Текст книги "В храме Солнца деревья золотые"

– Оставь Ревина в покое, – заявила та. – Дай ему заниматься тем, чем он хочет. И делать то, что он считает нужным.

– Пусть так и сорит деньгами, да? Он же пустит бизнес по ветру!

– Это его деньги?

 – Да-а…

– А бизнес?

– И бизнес его. Что ты хочешь этим сказать? – спохватилась Машенька.

– Только то, что Ревин имеет право распоряжаться своей собственностью.

– Данила болен. Я хочу ему помочь, а ты…

– Он тебя просил о помощи? – перебила Закревская. – Просил?

– Ну… нет. Он не понимает!

– Все он понимает. Это мы с тобой чего-то не понимаем. А Ревин знает, как ему следует поступать. Не надо ему мешать. Во-первых, это бесполезно, а во-вторых… опасно.

– Что ты… Ты меня пугаешь! – пискнула Машенька, снова заливаясь слезами. – Видишь, ты сама говоришь, что он опасен…

– Ничего такого я не говорю. Как профессионал, я тебе со всей ответственностью заявляю, что Данила – нормальный человек. Он немного странен… и только. Я бы назвала это индивидуальными особенностями личности. Люди не могут быть двойниками. Мы все разные. Понимаешь? Нет такого инкубатора, который производил бы души-близнецы…

Машенька бросила трубку. Она не могла смириться с тем, что ее последняя надежда тает, как мартовский снег.

Доктор Закревская тяжело вздохнула, посмотрела на себя в зеркало и вышла. Всю дорогу до офиса она думала о Ревине. И правда, кем он был до сих пор? Кто он теперь?…

Пожалуй, впервые она задалась вопросом: а кто же она сама? Ну… врач, психотерапевт, женщина… и все? Кто она в этом мире? Вокруг есть другие врачи, психотерапевты, женщины… Она – всего лишь одна из них? Люди, как оловянные солдатики, ничем больше не отличаются?…

Эти мысли застали ее врасплох. Она привыкла размышлять о проблемах пациентов. А применительно к себе…

До офиса добиралась на автопилоте. Опомнилась уже в холле.

– Лучше выпью чашку кофе, – пробормотала она, раздеваясь.

Кофеварки на месте не оказалось.

– Самойленко! Олег! – крикнула Ангелина Львовна, хватаясь за привычное действие, как за спасательный круг.

– Вы меня звали, мадам, или я ослышался? – вежливо поинтересовался тот, просовывая в дверь бородатое лицо.

– Где кофеварка? Ты взял?

– Я замерз, тебя не было…

– Хватит оправдываться. Неси сюда кофе и шоколад. Бегом!

– Много шоколада вредно.

– Жить вообще вредно!

– Понял. Сей момент…

Самойленко исчез, и через минуту появился с кофеваркой в руках и коробкой шоколадных конфет под мышкой.

– Чего ты такая всклокоченная? – спросил он.

Ангелина Львовна прекрасно поняла, что Олег имеет в виду не прическу, а смятение чувств.

– Я бы рассказала, да уж больно скучно…

– Не сомневаюсь, – ухмыльнулся коллега. – Тебе яду налить?

– Кофе, что ли? Умеешь ты, Олег, привнести изюминку в заурядное действие.

– Это не я, это Вольтер сказал: «Вот уже восемьдесят лет, как я отравляюсь этим ядом».

– Прекрасно… в таком случае наливай. Негоже отставать от Вольтера.

Они пили кофе, ели шоколад. Самойленко не преминул рассказать о том, как зерна кофе применяются в гомеопатии.

– Ты и гомеопатией увлекался? – удивилась Ангелина Львовна. – Ну, Олежек, ты уникум!

– Знаю.

В скромности его уж точно нельзя было упрекнуть.

– А золото в гомеопатии применяется? – вдруг спросила она.

– Золото? – Самойленко в задумчивости поскреб свою бородку. – Пожалуй. Если я не путаю, золото наличествует в крови… в ничтожной малости, правда.

– Ты уверен?

– Ага. На меня в последнее время сыплются прозрения. Наверное, шар!

– Какой шар?

– Магический…

Самойленко, кажется, сам был поражен своим открытием. Ангелина Львовна, глядя на его довольное лицо, рассмеялась.

– Нет, ты не смейся! – дрожа от возбуждения, говорил он. – Вот спроси меня о чем-нибудь…

– Я тебя уже спросила. Золото в гомеопатии применяется?

Доктор картинно закрыл глаза и сосредоточился. А потом начал «вещать»:

– Золото – король металлов! – с пафосом заявил он. – Золотом лечили восточных владык. Золото применял сам великий Парацельс.[16]16
  Парацельс (1493–1541) – врач и естествоиспытатель.


[Закрыть] И наши врачи его применяют.

– Ты не шутишь?

– Что-о? – Самойленко одарил Ангелину таким негодующим взглядом, что ей стало неловко. – Аурум иодатум! – произнес он, как заморское заклинание. – Йодистое золото! Оно… приостанавливает старость. Вот. И вообще… Золото – первый из открытых человеком металлов. Это металл Солнца и проводник солнечных энергий. Оно отводит порчу и сглаз, усиливает энергетику солнечного сплетения – обрати внимание: солнечного! Золото влияет на репродуктивные возможности организма. А в даосской[17]17
  Дао – основное понятие древнекитайского трактата Лао Цзы: путь, учение, абсолют.


[Закрыть] практике золото почитается как сильнейшее средство для укрепления духа и продления жизни. Сосуды из золота способны обеззаразить даже самую опасную воду и пищу. Думаешь, почему цари ели на золоте? Из-за красоты? Ха-ха! Какое примитивное предположение. Ацтеки были в этом отношении куда умнее…

– Погоди, Олег, – перебила его пламенную речь Закревская. – Ты сказал… ацтеки?

– Ну да! Именно ацтеки первые стали использовать золото для лечения и возвращения молодости. Они обкладывали своих старейшин самородками для продления жизни. Они добавляли золотой песок в пищу, а на шее носили золотые амулеты. Знаешь, как ацтеки называли золото? Камень Солнца… Огненный Луч… Дар Богов… Глаз Бога! Золото использовалось в магических ритуалах, дабы привлечь избранных из Царства Света…

На последних словах Олег Иванович как бы споткнулся. Он посмотрел на Закревскую так, будто впервые ее увидел.

– Почему говорят «золотые руки», например? – уже без прежнего пыла продолжал бормотать он. – Или «золотой корень», «золотое сечение», «золотая середина»? А?

Она не сразу нашлась что ответить.

– Откуда ты все это знаешь? Самойленко долго молчал.

– Шар! – снова повторил он. – Я все время нахожусь рядом с ним. Похоже, он передает информацию. Мне в голову стали приходить удивительные вещи. Думаешь, я что-нибудь знал о золоте? Ну да, я изучал гомеопатию, но поверхностно, несерьезно… И вдруг, когда ты меня спросила, все явилось в моем сознании само собой. Словно я всегда это знал.

Он был растерян и говорил, не веря в свои же слова.

– Как шар может передавать информацию? – возразила Ангелина Львовна. – Он что, разговаривает с тобой?

– Нет, конечно… Мне кажется, это происходит телепатически…

– И когда тебе в голову стали приходить «удивительные вещи»?

Самойленко закусил губу, пытаясь вспомнить.

– Знаешь… это началось после того, как я давал шар тебе…

Глава 17

Памир. Община гуру Нангавана.

Когда-то давно Учитель сказал ему: «Поднявшись на первый выступ Священной Горы, ты все поймешь». Тогда эти слова удивили и далее немного обидели Чичагова. Неужели он еще чего-то не понимает? После стольких лет постижения Истины!

И только добравшись до Памира и взойдя на указанную вершину, далеко не самую высокую, доступную для подъема любому человеку, он догадался, о чем говорил Учитель.

Прозрачный горный воздух кружил голову. Ослепительно белые, сверкающие на солнце вершины застыли в торжественной немоте. Над ними простиралось бездонное, великое небо… Новоиспеченный гуру посмотрел вниз. Там, неизмеримо далеко, деревья казались былинками, бродили по склонам овцы, похожие на точки. Какими крошечными и ничтожными они выглядели с высоты, какими ненужными!

Перед внутренним взором Чичагова, который теперь величал себя Нангаваном, пронеслась вся его жизнь. Короткое детство, учеба в школе, комсомольская юность, институт, научная деятельность, ссоры с женой, зависть коллег… И таким жалким, бессмысленным показалось вдруг все то, с чем он боролся, из-за чего он переживал, неистовствовали едва не получил инфаркт! Таким пустым…

С высоты сия мышиная возня представлялась мелкой, незначительной. «А ведь это только гора! – подумал тогда Нангаван. – Часть земной тверди. Как же вся наша суета выглядит с высот небесных?»

И он стал читать Новый Завет, чтобы проникнуть во всю глубину намерений Бога. Оказывается, Иисус тоже поднимался на гору.

«В те дни взошел Он на гору помолиться и пробыл всю ночь в молитве к Богу».

Нангаван часто размышлял об Иисусе. С одной стороны, он признавал его авторитетом, а с другой… сомневался. Прямо как Фома. Божественная ли сущность – Иисус?

Где найти ответ на мучивший его вопрос, Нангаван не знал.

Ему ужасно хотелось творить чудеса, подобно Иисусу. Но… как он ни старался, превратить воду в вино ему еще ни разу не удалось. С мгновенным исцелением больных и страждущих как– то тоже не складывалось. Ходить по воде Нангаван не пробовал, но был уверен, что из этой затеи ничего не получится.

«Как же быть? – размышлял он долгими ночами без сна. – Сказано: просите, и дано вам будет. Значит, я могу попросить у Бога способности творить чудеса? А что? Вот соберусь с силами, поднимусь на Гору и попрошу!»

– Погоди, – осадил его внутренний голос. – Ты уверен, что твою просьбу услышит Бог? А вдруг существо, которому ты возносишь молитвы на Священной Горе, вовсе не то, за которое себя выдает? Что тогда? Твоя душа, Нангаван, отправится прямиком к Дьяволу! Ты не боишься?

«Как же во всем разобраться? – мучился гуру. – Кого бы я ни спросил, никто не подскажет мне верного ответа. Мне придется решать самому».

Эта всепоглощающая ответственность, которую не на кого было переложить, пугала Нангавана. Принимать решения самостоятельно оказалось не так-то легко. Учитель умер, а в книгах не написано, как следует поступить. Каждый раз он поднимался на Гору, раздираемый противоречивыми мыслями, и не находил отдохновения в молитве. Да и как он мог его найти? Ведь он даже не знал, кому молится…

Нангаван постигал Истину, чтобы обрести спокойствие, душевное равновесие и гармонию с миром. А что получилось? Священная Гора внесла в его душу смятение, которому он не мог ничего противопоставить.

Сегодня утром ученики опять огорчили его. Один из них пересолил рис, и эта мелочь произвела неожиданный эффект среди членов общины. Новенький встал и заявил, что попробовал съесть пересоленный рис, и в результате его посетило озарение.

– Что же ты сумел осознать? – спросил, на свою беду, Нангаван.

– Жизнь – это маразм! – заявил молодой адепт. – Просто жить, как я жил раньше, – это все глубже погружаться в маразм и деградировать. Поэтому я решил уйти от жизни и поселиться в гоpax. Но что я вижу? То, от чего я пытался уйти, настигло меня здесь.

– Объясни подробнее…

– Что тут объяснять? – с пугающим равнодушием произнес новенький и высыпал испорченный рис на голову соседа. – Разве не маразм питаться такой гадостью? Да еще и делать вид, что испытываешь неизъяснимое блаженство. Я больше не желаю притворяться! Буду говорить то, что думаю, и делать то, что мне хочется!

По окончании своего монолога он встал из-за стола и вышел вон. Все остальные, за исключением обсыпанного рисом ученика, уставились на Нангавана, ожидая от него разрешения ситуации. Пострадавший же усиленно отряхивался, сопровождая сие действие возмущенным ворчанием.

Гуру опешил. Никакое смирение не поможет, если каждый будет позволять себе подобное безобразие. Однако как же быть? Он изо всех сил старался сохранить невозмутимое выражение лица. Поскольку ничего вразумительного в голову не приходило, Нангаван принялся петь мантры. Это произвело впечатление. Постепенно шраваки, один за другим, начали ему подтягивать. Так, в пении мантр, они провели время до обеда.

– Трапезы не будет до завтрашнего утра, – объявил гуру. – Нам следует очиститься. Накопилось слишком много негативной энергии.

Дабы усмирить свою собственную гордыню, он отправился пилить дрова. Уже вторую ночь над горами висели сизые тучи, шел снег. В доме стало холодно, так как из экономии топили только одну печь. Неплохо бы затопить обе.

Во дворе с угрюмым видом ходил вперед-назад, заложив руки за спину, виновник утреннего скандала.

– Пойдем со мной, Женя, – ласково сказал Нангаван.

– Зачем?

– Поможешь мне пилить дрова.

– Маразм! – в очередной раз с глубокой убежденностью произнес Женя, но поплелся за Учителем.

Дрова пилили молча, складывали в поленницу.

– У меня дома паровое отопление, – вдруг сказал новенький. – А я тут пилю дрова. Маразм!

– Хорошо, – кивнул головой Нангаван. – Что, по-твоему, не маразм?

– Все маразм! Абсолютно все…

– Хм… интересно…

– Да врете вы! – беззлобно произнес Женя. – Только вот зачем, не пойму? Ничего вам не интересно. Вам все надоело до чертиков! И мы, и холод, и дрянная еда, и отсутствие удобств, и эти горы… все! А вы делаете вид, будто получаете какое-то просветление. Что это вообще такое – просветление? А? Объясните мне.

Нангаван молча складывал напиленные дрова.

«Просветление – это когда знаешь, чего хочешь, – думал он. – Вот Иисус знал. Будда знал. А я не знаю, и этот мальчик не знает. И мои ученики не знают…»

– Молчите? – усмехнулся новенький. – Правильно делаете. Разве притворяться не маразм? Боже! Какая гнусность эта ваша жизнь!

Он обхватил голову руками и пошел прочь. Гуру же молча уселся на сложенные дрова и тяжело вздохнул.

«Пойду ночью на Гору, как делал Иисус, – решился он. – И попрошу просветления. Или хотя бы способности творить чудеса. Должен же я как-то убеждать этих мальчиков? Впрочем, зачем? Какое мне дело до них? В этом и заключается правда. Я забочусь о себе, собираюсь кормить свое эго собственной исключительностью. Быть лучше других! Вот и все мое стремление».

Нангаван сидел на поленнице, пока не замерз. Он занимался самоедством и покаянием. Но так и не смог избавиться от желания пойти на Гору ночью. Он еще никогда не беседовал с Духом Гор под звездами.

«Как странно я назвал Его, – удивился гуру. – Дух Гор! Прямо язычество какое-то».

Вернувшись в дом, Нангаван застал своих учеников в разгаре очередного «духовного» спора.

– Как же я, по-твоему, должен растопить печь, не пользуясь умом? – возмущался один из шраваков – тоненький, лысый паренек по имени Криш.

Кришем его прозвали потому, что он примкнул к общине после долгого «преданного служения» Кришне. От кришнаитов их последователь вынес стойкое отвращение к мясной пище, потребность постоянно перечитывать «Бхагават-Гиту» и пользоваться к месту и не к месту цитатами из сей мудрой книги.

– Раз ты все еще не можешь избавиться от своего ума, значит, ты не достиг высшего понимания, – глубокомысленно заявил Хаким, в меру упитанный мужчина азиатского происхождения.

Он был суфием[18]18
  Суфизм – мистическое течение в исламе.


[Закрыть] и весьма почитал восточную поэзию. Нангаван встретил Хакима в Москве, на представлении тибетских монахов. Там они познакомились и подружились. Оказалось, что у них много общего.

– А ты, значит, представитель высших сфер! – с сомнением произнес Криш, пытаясь развести огонь в отсыревшей печи, которой давно не пользовались. – Зачем же тебе постоянно таскать с собой стихи Омара Хайяма?

– Стихи – это плоды творчества. Они – песня души, а не ума!

– Да, но чтобы их читать, тебе приходится использовать ум, – не сдавался Криш. – Ведь складывать буквы в слова тебя научили в школе.

Хаким не нашелся что ответить и просто отвернулся, изображая снисходительную терпимость.

– Я пытался совершенно отключить ум, – вмешался ученик, которого новенький утром обсыпал рисом. – У меня ничего не получилось. Я варил рис, пользуясь трансцендентным[19]19
  Трансцендентный – находящийся за границами познания и сознания.


[Закрыть] сознанием, и… пересолил его. В результате все остались голодными.

Остальные шраваки согласно закивали.

– Учитель, – скрывая улыбку, обратился к Нангавану новенький. – Рассудите нас. Если мы не отключаем ум, то пребываем в низших вибрациях. Тогда как если мы его отключаем, то у нас ничего не выходит. Рис оказывается негодным, печь не разжигается, дрова сырые, а в доме царят холод и беспорядок. Разве это правильно?

Нангаван обвел взглядом своих учеников. Все они уставились на него, ожидая ответа.

– «Когда мягкий дождь орошает мою душу, я вижу Будду, не видя. Когда лепесток цветка тихо опадает, я слышу голос Будды, не слыша», – негромко произнес он.

В доме воцарилась тишина. Ученики обдумывали сказанное. А Нангаван мысленно благодарил своего старого Учителя, который неоднократно напоминал ему: «Если тебе задали вопрос, а ты не знаешь ответа… скажи что-нибудь непонятное. Пусть ученики подумают. Пока они сообразят, что ты сказал, они успеют забыть, о чем они спрашивали».

Нангаван уже не раз применял этот чудесный прием, и он всегда срабатывал безотказно. Так вышло и сейчас. Спор прекратился, и каждый занялся своим делом.

Гуру отправился в другую комнату, возлег на деревянный топчан и предался медитации, которая плавно перешла в сон. В этом сне сияющий Дух Гор наделял Нангавана божественными способностями…

Записки Марата Калитина XV век, Южная Америка

Я без сожаления покинул Теночтитлан. Этот город изрядно утомил меня своими жестокими нравами и непрестанно льющимися реками крови. Миктони подарила мне на прощанье коробочку с золотым порошком, за что я был ей премного благодарен. Вдыхая порошок, я ощущал необыкновенный прилив сил, и моя миссия казалась мне легко достижимой.

Путь мой лежал в перуанские Анды, в империю «капаккуна», что означало «великие», «прославленные». Добирался я туда долго, со многими приключениями, неоднократно рискуя жизнью. Мне приходилось противостоять не только стихии, но и дикой воинственности племен, населявших территории, через которые я следовал. Наконец я оказался почти у цели. Природа страны инков очень красива. Отроги Анд испещрены глубокими лесными долинами и бурными реками, а к югу и востоку простираются высокогорные плато – травянистые долины с жаркими солнечными днями и прохладными ночами.

Я направлялся в Куско – столицу империи, где обитала высшая знать, жрецы и, конечно же, сам Инка – император.

Миктони немного рассказала мне об инках.

– По желтому знаку в небе все узнали о при – бытии Единственного Инка – шепотом сообщила мне она. – С тех пор он правит империей. Инка имеет главного советника: Верховного Жреца Храма Орлов. В этом храме молодые Жрецы готовятся к посвящению в сан Орлов. Когда Единственный Инка отправляется в плавание, жрец с небольшим отрядом воинов и рабов ожидает его парусные суда на скальной площадке. На склоне отрога выбит знак в виде трезубца. Только имеющий сан Орла «Парящий высоко» удостаивается чести увидеть первым и оповестить всех инков о возвращении правителя.

– А куда плавает Единственный Инка? – спросил я.

Но Миктони не ответила. Она приложила палец к моим губам в знак молчания. Тогда я решил перевести разговор на другое.

– Почему вы так любите перья? – задал я невинный вопрос. – Все знатные ацтеки украшают перьями не только свою одежду, но и оружие, жилища, храмы…

Миктони, озадаченная моими словами, широко раскрыла свои удлиненные, вытянутые к вискам глаза и задумалась.

– Ты говоришь так, будто не являешься одним из нас, – наконец произнесла она. – Разве тебе самому не известен ответ на твой вопрос?

Тут я понял, что дал маху, и начал оправдываться. Близкий отъезд так возбуждал мое воображение, что бдительность совсем притупилась. Нужно было срочно исправлять положение.

– Да, конечно… – пробормотал я, лихорадочно соображая, как выкрутиться. – Но… меня всегда больше привлекала война, ты же знаешь. Я подолгу находился в дальних походах, воевал с дикими племенами. Моя мать родила меня в военном шатре, я вырос в чужих краях. Мой отец преданно служил империи, усмиряя непокорных, захватывая новые плодородные земли, собирая дань и поставляя в Теночтитлан пленных и рабов для жертвоприношений. Мои родители не захотели отправить меня в школу, где Жрецы обучили бы меня истории, астрономии и управлению. Военными навыками я овладел благодаря моему отцу и старшим братьям. Они все погибли…

Я так искусно впал в глубочайшее горе, что Миктони сжалилась надо мной.

– Не продолжай, прошу тебя, – сочувственно поглаживая меня по плечу, сказала она. – Мне не следовало ворошить твое прошлое. Прости…

Я возблагодарил ацтекских богов, что мне удалось завладеть сердцем столь нелюбопытной женщины. Я, разумеется, никак не мог обучаться в школе для детей знати. Я постигал жизнь ацтеков, будучи абсолютно чужим для них. Моя цель привела меня к ним так же, как теперь она властно звала меня дальше, в империю инков.

– Твой брат, кажется, побывал в Куско? – ушел я от опасной темы, в то же время продолжая выведывать необходимые мне сведения.

Миктони не стала интересоваться, откуда я знаю о брате, считая мою осведомленность естественной.

– Да, – подтвердила она мои догадки. – И привез оттуда много интересных вещей. Среди них вот это перо.

Она ловко отстегнула от своего головного убора ничем не примечательное перышко и под – несла его к моим глазам.

– Это перо из Храма Орлов, – шепотом добавила она.

При этом ее лицо выражало глубочайшее почтение и восхищение.

Я не понимал ее благоговения.

– О, легкая косточка крыла рожденных для полета! – начала она молиться, глядя на перо. – Как ты совершенна! Ты чудо легчайшее, и тебя не сломаешь! Твой твердый стержень обеспечивает жесткость там, где требуется поддержка. Но ближе к кончику он становится упругим, как того требует полет…

– Дай мне перо, – перебил я поток ее красноречия, грозящего перейти в молитвенный экстаз. – Я хочу рассмотреть его как следует.

Миктони с величайшей торжественностью передала перо мне в руки. Оглядывая его со всех сторон, я заметил тонкое золотое кольцо, при – крепленное к стержню. На кольце был выбит незнакомый мне символ.

– Это Знак Храма Орлов, – объяснила Миктони, заметив мой пристальный интерес. – Возьми перо себе! Оно убережет тебя от многих бед и проложит тебе дорогу повсюду, куда ты пожелаешь направиться. Береги его. Это магический амулет и залог моей любви к тебе.

Потом она рассказала мне, как жрецы Храма сооружают «мотыльков» и «пеликанов» – примитивные летательные аппараты для жителей империи.

На маленьких вертких «мотыльках» можно прыгать в восходящих потоках воздуха. Они быстро набирают высоту для полета, и для них требуется только одна быстроногая лама.[20]20
  Ламы – род парнокопытных животных семейства верблюдовых.


[Закрыть] Я догадался, что ламу использовали для разгона.

«Пеликаны» же служили для перевозки грузов. Их большие широкие крылья обтягивались специальной тканью, пропитанной желчью животных.

– Врат говорил, что они гудят, как кожа барабанов, – хихикнула Миктони. – И ужасно дурно пахнут. Этот отвратительный запах долго не выветривается.

– Выходит, «мотыльки» лучше?

Она помолчала, вспоминая слова брата.

– Не знаю. «Мотыльки» сразу поднимаются в небо, а «пеликану» нужен длинный разгон по земле. Такой длинный, что иногда ему даже не хватает площадки, и ламы, тянущие его, срываются вниз с крутого склона и ломают ноги. Бедные животные…

Я в очередной раз подивился, как это может сочетаться в людях: жестокость к своим собратьям и нежная любовь к животным. Равно – душно взирающая на окровавленные человеческие тела с вырванными из груди сердцами, которые скатываются вниз по ритуальным храмовым лестницам, Миктони едва не плачет от жалости к ламам.

– Зато в небе «пеликан» устойчив и парит ровно, – закончила она свою мысль.

Эта юная ацтекская принцесса, как и большинство ее соплеменников, не могла долго печалиться. Тучки, набежавшие было на ее милое личико, тут же рассеялись.

– Твой брат научился летать на «пеликанах» и «мотыльках»? – спросил я.

Миктони засмеялась.

– Разве это можно назвать полетом? Подобные неуклюжие твари годятся только для простолюдинов. Мой брат не стал бы даже пробовать.

– Чему же его учили в Храме Орлов?

Она хотела ответить, но тут же опомнилась и зажала рот ладошкой.

– По-настоящему летать умеют только Жрецы… – поднявшись на цыпочки и приблизив губы вплотную к моему уху, прошептала Миктони. – Я слишком много болтаю. Боги не любят этого. Они накажут нас обоих, тебя и меня.

Что ж, она и так рассказала достаточно. Благодаря болтливости моей «возлюбленной», я получил неплохие ориентиры, и мои скитания носили не беспорядочный, а весьма определенный характер. Я мог бы еще долго блуждать по плоскогорьям и долинам, но случай подсказал мне, что я достиг страны «капак-куна» быстрее, чем ожидал.

Ночами я старался забираться на деревья, устраивая себе ложе в густых кронах. Там меня труднее было обнаружить как людям, так и хищным зверям. Видимость с высоты открывалась прекрасная. Проснувшись одним теплым солнечным утром, я раздвинул ветки и осмотрелся. Внизу, недалеко от скрывающего меня дерева, из-за скалы выскочили и побежали два воина в легких плащах из светлой ткани, с короткими бронзовыми мечами на бедрах. Они направлялись к летательному аппарату, окрашенному в яркий желтый цвет. Я догадался, что это и есть «мотылек». Значит, воины – инки. Они-то мне и нужны!

Воины возились у валунов, отсоединяя ременные тяги. Из расположенной поблизости пещеры рабы вывели лохматую ламу в красивой сбруе, «запрягли» ее, и лама натянула ремень. Под крыльями «мотылька» я увидел прикрепленную корзину, сплетенную из прутьев. В корзину залез человек, и подстегнутая бичом лама рванулась вперед.

«Мотылек» сдвинулся с места, скользнул по камням и поймал крыльями упругую волну встречного ветра. Я невольно залюбовался его полетом…

Ангелина Львовна отложила исписанные Маратом листки и закрыла глаза. Перед ней словно ожила картина давно исчезнувшей жизни. Поразительно! Так описывать ее мог только тот, кто видел все своими глазами. Повествование идет от первого лица, значит…

Как это возможно?

Она набрала номер Марата, и только когда он ответил, сообразила, что уже час ночи.

– Ты спишь?

– Уже нет, – сказал Калитин.

По его голосу было понятно, что он улыбается. Рад ее звонку, несмотря на поздний час.

– Марат, постарайся вспомнить, о какой тайне идет речь в твоих записках?

– Если бы я знал…

– Это многое объяснит.

– К сожалению, ничем помочь не могу, – усмехнулся Марат. – Он мне не говорит.

– Кто?

– Тот, второй человек…

Закревская нервно кашлянула. Кого Марат называет «вторым человеком»?…