сделает пример для прочих, где-то на треть. Немного. А сбылось бы, так голове, которая делает такие ошибки, и не место на плечах. И у меня был наследник. Ты был. Я думал, понимаешь, что ты у меня есть. И когда все случилось, думал, что ты пришел к тем же выводам, что и я.

– Господин, – глухо говорит сидящий, – я хотел бы вас обрадовать, но я не знал. И это правда.

– Я знаю, что правда. Я с тобой с последним разговариваю. Ты надеялся, что будет как всегда: интриги, совет, клика, которая обвалится, когда ты ее не поддержишь. И все обойдется. И я сыт, и матушка цела… Я тоже так думал, тогда, с Хатакэямой. Что этот дурак поймет, что обречен, что у него больше не получится играть на три стороны. Поймет и попросит мира, по-настоящему, – и ничего не случится. А он даже не был моей любимой матушкой, а был – просто жадным соседом, – смеется господин.

«Пять лет назад Хатакэяма не понял, что единственный способ выжить – честно служить нам, – кивает себе сидящий, – он решил, что может выкрутиться. Он назаключал союзов, не заботясь о том, что союзники сожрут его следующим, а потом попытался захватить хорошего заложника. Отца. Отец… погиб. Думать об этом было неприятно даже сейчас. Теперь их никого нет. Ни Хатакэямы, ни большей части его союзников. Но отец погиб. Брат Масамунэ тогда упустил момент, потому что переоценил разумность противника, – а что делал он сам? Ничего. Ему не нужно было, он считался ребенком. Это была защита, для брата и для него самого. Брат в восемнадцать был главой дома, а он в семнадцать – несовершеннолетним. И ни за что не отвечал. Взрослым его назвал брат, сразу после, но он по-прежнему ни за что не отвечал.

– Я таким ошибкам не судья, – говорит брат, – И не в том дело. Я валялся тут три недели с этим ядом, я опоздал безнадежно. К тому времени, как я доеду к Одаваре, крепость, может, вообще падет. Меня там убьют, теперь – двадцать шесть из тридцати, что убьют. Если ты будешь жив, верные тридцать: они решат, что тебя можно согнуть под колено и, значит, дело иметь нужно именно с тобой. Если бы яд подлил ты… Ну что ж, твоя очередь. Хотел – играй. Но какой есть, ты не устоишь – и Датэ конец.

«Если бы это был я. Или если бы я предупредил. Или попытался запретить им. Много „или“».

– Нет наследника – будет смута.

– Не будет. Все, у кого серьезные права, все из партии войны. Все хотят воевать с Регентом больше, чем друг с другом, а он-то понимает, что сам тоже теряет время, которого у него нет… неважно. У тебя его до утра. Мало. Так что…

– Мало, – непочтительно прерывает младший. Короткий меч все время был в рукаве. Рост, сила и скорость…

Господин не уходит от удара, он делает шаг вперед. Мир теряет цвет.

– Ты сказал, – хрипит Датэ Масамити с пола, – что способ – на мое усмотрение.

– Было дело, Дзикумару, – соглашается брат, называет старым, детским именем, а не тем взрослым, что дал сам. И вместо ритуального «прости» говорит вслед: – Увидимся.

8. Кое-что о женских премудростях

Еще недавно этот дом, переполненный людьми, был тих, но готов в любую минуту ощетиниться оружием, огнем, баррикадами. Сегодня здесь столь же людно, но шумно и суматошно. Создают шум и суматоху в основном женщины – кажется, их тут вдвое больше, чем на самом деле.

Пока господин этого дома был занят тем, что наводил порядок в лагере Восточной коалиции, его жена выиграла собственную битву – родила сына.

Казалось бы, особо суетиться вокруг него не с чего. Это второй сын, а если считать старшего, ненаследного Хидэмунэ, и вовсе третий. Но мало ли как может повернуться судьба. Господин Хидэтада тоже был третьим сыном, да еще рожденным наложницей. Но старший сын Иэясу умер, второй попал в череду тех, кого сперва усыновил, а потом передал в другой род покойный тайко. И Хидэтада оказался наследником. Так что все может быть. И шлют госпоже Мэго подарки и поздравления из дружественных домов и домов новоявленных союзников, монахи и монахини являются вознести благодарственные молитвы. А прислуге и стражникам приходится бдеть, ибо мало ли кто может замешаться в эту череду посетителей.

Сегодня день особый: явились посланцы от супруги самого господина Хидэтады, которая на днях прибыла из Эдо.

В военном лагере женщине делать нечего, и многие думали, что госпожа Го отправится прямо в Осакский замок. Та, однако, предпочла городскую усадьбу. И ничего удивительного, что она не замедлила прислать подарки жене главного союзника дома Токугава. Служанки несут короба и свертки, возглавляет их кормилица и нянька детей Хидэтады.

– Она хочет, чтобы эта дама заботилась о младенце во время моего отсутствия. Что это значит? Го желает иметь шпионку в моем доме, или наоборот – предлагает заложницу? – спрашивает она у монахини, появившейся из-за ширмы после ухода посетителей.

– Думаю, ни то, ни другое. Го не похожа на Ёдо, хоть они и родные сестры. И предложение ее является именно тем, чем выглядит.

– Нет уж, примем, одарим и отпустим. Не надо нам чужих кормилиц в доме. Своих хватает. – Она не продолжает, но собеседнице достаточно и легкого намека.

Пока знатные принцессы заняты делами, детей растят няньки, приобретая на господ изрядное влияние – и в руках их оказывается толика власти. Иногда немалая.

В клане Датэ такой вес имеет Ката-доно, сестра Катакуры Кагецуны: она была нянькой нынешнего князя. Но у Мэго-химэ есть собственный опыт. К сожалению.

Собеседница о многом наслышана, но так и не знает точно, была ли замешана кормилица Мэго-химэ в покушении на жизнь князя. Он-то считал, что замешана непосредственно, и кормилица поплатилась жизнью. Теперь Мэго может говорить об этом спокойно, но тогда, десять лет назад, между супругами едва не дошло до смертоубийства, причем с ее, Мэго, стороны.

Посетительница не будет напоминать ей об этом. Неучтиво – да и кто она такая? Ее, по правде говоря, и нет здесь. Официально нет. А неофициально она еще и понимает, что госпожа Го посылала кормилицу от чистого сердца, но всех остальных в том, что гостья не заложница, а Хидэтаду не держат за горло, убедить проще вот так: в тот же день отправив достойную даму восвояси.

– Но нянька не главное, главное – приглашение. Она хочет, чтоб я сопровождала ее во время визита к сестре.

– Вы, разумеется, вправе отказаться. Никто не осудит. Ваше здоровье еще не восстановилась после родов.

– Я не настолько слаба, чтобы лежать в постели. – «А и была бы слаба, – думает собеседница, – вряд ли показала бы это». – К тому же супруга господина Хидэтады не обратилась бы с такой просьбой без необходимости.

Мэго-химэ осведомлена о многом, что происходит в ставке командования. После того, как Мори Тэрумото сдал столицу без боя, гонцы здесь появляются регулярно. Но, разумеется, она не знает всего.

Всего не знает и собеседница. Но ей известно кое-что из того, что княгине Датэ неведомо. И наоборот, возможно, Мэго-химэ осведомлена о том, чего не знает дама Кодзосю.

Монахине лучше не появляться в столице. В Осаке тем более. О том, кто похитил письмо регента, широко известно. Она сама позаботилась, чтоб это стало известно. Но она также умеет быть незаметной. И те, кто следит за домом, – а за ним, безусловно, следят, – не обратят внимания на еще одну служительницу Будды, что надеется выгадать награду, вознеся молитвы за новорожденного.

– Да. К сожалению, власть господина Хидэтады еще не упрочилась. Даже среди его ближайших сторонников нет единства, что уж говорить об остальных.

– Я знаю. Некоторых пришлось приводить к миру силой.

– Не только. Один из ближайших советников покойного Иэясу-доно счел, что ваш супруг получил слишком много власти, и посоветовал Хидэтаде убить его прежде, чем господин Датэ сам посягнет на титул сёгуна. Мы все знаем, что сёгунами избираются лишь потомки Тайра и Минамото. Даже господин Ода изволил некогда приписать себе родство с Тайра. Среди потомков Минамото же первые нынче – Токугава. Давний обычай, очень давний. Однако ж, сказал наставник Тэнкай, во времена регентов Ходзё, помимо сёгунов из числа имперских принцев, было также два сёгуна из Фудзивара. Северных Фудзивара. И неважно, что воинские роды востока не были ими довольны и сочли нужным от них избавиться, правление их не прославлено, и мало кто из живущих помнит об их существовании. Прецедент существует, и никак не может быть такого, чтобы господин Датэ, столь скрупулезно подчеркивающий свою принадлежность к Северным Фудзивара, не знал об этом.

«Да, прошли те времена, когда Датэ-доно в столице считали неотесанным северным варваром. Возможно, так было удобнее… – думает княгиня. – Господин Тэнкай умен. К счастью, он недостаточно умен, иначе вспомнил бы, что в те времена, когда два представителя рода Фудзивара подряд – кстати, вовсе не из нашей ветви, из родственной, но не из нашей, – стали сёгунами, эта должность не была наследственной. Она сделалась ею потом, при сёгунской династии Асикага, а в те времена она была выборной. Выборной она была. Небесный Правитель назначал того, кого было согласно принять войско. Как хорошо, что никто пока не напомнил Хидэтаде из рода Токугава, потомку Нитта, потомку Асикага, о том, чем на самом деле пахнет этот прецедент».

– Насколько мне известно, – говорит она вслух, – в ответ на это господин Хидэтада отослал преподобного Тэнкая с дипломатическим поручением. Куда-то далеко, едва ли не за море.

– Не совсем так. Видите ли, когда господин Хидэтада отверг предложение преподобного, тот все же устроил покушение.

Дама Кодзосю не уточняет, кто предупредил князя, а возможно, и Хидэтаду, и чем закончилось покушение для Тэнкая.

– Значит, это решено скрыть, – медленно произносит Мэго.

– Да. Как видите, Токугаве жизненно необходима поддержка клана Датэ.

– А из этого следует, что я должна так же поддерживать принцессу Го, как мой муж – господина Хидэтаду. Особенно теперь, когда клан Токугава решил принять к себе юного Хидэёри. Его мать как будто согласна. Она удаляется в монастырь, а перед этим устраивает пир в честь сестры. И Го-химэ просит меня сопровождать ее.

– Решение Едо, то есть госпожи Дайко-ин – таково ее имя в монашестве, если память мне не лжет, представляется наиболее разумным.

– Разумным? Мы говорим о Ёдо? – Мэго усмехается.

– Ее мать предпочла совершить сэппуку вместе с мужем, когда тот потерпел поражение. Хотя госпожу О-Ити, зная ее обстоятельства, никто не осудил бы, если б она выбрала жизнь, – и уж ее-то Хидэёси пощадил бы наверняка, – говорит Кодзосю.

– Но у нее была гордость. И гордость не позволила госпоже О-Ити остаться в живых. Не может же быть, чтоб О-Тятя ничего не унаследовала от матери?

Дама Кодзосю предпочитает не отвечать на этот вопрос.

– Так вы поедете?

– Безусловно, поеду.

– К сожалению, я не смогу вас сопровождать.

– Это понятно. Для вас там опаснее, чем для меня.

Мэго-химэ не вполне убеждена в сказанном. У нее слабое, но отчетливое предчувствие грядущей опасности. Она не может объяснить, чем это вызвано. Гарнизон в Осакском замке полностью заменен, господин Хонда лично этим озаботился. При Ёдо оставили только женщин. А при госпоже Го будет большая свита. Нет, нападения опасаться не приходится. Откуда же это чувство?

Опасность.

А от опасности в клане Датэ не бегают. Ни мужчины, ни женщины, ни дети.

Госпожа Го, или О-Эйо, как ее называли официально, выглядела старше своей сестры, хотя была младшей из принцесс клана Азаи, уничтоженного Одой. Судьба ее также сложилась непросто. Еще девочкой ее выдали замуж в клан Сайго, но вскоре брак был расторгнут по приказу регента. Хидэёси решил, что будет лучше, если племянница Оды Нобунаги станет женой одного из его собственных племянников. К счастью, второй супруг Го успел умереть своей смертью до того, как тайко начал наводить порядок среди наследников наиболее радикальными способами. Таким образом, Токугава Хидэтада стал ее третьим мужем. Он был младше Го на шесть лет, но, судя по неуклонно увеличивающемуся количеству детей, браку это обстоятельство нисколько не мешало. Пока у них были только дочери, но в том, что сыновья воспоследуют, никто не сомневался. Занятая заботами о детях и уверенная в привязанности мужа, Го не уделяла столько внимания собственной наружности, как Ёдо.

Впрочем, теперь и Ёдо надлежало забыть о том, как холить и лелеять свою красоту. После смерти регента она, как требовал обычай от знатных вдов, приняла монашество. Но, согласно тому же обычаю, такие монахини вовсе не обязательно должны были удаляться от мира, и Ёдо вела прежний образ жизни. Даже ее монашеское имя – Дайко-ин – не было в употреблении.

Но так не останется. Теперь ее роскошные волосы упадут под бритвой, а голову укроет капюшон. Шелковые одежды сменит грубая ряса. Она покинет замок и отправится в храм. И храм этот будет не таков, где можно, как бы пребывая в затворе, по-прежнему наслаждаться прелестями столичной жизни и быть в гуще интриг. Ее отправят в какую-нибудь обитель в глуши, непременно на землях Токугава, и будут бдительно следить, чтоб она провела остаток жизни в молитвах.

«А иначе нельзя, – сказал советник Хонда. – Если уж она решила сохранить жизнь себе и своему сыну». Говорил он без жестокости и злорадства. Разумеется, он бы предпочел, чтоб она убила себя собственными руками и избавила его господина от лишних хлопот. Но при таких обстоятельствах обычно лишают жизни и сыновей, а видеть мертвым маленького Хидэёри – или как уж его отныне будут звать – никто не желал. Нет, Хонда-старший вовсе не был настроен враждебно. Пусть другие осудят Ёдогими за неверность – она тем самым дала удачный повод закончить войну. И совершенно неважно, кто был настоящим отцом Хидэёри – Исида, как иногда болтали, кто-то другой из окружения тайко, или, скорее всего, какой-нибудь безымянный монах, которого, по приказу регента, без лишнего шума удавили. Господин Хидэтада может принять власть на совершенно законных основаниях и не будет считаться узурпатором. Но даже разлученная с сыном и лишенная власти, Ёдо – нет, Дайко-ин – по-прежнему остается племянницей Оды Нобунаги. И противники Хидэтады могут попытаться использовать ее в своих целях. Так что оставлять бывшую наложницу регента на свободе никак нельзя.

Ёдо долго рыдала, закрывшись в своих покоях, а потом объявила, что принимает волю господина Токугавы, но просит об одном: прежде чем она навсегда выпустит сына из объятий и покинет мир, она хотела бы в последний раз устроить прием в замке в честь своей сестры и дам, что являются женами и дочерьми союзников Хидэтады. После этого они простятся навсегда.

Дозволение было ей дано. Подобный жест был вполне уместным проявлением учтивости по отношению к родственнице и госпоже. А если Едо желает напоследок потешить тщеславие, задав пир, то пусть её.

И Ёдо, утерши слезы, принялась готовиться к приему, благо служанок и некоторых фрейлин ей оставили. Это, повторяла она им, должен быть самый лучший прием в ее жизни, такой, что запомнится надолго. Потом она будет годами есть ячмень и полбу и пить воду, но когда придут знатные гостьи, им подадут роскошнейшие кушанья. И Хидэёри будет с ней на этом пиру в последний раз как хозяин замка. Она бросилась в эти приготовления с лихорадочной энергией, самолично следила за приготовлением яств, выбирала наилучшие фрукты из тех, что можно было достать зимой, велела закупить сластей из тех, что приличествует подавать дамам. Служанки с ног сбивались, выполняя ее распоряжения, охранники еле успевали за всем этим следить, но у Ёдо хватало сил на все. Она еще и лично написала приглашения.

Разумеется, советник Хонда их читал. Но не заметил ничего подозрительного. Похоже, Дайко-ин не делала попыток через эти приглашения связаться со своими возможными сторонниками. А такое вполне вероятно. Датэ Сигезанэ и Могами Ёсиаки удерживают Уэсуги в Айдзу, не позволяя им выступить на юг, но мятежный клан пока что и не думает сдаваться. Они начали войну и так просто ее не закончат. Даже если узнают правду о маленьком господине Хидэёри. Им необходимо сохранить лицо. А жена князя Уэсуги здесь, в столице.

Но ей Дайко-ин не писала. Кику-химэ сама написала Ёдо, изъявляя надежду, что ей позволено будет навестить госпожу Ёдо перед тем, как та оставит замок.

Хонда Масанобу не мог сразу угадать, что она задумала. Возможно, эта гордячка, дочь Такеды, хочет показать, что, как и ее муж, сохраняет верность Тоётоми, тем более что Ёдо всегда выказывала ей свою дружбу. А может, за этим стояло кое-что посерьезнее. В любом случае лучше, чтоб она была на виду. О-Кику получила позволение прибыть на прием, Дайко-ин согласилась с этим.

Так что Ёдо вкладывала в приготовления весь свой бурный темперамент и лишь порой, вечерами, вместо того чтоб рассказывать сыну сказки, плакала, обняв мальчика, но ему твердила, что он ни за что плакать не должен – что бы ему ни сказали и что бы ни случилось: он, только он, Хидэёри – истинный наследник Ода и Тоётоми.

Наконец, настал день приема. К замку потянулись вереницы паланкинов, окруженные конной охраной и пешей прислугой. По коридорам зашелестели шлейфы дам, сопровождаемых свитой. Как бы они ни относились к Ёдо, она долгие годы была наложницей тайко и считалась матерью наследника. Даже если кто-то из них и радовался ее падению, внешние приличия должны быть сохранены, наряды безупречны, рукава пропитаны ароматами, манеры изящны.

Если же отбросить любование внешним видом дам, подбор приглашенных мог показаться весьма странным. Кто они – жены и дочери союзников Токугава или же его противников?

На самом деле ничего странного здесь не было. Привычка скреплять политические союзы брачными узами сыграла с военным сословием Присолнечной дурную шутку. Гражданская война трещиной прошла по многим славным родам. Взять, например, клан Санада – едва ли не самых опасных противников Токугава. Об это семейство обламывал зубы не только молодой Хидэтада, но и сам господин Иэясу. Но старший из братьев Санада взял жену из Хонда, вассалов Токугавы, сам принес присягу Иэясу и в этой войне сражался на его стороне. Впрочем, никого из дам Санада сегодня здесь нет. Зато есть вдова человека, которого, будь он жив, Хидэтада с превеликой радостью заставил бы с жизнью проститься. И самым неприятным образом. Именно Укита Хидэие предпринял ту ночную атаку, где Иэясу получил смертельную рану. В последующем сражении Укита пал, и можно сказать, ему повезло. Отчего же здесь его вдова, именующая себя Марией по своей нынешней вере? Оттого, что по отцу она из Маэда. О, будь жив старый Маэда Тошиэ, не зря прозванный Псом Оды, а потом столь же верно служивший Тоётоми! Быть может, и войны бы этой не случилось. Но никто не бессмертен. А нынешний глава Маэда предпочел поддержать Токугава. Потому Мария-доно не понесла никакого наказания, и дети ее живы и будут жить.

Здесь же супруга недавнего противника, новоявленного союзника – Мори Тэрумото. И княгиня Асано. Ее муж – сводный брат О-Нэ, также опора правления Хидэёси, а после его смерти – один из пяти администраторов, управлявших страной под эгидой регентского совета. Но предпочел выступить на стороне Восточной коалиции – то ли из-за дружбы О-Нэ с Токугавой, то ли из-за собственной ненависти к Исиде.

И другие дамы, кого приглашение застало в столице.

Когда уже все прочие собрались в зале, отгороженном в женских покоях, и заняли места за столами, вплывает гостья главная – госпожа О-Эйо. Рядом – и на шаг позади – сестра ее мужа, Току-химэ, и княгиня Дата. За ними – остальные дамы свиты.

Муж Току-химэ, Икеда Тэрумаса, был одним из полководцев тайко, и именно тот настоял на браке дочери Иэясу с Икедой. Не подозревая, что этот союз укрепит противников дома Тоётоми.

Лицо Току-химэ невозмутимо. Она много старше брата, старше и невестки, очередной поворот в ее судьбе был не первым. А может, она просто приучила себя сдерживать чувства.

Мэго-химэ сдерживаться совсем не хотелось, она была откровенно раздражена. Ей никогда не нравилось ездить в паланкине. Но верхом благородной принцессе на такой прием ездить не подобает. Пришлось трястись. От этого ее настроение вовсе не улучшилось. Но теперь было не до того, чтоб высказать откровенно, что она чувствует и думает об этом пиршестве. Не сейчас.

Ёдо и Хидэёри сидели на почетных местах, но при появлении Го Ёдо низко склонилась перед сестрой. То же сделал и мальчик – должно быть, мать заранее объяснила ему, как себя вести.

– Скромная монахиня Дайко-ин приветствует госпожу дома Гэндзи и просит оказать честь ее временному приюту.

Наряд Ёдо противоречит ее словам, она одета как знатная дама, а не монахиня. Голос ее чист и звонок, как серебряный колокольчик. И она находит возможность воздать хвалу победителю, не называя имени Токугава. Гэндзи – одно из древнейших имя в Присолнечной, ранний отросток императорского рода, и Токугава – первые в ряду знатных домов, кто имеет право на него претендовать.

– Подними голову, сестра. – Голос Го звучит тоном ниже, от усталости или волнения. – Что бы ни случилось, ты останешься моей сестрой, а твой сын стал отныне моим сыном.

– Сестра и госпожа моя! И благородные дамы, что великодушно приняли мое приглашение. Прошу испробовать невзыскательных кушаний, которые может предложить бедная вдова.

Для Ёдо с сыном, О-Эйо и Току приготовлен отдельный стол. Рядом – столы для ближних дам. Служанки начинают разносить угощение.

Раздражение Мэго усиливается благодаря застольному соседству. Напротив неё – Кику-химэ, княгиня Уэсуги. В этот час, вероятно, муж Кику и родичи Мэго сражаются между собой. О чем думала Ёдо, усадив их за один стол? Эта женщина вообще когда-нибудь думает? Или это сделано нарочно?

О-Кику прикрывает лицо веером. Ей тоже неприятно видеть жену врага. Жест неучтивый, но Мэго успевает заметить, что Кику выглядит не лучшим образом, ее лицо осунулось, глаза запали, и белила это только подчеркивают. Беспокойство за мужа тому виной или печаль о судьбе Ёдо?

Но довольно думать о Кику, пора обратить взгляд на стол. Кушанья изобильны – Ёдо, должно быть, истратила на этот пир последние средства. Много заимствований из китайской кухни, кое-каких блюд Мэго не знает, а уж ее-то, учитывая кулинарные увлечения мужа, трудно удивить незнакомым яством. Множество острых и пряных приправ – а это, пожалуй, уже не китайское влияние, а корейское. О приправах в корейской кухне рассказывала дама Ямаока. Обилие их Мэго-химэ не нравится. И вовсе не корейцы в том виноваты, тут что-то другое.

В кувшинчиках плещется сакэ – белое, непрозрачное, если бы не запах, его можно было бы принять за молоко. Это особый сладкий сорт, его принято подавать дамам – и почему всегда считают, будто женщины любят сладкое? Еще дамам обычно предлагают сливовое вино, но на этих столах его почему-то нет: видимо, для такого общества оно недостаточно изысканно.

К еде благородное собрание пока не притрагивается. Ждут, пока приступят к трапезе за главным столом.

– И вновь благодарю за великодушие, сестра и госпожа. – Голос Ёдо разносится по всему залу. – Ибо издавна случалось так, что судьбы кровных родичей бывали различны. Как сказано в старинной пьесе:

 
Ночь все еще темна, и светлый месяц
Готов покинуть Облачный приют.
Печально расставанье! Только год
Прошел с тех пор, когда в поход на Тайра
Отсюда выходил Ёсицунэ.
Прошел лишь год, но как все изменилось!
 

Ёдо читала митиюки – «песню странствий» хора из пьесы о великом и несчастном Минамото-но Ёсицунэ. Именно его победа над домом Тайра решила участь страны. Потомками Минамото или Гэндзи как раз и считали себя Токугава. Это сложный и тонкий комплимент.

 
Где свита пышная? Увы, ее уж нет,
Идут за ним немногочисленные слуги,
Готовые, как верные друзья,
Изгнанье господина разделить.
Взошли они в ладью, и волны Ёдо
Прочь от столицы понесли ее.
 

Теперь речь шла об опале Ёсицунэ, который уплывает в изгнание по реке, чье названием созвучно с названием замка, по которому Ёдо получила свое имя. Играя словами, она намекает на сходство своей судьбы с судьбой Ёсицунэ. Пожалуй, комплимент получился уж слишком сложный. Ведь Ёсицунэ был изгнан и убит из-за козней брата.

О-Эйо, однако, вспоминает сейчас другое. Покойный регент насмехался над претензиями Токугава на родство с Гэндзи и, когда эту пьесу ставили при его дворе, предложил господину Иэясу роль Ёсицунэ, совсем не подходившую ему ни по возрасту, ни по наружности. Он справедливо полагал, что Иэясу, убоявшись насмешек, откажется – и тем навлечет на себя немилость. И ошибся.

И кто тогда остался в дураках?

Слишком сложный, слишком многослойный комплимент.

Ёдо останавливается.

– Я забыла, увлекшись стихами, о своем долге хозяйки. Прошу вас есть и пить, чтоб навсегда запомнить гостеприимство Ёдо-доно.

– Стойте, не притрагивайтесь к еде!

Мэго вскочила, не обращая внимания на то, что сшибает блюда и чашки расшитыми полами одежды. Она была нечувствительна к тонкостям классической драматургии и, пока Ёдо читала, наклонилась, дабы получше рассмотреть, что ей подали, – и тут, наконец, поняла что не дает ей покоя.

Воспоминание.

О пиршестве десятилетней давности, изменившем жизнь клана Дата, пиршестве, которое сделалось притчей во всей стране. Когда князь, вопреки советам большинства родичей, решил, что лучше подчиниться Хидэёси, чем всем кланом погибнуть со славой, а если уж погибать, то лишь ему одному. Перед его отъездом Ёси-химэ устроила в честь сына прощальный пир. Тогда на столе тоже было множество приправ – чтобы скрыть привкус яда.

– Что это значит? – О-Кику щелкнула веером, щека ее дергалась. – Все знают, что у княгини Датэ дурные манеры, но чтоб настолько…

– Не притрагивайтесь к еде и питью, – повторила Мэго. – Они отравлены.

– Не судите обо всех по своей семье и не равняйте госпожу Ёдо с Демоницей из Оу!

– Верно, моя свекровь хорошо разбирается в ядах. И поделилась со мной своими знаниями. – Это была правда. Как ни странно, Ёси-химэ благосклонно относилась к невестке. Неизвестно, рассчитывала ли она, делясь с ней познаниями, на их практическое применение. – Благодаря ей, я могу распознать, как пахнет вытяжка из нисикиги.

По залу прошел шепот. Нисикиги – прелестное деревце. По весне оно цветет нежно-розовыми цветами, но особенно красивы его листья. Летом они словно покрыты зеленым лаком, а к осени меняют цвет – лиловые, оранжевые, пестрые перья на ветках одного дерева являют чудесное зрелище. Ближе к зиме это многоцветье вновь меняется – листья алеют, словно кровь. Поэтому ничего удивительного, что в благородных семьях нисикиги растят в садах или же в горшках для украшения дома. На севере же есть давний обычай оставлять букеты из нисикиги под крыльцом дома, где есть девушка на выданье, – в знак ухаживания. Это Мэго знала с детства. Потом свекровь объяснила ей, чем еще известно это деревце.

– «Яд малиновки»? – переспросила княгиня Мори.

Говорили, будто только малиновка может клевать ягоды нисикиги без вреда для себя.

– Да. Если хорошо рассчитать, то смерть наступит не сразу. Несколько ближайших часов ничего не будет заметно, пока не начнутся рези в животе. Скорее всего, вы бы все успели покинуть замок к этому времени.

Укита Мария выругалась, как совершенно не подобало благочестивой христианке.

– Иногда полезно иметь в семье отравительницу, верно?

– Да как смеет эта деревенщина оскорблять принцессу из Ода? – Ёдогими, до того сидевшая неподвижно, точно идол, гневно сверкнула глазами. – Пусть небеса проклянут тех, кто поверит ее словам! А если кто-то еще сомневается в моей невиновности… Смотрите же! – Она схватила со стола сладкий манжу, протянула сыну. – Ешь, мой мальчик! Да убедятся все, что это злостная клевета!