Текст книги "Золотая голова"

– Прикончить? Опуститься до уровня этих убожеств? Простите меня, но как ни расположен я к вам душевно, но в очередной раз с прискорбием убеждаюсь, что женщины не способны понять законы чести.

Можно подумать, что головорезы Дагнальда, напавшие на нас из засады, были сплошь дамского полу. Но я не стала приводить этот пример.

– Не спорю. Разумеется, благородней было бы покончить с каждым из них в открытом поединке. Не сомневаюсь, что вы, с вашим изумительным владением шпагой и обширным опытом, сумели бы победить их в честном бою. Даже обоих сразу. Да только сдается мне, честный бой – не для них. Они предпочтут послать пулю в затылок.

– А вы что бы сделали?

– Выстрелила бы в затылок тому, против кого меня пошлют. Или в лоб, если вам так больше нравится.

– Как это вульгарно! – Рик брезгливо поморщился. Хотя я не понимала, почему мозги, вышибленные пулей, вульгарнее кишок, выпущенных клинком.

– Зато от скольких забот это бы вас избавило!

– Есть обстоятельства, где выгода не должна играть решающей роли. Иначе мы давно сравнялись бы с животными. Клянусь, что при всех преимуществах, кои несет с собой наша просвещенная эпоха, я порой тоскую о временах, когда в мире царил меч, – Он провел ладонью по эфесу шпаги. Это движение выдавало ту любовь к оружию, на какую способен лишь мужчина, даже такой, как он, и каковой никогда не полюбит его женщина, даже такая, как я. Продолжая ласкать пальцами золоченый металл, он отсутствующе произнес: – А насчет поединка – это мысль…

Взгляд его снова переместился на группу беседующих. До меня долетел низкий голос Каллиста:

– … Но все это гадательно. Отпечаток перстня на воде, как сказал Блаженный Августин…

Я машинально взглянула на правую руку. Перстня, конечно, на ней не было, я оставила его в замке. А те кольца, что дал мне Тальви, привезла сюда вместе с платьями, но почему – то тоже не носила.

Тем временем Рик, утратив ко мне всяческий интерес, бросил меня у окна, где он попивал сладенькое винцо, а я развивала свои смертоубийственные замыслы, и удалился к Фрауэнбрейсу и Каллисту. Но я не была на него в обиде. Пусть он и не прав. Потому что испытали мы и горшие печали…

Интересно, как там Пыльный поживает? Все еще трясется в колымаге по ухабистым дорогам Эрда вместе с честными комедиантами (отчасти попрошайками, отчасти ворами, отчасти развратниками, но все же не шпионами) или уже побежал отчитываться по начальству? Вот будет забавно, если он объявится в Бодваре! Бьюсь об заклад, если б я предложила убрать не ВирсВердера, но его соглядатая, Рик бы ни словом не возразил. И даже счел бы это деяние справедливым – в отместку за Форчиа… Правда, нельзя сбрасывать со счетов, что это, вероятно, уже сделано и Ансу не поживает уже никак.

– Что ты такого сказала Рику, что он от тебя сбежал, словно воск от огня? – Ко мне подошел Тальви.

– Ничего особенного. Предложила убить Вирс-Вердера и Дагнальда и выставила свою кандидатуру на исполнение.

– Шутишь?

– Понимай как хочешь.

– В любом случае ты выбрала для своих прожектов неподходящее общество. Даже Кренге, который без зазрения совести прикажет перебить столько народу, сколько ему нужно, не станет подсылать убийц из-за угла. Единственный, кто мог бы одобрить подобные методы, – это Каллист. Но он тебя не поддержит. Он все же чужой в Эрде, и, несмотря на видимую свободу, с которой он держится, он превосходно знает, где проходят границы, что не следует переходить.

– А ты?

– Время неподходящее. Дагнальда к тому же и нет сейчас в Эрде.

– Зато Вирс-Вердер, можно сказать, под боком. И пусть он даже остановился в Бодварском замке, когда-то он должен его покинуть…

Тальви ответил не сразу. Несмотря на его обычную невозмутимость, мне показалось, что он разгневан. Однако он не позволил гневу вырваться. Нами не правят чувства, само собой.

– Оставь Вирс-Вердера мне, – сухо сказал он. Вот как. Спасибо и на том, что он не стал ссылаться на рыцарство и законы чести. Это было бы откровенной ложью, он подобную мишуру в грош ни ставил, а Тальви не снисходил до лжи. У меня было ощущение, что он мог бы согласиться на убийство, если бы предложение исходило не от меня. Не бесчестность преступного замысла разозлила его, а то, что я стала слишком многое себе позволять. «Тебя надо не направлять, а сдерживать», – сказал он мне вчера, а я не вняла предупреждению.

Видимо, считая тему исчерпанной, он отвернулся от меня туда, где Рик дотошно выпытывал у Каллиста подробности столкновения возле «Слона и замка».

Тальви тоже не долго терпел мое общество. Каким-то особым маневром ему удалось втянуть в беседу с Фрауэнбрейсом и Рика, и даже молчаливого Мальмгрена. Глядя на эти действия, я начала понимать, почему Тальви так привязан к слову «игра». Слишком уж все напоминало ходы на шахматной доске. Я-то в подобных забавах не мастерица. Может быть, если б там, где я проводила предыдущие двадцать лет, развлекались шахматами, это изменило бы мое отношение к азартным играм. Но там резались только в карты да в зернь… У Буна Фризбю иногда появлялись замечательной красоты шахматы – из слоновой кости, черного и красного дерева, однажды даже серебряные, – но это был товар, выставленный на продажу, и не более.

Каллист, освободившись от цепкой хватки Рика, направился ко мне. Что означает данный ход? Ведь я старалась вести себя, как подобает женщине в мужской компании, – держаться в тени, помалкивать либо ограничиваться сплетнями. Надо бы еще сласти есть, для полноты картины, но этого я уж не могла себя заставить. Не помогло. Видимо, на Юге женщины принимают более деятельное участие в политических интригах. Или Каллист решил продолжить беседу об эрдско-карнионских святых?

Однако он заговорил совсем о другом.

– Простите, сударыня, вы, возможно, сочтете мой вопрос бестактным, но позвольте уж бесцеремонному южанину потешить свое любопытство…

– Да?

– Мне говорили, что родитель ваш служил в Торговой палате Кинкара.

– А потом у Сигурдарсона.

Черт побери, неужели и этому есть дело до Скьольдов?

– Тем паче. Сигурдарсон, пусть он и выскочка, прилично оплачивает работу своих служащих. И мне трудно представить, чтоб ваш отец совсем ничего после себя не оставил. И не знаю, как у вас, но у нас, в Древней земле, если бы внезапно скончался человек, занимавший в городе достойное положение, его малолетних детей вряд ли бросили бы без опеки…

Ах, вот оно что… Сказать по правде, интерес Каллиста к тому, как дошла я до жизни такой, меня отнюдь не раздражал. Но это постоянное «у нас» и «у вас», вечная карнионская уверенность в своем неоспоримом превосходстве во всем, начиная от кухни и кончая системой судопроизводства, и впрямь могла вывести из себя и злила тем больше, чем труднее было с ней не согласиться. Хорошо еще, что Каллист не повторял другого южного присловья: вы, мол, здесь на Севере дурью маетесь, а мы который век держим заслон между империей и ордами диких агарян. Притом, что большинство из них, как правило, никогда этих агарян в глаза не видывало.

Но на вопрос следовало ответить.

– Он оставил кое-какие деньги. И магистрат назначил опеку.

– Тогда как же…

– Долго рассказывать.

Мне не хотелось повторять ему ту же историю, что я поведала Эгиру – про вожжи и ворота. Хотя она в общем-то была чистой правдой. Но это случилось так давно, что для законопослушных жителей Кинкара уже стало сказкой. Черт с ним, он уже не припомню сколько лет назад помер собственной смертью, мой так называемый опекун. Насколько я слышала, висение на воротах пошло ему на пользу. Во всяком случае, он стал побаиваться обижать слабых. На вид оно, дитя, вроде и беззащитное, а во второй раз шея может и не выдержать. Хотя наследство мое от этого обратно не вернулось.

Каллист не стал задавать наводящих вопросов. Понял, наверное. И даже если бы я рассказала ему все в подробностях, навряд ли уставился бы на меня круглыми глазами, как Эгир. Даже с поправкой на «северное варварство», такие понятия, как «растрата» и «мошенничество», должны быть ему очень хорошо известны. И только одним не хвастаются южане – будто воры, грабители и прочее жулье встречается у них реже, чем на Севере.

Не стал похваляться безупречной честностью своих соплеменников и Каллист. Он вздохнул.

– Говорят, давным-давно, еще до Вторжения, был правитель по имени Кенельм Счастливый. Все, что ни замышлял он, ему удавалось. Монеты его царствования были из стекла, каковое ценилось в те поры много дороже, чем золото и серебро. Люди последующих поколений изо всех сил стремились заполучить в свои руки хотя бы одну такую монету, надеясь, что на них перейдет частица счастья Кенельма. Но монеты были стеклянные и потому легко разбивались или ломались. Их становилось все меньше и меньше, и последняя пропала во время Вторжения. – Если бы эту сказку излагал автор «Хроники… «, он бы непреложно вывел, что как раз за этим и вследствие этого грянули Долгая Зима и Нашествие Темного Воинства. Однако Каллист, пусть и южанин, был человеком практического склада ума и добавил: – Нас учат понимать это как иносказание. Человеческое благополучие столь же хрупко и ненадежно, как стеклянная монета Кенельма…

– Увы. Но что жалеть о вчерашнем дне и прошлогоднем снеге? Расскажите мне лучше, чем прославилась семья Даймонда Роуэна, который помещает капитал в столь ненадежное предприятие, как граф Вирс-Вердер?

– Охотно. Это родовитое семейство, чьи владения изначально были на южных границах. После того как последний наследник марки был казнен вместе с матерью за убийство, соответственно, отца и мужа, родовое имя унаследовал его троюродный брат, но, согласно указу тогдашнего императора, – без права носить титул. А значительная часть владений некоторое время спустя была передана основанному тогда ордену святого Барнабы, благо расположены эти земли рядом с Эйсаном, где помещался в те годы капитул…

Милые люди. Культурные люди. Южане.

«Говорили в Карнионе, будто в Заклятых землях существуют места, где человек, прежде ничем не примечательный, проведя краткое время, ночь или менее того, становится мудрецом, либо поэтом, либо полным безумцем».

Я швырнула «Хронику.. « на постель. Как ни стремилась я избавиться от проклятой рукописи, она повсюду меня преследовала. Я вернула ее Тальви, а он взял ее с собой в Бодвар. Читал ли? Сомнительно. Сочинение южного анонима было предназначено для меня. Чем еще, по замыслу Тальви, я должна была проникнуться?

Он, сказывал Ларком, много путешествовал. И сам Тальви как-то упоминал о своих южных странствиях. Уж не забрел ли он случайно, посещая бывшие Заклятые земли, в одно из таких мест, чудом сохранившееся среди шахтерских поселков? Вряд ли. Поэтом он точно не был. И полным безумцем – тоже. Разве что отчасти. Уж не стал ли он мудрецом?

Ранее, когда я только начала узнавать о заговоре и его участниках, меня удивляло, почему эти люди признали Тальви своим главой. Теперь, после вынужденного присутствия на их совещаниях, я вынуждена была признать, что для этого имелись основания. Как бы я ни относилась к главным заговорщикам, как бы ни бросались в глаза недостатки и пороки каждого, у всех было общее достоинство – они были не дураки. А человек, у которого есть хоть капля ума (что не так уж часто встречается), оценит ум и в другом. Тальви, безусловно, стоял в этом отношении выше их всех. Даже Каллисту при всей изощренности его ума не хватало широты мышления. А Тальви умел предугадать многое, что его соратникам никогда не пришло бы в голову.

Но это вовсе не облегчало положения. Умники порой способны наворотить такого, что дуракам, в силу ограниченности их воображения, ни в жизнь не сдюжить. Поэтому я не могла восхищаться умом и дарованиями Тальви, как Ларком – из юношеского идеализма или Рик – ради игры ума.

Сегодня они снова отбыли в Бодварский замок. Кроме Каллиста, который уже уехал. Я проверила – просто так, на всякий случай – никто из его слуг из поместья до того не отлучался. Не знаю уж, сколько раз Тальви «просто так» проверял меня. Подозрительность по поводу и без повода – это что, тоже черта, роднящая потомков изгнанников? Правда, можно было оседлать Руари и проследить, куда Каллист направился. Мой гнедой, конечно, не чета его игреневым, но мы же не скачки устраивать собираемся. Или спуститься в город и устроить Хамдиру с Эадвардом перекрестный допрос – кто вы, братья святые? Они и рады будут, их совсем забросили здесь, где чтут, если верить Мальмгрену, лишь покровителей харчевников и поварих. Или тряхнуть стариной, вспомнить лучшие фокусы из своей копилки и, обманув замковую стражу, взять за горло графа ВирсВердера? Поскольку подземного хода тут точно не было, я не поленилась выяснить. Так же, как не было его в замке Тальви – я спросила. Меня сие порядком удивило – там-то местность была подходящая. «Чему здесь удивляться, – сказал он, – у вас в Фену-Скьольд тоже не было подземного хода».

Тут он ошибался В Фену-Скьольд как раз подземный ход имелся. Только его при артиллерийском обстреле полностью засыпало. Не помню совершенно, откуда я это знала. То ли в детстве от отца слышала, то ли после кто-то наплел. Но это дела не меняет – если я хочу дотянуться до Вирс-Вердера, придется задурить несколько голов…

Нет, пожалуй, Тальви прав. Откуда такое рвение? Сволочь этот Виллибальд? Разумеется. Трус он? Бесспорно. Но если бы мы взялись убивать всех трусов и сволочей только по этой самой причине, мир давно превратился бы в пустыню. Лучше уж книгу читать, какой бы бредовой она ни была. Я подцепила «Хронику… «, перелистнула страницу.

«Хрустальная или стеклянная башня, этот наиболее известный символ древней карнионской поэзии, совсем не встречается в преданиях эрдов, за исключением «Апокрифа святого Хамдира», каковой после своего обращения был тесно связан с Карнионой. Для непосвященного читателя образы его творений свидетельствуют лишь о богатом поэтическом воображении, но знающий увидит в них искаженные многовековой устной передачей древние знания об иных мирах. Но что означает сей беспрестанно повторяемый символ и символ ли это? «

Сейчас нас начнут убеждать, что где-то когда-то и впрямь строили башни из хрусталя. Или стекла. Проще поверить в стеклянные монеты, а в них не верят уже и сами южане. .. Или наплевать на Вирс-Вердера, сам скиснет, рвануть на запад и поискать пресловутого Быка Дагнальда? Заполнить пробел в моем образовании Одного конкурента патрона я уже видела, другой отметился только заочно, за что такая несправедливость? Но когда я попыталась заикнуться об этом Тальви, он и слушать меня не пожелал. Взвоешь тут. Надобно спросить у мальчиков Альдрика гитару. И пропеть благородным господам что-нибудь старогаванское. «Не заставляй меня, мамаша, собой в борделе торговать». Или одну из каторжных, «Справедливую пулю» например.

Я этого не сделаю. Так я могла бы дразнить тюремщиков в кинкарской камере смертников. Но тогда у меня был один выход – на эшафот. Оттуда же, где я оказалась теперь, ежели Господь позволит, найду и другой.

Клянусь вороном Скьольдов. И… ладно уж, святым Бреннаном тоже.

Честную компанию по возвращении из замка я застала в разгар жаркого спора. Собственно, ярились больше Альдрик и Кренге, Тальви и Фрауэнбрейс слушали. Насколько можно было понять, сегодняшняя аудиенция оказалась куда как плодотворнее предыдущей, ибо пришлась на один из упомянутых Каэтаном Фрауэнбрейсом дней, когда Гарнего V испытывал явственный прилив сил. Он не только недвусмысленно дал понять, что из всех претендентов на чин капитана почетной гвардии склонен отдать предпочтение Гейрреду Тальви, но и благосклонно начертал несколько строк, кои Тальви мог присовокупить к своему посланию в Тримейн. Все это было прекрасно, но беда в том, что старина Гарнего почувствовал себя настолько хорошо, что вознамерился как можно скорее отбыть в Эрденон, чтобы поспеть ко дню Преображения. Он и так уже, сказал герцог, едва ли не все лето был лишен утешающих глаз и сердце зрелищ. И намерен вознаградить себя присутствием на торжественной мессе в кафедральном соборе Эрденона. Прославленный Холцгеймер должен представить к этому празднику новое свое музыкальное творение…

– Может, он и взаправду выздоровел? – предположила я.

– Сударыня! – задушевно возгласил Альдрик. – Мои познания в медицине, как вам известно, не отличаются глубиной, но их хватает, дабы понять, что означают подобные приступы бодрости…

Альдрик, кстати, совсем забыл, что недавно я оскорбила его в лучших чувствах. Как и я сама.

– А если старый хрен отдаст концы по дороге? – без затей выразился Кренге.

– Не приведи Господь! – Фрауэнбрейс перекрестился. – Надеюсь, он благополучно доедет до Эрденона. А там – архиепископ. Они непременно встретятся. Даже если его светлость сляжет, архиепископ посетит его.

– То-то и оно, – проворчал Кренге. – Он сляжет… И спор вернулся на круги своя. А суть его была в том, стоит ли Тальви выезжать вслед за герцогом в Эрденон. Кренге доказывал, что да. Альдрик возражал.

– Надобно, господа, уметь заглядывать хоть немного дальше собственного носа, – поучал он. – Конечно, его светлость утомится и вновь занеможет, конечно, он опять затворится от всех, кроме разве что архиепископа и личных слуг. А претенденты на наследование, собравшиеся в Эрденоне, будут выглядеть воронами, слетевшимися к ложу умирающего. Я сожалею, что вынужден прибегнуть к столь избитому и низменному сравнению, но, ставлю свою шляпу против герцогских регалий Эрда, как раз так будут считать и город и двор. Что не менее важно, так будет считать и сам Гарнего, что не преминет сказаться как на речах его, так и поступках.

– Какие тонкости! – усмехнулся Кренге. – Никому они не понятны, кроме кучки придворных, от которых ничего не зависит. А вот Вирс-Вердер, будь проклята моя кровь, помчится вслед за герцогом в Эрденон в такой спешке, будто ему подпалили пятки. И там будет трясти кошельком резвей, чем шлюха задом, и перед городом, братец мой, и перед двором, а что хуже всего, перед гвардейцами. Ты что, их не знаешь? Они вечно в долгах…

– О том, чтобы в городе он вскоре стал нежелателен, позаботится советник Самитш. Это очевидно, – сказал Рик тоном, каковым, бывало, мадам Рагнхильд растолковывала своим девочкам, почему цветные, а тем паче черные чулки в их ремесле предпочтительнее телесных, а полосатые – те вообще годятся только для деревенских тетех. – Что же касается маневров Вирс-Вердера вокруг двора и гвардии, здесь придется потрудиться мне самому. Уверяю вас, друзья мои, вскоре он перестанет нам докучать.

– Что ты еще надумал? – Кренге, похоже, подозревал, что над ним издеваются. Его лицо, и без того кирпичного оттенка, вовсе побурело.

– Ничего особенного. Я сделаю ему вызов. – Рик улыбнулся мне, словно в благодарность за хороший совет.

– Вконец спятил, – бросил Кренге. – Драться с Вирс-Вердером? Попробуй лучше вызови его супружницу, больше проку будет.

– И по какой причине? – осведомился Фрауэнбрейс.

– Ну, причина… В Тримейне, помнится, я дрался с одним господином, потому что мне не понравился фасон его башмаков. Ах нет, ошибаюсь, пряжек для башмаков. Удивительно безвкусных.

– С Вирс-Вердером у тебя этот номер не пройдет. Ни с пряжками, ни с застежками, ни с перчатками, ни с честью его жены и памятью покойной мамаши.

– Он может просто уклониться от спора, – согласился с полковником Фрауэнбрейс.

– Можно сделать так, чтоб у него не оставалось выхода, – продолжал Альдрик голосом тонким и ровным, как отрезок проволоки. Я и раньше не сомневалась, что его дуэльные подвиги не вымышлены, но сейчас до меня дошло – пожалуй, в определенных кругах этого изнеженного франта должны бояться. Сильно бояться.

– Он откажется, – сказала я. – Так же, как отступил перед Каллистом. Я их видела, и, поверьте, то, что сказал ему Каллист, было равносильно вызову.

Альдрик пожал плечами:

– Даже если история с Каллистом получит огласку, здесь у Вирс-Вердера в глазах добрых северян имеется оправдание. Наш южный друг – не дворянин, и поединок с ним уронил бы достоинство титулованной особы. Я ему такого оправдания не представлю. Моя родословная восходит к Руккеру Трехбородому, одному из противников канцлера Леодигизила. (В академической «Истории империи» сей Руккер, помнится, именовался «одним из убийц канцлера», но я не стала уточнять. ) В те времена о Вирс-Вердерах, да что там – о Йосселингах в империи ничего не было известно. – Альдрик одарил нас всех сияющим взглядом из-под стрельчатых ресниц. – Я вызову его. Если он согласится… – Рик сделал паузу и с нежностью посмотрел на свои отливающие жемчугом ногти. – Но он может и отказаться. Безусловно, может, я никогда не лишаю противников выбора. Тогда… право же, ему лучше согласиться.

На что полковник заявил, что это, мол, выверты, от которых ни толку, ни проку, и даже если Рик отлупит Вирс-Вердера палкой на глазах у всех жителей славного города Эрденона, тот все равно прикинется, будто ничего такого не было и быть не могло. В ответ Рик, тонко улыбаясь, пообещал, что совет насчет палки он тоже всенепременно примет к сведению.

Я слушала их и чувствовала, что полковник прав, но и за Альдриком тоже была своя правда, и эти обе правды не составляли единой, которая могла бы разрешить все.

– Уеду я, когда все это кончится, – тихо сказала я Тальви. – Хотя бы в Дальние Колонии.

– Почему туда? – безразлично отозвался он.

– Потому что далеко. А иначе – не к схизматикам же или мусульманам подаваться. Я про них и не знаю ничего. А про сопредельную Европу знаю, и не нравится мне то, что я знаю. У нас все же лучше.

– А как насчет твоего смертного приговора?

– А смог бы ты так же выкупить меня во Франции или, скажем, в Испании?

– Продажные чиновники есть везде. – Несомненно, он считал, что данная сентенция исчерпывает разговор и не стоит отвлекаться от общего спора.

Рик стоял на своем насмерть – он вызывает ВирсВердера, а Тальви не следует показываться в Эрденоне. Там будут он сам, Кренге, Самитш и вдобавок ожидается молодой Ларком. И всем им придется действовать открыто. Если еще и Тальви объявится не ко времени, тогда лучшего повода вопить о подготовке к мятежу и захвату власти не придумаешь. Здесь Фрауэнбрейс заволновался и заметил, что, пожалуй, в доводах Альдрика есть определенная логика. А вот когда будет подписан приказ о твоем назначении этим… префектом претория, тогда – в добрый час, сказал Рик.

Фрауэнбрейс нахмурился и обронил, что не хватало еще вспомнить янычар. Смысл этих фраз от меня ускользнул. От Кренге, по-моему, тоже. Хотя янычары – это вроде бы у турок, а мы пока что еще католическое государство.

Кренге призвал всех перестать нести чушь собачью и подумать вот о чем. Может, его соратники решили, что, ежели старик отдаст Богу душу, или что там у него вместо души, об этом так сразу и объявят? Нет, эту весть будут скрывать во дворце сколь можно долго из страха перед волнениями в городе – и правильно, потому как будут там эти волнения непременно, ежели их военной силой не упредить, – а больше из желания самим оттяпать кусок пожирнее. И снова он был прав, и я не знала, что можно ему возразить, – но никто и не возражал. А коли кто забыл про такую шатию, как полиция герцогская, продолжал Кренге, не поленюсь напомнить. Она нас не трогает, потому как не за что, так она и Вилли с Быком не трогает, хоть там статей хватает вплоть до государственной измены. И не потому, что в спячку впали и не знают ни черта. Наверняка пронюхали кое-что, если не все. Выжидает Ион Лухтер, начальник стражей порядка, ждет, в какую сторону ветер подует. Но вот как слух о кончине его светлости поползет – тут он себя и покажет. Эрденон по всем воротам пристава обложат, всех выезжающих, даже если выпустят, трясти будут с головы до пят, о почтарях я уж не говорю. Потому как это известие власть дает, а самому ничтожному человечишке, особливо ищейке, охота себя большим и важным показать.

Верно, сказал Тальви. Но и вести можно по-разному передавать, и без писем, и без слов обойтись.

– Опять выверты. – Полковник был недоволен. – Но мне трудно было представить его довольным. Разве что когда Свантер к рукам приберет?

– Без вывертов. Просто если заранее условиться… Я надеялась, что теперь Тальви вспомнит обо мне. Потому что ножом можно, если постараться, забить гвоздь, но вообще – то он для другого предназначен. И если рядом с тобой сидит некто, умеющий выбираться из-за глухих стен и оцеплений, зачем искать кого-то еще? Но Тальви даже не взглянул в мою сторону. Сидел, обернувшись к Кренге и опираясь кулаком о подлокотник. Неожиданно я заметила, что на его левой руке нет перстня. Странно. Вряд ли он снял его по той же причине, что я свой. Для обручального кольца (если все же причина была таковой) этот черно-белый оникс никак не годился.

Камень вождей, говорил Соркес. Тальви собирается быть вождем, а от камня вождей избавился. Не верит, наверное, в силу талисманов. Впрочем, почему собирается? Он даст им всем выговориться, а потом поступит, как решит сам, и каждый будет думать, что главный вес возымели при этом именно его советы…

Кроме меня.

Потому Тальви так бесят мои советы. Даже когда он им следует.

На обратном пути мы снова останавливались во Фьялли-Маахис. И опять последовала радушная встреча, благо лето перевалило на вторую половину и встречать чтимого господина было чем. Но обедать на сей раз мы не стали. Тальви задержался только для того, чтобы перемолвиться со здешним священнослужителем, отцом Нивеном. Сказал ему, что хочет, дабы отец Нивен со своими прихожанами поблагодарил Господа за чудесное исцеление его светлости от изнурительной болезни. Дал ему деггег. И пригласил назавтра в замок – отслужить обедню в часовне. Пока длилась душеполезная беседа (правда, беседой это было трудно назвать, говорил один Тальви, отец Нивен только кивал и поддакивал), я взяла услужливо предложенную мне хозяином постоялого двора краюху черного хлеба, чтобы покормить Руари. И за таким занятием уловила краем уха нечто из разговора знакомого мне по предыдущему посещению деревни старосты и какого-то пришлого, судя по всему – коробейника, одного из тех бойких малых, которые бродят по селам Эрда, предлагая вразнос разноцветные ленты, тесьму, галуны, зеркальца, гребни, игольники, наперстки и прочий товар подобного рода, включая чулки и перчатки. (Я пока не видела ни одной деревенской девицы в перчатках, но раз торговцы не прекращают выставлять перчатки на лотках, значит, покупают. )

– … Так-таки везде с собой и возит? – спрашивал он у старосты.

– Угу. Возит – что, вот праздник был прошлым месяцем, так она – за хозяйку. У меня там кум конюхом, так он сказывал – у здешних господ жены по углам шептались – мол, как можно нас, благородных дам, с такой-сякой равнять, а в открытую ни одна рот открыть не посмела.

– И откуда конюху ведомо, о чем благородные дамы по углам шепчутся? Они у него в конюшне углы подпирали или его к себе затащили?

– Скажешь тоже! – Староста хохотнул. – Ясное дело, не своими ушами он слышал. А служанки-то на что?

Порой бывает полезно послушать сплетни о себе самой. Узнаешь уйму такого, о чем ни в жизни бы не догадалась. Но тут я не услышала ничего нового. Другое любопытно – спроста ли появился во Фьялли-Маахис этот коробейник? А если даже и неспроста, он покуда тоже великих секретов не узнал. И вообще, пока он не сунется в замок, опасности он не представляет. А коль сунется – тут мы с ним и разберемся.

Бродячий торговец переварил полученные сведения. Изрек:

– Ладно, эта хоть баба статная и видная, на людях показать не стыдно. А вот у родителя нынешнего герцога была одна в зазнобах, Обезьяной прозвали, может, слышал? – страшна как смертный грех, ни рожи, ни кожи, черная да мелкая…

– Южанка, что ли?

– А черт ее знает. Так ведь до старости лет при его светлости состояла, палаты каменные с этого дела отгрохала. Притом, что супружница законная у покойного герцога была красавица.

– Бывают же у господ причуды… – Староста готовился произнести еще что-то глубокомысленное, но вдруг, похоже, сообразил, что я их слышу, и понизил голос. Некоторое время до меня доносился только невнятный бубнеж, а когда они вновь расслабились и заговорили громче, речь шла уже не обо мне, а об отце Нивене.

– … И он допускает? Священник все же… неподобно…

– Попробовал бы он слово поперек сказать! Хозяин велит – отец Нивен грехи отпустит кому угодно, будь

ты хоть султан турецкий. А насчет «неподобно» о ком бы речь! Он сам, знаешь ли…

Тут Тальви приказал отъезжать, старосту и коробейника мигом смыло, и я таки не узнала, в каком грехе был повинен сельский пастырь.

В свое время я немалые выгоды извлекала из таких случайных разговоров. Поймаешь и кинешь в копилку – когда-нибудь да пригодится. Но в последние месяцы подобная возможность предоставлялась мне все реже, да и выгода моя нынче – в чем она? Так и вовсе хватку потеряешь.

– К чему все это лицемерие? – спросила я Тальви. – Молебны, обедни и прочее?

– Это не лицемерие, – резко сказал он. Потом словно бы призадумался. – Хотя – верно, доля лицемерия наличествует. Но не в том смысле, который обычно вкладывают в это слово. Не попытка обмануть Бога, подольстившись к нему. Но мне нужно, чтобы люди в округе знали – герцог выздоровел. А раз правитель здоров, значит, пока перемен не предвидится. И можно не бояться попусту. Вот я и хочу, чтоб они не боялись и жили спокойно. Мне так удобнее. И еще мне нужно, чтоб они знали – я рад выздоровлению герцога. Кстати, я действительно рад. Отсрочка дает время для дополнительных приготовлений.

Следовало признать его правоту, при всем ее цинизме. От такого расклада выигрывают все – кроме, конечно, противников Тальви, если он таким манером стремится запорошить им глаза. А если от этого выиграют крестьяне, которые будут жить себе мирно и опомнятся только тогда, когда их господин займет дворец в Тримейне, так я против ничего не имею.

Однако Тальви явственно стало досадно за свою откровенность. Во всяком случае, больше по дороге он со мной не разговаривал. А когда прибыли в замок, сразу ушел и я его не видела до самой ночи.

Следующий день выдался прекрасным, и я решила – к чертям раздражение, буду радоваться тому, что есть. Лето у нас и без того короткое, не хватало еще омрачать солнечную погоду пасмурными мыслями. Мойра помимо принадлежностей для утреннего туалета притащила миску только что собранного крыжовника, «эрдского винограда», как выражаются ехидные южане. Чтобы не обидеть девушку, я съела несколько ягод. Но не возражала бы, чтоб это оказался настоящий виноград. Мойра тем временем принялась донимать меня вопросами, что нынче носят дамы в Бодваре. Она, безусловно, развивалась быстро и уже самостоятельно пришла к выводу, что наряды, которые были на гостьях Тальви, может, и пристали честным девушкам, но никак не тем, что желают проявить хороший вкус. Но вопросами своими она повергла меня в некоторое замешательство. Во время поездки в Бодвар мне пришлось повидать немало живописных костюмов, но сплошь мужских, а вряд ли они интересовали Мойру, так же, как платья торговок, харчевниц и служанок, каковые были единственными особами женского пола, встреченными мной в Бодваре. Пришлось поднапрячься и выдать некое собирательное описание наряда хорошо одетой дамы, составленное по прежним впечатлениям. Даже если фасоны, обрисованные мною, и устарели на несколько месяцев, все равно они были не в пример новее, чем те, по которым шили портнихи Арсинд и Гумерсинд. Потом оделась и причесалась сама. А как вышла в сад – и вовсе стало хорошо. Встреча с госпожой Риллент и даже Мойрой была ни при чем. Прежняя жизнь сделала меня непривязчивой, и я никогда не скучала и по более близким приятелям и приятельницам. Но сколько я себя помню, особенно любила лето, радовалась теплу, словно зверь какой, что норовит на солнцепеке угреться, и ненавидела зиму, хотя холод, как подобает потомкам Скьольдов, переносила хорошо и никогда не простужалась. Раньше я подобную теплолюбивость списывала на голос южной крови, напоминавшей о жизни в жарких краях, а теперь… и теперь это ничего не меняет. Мои предки с материнской стороны, кем бы они ни были, жили на Юге. А там тепло…