Текст книги "Корабли с Востока"

Испуганный Хидэёри взял лакомство, но откусить не успел. О-Эйо перескочила через стол, как несколько отяжелевший, но хищный зверь. Вцепилась в ребенка.

– Нет, сестра! Убить свое дитя, чтоб не досталось врагу – деяние достойное. Но сказано: он стал моим сыном! А убить своего сына я не позволю!

– Пусть сама пробует! – выкрикнула одна из дам.

Почти все они уже были на ногах. Эти женщины выглядели хрупкими и утонченными, они знали толк в стихах, цветах и ароматах, но вся жизнь их пришлась на эпоху нескончаемых войн. Многие из них умели держать в руках оружие, и мужья их, выступая в походы, знали, что замки есть кому оборонять.

И не со своего стола, хотела сказать Мэго. Блюда и напитки перед Ёдо и ее сыном могли и не быть отравлены, и О-Эйо напрасно беспокоилась за мальчика.

Но ее опередили.

– Пей! – О-Кику протянула Ёдо кувшинчик сакэ, стоявший ранее между ней и Мэго. Взгляд у нее был отчаянный. Хотела ли она непременно убедиться в невиновности подруги? Или в этой слабой, болезненной женщине проснулся дух отца – великого Такеды Сингэна?

Ёдо, кажется, растерялась. Но прочие дамы окружили ее, а в дверях, привлеченные шумом, уже стояли вооруженные стражники.

– Пей, – повторила О-Кику. – Пей все!

И Ёдо решилась. Выхватив кувшин из рук княгини Уэсуги, она припала к нему. Глядя, как она глотает, Мэго отстраненно подумала: сливового вина не было на столе, потому что оно прозрачно. А сакэ, особенно такое – мутное, в него что угодно можно подмешать.

Допив до дна, Ёдо швырнула кувшинчик так, что он разлетелся вдребезги, и обвела собравшихся бешеным взглядом.

– Да! – выкрикнула она. – Я сделала это! Мужчины этой страны – трусы! Они сложили оружие перед Токугавой и Датэ! Но я, я одна не сдалась! Я нанесла бы такой удар по семьям предателей, что они бы вовек не оправились! Я, слабая женщина, сделала бы то, на что не осмелился трус Мори. Пусть будут прокляты те, кто помешал мне!

– Семьи предателей? – О-Кику, казалось, не верила своим ушам. – Ты говоришь о тех, кто до сих пор сражается за твоего сына?

– Я была готова пожертвовать собой ради победы над врагами! Я собственного сына не пожалела, так с какой стати я должна думать об Уэсуги? И не им меня попрекать! Благодаря мне они получили Айдзу! Я расчистила им путь! Господин регент был недоволен Гамо, он хотел для Айдзу сильного владетеля…

– Значит, Гамо Удзисато все же отравили, – сухо произнесла Токо-химэ. – Правда, винили в том Исиду…

– Так удобно же, – откликнулась Мария-доно. – Всегда можно было этим воспользоваться.

– Говорю вам – тайко был согласен!

– Какое право ты имеешь прикрываться именем тайко, – это уже госпожа Асано, – после твоей подлой измены?

– Измены? – взвилась Ёдо. – Я спасла ему жизнь! Он так тосковал после того, как умер наш первый сын, что сам искал смерти. А когда родился Хидэёри, у него появилась новая цель! Он хотел, чтобы мальчик наследовал ему, иначе бы не поступил так, как поступил! Он… – Тут ее настигли первые спазмы, и она согнулась пополам.

Хидэёри, чтобы броситься к матери, попытался выкрутиться из рук Эйо, но та его не отпустила.

– Пошлите за врачом, немедленно! – приказала она.

– И гонца в ставку, – добавила Мэго.

– Верно, – согласилась Токо-химэ. – Верно.

В последующие часы замок заполнился людьми. На сей раз это только мужчины. Лекари подтвердили: угощение было отравлено, и потому замок окружили, чтобы никто из прислуги и фрейлин Ёдо не сбежал. Отпустили только приглашенных дам, которые должны были стать жертвами преступного замысла, – кроме тех, кто пожелал остаться.

Приезжают советники клана Токугава, за ними следом – сам господин Хидэтада, он хочет убедиться, что его жена и сестра в безопасности. О-Эйо осталась, у нее нет иного выбора – она разрывается между спальней, где плачет Хидэёри, и комнатой, где умирает ее сестра. Ёдо корчится в судорогах, ее рвет кровью. Врачи говорят, что доза была очень велика, но если промыть желудок, возможно, удастся ее спасти, были же случаи… И оглядываются в поисках княгини Датэ.

Ёдо отказывается от этой унизительной процедуры, гонит врачей от своего одра. Нет, она жила и умрет, как подобает наследнице славного имени. Неясно, бредит она или в своем уме, но она все еще твердит о том, как славна была бы ее месть за поругание дома Тоётоми.

Мэго давно покинула эту комнату, пропитанную болью, вонью, дымом от лекарственных курений, сидит во внешних покоях. Она могла бы уехать, но предпочитает наблюдать. Давно настала ночь, тени факелов мечутся по стенам, издалека доносятся крики и плач – там идет допрос за допросом, советники выявляют сообщников и сообщниц Ёдо.

Подходит Току-химэ, усаживается рядом.

– Я уговорила сестрицу О-Эйо остаться до утра с мальчиком. Ему она сейчас нужнее. – Сестра господина Хидэтады вздыхает. – Великие боги, как все это утомительно.

– И вдобавок, нам не удалось сегодня пообедать.

– Увы. Такое угощение пропало.

– Пока что я предпочту поголодать, чем съем что-либо в этом замке.

– Вы должны заботиться о своем здоровье, – говорит старшая из дам, – и не подвергать себя излишним испытаниям. Вы ведь, я слышала, недавно разрешились от бремени?

– Так и есть.

Обычные женские заботы и разговоры – роды, дети, здоровье…

– Это ведь не первый ваш сын?

– Второй. И надеюсь, не последний.

– У меня четверо. И надеюсь, будут еще. – Току-химэ задумчиво смотрит на собеседницу. Это тоже входит в сферу женских интересов – брачные союзы детей. Даже если дети еще в колыбели. Даже если их еще на свете нет.

Агония Ёдо длится до утра. Под конец боли становятся настолько невыносимы, что женщина, забыв о гордости, умоляет вернуть врачей и прочистить ей желудок. Но прислужницы из свиты О-Эйо и Току-химэ не выполнят этой просьбы. Ибо она недостойна благородной дамы.

О-Тятя, принцесса Азаи, Ёдогими, монахиня Дайко-ин, умирает на рассвете. И для многих, как и желалось ей, она останется героиней.

9. Игроки и фигуры

Дан знал, что Кимхэ сдавать нельзя. Если крепость падет, корейцы и их китайские союзники, вернее наоборот, сядут на две линии снабжения – и, при небольшом усилии и некотором везении, смогут отсечь основные силы Присолнечной от моря. Он знал, что крепость нельзя сдавать, – и не понимал, как ее удерживать. Потому что крепостью это назвать с трудом поворачивался язык. Шустрый Като когда-то взял Кимхэ с налета, навалив под стены вязанки местного негорючего кустарника – и перебравшись. С тех пор стены все-таки подняли, рвы откопали, навесили стрелковые площадки и обмазали все огнеупором, но клетку для сверчков не сделаешь неприступной. Странно, вообще корейцы неплохо умеют строить… и штурмовать. Это в открытом поле от их вида даже противнику плакать хочется, а укрепления они возводят и ломают куда лучше. Вот сейчас посмотреть: знают куда бить, знают как бить – и не заткнешь их, потому что даже у их тяжелых луков дальность боя выше, чем у дановских аркебуз. Понимают дело. Это просто Кимхэ так не повезло, а ему, Дану, Асано Нагамасе, полководцу тайко, не повезло с Кимхэ. Которую только держать и ждать, что кто-то из командиров западной группы пошлет войска. И эти войска через какое-то время все же снесут корейский заслон на перевале…

Дым ест глаза, шестьдесят прожитых лет лежат сверху как тяжелое мокрое одеяло, а люди смотрят, и смотрит сын, и нужно думать.

…Но звук сигнальной раковины среди воя, свиста и щебета вражеских сигналов Дан поймает если не первым, то одним из первых. И уж точно первым поймет, что случилось: помощь подошла с юго-востока, от моря. Кто-то из командиров, получивших его письмо, сообразил, что самим не дойти, не успеть – и послал приказ на побережье. А может быть, и оказался в порту в нужное время, а там же стоят свежие войска с островов. Войска, правда, ненадежные, из Ивадэямы, но… В любом случае – удача, которую нужно ловить немедленно, пока не отвернулась.

Полтора часа спустя, посреди вражеского лагеря, он объяснял командиру подмоги, очень знакомому молодому человеку в не менее знакомом шлеме с перекошенным полумесяцем, что потери противника не так велики, как может показаться сейчас. Противник безобразно вооружен, не держит удара, легко бежит – но так же легко потом собирается снова. Так что лучше ночь все же провести в крепости… Попутно отмечая, что молодой человек здесь явно один, других командиров нет, а значит, приказ все же пришел с запада. Быстро как… Даже слишком.

А потом они сидели в неплохо сохранившемся, если не считать выгоревших кусков, верхнем зале башни, пили – или, точней сказать, ели – белую и очень крепкую корейскую винную кашу, захваченную во вражеском обозе. Дан с интересом смотрел, как спаситель разводит ее горячим чаем. А северянин, морщась, объяснял, что с водой в этой клятой дыре что-то очень не то: люди травятся постоянно, может быть, просто потому, что она не такая, как дома, и они не привыкли, а может, все существенно хуже, но в любом случае, если добавлять в воду вина – травятся меньше. Даже вот эта омерзительная бурда помогает. От воды помогает. Большинству. А вот он сам при таком положении вещей наверняка за ближайший месяц спьяну перессорится со всей японской армией, всей корейской и всем экспедиционным корпусом династии Мин: тот довольно большой, но, с другой стороны, много ли нужно нынче жителю Островов сделать, чтобы с этим корпусом поссориться? Кстати, эту квашеную дрянь, которую здесь делают из капусты, есть, наоборот, необходимо, несмотря на запах и, прямо скажем, вкус, потому что если не есть, то как-кэ[9]9
  Полиневрит, нехватка витаминов группы В. (Примеч. авторов.)


[Закрыть] добирается очень быстро, так что местные черные, видимо, понимают, что к чему – они тут, в конце концов, столетиями живут, а те наши предки, которые родом отсюда, были на редкость разумными людьми, что уплыли и не возвращались…

Дан слушал все это – не без удовольствия и даже пользы, про воду он тоже думал нехорошее, – а потом, улучив момент, спросил, как получилось, что приказ добрался до Пусана так быстро.

– Какой приказ? – Масамунэ смотрел на него даже с легким испугом, видимо, решил, что за своим бормотанием пропустил в разговоре что-то важное.

– Приказ оказать нам помощь.

– Я ничего не получал, – с явным облегчением сказал северянин. – Я на карту посмотрел. И решил, что, если вы не под ударом, так скоро окажетесь. Выдвинулись и видим, так и есть – огонь.

– Вы снялись без приказа?

– У вас есть возражения?

– У меня, – тщательно пояснил Дан, – нет ничего, кроме благодарности. Но вот…

– А воту мы скажем, что я был нетрезв. И не полагаю быть трезвым до самого конца кампании. Я же вам про воду рассказал – или забыл?

– Рассказали, Масамунэ-доно.

Хорошо, что дым осел. Хорошо, что они живы. Хорошо, что Дракон безумен, давно, совсем и до конца. Разумный человек на его месте ждал бы приказа. Совсем разумный подумал бы, что армия вторжения, за двумя исключениями, состоит из войск, лояльных тайко… И для нелояльного владетеля было бы не так уж плохо, если бы их отрезало от моря – особенно, если никакая сила не смогла бы найти в том его вины. Но сумасшедший северянин посмотрел на карту, сделал выводы – и пошел спасать его, Асано, шурина и доверенное лицо регента. Пошел, хотя наверняка знал, что три года назад Асано хотели его головы.

– Я, кстати, совсем не шучу, – вздыхает Масамунэ, – про воду и про капусту. Я первым делом поинтересовался: каккэ здесь убивает восемь человек из десяти заболевших, а единственный способ не заболеть – есть местную еду и есть ее так, как ее едят они. Я вам скажу, мы с этой проклятой лихорадкой наплачемся больше, чем с противником. И даже больше, чем с командованием, благослови его все наши боги…

Последняя фраза – повод прервать неприятный и опасный разговор. Подаренный повод.

– Я понимаю, – соглашается Дан, – и благодарен вам за совет.

За все остальное, включая выступление без приказа и проистекающий из этого смертный риск, он не благодарен, а должен. Очень весомо должен. Дан отпивает еще и думает, что с крепостью Кимхэ ему не повезло еще больше, чем казалось сначала.

Два месяца спустя Дан в этом уверен. Два месяца спустя он думает, что три года назад ему следовало не слать в столицу ядовитые письма, а приехать самому – и вытребовать у регента голову Датэ. Потому что вспыльчивый, плохо воспитанный мальчишка, еще не научившийся соразмерять свои возможности (большие) и таланты (огромные) с собственными амбициями (безграничными), а потому совершающий все мыслимые ошибки, – если он и существовал когда-нибудь, то было это очень давно. А скорее всего, его не было вовсе. Вблизи Масамунэ оказался насквозь фальшивым, спокойно-расчетливым интриганом. Даже в его пьяных выбрыках не было настоящей искренности: чувства, которые одноглазый показывал, ничего для него не значили.

Нет, Датэ не пытался испортить штабу войну и не рвался к командованию. Все было наоборот. На первом заседании, куда его зазвали, он сказал: «Меня отправили сюда в виде поддержки – говорите мне: кого, когда, где и как. Я сделаю», – и от этих слов не отклонялся. Не спорил. Позволял делить свои войска. Наладил как-то собственную систему снабжения. Трижды его транспорты с рисом просачивались мимо корейской блокады. А командир, попавший в затруднительное положение, мог быть почти уверен, что, если ему удастся продержаться достаточно долго, он увидит на границе неба и холмов «воробьев в бамбуке» или «глицинию у колодца»… Как Асано под Кимхэ.

Конечно, он ссорился со всеми по любому, самому незначительному поводу. Конечно, он ругал штабные планы и даже высмеивал их в стихах. Но он не спорил. Дважды Като – по необходимости – подставлял войска Ивадэямы под удар. Дракон не возразил и оба раза выкрутился, а люди потом спорили, почему он промолчал: из гордости или от того, что не увидел в приказе ничего странного и опасного?

Но все чаще и чаще его мнения начинали искать заранее. Все чаще и чаще «могу ли я ждать этого от вас?» делалось не приказом, а просьбой, а «я признателен» – не формой вежливости, а благодарностью. Что будет еще через два-три месяца, если противник не ослабит давление, если жизнь всех по-прежнему будет зависеть от точных решений и вовремя подошедшей подмоги?

Дан теперь прекрасно понимал, почему всю свою историю китайцы так боялись и не любили «урожденных полководцев», но сам-то он не был «тигром и волком», лесным зверем, лишенным должных чувств. Не был, а потому не мог ничего поделать. Он помнил дым над крепостью, глаза людей, глаза сына. Ему связали руки самой крепкой веревкой на свете.

Они играли в сёги в лагере вечером, когда зашел Като – и несвойственным ему извиняющимся тоном сказал, что есть странная просьба, невоенного свойства, необязательная. Тут поймали пленного, здоровенного донельзя. Великан, а не человек, даже не верится, что такие бывают, как с два Маэды, и даже больше. И зашел у них спор, что такую громаду возьмет. Большое копье – это понятно, на него кого угодно взять можно. А вот меч – разрубит ли? Но нет ни у кого из спорящих такого оружия, чтобы хоть надежда на то имелась… А Масамунэ-доно, говорят, своим одоспешенного всадника берет наискосок: вот нельзя ли попросить меч – попробовать. И конечно, это частное, только частное, и отказ не вызовет обиды, просто всем донельзя интересно…

– Отчего же, – кивнул Масамунэ, – на такую просьбу трудно ответить отказом. Берите, Киёмаса-доно, он рубит все.

У свиты горели глаза: что ж, отчего бы и правда не отпустить их посмотреть – не такое большое дело сёги, чтобы не провести за ним полчаса без присмотра…

Когда шаги затихли, Датэ поднял лицо от доски, посмотрел прямо.

– Меня отсюда отзовут скоро, Нагамаса-доно, – сказал он. – Этим кораблем или следующим. Вы берегите себя, вы очень берегите себя.

– Отзовут? – сощурился Дан.

– Кто ж мне позволит взять эту армию, Нагамаса-доно, – усмехнулся Дракон. – Кто ж мне позволит взять эту войну, хотя ее уже испакостили донельзя, как любит выражаться наш господин командующий, и, если так пойдет, мы ее проиграем… Китай ее тоже проиграет, но мы – первыми. Если все останется, как сейчас. Берегите себя. У регента родился сын, и он будет очень думать о нем и обо всех опасностях, которые ему угрожают.

– Вы хорошо играете в сёги, – говорит Дан, – но муж моей сестры О-Нэ знает меня достаточно долго и верит мне достаточно крепко… И уж точно он не поверит вам… – Дан не находит слов, и это хорошо, потому что щенок прерывает его.

– Муж вашей сестры с горя назначил наследником племянника… которого вы и ваш род поддерживаете обеими руками. Теперь у него есть сын, Нагамаса-доно, теперь у него опять есть сын. А вы… сейчас вы опять держите дорогу к морю, и, пока вы ее держите, есть шанс, что ваши семейные ссоры не затянут всех, как зыбучий песок. Если я буду всерьез рисковать жизнью, Нагамаса-доно, то только за мое знамя над столицей: все прочее слишком обидно. Моим словам о вас и правда никто не поверит, потому я и рискую их говорить. Я играю в сёги хорошо, но вы за этой игрой провели вдвое больше времени. Я не предлагаю вам союза, вам сейчас нужны другие союзники, но они вам нужны. Ваш ход.

А потом они слышат шаги и возбужденные голоса – и Датэ встает, чтобы приветствовать всех и с вежливым поклоном принять у Като оружие…

«Ушел в столб на пол-ладони – представляете?», «Туловище вчистую…», «Такой здоровенный черный парень – и как из соломы», «И смотрите, ни зазубринки», «Этому мечу нужно новое имя».

Хозяин меча кивает, принимает благодарности и поздравления, гладит рукоять. И если бы Дан мог верить своим двум глазам, он сказал бы, что в единственном глазу предателя и провокатора плещет тяжелая смертная тоска.

Потом пришел корабль.

Несколько лет спустя они оказались рядом во время любования цветами. Тайко любил все большое, и на празднества он сзывал десятки тысяч человек. Тут не захочешь, а с кем-то соприкоснешься рукавами.

– Спасибо, – глядя на дрожащий в небе розовый дым, говорит Дан.

Это оказалось очень своевременное «берегите себя». Он не поверил, но действовать начал, и вышло, что едва успел – и не предупредить удар, а прикрыть, что дорого. От смерти себя и своих Дан уберег сам. От ссылки его спас Маэда… Маэда Тошиэ был не союзник, он был друг, еще с тех времен, когда у маленькой провинции Овари и слабенького рода Ода впереди не просматривалось ничего, кроме скорой смерти. Человек, стоящий рядом, пришелся бы в их компанию как родной. Сейчас он, кажется, был врагом.

– За что? – удивляется его случайный сосед. Он и правда ничем не помог, сам оказался под ударом – и выкручиваться пришлось резче и громче, чем хотелось бы. Следующий раз, пожалуй, станет последним… но тайко болен, счет идет на месяцы. Может быть, и повезет.

– Следующая война, – улыбается Асано, – если она случится, будет идти за то, кому наследовать все это. Кому из стоящих близко. Вам не видать ваших знамен над столицей, исходите из этого.

– Поговорим через полвека, – смеется маленький князь. – У меня-то это время есть.

Поговорить выходит раньше. Прикидывая, причуды каких богов привели Асано в лагерь Токугава, Дан понял: эта дорога вела от крепости Кимхэ. Они выжили там и выжили потом. И оказаться могли только здесь, потому что это Исида Мицунари тогда искал жизней семьи Асано и, будем справедливы, искал не сам, а по приказу регента. Регента, родича, некогда друга. Сару, Обезьяны, с которым все возможно и достижим и край неба, и мир в Присолнечной – ничего для него не было жалко. Но узнай Дан заранее, что тайко собрался убить племянника, встал бы поперек, потому что интересы рода требовали наследника взрослого, способного удержать страну… И регент это знал. Регент рад был потом, что дело не зашло далеко, что Асано остались живы, но это потом. Дан не думал о мести, но забыть не смог – ни регенту, ни Исиде. Был бы жив Маэда Тошиэ, Дан бы стоял с ним, но раз вышло иначе… Да, дорога от крепости Кимхэ приводила только сюда. Задним числом это можно было понять, посмотрев на карту. Большая часть генералов, вернувшихся из Кореи, ненавидела новую поросль администраторов, ненавидела Исиду, презирала свору вокруг госпожи Ёдо – и Токугава подобрал их полной пригоршней. Очень хотелось бы знать, когда Дракон на самом деле договорился с тануки?

И еще никак нельзя было поверить в то, что Иэясу мертв. Все казалось: сдвинется перегородка, он войдет, чирикнет что-то про погоду и посмотрит круглым глазом, мол, хорошо мы вас?

Но Иэясу нет, а его сын на вопрос, не собирается ли он сменить начало имени, покачал головой. Не собирается. Так и будет жить с «Хидэ», доставшимся в наследство от регента[10]10
  Сюзерен мог даровать вассалу часть своего имени в знак милости. (Примеч. авторов.)


[Закрыть]. Многие, услышав про то, задумались.

Сразу меньше стало врагов у господина Хидэтады, больше людей, готовых его слушать. И другие причины на то были, конечно. Вот и сейчас о них речь.

Странный совет и странный состав – и страннее всего заседать в нем самому, вместе с сыном… В качестве, спрашивается, кого? Союзника Токугава? Вассала? Не предлагали – и не соглашался. А вот сидит, слушает, как Хонда Масанобу карту делит.

– Госпожа Ёдо в своем мстительном рвении нам помогла дважды, – тем временем объясняет Хонда, – привязала колеблющихся и дала повод кое-кого укоротить.

Здесь предпочитают укорачивать не на голову, а на коку, на территорию и ее плоды. Прибирать себе, награждать своих. Только вот Асано на таком совещании делают… что? Сейчас посмотрим, что.

– Стеклось много, – соглашается Дан. – Земли погибших мятежников, земли вашего приемного сына, земли тех, чьи супруги оказались замешаны в заговоре госпожи Ёдо… И никто не скажет, что Токугава не были щедры к тем, кто поддержал их дело. – Это правда, хотя Асано получили немного, но они и не за землей шли, за жизнью. – Но не стоило ли вам проявить больше щедрости к тем, кто служил дому издавна, к вашим собственным вассалам?

Очень уж небольшими вышли прибавки тем, кто всю жизнь держал руку Иэясу и остановил все же ту ночную атаку. Вот сейчас и посмотрим, кто мы.

Хидэтада чуть кивает влево, и женщина из-за его спины говорит:

– Не кажется ли вам, высокий господин Асано, что для Присолнечной естественней будет иной порядок?

Когда тех, кто достоин доверия, награждают не деньгами, а властью?

И на эти слова кивают, как механические куклы, оба Хонды – дальние родственники, администратор Масанобу и острие копья Тадакацу. И смотрят друг на друга изумленно – в первый раз, видно, оказались в чем-то согласны.

Карта лежит, поблескивает плотной бумагой, отражает пламя светильников – и нигде не написано на ней, что вон тот поперечный ломоть северного острова еще не уступил новой власти, еще сражается. А вон та южная оконечность, подписанная «Сацума», из боя вышла, но и не подчинилась, не идет на поклон… Придется приводить?

Вряд ли, думает Дан. Дом Симадзу, хозяева Сацумы, слишком хорошо помнит, как тайко пришел на южный остров с войной. Потом родич дал пощаду всем, кто о том просил… Но просить пришлось, и поражение дорого встало. Симадзу знают, что против всей страны им не устоять, даже против половины. Сейчас они сидят и ждут, хотят увидеть, на что хватит пороху и сил у молодого Токугавы, но, если не показать слабости, память о старом поражении удержит их от слишком рискованных поступков.

Но этого мало, мало. Когда владетели уступали тайко, они уступали не только силе… Нужно что-то еще, даже не из-за самих Симадзу – сейчас вся страна смотрит и решает, будет ли ее правителем молодой Токугава, подходит ли он? Хидэтаде двадцать один, другому дали бы скидку, а этого будут сравнивать с покойным отцом, который в семнадцать уже был политической силой. И с еще живым союзником отца, которому было восемнадцать, когда на него навалились всем севером – и не справились. А Хидэтада… Если хотя бы три десятка владетелей решат, что у них есть шанс – все начнется сначала.

Никто не задает вопроса – но не нужно читать мысли, чтобы догадаться, о чем думает совет.

– Рюкю, – падает сверху, с возвышения. – Мы прикажем им подчинить Рюкю. Полагаю, – ни в словах, ни в голосе Хидэтады нет ни тени насмешки, она прячется в чистоте выговора, в официальности формулировок, – наши доблестные слуги из Сацумы с должным рвением отнесутся к этой непростой задаче.

Половина совета фыркает в рукава, вторая половина делает это открыто. О завоевании королевства Рюкю – цепочки островов на юг от Сацума – дом Симадзу мечтает, сколько существует. И все время что-то мешает: сначала войны с соседями, потом явление тайко, потом кампании тайко на севере страны, в которых Симадзу пришлось участвовать, потом корейская война, потом смута. И новая смута, если случится, станет и новой помехой.

– А у них хватит войска? Сил вообще хватит? – интересуется Окубо, старый советник Токугава.

– Если позволите сказать… – Хонда Масадзуми выдвигается из-за плеча отца: и по разнице в росте и стати между маленьким, сморщенным Масанобу и его долговязым сыном легко прикинуть, как давно не было общего голода во владениях Токугава. Тридцать с лишним лет, а то и больше. Не голодал в детстве маленький Масадзуми, даже когда его отец был никем, даже когда ходил в мятежниках. – Если позволите сказать, хватит. Не на быструю кампанию, но хватит. Но, – делает он паузу, – хватит только на это. Ближайшие десять лет они будут заняты островами.

А это значит, что безопасность тылов Симадзу все это время должна будет обеспечивать центральная власть.

– А что скажут Мин?

Хороший вопрос. Что скажет Китай, чью власть над собой острова Рюкю официально признают?

– Война в Корее обошлась Мин дорого, – говорит Дан. Хоть на что-то сгодилась эта проклятая война – хорошо начали, плохо вели, еще хуже закончили. – Иначе бы мы не договорились о мире так легко. Они нуждаются в нашем серебре, большую часть их монеты теперь добывают у нас. Это оружие посерьезней войска. – Когда Дан был молод, воину было зазорно сказать такое вслух, а большинство не смогло бы даже мысленно составить такую фразу. Сейчас, здесь, таких слов можно ждать почти от каждого. Тайко приучил всех, что деньги воюют не хуже чем войска. – Если мы дадим им возможность не заметить этот незначительный приграничный конфликт, они его не заметят.

«К тому же это будет еще одна узда на Симадзу, – добавляет он про себя. – Даже против старой, усталой, ослабленной империи Мин лучше всего стоять со всей страной за спиной… если ты всего лишь княжество, пусть и очень доблестное».

– Тем более, – вторят ему с края возвышения, не с самого высокого места, но с очень почетного… подожди-ка, вторят ли? – что нам все равно предстоит испортить отношения с Мин. Вряд ли они станут спокойно смотреть, когда мы высадимся на Такасаго.

– А мы там собираемся высадиться? – О! Для кого-то это новость.

– А лучше бы нам это сделать. – Датэ смотрит сверху на карту, щурится. – Нам стоит это сделать в ближайшие десять лет. – Он очерчивает полукруг в воздухе, над областями, которых на карте нет. – Взять всю цепь. Рюкю, Русон, Такасаго, а Цусима и так уже наша. Рюкю падет со временем, на Русоне сидят южные варвары, но тут мы можем рассчитывать и на местных жителей, и на китайцев: южане показали себя плохими господами, их ненавидят. Откуда знаю? Выяснял. Вы тоже можете. На Такасаго никого, кроме тамошних дикарей… и хотелось бы успеть, пока это не изменилось. Мы научились выносить укрепления подальше от главной башни, пора двигать наши стены в море.

– Почему?

– Потому что из четырех владеющих флотом маленьких стран за два огромных моря от нас за последние полвека до нас добрались уже все четыре. Две из них теперь никак не назовешь маленькими.

Об этом разговор уже был, разговор только для своих. Варвар с кошачьими волосами и глазами – странных людей приносит море – объяснял и показывал: где, когда, сколько. Где завоевано, когда завоевано, сколько приобретено, сколько порабощено и умерло. Потом допрошенный отдельно христианский бонза подтвердил: так оно примерно и есть. Он клялся, что их орден не видел для Присолнечной этой судьбы – и, может быть, даже не лгал. Тайко, тот тоже считал, что этим, в рыжих одеяниях, все равно, кто правит страной, если их бог сделается богом Присолнечной. Оно и с прочими так: не все монахи жадны только до удовольствий и власти, многие честно служат, кому клялись. Но кроме монахов всегда есть люди из домов лука и стрел, или, в данном случае, люди меча и огнестрельного оружия. И вот они… Было интересно читать перевод письма одного из них своему владыке, о том, что государство Мин ослабело и стоит на мокрой глине, и, при должной решимости, его можно – и нужно – взять за поколение. Нечисть знает, где Дата его добыл… но тайко бы порадовался этим оценкам, он тоже так думал. Потом решили – ошибся, но, может быть, не так уж намного.

А Датэ, вдруг вспомнил Дан, был с тайко согласен тогда. Мало с чем еще, а вот с этим – согласен.

– Нас, – возражают над ним, – защищает божественный ветер.

– Ветру очень помогли регенты из Старых Ходзё, сумевшие опрокинуть врага с побережья. Но и это не важно…

Спор идет, спорщики привыкают к идее… Скоро она перестанет казаться им дикой, станет вопросом сроков, транспорта, снабжения.

Хонда Масанобу кашляет и напоминает про задачку ближе к дому. Шкуру неубитого… вероятно, тигра? Айдзу.

– Сдадутся, – говорят сзади. – Не самоубийцы же.

– Я бы поспорил с последним, – кривится Хонда Тадакацу. – Но с первым спорить не стану. Сдадутся, пожалеют людей.

Сдадутся – и что тогда?

Что будет с Айдзу – обговорено, и кто возьмет большую часть этой земли, известно. А вот что случится с ее нынешними владельцами, пока еще живыми?

– Вопрос, – роняют слова с края возвышения, – следует ставить иначе. Нужен ли кому-либо здесь зачем-либо мятеж в Этиго в ближайшие два года?

Совет переглядывается. Не нужен. Да и зачем?

Хонда Масанобу поворачивает голову, не двигая плечами, вылитая сова.

– Вы полагаете, господин Дата, что для восстановления спокойствия следует вернуть эти земли их привычным хозяевам?

– Я полагаю, что стоит убрать оттуда тех, кого вы там посадили, и предложить Уэсуги размен: полная покорность, заложники, переезд их князя в столицу годика на три, в обмен на жизнь и их старые земли. Да, Хори Хидэхару я бы убрал не в другое место, а на тот свет – но он не мой вассал и не передо мной отвечает, тут я могу только советовать.

– Хори был верен…

– Хори – дурак и трус, который не смотрит под ноги, когда речь идет о воинских семьях, и любит топтать, когда речь идет о крестьянах, он доведет дело до мятежа, куда бы вы его ни пересадили, но это дело ваше.

– Это дело наше, – соглашается Масанобу. – И пусть сначала изъявят покорность. Князь Уэсуги, кажется, давно не видел свою жену, а мог не увидеть вовсе. Стоит послать ее ему навстречу…