Текст книги "Золотая голова"

Не успела я подумать об этом, как из-за угла вывернулась еще одна карета, гораздо меньше и легче предыдущей и на первый взгляд – гораздо более скромного вида. Но удобство и простота ее конструкции свидетельствовали об крупных деньгах, так же, как и ременная упряжь, а четверка игреневых лошадей была не в пример резвее золотистых. Они быстро догоняли роскошную золоченую карету, и разминуться им было бы трудновато, но кучер, правивший шестерней, и не подумал сворачивать в сторону. Кучер четверки тоже не сдерживал лошадей, из лихости, а может, считал, что проскочит между соперником и стеной ближайшего дома. И проскочил бы – места там, пожалуй, хватило бы, да лошади золоченой кареты испугались и шарахнулись, а возница не удержал поводьев. По счастью, никто из прохожих не пострадал, зато карета могла бы перевернуться, если бы второй кучер не остановил своих лошадей и не кинулся на выручку своему незадачливому собрату. Тут начался любезный всем уличным зевакам беспорядок и содом. Золоченая карета, грузно дрогнув, встала, зато лошади шестерни вовсе не собирались успокаиваться. Они принялись грызться между собой, а также по возможности стремились укусить игреневых. Второй возница похватал за узду чрезмерно ретивых, на что первый кучер, мгновенно позабыв об оказанной ему услуге, скатился с козел с криком: «Своих удерживай, сволочь черномазая! « Что было не совсем точно – тот был хоть и смугл как головешка, но вовсе не негр. Публика в предвидении мордобоя потянулась ближе. Но я-я замерла на мостовой. Когда золоченую карету развернуло, в поле моего зрения оказалась дверца, а на дверце – герб. Довольно сложный герб – я уже говорила: чем новее у нас знать, тем замысловатей у нее гербы. Это был щит, разделенный на четыре части. В верхнем правом углу был изображен двухвостый лев на золотом поле, поднявшийся на дыбы, с мечом в лапе, в левом – на пурпурном фоне три белые рыбы. В нижних углах соответственно имелись зеленые и красные ромбы и гарцующий черный единорог, коего рог был украшен цветочной гирляндой. Венчала все это графская корона, а внизу вилась лента с девизом «Верность есть награда».

Вот оно как… Между тем драка не только назрела, но и началась. Пока я глазела на герб, возницы успели сказать друг другу, кто они такие и кем были их родители, а второй возница сверх того успел объяснить – и наглядно показать, – что таким косоруким пристало держать вместо поводьев. На что графский кучер, рыча, попытался заехать обидчику по ланитам, но тот, маленький, жилистый и ловкий, успел уклониться от зубодробительного кулака и двинул неудачливого верзилу в солнечное сплетение с удивительной для ею росточка силой. Графский кучер отлетел, однако о мостовую не приложился, ибо был принят в дружеские объятия соскочившим с запяток кареты лакеем, запричитал: «Убью морду южную! «, но в бой уже не рвался. И не надо было – спешившиеся слуги сунулись казнить дерзкого. Но не тут-то было. Кучер взмахнул хлыстом, который до сих пор еще не пускал в ход, и сбил шляпы с пары выступавших в авангарде. Это была, несомненно, просто предупредительная акция. Есть большие мастера управляться с хлыстом и способны творить с ним настоящие чудеса. Гайдуки, похоже, это знали не хуже меня, поэтому топтались на месте. Из занавешенного кружевами окна протянулась повелительным жестом рука в вышитой лайковой перчатке, и один из лакеев, попятившись, распахнул дверь с гербом и спустил складную лестницу. Прошествовавший по ней господин являл собой образец столичного щегольства, отнюдь не исчерпывавшегося стилем нарядов Рика и Фрауэнбрейса. Если я не забыла названий модных расцветок тканей, которые называла мне мадам Рагнхильд, то атлас, пошедший на его камзол и штаны, был цвета сырой говядины. Чулки на нем были лазурные, башмаки и шляпа с высокой тульей – одинакового оранжево-коричневого оттенка, а высокий воротник плоили желтым крахмалом – верх тримейнской изысканности. У него было округлое лицо с мягкими, несколько расплывчатыми чертами, которые ошибочно считаются женоподобными, слегка вдавленный нос, каштановые волосы, завитые мелкими кольцами, и короткая борода. Таков, стало быть, если только это не самозванец, Виллибальд Уоттон восьмой граф Вирс-Вердер.

– Южане? – произнес он в нос. – У стен самой герцогской резиденции? Да еще ведут себя столь нагло? – Здесь чувствовался стиль опытного оратора, правда весьма ограниченного толка. – Ну-ка, проучите мерзавцев…

Подбодренные хозяином, лакеи снова возобновили наступление и снова напоролись на хлыст – только теперь кучер ударил не по шляпам. До сего момента слуги Вирс-Вердера не проявляли особого бойцовского духа, хотя их было много, а противник – один. Но тут, схлопотав хлыстом по личикам, они начали доходить до нужной кондиции. На свет Божий явились ножи. Мне все это крепко не понравилось, и, видимо, не только мне. Послышалось невнятное ругательство, и на мостовую спрыгнул владелец кареты. Для пущего эффекта это должен был бы оказаться Нантгалимский Бык, но я почему-то сразу в этом усомнилась. Хотя, если прозвище давали по телосложению, оно отчасти было уместно. Владелец четверки игреневых был крупным широкоплечим мужчиной лет за сорок, чрезвычайно смуглым и от природы настолько заросшим густым кучерявым волосом, что поневоле имел несколько неопрятный вид, несмотря на то что шейный платок и манжеты его были безупречно чистыми, не говоря уж о самом кафтане. Его выскобленный подбородок отливал синевой, плоская шляпа без пера словно пружинила поверх курчавой шевелюры, – не человек, а бедствие для цирюльника. Одет он был для неопытного наблюдателя весьма и весьма скромно, однако о его наряде можно было сказать то же, что и о карете. Кафтан его был пошит из чрезвычайно добротного сукна; темно-синего, почти черного, а витая серебряная цепь, разместившаяся на мощной груди, свидетельствовала вовсе не о том, что у владельца нет денег на приобретение золотой. Просто в Карнионе дворяне мантии, а также те, кто преуспел на торговом и финансовом поприще, носят знаки отличия из серебра. Из кареты, надобно добавить, он появился не один. Его сопровождал слуга или телохранитель – длиннорукий, с перебитым носом и ранней лысиной, словно обработанной дубильщиком – словом, был так похож на моего знакомца Кривого Мо Хантера, шкипера с «Гордости Карнионы», что сердце радовалось. Только у этого оба глаза были на месте.

– Эй, кому здесь южане не нравятся? – проговорил носитель серебряной цепи. – Подходите, милые, побеседуем… на это мы всегда готовы, клянусь святым Бреннаном!

Слуга и кучер – оба заняли боевые позиции рядом с ним. Телохранитель, скаля прокуренные зубы, извлек серьезного вида тесак. К пистолету, засунутому за широкий красный матерчатый пояс, он не притронулся. А хозяин его – тот вообще стоял перед нападавшими с голыми руками. Правда, ручки у него были еще те – пусть и холеные, при всей своей волосатости, однако вполне способные завязать кочергу узлом. И даже с бантом. Однако пистолет у него тоже имелся – его очертания проступали под тканью кафтана. Это и было самое оскорбительное – перед многократно превосходящим противником южане не торопились хвататься за пистолеты. Тем не менее чувствовалось, что в случае необходимости оба не поколеблются пустить пистолеты в ход – и слуга и хозяин. Здесь я могла доверять своему чутью – мне неоднократно приходилось наблюдать подобные переделки, да и участвовать в них – не намного реже. Граф Вирс-Вердер, наверняка не имевший моего опыта, тоже это ощутил. Южане, при их видимом легкомыслии, были готовы сражаться всерьез. А его люди – вряд ли. Одно дело – отлупить всей оравой одного беззащитного и совсем другое – нарваться на пулю. Случись это в Эрдено-не или даже в Свантере, из положения можно было бы выкрутиться, бросив клич в толпу: «Южане наших бьют! Режь карнионскую рвань! « – и так далее. И пошло бы ведь, и пуля бы толпу не остановила. Но здесь Бодвар. Здесь публика совсем другая. Чистая здесь публика, пусть и мастеровая по большинству. Посмотреть на драку – это всегда пожалуйста, это с удовольствием. Но лезть в нее, портить руки свои драгоценные, поднаторевшие в изготовлении предметов роскоши, воистину золотые руки, бодварские ремесленники не пожелают. И, обведя взглядом окруживших обе кареты зевак, граф Вирс-Вердер это понял. Может, он и не блистал великим умом, судя по прежним его действиям, но последним идиотом он тоже не был.

– Довольно, – сказал он. – Нечего обо всякую сволочь мараться. Они и так порядком наказаны… своим испугом. – И сделал знак, чтоб его подсадили в карету.

Кто здесь испуган на самом деле, видно было и слепому. И пока золоченая карета отъезжала, южане нагло хохотали, уперев руки в бока. Все трое, на разные голоса. Я заметила, что возле «Слона и замка» карета Вирс-Вердера останавливаться не стала. Ничего, в Бодваре есть и другие гостиницы. А может, граф Виллибальд и вовсе не намерен останавливаться в гостинице и катит прямиком к герцогу.

Осознав, что кровопролитие не состоится, и вообще все интересное закончилось, любопытствующие начали расходиться. Побрела прочь и я, по пути пытаясь осмыслить увиденное. Конечно, мне было приятно, что южане не только не боятся приезжать в герцогство Эрдское, но и не дают себя в обиду. Ведь что бы ни внушал мне Тальви, я продолжала считать себя наполовину южанкой. Но что-то в данном происшествии меня тревожило. Только не появление в Бодваре «источника радости и света». Если Тальви и его достойные друзья занимаются интригами у одра скорби угасающего герцога, почему бы Вирс-Вердеру не заняться тем же? Скорее следовало бы удивиться обратному. Но это столкновение… Тальви рассказал мне, что, несмотря на демонстративную ненависть к южанам, Вирс-Вердер поддерживает тайную связь с некоторыми карнионскими финансистами и не брезгует пользоваться их денежками. А этот богатенький южанин явно из купцов или банкиров. Что, если окруженный многочисленной свитой Вирс-Вердер отступил вовсе не по слабости характера и вся эта стычка была затеяна лишь для отвода глаз? Иначе зачем бы южанину при нынешних эрдских настроениях соваться в Бодвар – город, где у южан, как известно, нет никаких торговых интересов? Только при наличии каких-то других интересов, возможно связанных с предстоящей сменой власти…

– Ну, клянусь святым Бреннаном! – произнесла я вслух. – И преподобной Урсулой Скельской! И Айге Фораннанской!

Малый в зеленом шерстяном джеркине, заслышав южную божбу, шарахнулся от меня на другую сторону улицы.

Однако они что, заранее предусмотрели и то, что лошади перегрызутся? А чтоб никто в самом деле никого не побил, слуг посвятили в свои затеи? Или просто ловко воспользовались подвернувшейся возможностью?

С такими мыслями я вышла за пределы Бодвара. Двигать по проезжей дороге в Хольмсборг мне не хотелось, и я свернула в сторону моря. Там подъем был гораздо круче, но путь – короче. Пожалуй, он был даже чересчур крут – это я почувствовала, пробираясь между серых гранитных валунов с вкраплениями слюды, среди которых дрожали на ветру темные столбы можжевельника. Пару раз мне пришлось останавливаться, чтобы перевести дыхание. Со склона открывался вид на Бодварский залив, отчетливо был виден мыс и церковка на нем. Я вспомнила старика и встряхнула головой, дабы избавиться от наваждения. Признаться, это удавалось с трудом. Я могла припомнить только один случай, чтоб меня так сильно зацепило за живое рисованное изображение, но ничего таинственного и загадочного в нем не было. Года два назад, в лавке у Фризбю, я рылась в различных его приобретениях и увидела в углу портрет молодой женщины в богатом платье, алом и белом, по моде прошлого века. Цвета вряд ли были подобраны случайно – женщина была очень бледной и рыжеволосой и одевалась в тон. Парча, бархат и драгоценное шитье не слишком удались живописцу; я догадывалась, что работа писана не с натуры, а является какой-нибудь ученической копией. Единственное, что на портрете вышло удачно, – это лицо. Чрезвычайно правильные черты, впалые щеки, серые глаза, крутые рыжеватые брови, того же оттенка, что и волосы. В юности эта женщина, несомненно, была красавицей, но теперь в ее облике в первую очередь прочитывались невероятный ум (я бы поостереглась назвать его мудростью) и чудовищная сила воли, которые почти зримо сжигали, изничтожали красоту и вскорости неизбежно должны были уничтожить ее совсем, превратив лицо в ничего не выражающую каменную маску.

– На что это ты уставилась? – спросил Фризбю, шагая через поддельные антики. – А! Покойная королева английская. Убогая копия, да ты и сама, разумеется, догадалась. А оригинал был писан для шведского короля. Он то ли помешался от любви к ней, то влюбился в нее, потому что был безумен… Последнее более вероятно – влюбиться в такую неимоверную стерву, – да простит меня Господь за подобный отзыв об ее величестве, великого ума была женщина, – способен только сумасшедший…

Тогда-то я и заинтересовалась жизнеописанием королевы-девственницы, и увлекло оно меня необычайно. Но всякий способен заметить, что тот случай схож с сегодняшним лишь внешне. Никогда «царственная весталка» не являлась мне в снах, ни до, ни после того, как я увидела ее портрет, и уж тем более не разговаривала со мной. Но это было до встречи с Тальви…

Пройдя по осыпающемуся карнизу над обрывом, я снова выбралась на дорогу, почти у самых решетчатых ворот имения. Они были раскрыты – видно, только что кто-то приехал. Никак наши господа заговорщики изволили вернуться или нагрянул еще какой-нибудь гость?

Сквозь решетку я увидела идущего по двору Эгира Гормундинга. Он тоже увидел меня и помахал рукой. Когда я уходила, он был встревожен, а сейчас его физиономия сияла довольством, и виной, конечно, было не мое возвращение. За спиной Эгира, у парадного крыльца Хольмсборга, я разглядела уже знакомую мне легкую карету. Конюхи выпрягали четверых шоколадных лошадей со стриженными щетками белыми гривами.

Тальви я встретила в галерее. От Эгира я узнала только, что «наши благополучно вернулись», но и Тальви не склонен был распространяться о событиях дня. Окинув меня рассеянным взглядом, он бросил: «Ступай переоденься» – и сам двинулся, в сопровождении Ренхида, куда-то вниз по лестнице.

Что ж, переодеться так переодеться. Если он желает меня удивить нежданным (или, напротив, слишком жданным) визитером, так ничего не выйдет. А изменить обличье стоит. Если южанин успел заметить меня в толпе – что весьма сомнительно, учитывая обстоятельства, нужно сделать так, чтобы при свидании он меня не узнал. И посмотрим, как он поведет себя, когда станет известно, что я знаю о его встрече с Вирс-Вердером. Поэтому я приоделась и приукрасилась с тщанием, какового не применяла для сборища гостей в замке Тальви. Правда, здесь не было Мойры, чтобы мне помочь. Имелась в Хольмсборге женская прислуга, и предостаточно, да все колоды колодами, проще обойтись без них.

В обеденном зале, помимо всех моих знакомцев, обретался тот самый южанин. И выглядел он столь же неопрятно, хотя, бьюсь об заклад, успел умыться с дороги. Мне он был представлен, как «Каллист, который представляет наши интересы в Карнионе». Я вспомнила, что это имя мелькало иногда в беседах заговорщиков. Он, судя по всему, и должен быть тем человеком из карнионских деловых кругов, что снабжал информацией Тальви и Самитша. При моем имени он и бровью не повел – брови у него были богатые. То ли не знал, кто такие Скьольды, то ли знал очень даже хорошо. Поздоровался столь куртуазно, что родовитые гости Тальви могли бы поперхнуться от зависти, и подошел мне к ручке.

Что ж, посмотрим, друг любезный, чьи интересы ты представляешь. И где.

Тон в застольной беседе, как всегда, задал Рик.

– Вообразите! – обратился он ко мне через весь стол. – Произошло недоразумение. Наш молодой друг, – он небрежно кивнул в сторону Хрофта, – сообщил, что достопочтенный наш гость, – на сей раз последовал жест в направлении Каллиста, жест, исполненный редкостного изящества, – поедет через Анвейл, и мы решили встретить ею, дабы избавить от необходимости заезжать в город, ведь он никогда не был в Бодваре и не знает окрестностей… А он ехал через Мурвейл, это совсем другая дорога. Ужасно, не правда ли?

– Забывчивость в столь юном возрасте. – это серьезно, – поддакнула я. (Хрофт был никак не моложе меня и вряд ли намного моложе Рика. )

– Если это забывчивость, – мило заметил Рик. Каллист, улыбаясь, разглядывал столовый прибор.

– Не будем придавать значения тому, что разрешилось вполне благополучно, – промолвил Фрауэнбрейс.

– Тем более, что крюк, который мне пришлось сделать, заехав в Бодвар, имел весьма забавные последствия и принес нам новые сведения. – У Каллиста был очень низкий голос, он показался бы даже грубым, но его смягчал южный выговор.

– Вы имеете в виду столкновение с графом Вирс-Вердером? – осведомилась я. Каллист вновь не выразил удивления, наверное, счел, что мне об этом рассказали Тальви или Рик. – Я бы не сочла это столь уж забавным. Ведь он пытался натравить на вас свою свиту.

– Да? – Альдрик приподнял подведенную бровь. – Таких подробностей вы нам не поведали, Каллист. Или вы, сударыня, – он снова повернулся ко мне, – вновь дали волю своему воображению и повествовательскому дару?

Тальви тоже повернулся ко мне, но ничего не сказал.

– Вовсе нет. Я видела все собственными глазами. Господин Каллист вместе с двумя слугами запугал Вирс-Вердеровых приспешников до холодного пота. Не говоря уж об их господине.

– Какая прелесть! – воскликнул Альдрик, обмахиваясь салфеткой. – Ну почему все самое увлекательное происходит без меня? Вы не правы, Нортия, это наверняка было презабавное зрелище.

– Значит, вы там были, – задумчиво произнес Каллист. – Странно, что я вас не заметил. – Впрочем, он тут же продолжил, светски осклабившись: – Даму такой красоты…

Взгляд его был совершенно холоден. У него были темные, густо-карие глаза, такие же, как у Антона Ларкома, но, в отличие от эйсанского рыцаря, ему мои красоты были глубоко безразличны.

– Не худо бы узнать, что госпоже Скьольд понадобилось в городе?

Хрофт мгновенно уцепился за представившуюся возможность свалить все обвинения с больной головы на здоровую, золотую вдобавок.

– Да, как вы коротали время в наше отсутствие? – Притом, что Рик превосходно все понимал, стравливать нас с Хрофтом доставляло ему невинное удовольствие.

Фрауэнбрейс сохранял нейтрально-вежливую мину. Зато Эгир занервничал. Вероятно, считал себя ответственным за мое поведение. Я ждала, что скажет Тальви, но он, как всегда, оставил меня на волю волн.

– Что может делать женщина, предоставленная себе? – Я улыбнулась со всей достижимой двусмысленностью. – Разумеется, она ходит в церковь. Здесь есть такая, во имя святого Эадварда, на мысу…

– Верно. – В разговор вступил хозяин имения, обычно помалкивавший. Он, несомненно, обрадовался, что речь зашла о чем-то, хорошо ему знакомом. – Такая церковь есть, очень старая, но до крайности маленькая и бедная Непонятно, почему вы пошли туда, когда в Бодваре есть более пристойные и почитаемые церкви святого Аманда и святой Марфы, содержащиеся на средства горожан. Я уж не говорю о замковой капелле – в ней служит сам примас Эрда, когда посещает Бодвар…

– Охотно верю. Но святой Эадвард был ближе… Впрочем, нашему гостю это, должно быть, не интересно, он, верно, и не слыхивал о таком…

Я ошиблась. При имени святого Каллист оживился, причем неподдельно.

– Святой Эадвард? Как же, знаю. Он ведь принимал сан у нас на Юге, а потом ушел проповедовать слово Божие в Эрд. Некоторые утверждают, что он и по крови был карнионцем, но вряд ли это правда. («Какой карнионец в здравом уме поперся бы к этим дикарям? « – так, очевидно, следовало бы понимать его слова. ) И до этого бывали случаи, что знатные и благочестивые эрды искали знаний в Древней земле…

– Как святой Хамдир?

Каллист кивнул. Его лицо при упоминании легендарного персонажа не выразило скептицизма. Чего нельзя было сказать о прочих собравшихся.

– Они, случайно, не в одном монастыре подвизались? Каллист развел руками:

– Это мне неизвестно. От времен святого Хамдира не сохранилось подлинных записей, все больше предания, и его собственные сочинения были записаны много позже. Но вряд ли можно исключить такую возможность. Но, возвращаясь к преподобному Эадварду… Насколько мне известно, он, радея о просвещении своих сородичей, заложил по всему Эрду несколько церквей и часовен, а в конце жизни основал аббатство Тройнт, где, как говорят, долгое время соблюдались уставы карнионских монастырей…

Тройнт. Никуда не уйти мне от этих сопоставлений, как бы я ни старалась. А может, и Тальви что-то такое известно, недаром же он, когда упомянул это название, добавил что-то вроде: «Мог бы и сам догадаться». Я тогда смутно припомнила, что аббатство связано с какой-то древней святыней, притягивающей к себе паломников. Теперь же я вспомнила, с какой именно. В Тройнте находилась гробница святого Эадварда.

Решительно наша беседа начинала приобретать любопытный оборот. И я готова была отодвинуть в сторону свои подозрения в адрес Каллиста и послушать, что он скажет дальше. Я была уверена, что Тальви не станет вмешиваться. А Рик – он с удовольствием выслушает любую историю, даже если будет считать ее полным бредом, лишь бы было интересно. Но Фрауэнбрейса наши историко-богословские экскурсы не устраивали. Хотя обычно придворный лоск побеждал в нем все проявления чувств, сейчас на его лице выразилась досада, вызванная тем, что карнионские коммерсанты получают столь разностороннее образование.

– Надеюсь, у вас еще будет время побеседовать о древностях Эрда… равно как и Карнионы, – сказал он. Каллист кивнул.

– Да, разумеется, дело превыше всего. Я могу говорить откровенно? – При этом он красноречиво посмотрел не на меня, а на Хрофта.

– Да, – сказал Тальви.

– Здесь все заинтересованы в сохранении тайны, – добавил Фрауэнбрейс.

– Итак, всем нам известно, что граф Вирс-Вердер усиленно разжигает в городах герцогства Эрдского ненависть к карнионцам, надеясь получить от этого в дальнейшем определенную выгоду. Что еще более печально, за этим стоят определенные лица в Карнионе, которые считают полезной, как для своих финансовых, так и для политических целей вражду между двумя крупнейшими провинциями империи.

У Альдрика дернулась верхняя губа. Старая знать Эрда до смерти не любит, когда герцогство именуют «провинцией». Но он промолчал.

– Те же круги, которые здесь представляю я, напротив, заинтересованы с сохранении стабильности в Эрде. – Каллисг обвел взглядом окружающих. – Да, заинтересованы. Я это признаю. Если бы я сказал, что мы действуем, не преследуя никакой корысти, думаю, это было бы весьма подозрительно, не так ли?

Что мне нравится в южанах – так это их умение извлекать выгоду из собственных благородных побуждений.

– До недавнего времени мы ничего не знали о южных связях Вирс-Вердера. И немудрено, если он стремился сохранить их в такой тайне, что те, кто стремились проникнуть в нее, платили жизнью. Впрочем, как я слышал, он не остановился перед тем, чтобы устроить покушение на вас…

– Это был не он, а Сверре Дагнальд, – небрежно заметил Тальви. Я снова убедилась, что они с Риком тогда, после нападения, времени даром не теряли.

– Что не меняет сути дела. В прошлом месяце рыцарь Ларком передал мне ваше пожелание добыть доказательства наличия этих связей. Честно говоря, я не очень понимаю, зачем это нужно – в свете наших общих догадок его интриги и так прослеживаются достаточно ясно. Тем не менее мы приложили все усилия, и нам удалось добыть собственноручное письмо графа Вирс-Вердера к одному из его южных партнеров. Граф, разумеется, указывает, что письмо следует сжечь, но корреспондент его этого не сделал – очевидно, рассчитывая использовать его в будущем как средство давления. Чрезвычайно любопытный документ, надо сказать. Вирс-Вердер не позволяет себе ни единого оскорбительного слова в адрес правящих особ, включая нынешнего герцога. Правда, он всячески подчеркивает, что Гарнего Пятый – его родственник. И однако, он совершенно не стесняется в выражениях ни относительно своих амбиций, ни возможных действий по отношению к своим главным соперникам, каковыми считает господина Тальви и Сверре Дагнальда. Прошу прощения, – он слегка поклонился Тальви, – но степень его ненависти к вам обоим совершенно одинакова.

Тальви не удивился и не оскорбился. Спросил:

– Нельзя ли узнать, кому адресовано письмо?

– Даймонду Роуэну. «Скель и Несса: банковские операции». Роуэны – старинный карнионский род, увы, известный, по большей части, не с самой лучшей стороны. Правда, старшая линия рода вымерла более ста лет назад. А потомки младшей ветви занялись предпринимательством, весьма успешно, надо заметить… – Каллист сделал извиняющийся жест, осознав, что отвлекся. – Да вы и сами можете прочесть это письмо. Оно у меня с собой.

Я чуть было не присвистнула. Выходит, имея при себе столь важный документ, компрометирующий Вирс-Вердера, он был готов ввязаться в драку с тем же Вирс – Вердером? Или этот Каллист – такой же сумасшедший, как все здесь собравшиеся, или настолько хитрый негодяй, что мне до него – как до неба.

– Вот почему меня беспокоит появление графа в Бодваре. В своем письме он упоминает о том, что совсем недавно вышел в отставку Эльм Турссон, капитан почетной дворянской гвардии, и добавляет: «Сей непритязательный вояка совсем забыл, что вплоть до середины прошлого века это звание носили наследники герцогства».

– Надо же! – Глаза Альдрика жутковато блеснули, губы расплылись, обнажая мелкие острые зубы. – Быстро же он сообразил! Впрочем, мысль витала в воздухе…

– Значит… – Каллист повернулся к Тальви

– Да, – спокойно ответил тот. – Но Альдрик прав. Мысль напрашивается сама собой. Тот, кто получит патент на звание капитана гвардии, может реально претендовать на наследование титула.

– Насколько я помню, после Пиратских войн, когда должность перестала быть наследственной, за патент потребовалось вносить в казну очень крупную сумму. – Человек дела в Каллисте снова взял верх. – Да еще экипировать гвардию на свой счет Следовательно, это должен быть весьма и весьма богатый человек.

– Не только богатый. – Альдрик фыркнул. – Представляю себе – Вирс-Вердер во главе этого сборища дуэлянтов, У них в казарме того, за кем нет поединка со смертельным исходом, и за стол не посадят.

– Разумеется, такой человек, как Рик без Исповеди, должен обедать там часто, подумала я.

– Капитану гвардии не обязательно обедать в казармах, – рассудительно заметил Каллист, – и к тому же Вирс-Вердер – родственник герцога.

– Осталось убедить в этом самого герцога, – сказал Тальви.

– А если убедит?

– Для этого им надо, как минимум, встретиться, – мягко проговорил Фрауэнбрейс.

– Возможно, они уже встретились. У меня создалось впечатление, что Вирс-Вердер направился прямо в замок.

– Возможно, – согласился Тальви. – Но сомнительно, чтоб герцог его принял.

– У вас есть основания так полагать?

– Есть, – подтвердил Тальви. – Я полагаю также, что герцог вряд ли примет Вирс-Вердера и в ближайшие дни.

– Как вам удалось этого добиться? – Каллист был удивлен, но и доволен.

– Наш южный друг, вероятно, считает, будто мы здесь занимались только пустопорожними разговорами, – не преминул поддеть его Альдрик.

– И пустопорожними разговорами тоже, – срезал соратника Тальви.

– Как вы думаете, Каллист, от кого в настоящее время больше всего зависит герцог?

Южанин пожал мощными плечами.

– Не знаю, откровенно говоря. От кого-нибудь из своих советников, от секретаря, от духовника. Хотя, если бы дело происходило у нас на Юге, я бы сказал – от своего врача.

– При нынешнем состоянии здоровья его светлости не имеет значения, в Эрде мы или на Юге.

– Великолепно! – Каллист импульсивно схватился за бокал, затем со стуком поставил его на место. – Вы сумели приобрести доверие герцогского лекаря? Это именно то, что сейчас полезней всего.

Я не могла не согласиться с Каллистом. Впервые за время сидения в Бодваре я услышала нечто разумное. Если Тальви покуда ничего не добился сам, он, по крайней мере, сможет держать в отдалении противника Кто внушит герцогу, в состоянии он принимать посетителей или нет? Конечно врач Это был красивый ход. И тем не менее они его от меня скрыли. Точнее, Тальви скрыл. Другие, наверное, молчали, потому что сочли, что он сам мне все рассказал. Но он не изменил прежней тактики – или спрашивай, или добывай сведения сама.

– Но как вам удалось обратить его в нужную веру?

– Он, скажем так, исповедует взгляды, близкие к вашим. Ну и деньги сыграли не последнюю роль. Я согласен с вами – бескорыстные люди подозрительны.

– Итак, герцог не даст аудиенции Вирс-Вердеру. А вас, вероятно, он примет

– Я уже был у него. Но без особого результата. Не забывайте – Гарнего Пятый не считает себя больным, как это порой бывает с излишне мнительными стариками. Он действительно болен.

– А при следующей встрече вы намерены использовать письмо, которое я вам привез? – Каллист вздохнул. Налил себе вина. (После того как слуги подали на стол, Мальмгрен отпустил их. Из вин были фораннанское и привозные рейнвейн и токай. Никто на них, впрочем, особенно не налегал, так же, как и на еду, хотя телятина в виноградном соусе была недурна. ) – То, что я скажу вам, может показаться оскорбительным. Вы можете также счесть, будто я превышаю свои полномочия. Но тем не менее не стану скрывать своего мнения Да, добытый нами документ рисует графа Виллибальда не с самой лучшей стороны. Но из того, что нам известно о характере его светлости, позволительно усомниться, что на герцога это произведет какое-то впечатление. Я уже говорил – письмо не содержит ни одного оскорбительного выражения применительно к личности Гарнего Иосселинга. А что до прочего… то, что планирует ВирсВердер, должно произойти после смерти герцога. Не все ли ему равно, что случится тогда?

Не знаю почему, но именно в этот миг я перестала подозревать Каллиста в двойной игре. Правда, я не прекратила считать его сумасшедшим, раз он впутался в этот заговор. Но я ведь тоже в него впуталась…

– «Когда умру, пускай земля огнем горит», – процитировал Рик.

– Но не «пока живу», – отозвался Фрауэнбрейс.

– Я не стану возражать вам, Каллист, – медленно произнес Тальви.

– Герцогу и впрямь скорее всего нет дела до того, что замышляет Вирс-Вердер. А вот императору – есть.

Последовала длительная пауза. Каллист сложил руки на скатерти, переплел пальцы.