Текст книги "Капкан для белой вороны"

– Да с чего вы взяли?

– А вот с чего. Я уже говорил вам, монотонное существование развивает наблюдательность. Помните песню про шмеля из «Жестокого романса»? А?

– Про какого еще шмеля?

– Про одинокого… «Мох-на-тый шмель на душииистый хмель…. Цапля сеееераааяяя в камыши…. А цыганская дочь за любимым в ночь по родству бродяяяячей душииии…»

– Поняла поняла, – замахала я руками. Пел Петро Петрович так, что скулы сводило. Куда там покойнице.

– Так вот, она в одном месте сбивается и звоночек телефонный звучит фоном. И вот сколько я потом не слушал, а все на этом месте телефон. И сбивается. Ну скажите, может ли быть такое совпадение?

– Да вряд ли, – пожала я плечами.

– Вот и я думаю, что вряд ли. Я и в других ее песнях стал подмечать кое-что. Слуха то особого нет, чего уж там, но все-таки умею отличить. Было у нее несколько дисков, их крутила.

– Интересно, зачем ей это было надо?

– Вот и я подумал о том же, Настенька. И проследил как-то раз. Только концерт начался, я выскочил и за гаражи. Там кусты разрослись, можно очень удачно в них спрятаться. И что же вы думаете? Не прошло и десяти минут с начала концерта, как из подъезда вышла женщина, очень сильно похожая на Ирину. Если бы я был не при исполнении, то и не обратил бы внимания. Но тут все подметил. Походочка у нее примечательная. Уж такая легкая, такая изящная, что и говорить, красавица.

Я недовольно поморщилась.

– Вы, Настенька, тоже очень симпатичная девушка, увидев мою гримасу, решил утешить меня старичок. Но в вас нету наносного… кокетства, лукавства. Вы, как говорят, « а ля натюрель». А Ира – дамочка, красоточка. Даже если одеть ее в простую одежду, то в жестах, в движении все равно манерность проявится.

– То есть вы хотите сказать, что она выходила из дома, как-то иначе одетая?

– Не то слово! Туфли на низком каблуке. Парик такой под каре, темно русый. Пальтишко или свитерок неприметный. И джинсы самые обычные.

– Она что, постоянно проделывала такие фокусы?

– Много раз! Я сбился со счету.

– Петр Петрович! – охнула я, – что же вы это милиции не рассказали? Или рассказали.

Старик замялся.

– Нет, не рассказал.

– Но почему?

– Они не стали меня слушать. Я ведь им старался помочь, а они все быстрее-быстрее, все им некогда… – в голосе пенсионера слышалась искренняя обида. Как же сложно с ними все-таки.

– Ну а мне что же в первый раз не сказали?

– Да вот все думал, стоит ли? Имеет ли это отношение к делу?

– О господи!

Уже в дверях я осторожно поинтересовалась:

– Петр Петрович, а вы ничего у меня не забыли?

Он вдруг как-то смутился, растерянно заморгал глазами, и перетянув паузу раза в два, скомкано ответил:

– Нет, нет, не забывал конечно, что же я мог у вас забыть?

– Ну мало ли, может что-то выронили? – продолжая осторожно наблюдать за его реакцией, я машинально придвинулась как можно ближе к порогу и одновременно нащупала ручку – не закрыта ли дверь на замок?

– Там открыто, – уловив мои телодвижения, успокоил Сидоров, – нет, Настенька, я и забегал к вам всего не секунду. Там была ваша знакомая, мы полминуты пообщались в коридоре и я сразу ушел.

– А она что же, не пригласила вас войти?

– Да я сам не пошел. Я с вами хотел переговорить. Так что мы распрощались с ней тут же.

Сидоров ничего не сказал про то, что на какое-то время оставался в прихожей один. Возможно, просто не придал этому эпизоду значения. А может быть, по другой причине промолчал.

* * *

Осенью темнеет как-то особенно быстро. И темнота осеннего вечера гуще и безнадежней летней и зимней. Никакие фонари ей не помеха, их света хватает, чтобы лишить сна прикорнувшую на соседней березе замерзшую муху. Но до асфальта свет не достает. Ступая на ощупь по узкой дорожке, идущей вдоль куцего полисадника, я некстати размечталась: вот прихожу домой, а там Лешка. Сидит на чемодане и гладит Веню по толстому пузу. Дура какая-то.

Вдруг со стороны длинного подземного гаража раздался резкий отрывистый звук. Недовольно мявкнула спугнутая бездомная кошка. Отчего-то стало не по себе. В отличие от соседа Жора, я не боялась в детстве бабая, зато всегда боялась темноты. Она страшила не сама по себе – пугала неизвестность, невозможность увидеть врага в лицо. И этот скрытый во мраке враг был куда страшнее любого видимого чудища.

Я прибавила шаг, идти было совсем недалеко, но все относительно и короткое расстояние между восьмым и вторым подъездом показалось мне дальше дороги в Китай и обратно. На клумбах густо стелилась петуния, ее аромат в ночные часы был особенно острым, тревожным… Я поглубже засунула руки в карманы и припустила бегом. И сразу же услышала, как там, за мой спиной, тоже побежали.

Дверь подъезда была совсем рядом, я уже касалась ее рукой, нашаривая в кармане ключи. Где же они, где, черт возьми? Ключей не было. Я забыла связку у Сидорова! Дверь не откроется, такого близкого и легкого спасения не будет.

Что делать? Стучать в ближайшее окно? Я уже занесла ногу за низкую ограду палисадника, как чьи-то руки спокойно и уверенно опустились на мои плечи. Раздумывать было некогда, уцепившись за толстый сук боярышника, ударила нападавшего ногой, тяжелая рифленая подошва попала точно в коленку. Я уже поднимала голову, чтобы рассмотреть злодея, как он, сдавленно охнув, вцепился в шнурки моего капюшона и стал тянуть их на себя. Глаза снова уперлись в темноту, затянутый натуго капюшон лишал меня даже минимального обзора.

Махая руками, я кажется задела его по лицу, я кажется даже оцарапала его, но ничего не помогло. Я и охнуть не успела, как горло сдавила железная клешня. Ужас, бездонный, огромный как космос, поглотил меня и полностью лишил воли к сопротивлению. На мои уже совсем слабые ватные попытки вырваться, мне тихо сказали: «Тссссс…» И потащили… к мусорным бакам.

10. Возвращение

Самое обидное, я так не успела объясниться с Лешкой, так и не распутала клубочек его подозрений.

– Настя, Настя, давай, давай, быстро приходи в себя! Ну же!

Я открыла глаза и увидела … Лешу. Ой мамочки мои, а его то за что?

– Леш, Леш, как же так? – заплакала я, – ты что, тоже умер?

– Ничего-ничего, – послышался чей то успокаивающий голос, – это у нее стресс, шок, сейчас пройдет, ну-ка, еще нашатырного спиртику ей дайте.

В нос резко ударило аммиаком. Глаза резанул свет. На том свете было точно так же как и на этом. Даже раковина с немытой посудой точь в точь такая, как при жизни. Рядом с ней хлопотал Петр Петрович а в непосредственной близости от меня белее мела стоял Лешка, тиская я руках дурно пахнущий носовой платок.

– Очнулась? – испуганно спросил он меня.

– Лешь, ты откуда? Ты прилетел?

– Ну не умер же! – воскликнул он, – нет, ну я не знаю, Насть, мне это совсем перестает нравиться!

Так, кажется, сейчас придется давать нашатырь ему. Лешка махал руками, бегал по кухне, задевая по очереди холодильник, стол, шкаф и плиту и ругался такими неприличными словами, которые как мне казалось, он и не знал никогда.

– Так, а давайте мы коньячку сообразим, – ласково похлопывая поочередно то по моему плечу, то по Лешкиному, приговаривал Петр Петрович, – где тут у вас коньячок?

Коньячок нашелся в ящике для картошки, не спрашивайте, почему. Каждому досталось по половине чайной кружки. Закусывали простонародно – лимоном. Поднося посудину ко рту, с удивлением увидела, что обе мои ладони равномерно окрашены в синий цвет. Словно в чернила их окунули. Вот еще поворот, подумала я и пошла мыть руки.

– А я смотрю, ключи Настенька забыла у меня, – с гримасой запихивая в себя прозрачную дольку вместе с кожурой, рассказывал Сидоров, – кинулся следом – нет ее. Я наверх. Тут мне молодой человек, то есть вы, Алексей, и говорите, мол, нету. И меня прямо как током ударило. Я его, то есть вас, за руку и быстрей во двор. Тут уж мы не растерялись, провели операцию по всем правилам. Вы, Настенька, можно сказать, под счастливой звездой родились.

Я, пьяная не от коньяка, а от событий последнего получаса, молча сидела на полу у батареи. Мне все еще было страшно. Все боялась, сейчас щелкнет в проводах, свет погаснет, и я погружусь в пучину мрака.

Допив коньяк, Сидоров с сожалением стал прощаться.

* * *

Мы с Лешкой еще какое-то время посидели молча, а потом он ткнул меня пальцем в плечо:

– Рассказывай.

– Да что рассказывать, Леш?

– Все! С деталями и ненужными подробностями.

И я начла свой рассказ. Он занял не меньше двух часов – я постоянно сбивалась, начинала заново, иногда на минуту другую впадала в прострацию, но Лешка меня не одергивал, не торопил.

– И вот я выхожу от него, иду домой, мечтаю, что вдруг ты уже дома?

– Тебе что, кто-то сказал, что я прилечу? Тебе Лариса сказала?

– Да нет, я просто мечтала. И тут сзади шаги. Я к подъезду, ключей нет, и тут… Я только заметила, что меня в сторону мусорных баков тащат, а потом уже ничего не помню. Леш, вы видели его?

– Да никого мы не видели. И не к мусорным бакам он тебя тащил, а к машине. Желтая Шкода, номер грязью заляпан. Еще бы секунда и все. Он тебя как раз в салон вталкивал, когда Сидоров этот твой как заорет.

– И что же? Он уехал?

– Уехал.

– Но хотя бы приметы, как он выглядит…

– Да ты шутишь? Темень такая, хоть глаз выколи. Куртка мешковатая, брюки, на голове кепка. Это все. Да и не до примет нам, знаешь ли, было.

По словам Лешки, события разворачивались стремительно. На саму операцию спасения ушло не больше полутора минут. Плюс то время, пока обстоятельный Сидоров закрывал свою квартиру, спускался вниз в третьего этажа, шел через двор, поднимался на наш четвертый. Итого около пяти минут, никак не меньше. Не стыковалось. Слишком долго. При желании нападавший за это время мог увезти меня на соседнюю улицу. Почему же он не сделал этого?

– Возможно, он и не планировал уезжать, – предположил Лешка.

– Думаешь, он хотел меня убить? Но почему не убил? Что он делал эти пять минут?

– Жаль, что не отчитался, правда?

– Лешь, а ты что приехал то? – с надеждой спросила я.

– Свободные дни, а тут дела накопились, – глядя куда-то в пол, ответил Лешка.

– Ну понятно, – загрустила я.

– Что тебе понятно, Насть? У меня последнее время такое впечатление, что я вообще ничего не понимаю. А ты все понимаешь. Или я такой дурак, или ты такая умная. Даже не знаю. Я срываюсь, лечу за десять тысяч верст, думаю, сюрприз устою. А тут меня самого сюрприз ждет. И что мне теперь делать?

– Как что?

– Да тебя нельзя же одну оставить. Ты если дом не спалишь, то непременно в какую-нибудь историю влипнешь. У меня голова уже кругом от всего этого, от фотографий, от писем, от нападений на тебя. Как же так? Ведь тебя надо постоянно на поводке водить, ей богу.

– Но я ведь как-то умудрилась прожить тридцать с лишним лет и уцелеть?

– Тебе без меня лучше было, да?

– Мне? Может, это тебе без меня лучше было? А что… никаких проблем, все тихо и мирно. Никаких пожаров и прочих катаклизмов.

– Будем ругаться?

– Ты считаешь, что мы пока того, не поругались?

– А ты как считаешь?

– Знаешь, если честно, я никак не считаю. У меня голова сейчас такая плохая, что и таблицу умножения не вспомню. Но… мне как-то казалось, ты доверяешь мне, ты веришь мне. Я тут чуть не умерла из-за этих фотографий.

– Я тоже чуть не умер, – сказал он тихо, – это невозможно описать, но такая волна отчаяния накатила, такая черная противная мерзость. Соображать совсем перестал.

– А сейчас?

– Что сейчас?

– Сейчас соображаешь?

– Да. Я все-таки думаю, это какой то монтаж. Просто очень хитроумный.

– Знаешь, я тут говорила с Ларисой…

– Я тоже говорил с Ларисой. Давай потом об этом. Так устал, просто с ног валюсь. Давай потом обо всем поговорим.

* * *

Разбудил меня запах кофе. И разогретых в микроволновке булочек. И тихая ругань.

– Брысь, я сказал, брысь… Ууу, ведьма! Насть, ты просто ведьму какую-то приручила, – выговаривал мне Лешка, – ты ее глаза видела? Это же дьявольские просто глаза. Отдай, я сказал, отдай!

Но Рита уже рвала булку на большие куски и судорожно глотала их. Добычу она унесла на безопасное расстояние и теперь, сидя на шкафу, сыто икала сверху.

– Покормить ее вчера забыли. Оголодала.

– Ага, с утра уже всю кухню уделала, голодная. Съела полбатона и полкило сыра.

– Метаболизм просто хороший, все время ей есть хочется.

– Ведьма она.

– Аркадий, ты не прав, – подала голос ворона. Опять она принялась за свое. Опять вспомнила загадочного Аркадия.

– Знаешь, – Лешка медленно размешал традиционные пять ложек сахара, – я тут подумал, тебе надо будет поехать со мной в Канаду. Насчет визы я договорился, все сделаем. Вместе и вылетим. Мне через неделю надо быть. Как ты на это смотришь?

Как я на это смотрю…

– Леш, правда? Точно-точно?

– Настен, я порой теряюсь. Ну а стал бы я тебе предлагать, если не точно. Мне там еще больше месяца осталось. Потом могли бы задержаться на недельку, поездили бы по стране. А?

– Ох… я то за, двумя руками. Гришка меня отпустит ведь…

– Еще бы он тебя не отпустил. Да он тебя с радостью отпустит!

Гришка и правда особо протестовать не стал.

– Сколько у нас еще есть? Неделя? Лешка когда уезжает?

– Лешь, мы когда уезжаем? – крикнула я, сделав акцент на «мы»? – Он не знает пока, но у Лешки есть примерно неделя. Все в визу упирается мою. Канада, все-таки, Гришенька. Это тебе не шуточки.

Гришка пообещал, что оставшегося времени нам хватит, чтобы вычислить всех злодеев и я полечу со спокойной душой. Но жизнь, как обычно, внесла в планы свои коррективы.

* * *

Между нами все-таки висела прохладная колючая неловкость. Несказанные слова выстаивались кирпичными рядам и мешали подойти друг к другу. Но и пускаться в объяснения мы боялись. У каждого свои соображения, свое видение ситуации и мы переживали, что не совпадем в оценках. Но хорошо то, что мы оба уверены – это какая то ошибка, кем-то выстроенный капкан. Так и виделся мне коварный охотник, притаившийся во мраке, радостно потирающий руки. Вот сейчас глупая Настя с разбегу ухнет в любовно вырытую яму и ржавые челюсти ловушки сомкнутся на ее так и не похудевшем теле. А вот фиг то вам! Перебьетесь.

Я подошла к Лешке сзади, обняла его. Наши тела, как и обычно, легко совпали, до малейшей неровности. Не осталось и микроскопического просвета. Мы были как заранее предназначенные друг для друга детали. С какой то странной тоской я подумала о том, что даже если бы он бросил меня, даже если бы он оказался полным негодяем, предателем, да Бог его знает кем еще он мог теоретически оказаться, то и тогда он все равно остался бы близким мне человеком. Это было родство на клеточном уровне, куда как более крепкое, чем верность, чувство долга и прочее, прочее. Измени он мне и с миллионом девиц, я бы смогла его оттолкнуть лишь внешне.

– Насть, я так соскучился, – прошептал Лешка, поворачиваясь ко мне и наклоняясь. Влетевшая в окно паутинка переливалась на солнце, касалась то моего, то Лешкиного лица. Было смешно, щекотно и очень хорошо. Все проблемы мы потом решим, подумала я. Куда они от нас денутся?

Хотелось поймать время за тонкий скользящий в руках шелковый хвост и удержать, заарканить его, остановить на год другой вот именно это мгновение. Наверняка знаешь, что потом будет еще лучше, еще интересней. Но отчего то именно с этой минуткой прощаться жаль. До слез обидно, что она сейчас кончится и уж никогда больше не повторится.

Я легонько коснулась небритой Лешкиной щеки и он тут же накрыл мою ладонь своей и так замер.

– Не подлизывайся, – сказал он, стряхнув оцепенение.

– Я не подлизываюсь, к тебе страшно подлизываться. Ты вон какой, оказывается.

– Какой?

– Мавр отдыхает.

– Тоже мне, нашлась Дездемона.

Он обнял меня, и повернув к свету, стал пристально смотреть прямо в глаза. Что он в них интересно хотел увидеть? Но видимо увидел то, что надо. Улыбнулся, вздохнул и крепче притянул меня к себе

– Какие мы все-таки дураки, – сказал.

– Не обобщай, – попросила я и забравшись руками под его футболку, ощутила быстрые частые удары сердца.

– Я был один, мне было так плохо, я никому не мог рассказать, что чувствую. Такой ужас, – сокрушался Лешка, между делом ловко освобождая меня от одежды, – на чужбине теряешь чувство реальности, ум за разум заходит, о черт, пуговицу оторвал. Ты сильно на меня обижена?

– Да! Я очень обижена, очень зла, я просто в ярости… – пихнув Лешку в живот, я толкнула его на кухонный диван и когда он приземлился, чуть не раздавив Веню, по хозяйски уселась сверху. Одной рукой расстегивая ремень на его домашний джинсах, другой снимая с Лешки очки, категорично заявила:

– Еще раз меня приревнуешь, прощения не будет. А пока живи. Может еще сгодишься зачем, а?

* * *

Весь день мы провели дома. Съели все купленные Лешкой в магазине беспошлинной торговли конфеты, выпили полную бутылку прихваченного там же Бейлиса. От изобилия сладкого языки, казалось, приклеились к небу и мы большую часть времени просто молчали, тайком вытирая липкие руки о простыни. Прости, диета, но без углеводов мне никак не обойтись. Они не только поднимают настроение, но и вдохновляют голову на ратные подвиги.

– Лешка, – как можно более невинным голосом спросила я, – а почему ты мне никогда не рассказывал про ту девушку?

– Про какую девушку?

– Которая была очень серьезно в тебя влюблена. Так серьезно, что даже вены себе резала. Мне Лариса рассказала. Только ты не говори ей, что я проболталась, ладно?

– Лариса? Что она тебе рассказала? – Алексей напрягся. Он напрягся значительно больше, чем должен напрягаться человек, которому напомнили о заурядных событиях давно минувших дней.

– Да ничего особенного. Мы с ней говорили обо всей этой истории и она вспомнила… Она подумала, что может быть стараются достать не меня, а тебя.

– Да? – Лешка взъерошил волосы и отвернулся к окну.

– Да… Лешь, а почему ты так напрягся? Тебе неприятно об этом говорить?

– С чего ты взяла? Это было очень давно. И я думал, что все об этом забыли. В том числе и сама Лариса, – голос его, еще недавно такой теплый, вдруг словно инеем подернулся. Каждое слово опускало градус на кухне еще на одно деление. Я испугалась, что эдак мы тут окоченеем, если будет продолжать разговор в том же духе.

– Лешь, если не хочешь, давай не будем об этом. Я же просто так спросила. Без всякой задней мысли. Просто это может быть полезным для нашего расследования. Я хотела сказать, что любая информация была бы нелишней.

– Не думаю, что именно эта информация тебе нужна. Да и не было у меня ничего с этой девушкой. Понимаешь? Да, действительно, она была в меня влюблена, но я никогда не намекал ей на взаимность в этом плане. Я был уверен, что она давно обо всем забыла.

– А теперь ты уже не уверен?

– Теперь не знаю. Ладно, давай вечером поговорим обо всем. Надо все-таки выяснить, кто и зачем устроил такую головомойку. Мне или тебе, какая разница. Мы потеряли на этом столько нервов… Интересно бы знать, ради чего.

– Мне другое, Леш, интересно. Мне интересно, кто.

– Все, потом, потом, потом. Нет никаких сил сейчас, Настен, не порти день!

Лешка чмокнул меня в лоб и ушел в душ и там долго возился, пыхтел, крякал, как будто не мылся последние лет пять.

Я же, кое-как прибравшись на кухне, рассредоточив хлам по углам, решила еще раз внимательно взвесить все «за» и «против». За – в пользу версии, что два дела перекликаются. Против – в пользу того, что не надо забивать себе голову и решать проблемы последовательно.

Если бы не этот камень, точек пересечения не было бы. Годился этот вещдок для далеко идущих выводов? Как бы там ни было, но другой причины его появления в моей квартире я не находила. Кто-то словно давал мне понять – случайностей не бывает. И то, что скабрезные письма и документы настигли Алексея именно в тот день, когда была убита Ира, не обычное стечение обстоятельств, а чей то замысел – сложный, витиеватый, но совершенно реальный.

Машинально открывая по очереди все кухонные шкафы, я обошла кухню по периметру. Эта квартирка досталась мне по наследству от одной приятельницы. Платила я за нее смешные деньги и могла бы жить здесь сколько влезет – хозяева пребывали в затянувшейся на годы командировке в Африке. Напоминанием о них были многочисленные африканские сувениры – деревянные божки, маски невероятно уродливых чудищ. Как мне объяснили в ответ на мою попытку убрать эту красоту с глаз долой, чем страшнее идол, тем он добрее. Иначе как ему напугать зло? Так что не надо бояться, а надо дружить с языческими богами. Точнее почитать их и уважать их право на суверенитет – не ронять на пол, не тревожить их частым протиранием пыли, не шуметь слишком громко в их присутствии и все будет отлично. Может быть, я все-таки шумела? И прогневала спящие внутри деревяшек духи африканских покойников? И это они все устроили?

Камни, по северному преданию, тоже хранят в себе души умерших. Может не случайно равнодушного непробиваемого человека сравнивают именно с камнем, словно намекая на то, что душа его уже при жизни нашла успокоение и умерла, переродившись в булыжник.

Возможно, оставляя на месте преступление улику – круглый белый камень, убийца намекал на что-то? Если он маньяк… то тогда причины в его поведении искать глупо. А если нет, то возможно таким образом он хотел отвести подозрения от себя. Точнее направить их на кого-то определенного. Может быть, на меня? Бред. Начнем с того, что милиция никакие булыжники к делу не приобщала. А когда спохватились мы, найти ничего не удалось. Если бы камень фигурировал лишь один раз, я бы рискнула списать все на Сидорова, на его фантазии, которые ничем не занятая голова плодит в изобилии. Но второй свидетель, по делу об убийстве Галины, в точности повторил описания пенсионера. Точнее, в деле Галины таких свидетелей оказалось даже двое.

– Лешк, – крикнула я, устав ломать голову, – а давай купим диван!

– Ась? – спросил он, выходя из ванной и растирая полотенцем мокрую голову.

– Давай, говорю, диван купим!

– Это ты чего? С какой же стати?

– У нас нет повода покупать диван? – грустно спросила я.

– Насть, ну ты что? Куда мы его сейчас купим? В квартире ремонт, к тебе ставить? Тут места нет, да и что за блажь – перевозить его с места на место?

Это была не блажь. Мне вдруг так остро захотелось купить диван, как давно уже ничего не хотелось. Я даже подумала, что вот если сейчас удастся Лешку уговорить на безумство, то все будет хорошо.

– Пожалуйста, Лешкин, давай мы его купим, я тут нашла в каталоге, просто чудо какой замечательный.

– Ей богу, Насть, ты меня не перестаешь удивлять. Объясни мне смысл этой покупки, а?

– Не могу, но так надо. Понимаешь?

– Нет, не понимаю, – сказал Лешка и через секунду зажужжал феном, не слушая моих аргументов.

Мужчины куда рациональнее женщин, они конкретнее, они линейнее, они привыкли делать лишь то, в чем видят смысл. Все так. И как им объяснить пусть и бессмысленную на первый взгляд, но все-таки вполне обоснованную потребность сделать что-то, что не укладывает в рамки схемы «надо-не надо». Я расстроилась, но решила не спорить дальше. В конце концов, если очень уж надо, всегда можно сделать по-своему.

* * *

– Объясни мне, отчего ты всегда пытаешься настоять на своем? – пытался вывести меня из состояния легкой обиды Лешка. Делал он это парадоксально.

– Леш, а почему тебе кажется это странным? У меня может быть своя точка зрения? Нет?

– Да.

– Тогда почему я не могу на ней настаивать?

– Ну… потому что это глупо.

– То есть моя точка зрения априори глупа?

– В некоторых случаях, – уклончиво ответил Лешка.

– Но я то не могу себя объективно оценивать. В некоторых случаях. Вот и настаиваю на своем. Это логично.

– Нет тут ничего логично. Если я в споре с кем-то не могу найти аргументов против, то я соглашаюсь.

– А я нет.

– Это мне и непонятно.

– Тебе не приходило в голову, что если ты не можешь найти аругментов против или за, или не знаю каких там еще, то это совсем не значит, что их нет. С тобой никогда не бывало так, что доказательства не находятся, но уверенность в том, что они в принципе есть, остается. Тебе не кажется, что может быть так, что прав именно тот человек, у которого не нашлось прочной базы под свою гипотезу, а не тот, у кого такая база есть.

– Глупость какая-то.

– Не глупость, а интуиция. Тоже мне, психиатр. Ты же имеешь дело с непознанной материей, ты каждый день бродишь наугад, ведь никто еще не доказал, что есть суть психического заболевания.

– Как это? – опешил Лешка, – как это не доказал? Ты хочешь, чтобы я прочитал тебе лекцию?

– Ой нет, избавь от этого. Но если найдена суть, то почему по-прежнему так много психов?

– А почему ты не спрашиваешь – как добраться до Солнца? Ты же знаешь, что оно есть. Ты можешь им управлять?

– Не могу.

– Вот и тут то же самое. Причины куда сильнее следствия, с которым мы худо бедно боремся.

– Божественный замысел?

– Ага, ошибка программирования. Хочешь поговорить об этом?

– Да ну тебя. Давай лучше купим диван?

Лешка сделал круглые глаза, закатил их, сделал вид, что рвет на себе волосы, и в следующее мгновение уже закрывал за собой кухонную дверь.

* * *

Вечером ему надо было уехать по делам – навестить сестру, сбыть с рук посылку, взять у все еще не оправившейся Ларисы какой то редкий справочник и отдать нужному человеку деньги за помощь в подготовке моих документов.

Я решила в это время встретиться с Гришкой и еще раз пересчитать наших баранов. Гришка на встречу пришел не один, а вместе с Наумом. Глазами показал мне, что никак было не отвязаться от прилипалы. Наум по своим каналам развил бешеную деятельность и с восторгом выкладывал нам ту информацию, которую сумел найти. Нашел он, впрочем, негусто. По большей части он вываливал на нас свое, личное.

– Ира – это загадка! Это женщина, полная тайн, недомолвок. И даже, – понижал он голос до хрипловатого шепота, – опасная женщина.

На лицо Наума падали отблески от стоящей на столике свечи. Свет и тень живого огня преображали рафинированную, подчеркнуто богемную личину Наума. В его облике проявлялось что-то дикое, первобытное. Тщательно вымеренная щетина подчеркивала тяжесть подбородка, в глазах плескалась ярость преследователя, взявшего след. Правую его щеку украшал то ли порез, то ли царапина, слегка подретушированная тональным кремом.

– Что же опасного было в Ире? – спросил Гришка и знаками попросил официантку повторить заказ – три чашки жидкого кофе по-американски.

– Она… – Наум задумался, покрутил в руках ложечку, словно ища подходящие, самые точные, слова, – она умела настоять на своем.

– Нууу… – разочарованно протянул Гришка, – да это каждая баба умеет.

– Не каждая, – резко возразил Наум, – совсем не каждая. А так как Ира, так никто не умел. Вот вам простой пример. Хотите?

Мы дружно кивнули.

– Она никогда не говорила человеку прямо, что от него хочет. Ни-ког-да. Но она всегда получала то, что хочет. Скажете, обычные женские приемы? Нет, уверяю вас. Я веду речь не о личном, не о мужчинах и женщинах. У нее была конкурентка, молоденькая певичка. Так и наступала Ирочке на пятки. И что вы думаете? Ира не стала плести интриги, не стала пакостить той, как обычно бывает в такой среде. Ну вы знаете…

Мы не знали, но опять дружно кивнули.

– Так вот, певичка ушла сама. Без всяких казалось бы поводов. Директор кабаре пытался ее удержать, но та словно обезумевшая в полчаса собрала свои вещи, и только ее и видели.

– Это еще не статистика, – лениво попыхивая сигареткой, Гришка выжидающе уставился на Наума.

– Это показательный пример, – не сдавался декоратор, – я знаком… точнее был знаком с Ирой достаточно давно для того, чтобы ощутить ее силу на себе. Много раз я давал себе слово уйти от нее, порвать эту связь, но она словно держала меня, не отпускала. Сложно объяснить, но это не обычные женские чары. Это… – Наум закатил глаза, как если бы пытался разглядеть что-то внутри своей головы, – это какая-то магия.

– Ох, – расстроилась я, думала Наум что-то толковое нам поведает, – а зачем вы от нее уйти хотели? Вы же сами мне несколько дней назад говорили, как были привязаны, как Ира вам помогала.

– Своих слов назад не беру. Однако, были кое-какие обстоятельства, – Наум смутился и виновато заерзал на стуле.

– Какие же? – почти в один голос спросили мы с Гришей.

– Она, она… – мужик чуть не плакал, – она меня не любила… Она меня использовала. Она знакомилась с моей помощью с кошельками.

– С кем?

– С богатыми мужиками, которые интерьеры в моей фирме заказывали, – Наум скорбно помолчал и добавил, – до денег больно жадная была.

Рядом с нами по правую руку за маленьким столиком в нише сидела пожилая пара. По ходу беседы я то и дело косила на них глазом, уж больно непривычно было видеть в интерьере демократичного кафе убеленного сединами статного старика и такую же седенькую, морщинистую, но невероятно элегантную старушку. Пока ее спутник тянул пестрый, по внешнему виду какой то детский коктейль, бабулечка сердито ковырялась в десерте. Кажется, они были в ссоре, возможно мы пришли в тот самый момент, когда они окончательно обидевшись друг на друга спрятались в скорлупки своих претензий и упорно испытывали друг на друга на прочность.

Так могли бы вести себя подростки или очень юная пара, между тем нашим соседям по кафе было за восемьдесят, ну или около того. Я почему-то очень порадовалась за них. Если в таком возрасте еще хватает пыла, чтобы ссориться, вот так надменно поджимать сухие бледные губы, с такой ненавистью стрелять глазами, то жизнь однозначно удалась. Я не могла бы представить на месте этой пары своих родителей или любую другую знакомую пару, которым еще далеко до восьмидесяти, но которые уже благополучно обо всем договорились и в ближайшие лет …дцать ни о чем спорить не будут.

– Pourquoi tu discutes? Cela stupidement, – грозно набычившись, в конце-концов изрек старичок.

Его подруга покрутила пальчиков и еще более презрительно скривила губы.

– Эт он чего ей сказал? – толкнул меня локтем Гришка.

– Сказал, что спорить с ним глупо.

– Во дают, – искренне восхитился Гришка, – французы, чего с них взять.

– А вот Ира, – пел о своем Наум, – никогда не спорила.

– Такая смиренная была? – уточнила я.

– Нет, просто ей это было не надо. Настоящая женщина никогда не спорит. Она так уверена в себе, что ей ни-чего-го ни-ко-му доказывать не надо.

– Эта ваша Ира, – с раздражением бросила я, – просто какая то королева среди всех, даже честно сказать, затрудняюсь предположить, что она делала в столь заурядном месте, как Москва. Как это она умудрялась ходить по земле, а не летать?

– Зачем вы так, – грустно прошептал Наум, – Иры больше нет, но она и правда была королевой. Ей самой судьбой была уготована особенная, выдающаяся участь, но она упорно противилась этому. Она сама не замечала своей особости, своей уникальности. Она просто пользовалась этим даром природы в каких то совершенно пошлых целях.