Текст книги "Ползучий плющ"

– Да. Если они копают, то, скорей всего, тоже считают ее мертвой, да? О, Триш, ну зачем кому-то убивать ее, такую маленькую? Я знаю, они думают на какого-нибудь педофила, но разве это вероятно? Всего лишь четырехлетняя девочка… разве кто-нибудь?..

Триш пожала плечами.

– Именно это все мы предположили с самого начала… газеты тоже. В наши дни именно это предполагают первым делом, когда пропадает ребенок.

– Мы слишком много знаем, верно?

– Да. Но это все же лучше, чем бывало прежде, когда детям, рассказывавшим всякие ужасы, не верили; иногда даже наказывали, если те пытались кому-нибудь пожаловаться на то, что с ними делают. Хотя на самом деле я считаю, что сегодня мы порой делаем скоропалительные выводы. Я имею в виду, что убитые дети – не обязательно жертвы педофилов. Иногда они просто попадают под руку выведенной из себя матери, которая может ударить или встряхнуть ребенка гораздо сильнее, чем хотела.

– А что – трясти ребенка тоже опасно? – спросила Мэг. – Я знаю, что у совсем крошечных младенцев от этого иногда случается сотрясение мозга, но я думала, что Шарлотта уже слишком большая.

– Возможно, я точно не знаю. Нет, ты, должно быть, права. Но ведь остаются еще побои. А кто-нибудь мог бить Шарлотту. – Триш жалобно улыбнулась. – Все сходятся во мнении, что бедняжка унаследовала фамильный характер.

– Ты верно сказала: бедняжка!

Они замолчали, вспоминая прошлое, вспоминая, скольких усилий стоила Триш борьба с собственной вспыльчивостью.

– Ты кого-то подозреваешь? – спросила через какое-то время Мэг.

– Вначале самым подозрительным мне казался Роберт Хит, – сказала Триш, отгоняя воспоминание о себе шестилетней, раздражавшейся на свою неизменно терпеливую мать. – И Антония говорила мне, что полицейские ежедневно его допрашивают, но теперь подозрения уже, наверное, сняты.

– Видимо, да, иначе они не терзали бы тебя.

– Да, пожалуй. Но мне он все равно кажется самым подходящим. Он, правда, похож на крысу, мам. Даже тебе он вряд ли понравится.

Мэг нахмурилась, и в форме ее распрямившихся бровей Триш вдруг с радостью увидела что-то свое. Она с удовлетворением отметила, что наследственность у нее не только отцовская.

– Триш, – с необычной серьезностью проговорила Мэг, – я знаю, ты никогда его не любила, но тебе никогда не приходило в голову, что ты можешь быть несправедлива?

– К Роберту Хиту? Нет! Он опошляет, почти из принципа, все, что дорого другим людям. А уж как он доволен собой. И…

– И давай взглянем правде в глаза, моя дорогая, тебе не нравится, когда матери-одиночки впускают в свою жизнь мужчин.

Триш внимательно посмотрела на мать. В ее милом мягком лице с такими знакомыми морщинками сейчас читалась какая-то странная неумолимость. Волна стыда, накрывшая Триш, смыла ее прежние представления о долге матери перед маленьким ребенком и ту чуть высокомерную, хотя и нежную, снисходительность, с которой она, женщина, добившаяся немалых успехов в своей профессии, смотрела на мать, чей житейский опыт ограничивался исключительно сферой быта.

– Ты из-за меня больше не вышла замуж? – спросила она после долгой паузы.

Оглядываясь назад, Триш всегда ощущала, что все ее детство прошло под знаком ухода отца и ее подозрениями, что его подтолкнул к этому тяжелый характер дочери. Когда она выросла и узнала, что большинство детей в разведенных семьях считают себя ответственными за неудачи и жестокость своих родителей, она попыталась осмыслить прошлое в более рациональном ключе. И начала понимать, что всегда следует принимать во внимание и чужую точку зрения.

– Не совсем, – сказала Мэг, глядя на нее с чрезмерной любовью. – Скорее всего, я не захотела бы снова рисковать, но ты могла бы облегчить мне возможность иметь друзей… друзей-мужчин.

– Прости, – сильно нахмурившись, сказала Триш. – Послушай, мама, я действительно очень раскаиваюсь. Правда, я делала это не нарочно. В смысле, в то время я ничего не понимала.

– Я это знаю. Спасибо, – сказала Мэг, даже не задумываясь, что в извинениях необходимости не было. Несмотря на всю свою самокритичность и критический взгляд на собственную роль в жизни матери, Триш была немного задета.

– Ну а теперь, дорогая, может, примешь душ и переоденешься? Смоешь все воспоминания о гадкой полиции, а я тем временем приготовлю куриные грудки, которые нашла у тебя в холодильнике, пока они не испортились. Еще я заметила там виноград, лук-шалот и сметану, так что у нас будет к ним замечательный соус.

– И вино есть. Хорошее сухое белое немецкое вино в глубине холодильника. Можем выпить.

– Отлично. Я открою его, пока ты будешь в душе. Давай, Триш. Ну-ка, живо!

Триш ощутила, как вместе с улыбкой все ее мышцы расслабились. Лицо матери, столь непохожее на ее собственное, гораздо более круглое, выражающее гораздо больше доброты и терпимости, сияло неизменной непоколебимой любовью.

– Спасибо, мама. Ты даже не представляешь, скольким я тебе обязана, но поверь, что это так!

Глава девятнадцатая

– Мисс Ники! Мисс Ники!

Хриплый, густой крик Марии донесся до Ники с площадки, где начиналась лестница, ведущая в ее комнату в мансарде. Девушка лежала на постели одетая и смотрела в потолок, думая о Шарлотте, и изо всех сил старалась больше не плакать. Слезы не помогали. От них она чувствовала себя больной и не могла нормально дышать. А это выводило Антонию из себя в тех случаях, когда им все-таки приходилось встречаться.

– Мисс Ники! Мисс Ники! Идти!

Какой в этом смысл? – подумала Ники. Мы с Марией ничего не сможем друг другу рассказать. Я даже не могу передать распоряжения Антонии или заставить Марию прочитать записки, которые та ей оставляет; Мария их и не читает, а попадает все равно мне. Это несправедливо.

– Как интересно! – сказала Антония во время их собеседования. – Не знала, что в наши дни человек может закончить школу, не выучив хотя бы одного иностранного языка. Что ж, тебе будет чем заняться в выходные: можешь учить испанский, и это будет полезно нам обеим. И для твоего резюме неплохо.

– Даже и не подумаю!

Тогда Ники этого не сказала, но произнесла это вслух в своей комнате, пока снизу доносились вопли Марии. Если бы Лотти не была так мила во время их первой встречи, Ники ни за что не согласилась бы на эту работу. Она сразу же поняла, что Антония будет вести себя заносчиво. Так и оказалось. Но Ники даже не представляла, что она может быть такой невыносимой, какой она стала после исчезновения Лотти.

– Мисс Ники! Идти!

Она услышала тяжелые шаги на последних ступенях лестницы, ведущей к ней в мансарду, и поднялась. Она категорически не желала, чтобы Мария увидела ее лежащей на кровати. Все тело у Ники болело, и она мечтала только об одном: забраться под одеяло и ни о чем не думать и никого не видеть.

Вид ее комнаты был ей ненавистен. Она была довольно унылой, а Антония объявила, что не потерпит никаких постеров или картинок на белых стенах. Но Ники привезла с собой свои книги, расставила фотографии Шарлотты в рамках и обычно приносила вазу с цветами, так что в целом было вполне уютно. Но теперь, когда по всем признакам в ее отсутствие в комнате бывали посторонние, рылись в ее вещах, перекладывали их с места на место, комната стала Ники отвратительна. Но идти ей было некуда. И в любом случае она не могла уйти, пока не найдут Лотти. Не могла.

Внезапно Ники поняла, что шаги принадлежат не Марии. И поднимался не один человек. Спотыкаясь, она подошла к белому туалетному столику из ДСП и посмотрела на себя в зеркало. Глаза покраснели и опухли, нос снова покраснел. Кое-как пригладив расческой волосы, она собрала их в узел как раз вовремя, чтобы повернуться к двери, когда раздался стук.

– Войдите.

– Николетта Бэгшот? – сказала незнакомая женщина, которую Ники никогда раньше не видела. – Я сержант Кэтлин Лейси.

Ники смотрела на нее. Она разительно отличалась от тех полицейских, которых Ники видела, когда приходила в участок, и выглядела гораздо представительнее констебля Дерринг, которая в воскресенье утром заставила ее спуститься на кухню, чтобы ответить на вопросы.

– Это констебль Сэм Хэррик. У нас ордер на ваш арест по подозрению в убийстве Шарлотты Уэблок. Вы можете ничего не говорить. Но это может повредить вашей защите, если вы не ответите на вопрос о чем-то, на что потом будете опираться в суде. Все, что вы скажете, может быть обращено против вас. Вы поняли?

– Нет, – ответила Ники, держась за живот, словно ее ударили. Ей показалось, что ее сейчас стошнит. Когда же она все-таки сумела открыть рот, то проговорила: – Нет, я не понимаю. Вы нашли ее? Я хочу сказать, ее… ее тело?

– Нет.

– Тогда почему вы говорите о подозрении в… нет, я не могу это произнести. Что вы нашли?

– Я хочу, чтобы вы сейчас поехали с нами в полицию. Возьмите с собой, что нужно: белье, туалетные принадлежности, но никаких ремней и острых предметов. Понятно? Вы можете ничего не брать, но, возможно, вам будет удобнее, если вы что-то возьмете. «Тампакс», например, если вам нужен… что-то подобное.

– Нет.

– Тогда идемте, Николетта. Не надо устраивать глупых сцен. Вам придется пойти с нами, и вы можете облегчить всю эту процедуру как для себя, так и для нас. Вы сможете задать все интересующие вас вопросы в участке. Раньше вы когда-нибудь подвергались аресту?

– Нет. – Она осознала, что ее голос звучит безжизненно, а не гневно, как следовало бы.

– Что ж, тогда пойдемте. Это далеко не так страшно, как вы думаете.

Откуда ты знаешь? – мысленно спросила Ники. Но ее прошлый богатый опыт научил ее скрывать свои надежды и страхи, и она не произнесла этих слов вслух. Под коленкам и под мышками ползли, как влажные червячки, капли холодного пота. Горло горело, словно она проглотила целую морковку, завернутую в наждачную бумагу, а в голове раздавался какой-то воющий звук.

– Идемте же, Николетта. – Сержант говорила быстро, но голос у нее был добрый, чего нельзя было сказать о выражении лица мужчины. Оно было наглым и безжалостным, словно констебль хотел кого-нибудь ударить, подумала Ники, особенно ее. – Пожалуйста, собирайте свои вещи побыстрее.

Ники повернулась к ящику, где хранила белье, прежде чем до нее дошло, что подчинилась приказу. Ей хотелось протестовать, но она почти всегда все же подчинялась приказам – так безопаснее. Даже когда они ошибочны.

С раковины в углу она взяла зубную щетку и полотенце и запихала их в красную нейлоновую косметичку. Она замешкалась, собираясь задать вопрос, и сержант снова поторопила ее. Теперь она казалась менее любезной, даже чем-то напоминала Антонию.

– Мне нужно оставить записку.

– Очень хорошо, только мне придется ее прочитать, – сказала сержант.

– Ладно. – Ники сунула свои немногочисленные вещи в маленький рюкзак и села к столу у окна.

– Пожалуйста, побыстрее.

Дорогой Роберт,

Полиция арестовала меня за убийство Лотти. Я не убивала. Ты знаешь, что нет. Меня увозят в полицейский участок. Скажи, пожалуйста, Антонии.

Ники.

Она сложила листок простой бумаги вдвое и надписала: «Роберту Хиту», прежде чем передать его сержанту Лейси. Та развернула листок, и по ходу чтения на ее лице проступил интерес, затем она бодро произнесла:

– Тогда мы просто оставим это внизу, хорошо? Пойдемте, берите сумку.

Молчаливый, но высокомерный констебль шел впереди, сержант Лейси блокировала путь назад, и Ники, преодолев четыре пролета, спустилась на первый этаж. Удивительно, что ей это удалось, что ноги по-прежнему работали нормально, несмотря на какие-то непонятные ощущения.

Мария ждала внизу, опираясь на пылесос. Ее злобные глазки светились возбуждением.

– Уходить, мисс Ники?

– Да. Пожалуйста, передай это мистеру Хиту, – сказала Ники, подавая записку.

– Идемте, – сказала сержант, слегка подтолкнув Ники в спину. Ники споткнулась, и на мгновение ей показалось, что она сейчас упадет, но она все-таки устояла на ногах.

Как только парадная дверь открылась, раздались возгласы и вспышки фотокамер. Ники закрыла глаза рукой, не обращая внимания на вопросы, и услышала, как сержант вежливо попросила «пропустить их». Две минуты спустя Ники помогли сесть на заднее сиденье темно-синего автомобиля без опознавательных знаков. Сержант села рядом, констебль – за руль.

Ники обернулась на дом и увидела, как журналисты сгрудились около открытой двери, расспрашивая Марию. Скорее всего, они не знают испанского. Во всяком случае, она надеялась, что не знают. Мария ненавидит ее и наговорит невесть что.

Ники тихо сидела в машине, задыхаясь от ненависти к Марии, Антонии и полиции. Она не могла думать ни о чем, кроме вопросов, которые, вероятно, будут задавать. А нужно было бы думать о Шарлотте и о том, почему полиция настолько убеждена в ее смерти, что начала арестовывать людей, но Ники не могла. Она думала только о том, что ждет ее. Она попыталась думать о Джордже Смайли и о том, как поступил бы он.

Хорошо, если допрашивать ее будет сержант. С женщинами легче говорить, чем с мужчинами. Не с Антонией, конечно. С другими.

Автомобиль свернул в проезд между полицейским участком и рядом магазинов и остановился у двери с решеткой. Сержант Лейси вышла и потянула за собой Ники. И снова предводительствуемые констеблем, они подошли к зарешеченной двери, подождали, пока он набрал код на двери и поднялась тяжелая решетка, потом вошли в участок.

В нос Ники ударил специфический запах, и она закашлялась. В нем не было ничего неприятного – дезинфицирующее средство и мастика для пола, – но он напугал ее. Она вспомнила о мужчинах, которые копали в саду Антонии, и о кошмарах, которые преследовали ее с тех самых пор, как ее толкнули лицом вниз на влажную землю и держали так, пока она не начала задыхаться.

Ей велели остановиться у стола, за которым стоял мужчина в униформе. Ники постаралась подавить кашель, чтобы лучше слышать.

– Это Николетта Бэгшот, – обратилась к нему сержант Лейси тем же энергичным и приветливым тоном, каким разговаривала с Ники. – Ее арестовали по подозрению в убийстве Шарлотты Уэблок.

– Понятно. Так, Николетта, пожалуйста, выньте все из карманов и дайте мне свой рюкзак.

Ники выкладывала свои немногочисленные пожитки на стол перед сержантом, принимающим арестованных, удивленная будничностью его тона, а он составлял их опись. Потом вернул все, кроме денег и запасной пары колготок, которые принесла с собой Ники. Кроме того, он попросил ее снять и отдать ему ремень. И спросил, не колготки ли надеты у нее под джинсами. Она ответила, что носки, но он не поверил, и ей пришлось в доказательство задирать штанины. Надо было побрить ноги. Ужас, какие они волосатые! Полицейский ничего не сказал; он, казалось, только не понимал, зачем она захватила с собой чистые колготки. Ники попыталась объяснить, что плохо соображала, когда сержант Лейси велела ей собрать вещи, и схватила то, что лежало в ящике сверху. Что попалось под руку.

Потом она сообразила: они опасаются, что она повесится. Они считают, что она убила Лотти, и теперь думают, что она может покончить с собой. Ники уставилась в пол, не желая, чтобы они увидели ужас в ее глазах.

Сложив колготки и ремень и убрав их в пластиковые пакет с биркой, на которой стояло имя Ники, сержант сказал, что у нее есть право сообщить о своем аресте одному человеку, и спросил, кого следует известить.

Тогда, впервые с того момента, как сержант Лейси вошла в ее комнату, Ники почувствовала, что в глазах снова защипало и они наполнились слезами. Она несколько раз сморгнула, изо всех сил стараясь не расплакаться перед всеми этими людьми, которые считают ее способной на убийство, на убийство не просто какого-то человека, а единственного живого существа, которое ей было позволено любить. Слезы все-таки полились, и Ники зашмыгала носом, вытирая горевшие глаза. Но чем больше она старалась успокоиться, тем сильнее плакала, и в конце концов рыдания стали просто душить ее. Она не могла ни остановить их, ни заставить себя замолчать, без конца повторяя:

– Я этого не делала! Не делала! Не делала! Не делала!

Дежурный сержант принес бумажные носовые платки и пластиковую чашку с водой, и это немного помогло. Постепенно Ники удалось взять себя в руки, она прекратила всхлипывать и сделала глоток воды. Но теперь ей нечем было дышать, и пришлось отдать чашку сержанту, чтобы высморкаться. После этого она взяла чашку и допила отдающую мылом воду. И тут увидела, что констебль Хэррик наблюдает за ней глумливым взглядом злобных глазок, и решила, что плакать больше нельзя.

– Извините, – пробормотала она сержанту.

– Ничего, детка. Такое бывает. Так кому нам позвонить?

Ники покачала головой, по-прежнему не в силах никого вспомнить. Роберта она беспокоить не могла, у него и так проблемы на работе, да и вообще, она оставила ему записку. Больше она никого не знала. Другие девушки из парка помочь не смогут. Они такие же, как она: не имеют никакого веса. Подошла бы директор ее колледжа, она всегда была доброй и дала ей отличные рекомендации, но Ники не решалась ее побеспокоить. В любом случае прошло уже более двух лет со дня их последней встречи. Она, вероятно, забыла, кто такая Ники.

– А твои родители, детка?

– У меня их нет, – ответила девушка, снова вынужденная воспользоваться грязной салфеткой. Ники подумала о Рени Брукс: та хорошо обращалась с ней, пока Ники жила у них в Бакстоне, больше других напоминая настоящую мать, но это было еще раньше. И потом, Рени никогда даже не пыталась связаться с Ники после того, как социальные работники отдали ее в другую семью, так что, наверное, она все же далека от настоящей матери. Не было никого, кто мог бы, по мнению Ники, помочь ей. К Антонии обращаться нельзя ни в коем случае, да она и не приедет, раз Ники обвинили в убийстве Шарлотты. Зачем это ей?

Видя на лице сержанта жалость, смешанную с растущим нетерпением, Ники постаралась собраться с мыслями. Есть еще женщина в агентстве по найму нянь, но она, конечно, не откликнется. Только, скорей всего, рассердится, да и вообще, меньше всего на свете Ники хотелось, чтобы во время возможного допроса рядом с ней находилась эта женщина. При мысли о том, какие ей могут задать вопросы, в голове у Ники прояснилось, и она вспомнила единственного человека, имеющего хоть какой-то вес и обращавшегося с ней дружелюбно после исчезновения Шарлотты.

– Есть такая Триш Макгуайр, – нерешительно проговорила Ники. – Как вы думаете, можно ей позвонить?

– Думаю, да. Кто она?

– Родственница моей хозяйки.

– Антонии Уэблок? – удивленно спросил сержант. Видимо, он знал о деле больше, чем представлялось Ники.

– Да. Но я не знаю номера ее телефона.

– Ничего, – сказала за спиной Ники сержант Лейси. В ее голосе тоже прозвучало удивление, но еще и интерес и даже, пожалуй, тревога. – Я его знаю.

– Тогда все в порядке. Теперь, Ники, пойдемте, а мы позвоним ей от вашего имени.

Ники затрясло, когда она пошла за ним, и она обернулась к сержанту Лейси, которая внезапно показалась ей почти приветливой.

Дежурный повел Ники по длинному коридору с крашеными желтыми дверями, по виду железными, в каждой из которых была маленькая решетка. По сотням телефильмов Ники знала, что это за двери. Полицейский отпер одну из них и распахнул.

Вообще-то многократно виденное по телевизору не должно было сильно испугать ее наяву, однако испугало. Никакие телепередачи не подготовили Ники к ощущению, охватившему ее, когда она мимо сержанта прошла в маленькое помещение с очень низкой, почти на полу кроватью и унитазом в углу. Сержант больше ничего не сказал, но вполне ласково взглянул на нее, захлопывая дверь. Ники услышала, как она со стуком ударилась о дверную раму, потом раздалось клацанье замка.

Ники не знала, что ей теперь делать. Она не догадалась захватить книгу, а в камере не было ни телевизора, ни радио. Постояв мгновение, она села на край кровати, глядя на запертую дверь. Толщина двери, на которую она обратила внимание, входя в камеру, почему-то ввергла ее в еще большую тоску. Ее посадили за решетку, и теперь остается только ждать, пока за ней не придут и не начнут допрашивать. Она в тюрьме. Ники услышала пронзительный голос одной из самых первых своих приемных матерей, которая в перерыве между едой застала девочку за поеданием печенья из кухонного шкафа:

– В тюрьме – вот где ты закончишь, маленькая воровка! Грязная дрянь! Мерзкая неряха! Маленькая воровка!

Закрыв глаза, словно это могло отключить воспоминания, Ники легла, закинув ноги на кровать.

Глава двадцатая

– Мисс Макгуайр?

– Да?

– Это сержант Джон Хинкси из полицейского участка на Черч-стрит в Кенсингтоне.

– Что на сей раз? – требовательно спросила Триш. Вчерашнее столкновение с Кэт Лейси и старшим инспектором Блейком должно было навсегда отбить у них охоту беспокоить ее.

– Я сотрудник, принимающий задержанных. Арестовали Николетту Бэгшот, – сказал он, судя по голосу, не слишком удивившись ее тону, – и она попросила нас сообщить об этом вам.

– Мне? Почему?

– Мы даем всем задержанным возможность назвать одного человека, которого они хотели бы известить о своем аресте.

– Да, да, я это прекрасно знаю, – сказала Триш. – Но почему меня? Я с ней практически не знакома.

– Понятия не имею. Она не сразу назвала ваше имя и была очень расстроена, – добавил он, и в его голосе прозвучали человеческие нотки.

– Какое ей предъявлено обвинение?

– Ей еще не предъявили обвинения.

– Понятно, сержант, а тогда на каком основании произведен арест?

– По подозрению в убийстве Шарлотты Уэблок.

– Нет! – Триш почувствовала, как сжалось горло, и откашлялась, чтобы дать доступ воздуху. – Значит, ее нашли? Шарлотту, я имею в виду.

– Насколько я понимаю, никакого тела пока не нашли.

Рассуждай как юрист, приказала себе Триш. Не думай пока о Шарлотте. Для этого еще будет время. Сосредоточься. Отключи эмоции.

– И тем не менее мисс Бэгшот арестовали, – проговорила она, придав собственному голосу необходимую бесстрастность. – На основании каких улик?

– Я не уполномочен сообщать вам какую-либо другую информацию, мисс Макгуайр. Она попросила известить вас, что я и сделал.

– Ей дали адвоката?

– Послали за дежурным.

– Ее уже допрашивали?

– Нет. Поскольку она попросила адвоката, допрос не начинают до его прихода.

– Понятно, – сказала Триш.

С начала допроса Ники смогут продержать без предъявления обвинения лишь двадцать четыре часа, если только суперинтендант участка не даст санкцию еще на двенадцать часов. Если за тридцать шесть часов им не удастся ничего доказать, они могут обратиться к судье за разрешением задержать ее еще на двенадцать часов. А когда истекут и они, нужно будет либо предъявлять обвинение, либо отпускать Ники.

Триш навидалась достаточно клиентов, настолько ошеломленных своим первым задержанием и полицейским допросом, что с перепугу признавали себя виновными в преступлениях, которые полиции угодно было им вменить. Кроме того, Триш неоднократно слышала, что начинающим адвокатам и их помощникам зачастую не хватает опыта или силы духа для обеспечения надлежащей защиты.

– Послушайте, я бы попросила вас отменить вызов дежурного адвоката. Как только смогу, я сама кого-нибудь к ней пришлю. Вы не передадите ей, что сообщили мне, где она находится, и что я пришлю ей защитника?

– Хорошо, – согласился сержант, и некоторая натянутость его тона убедила Триш, что ему рассказали, какими дураками она выставила накануне Лейси и Блейка.

– Но побыстрее, – добавил он более доверительно.

– Я постараюсь. И пожалуйста, позвоните мне на этот номер, если мисс Бэгшот что-нибудь понадобится.

– Обязательно. До свидания.

Триш положила телефонную трубку, неловко поворачивая левой рукой свой «Ролодекс». У нее не было сомнения в том, какой адвокат лучше всего защитит интересы Ники, и Триш думала только о том, как бы до него дозвониться. Ей даже в голову не пришло, что Антония может расценить ее действия как предательство. Когда же эта мысль осенила ее, неприятно поразив, было уже слишком поздно.

Она нашла номер, и вскоре трубку сняла хорошо ей знакомая расторопная и решительная секретарша.

– Доброе утро. Это Триш Макгуайр… могу я поговорить с Джорджем Хэнтоном?

– Можно узнать, по какому поводу?

– Одному моему клиенту срочно нужен адвокат. Я коллега Джорджа, и в прошлом он пользовался моими услугами, а сейчас я хотела бы получить его совет.

– Понятно. Разумеется. Я узнаю, на месте ли он, мисс Макгуайр.

Дожидаясь Джорджа, Триш вспоминала об их последней жесткой стычке в связи с одним из его клиентов и о некоторых более удачных эпизодах их прошлой совместной работы.

Очень высокий мужчина, телосложением напоминавший глыбу, получил у молодых адвокатов в конторе Триш прозвище «Большой Медведь» – за свои габариты и чрезвычайную мягкость, которая маскировала необыкновенную скорость и жесткость его нападений. Практически все его обожали, но одновременно опасались едкого сарказма, которым он встречал любую небрежность или ошибку.

Больше всего Триш ценила его страстность в защите клиентов и то, что ни при каких обстоятельствах он не пытался щадить себя. Уголовными делами он почти не занимался, но Триш знала, что он отстоит интересы Ники лучше, чем кто-либо другой.

– Значит, это действительно ты, Триш Макгуайр? – раздался в прижатой к уху трубке голос.

Ни у кого больше нет такого голоса, подумала она, низкого и придающего силу, словно гнев, который двигал Джорджа по жизни, уравновешивался теплом сочувствия, которое он давал тем, кто в нем нуждался.

– Это действительно я, Джордж. Как ты?

– Отлично. Лучше скажи, как ты? Я слышал, ты болеешь.

– Значит, вот что обо мне говорят? – Вспышка внезапной ярости, почти такая же мощная, как те, что постоянно испытывал Джордж, охватила ее, и Триш даже удивилась, что не потеряла способность соображать.

– Да. Пару недель назад я пытался пригласить тебя на одно важное дело, но ваш секретарь сказал, что ты болеешь и взяла несколько месяцев, чтобы подлечиться. Серьезно так сказал. Что это было – операция?

Триш понадобилось несколько секунд, чтобы взять себя в руки. Заговорив, она с радостью отметила, что голос ее звучит почти нормально.

– Вообще-то я взяла отпуск, чтобы написать книгу о детях и законе для «Миллен букс».

– А! Это больше похоже на правду. И на тебя. Так чем могу служить? Очень напряженное утро.

– Немного нахально с моей стороны, но я хотела узнать, не мог бы ты съездить – или послать надежного человека – в полицейский участок на Черч-стрит ради одной моей, можно сказать, клиентки, которую арестовали по подозрению в убийстве ребенка. К сожалению, это пойдет как бесплатная юридическая помощь, она ей в любом случае полагается. У нее нет ничего, кроме зарплаты. Зовут ее Ники Бэгшот.

– Няня в деле Уэблок?

– Правильно. Ты за ним следишь?

– Поневоле приходится, когда оно на первых страницах всех газет. Это еще одна причина, по которой я поверил истории о твоей болезни: на фотографиях ты выглядела неважнецки. Нашли тело?

– Нет. Но явно получили какие-то основания для ареста. Какие именно, я не знаю.

– Хорошо, я с этим разберусь. Но, Триш, почему ты этим занимаешься? Я думал, что ты – родственница Антонии Уэблок. Я точно помню подпись под снимком.

– Да, мы троюродные сестры.

– И ты пытаешься организовать помощь для няни, которая в лучшем случае не углядела за ребенком и позволила его украсть, а в худшем – причинила ему серьезный вред? Я правильно понимаю?

– Да, – подтвердила Триш, не желавшая пускаться в длинные объяснения, но прекрасно понимавшая, что дать их придется, если она хочет, чтобы Джордж взял дело Ники. – По многим причинам. Во-первых, я думаю, что Ники невиновна, во-вторых, она настолько одинока, что попросила сообщить о своем аресте не кому-нибудь, а именно мне. После этого я не могла не помочь. Послушай, Джордж, я знаю, что это не совсем твоя область, но ты поможешь?

– Попробую. – Тон его стал менее серьезным. – Арестов у нее не было, иначе она никогда не получила бы такую работу.

– Да-а, – протянула Триш, вспомнив, что Уиллоу Уорт вызвалась выведать у своего источника в «Помощниках Холланд-парка» сведения о Ники. – Но я пытаюсь больше узнать о ее прошлом. Я займусь этим сегодня же утром, а потом сообщу тебе, что удастся накопать, если ты отправишь кого-нибудь в участок. Это возможно? Я знаю, что прошу слишком многого.

– Тогда я, пожалуй, съезжу туда сам и на месте посмотрю, как обстоят дела, и если твой случай покажется мне слишком трудоемким, передам кому-нибудь из своих сотрудников. Как ты говоришь, юридическую помощь она все равно получит. Договорились?

– Чудесно. Джордж, какой ты молодец, что согласился!

Он засмеялся и сказал вполне дружелюбно и без обычного сарказма:

– Пустяки. Я рад, что ты обратилась ко мне, хоть и немного удивлен. Мы расстались не на самой дружеской ноте.

– Да, – подтвердила Триш, вспоминая, как разозлилась, когда он раскритиковал составленный ею итоговый документ по делу его клиента. – Но ты замечательный! И в конце концов, ты же пытался снова нанять меня пару недель назад.

Она дала отбой, не дожидаясь его ответа, и набрала номер Уиллоу.

Ответила миссис Рашэм, домработница, и сообщила Триш, что Уиллоу не будет до вечера. Она предложила передать ей все, что нужно, но Триш назвала только свое имя. Нажав пальцем на рычажок, она размышляла, что еще можно предпринять. Наконец она сообразила, что если кто и знает об уликах, на основании которых арестовали Ники, так это Антония. Триш снова сняла трубку и набрала номер.

– Роберт Хит.

Она настолько удивилась, услышав его голос, что едва не выронила телефон. По-видимому, неприятности на работе – в чем бы они ни состояли – уже позади.

– Привет, Роберт. Это Триш, Триш Макгуайр. Как у тебя дела?

– Обычно ты не так глупа. Как, черт возьми, по-твоему, могут быть у меня дела? Антония у тебя?

– У меня? Нет… а что? – Триш привыкла не обращать внимания на его враждебность. – Я думала, она дома. Поэтому и звоню.

– Нет. Здесь только Мария Селеста, а мне нужна Антония. Лотти мертва.

Ледяная рука стиснула горло Триш. Она всегда подозревала Роберта, но от этого было ничуть не легче.

– Триш? Ты слышишь, Триш?

– Да. – Она дважды кашлянула. – Да, я слышу, Роберт. Почему ты сказал, что Шарлотта мертва?

– Они арестовали Ники Бэгшот за убийство. Она оставила мне записку, в которой только это и сказано. Я позвонил этим проклятым занудам, но мне ничего не объяснили, ни где нашли тело, ни кто убил Лотти. Ничего. Сумасшедший дом!

– Тела нет. Его еще не нашли.

– А откуда тебе это известно, Триш? – Подозрительность в его голосе не убеждала.

– Потому что Ники попросила полицию сообщить о своем аресте мне, и когда они позвонили, я спросила про тело. – Триш старалась, чтобы ее голос не выдал обуревавших ее чувств. – Я договорилась, чтобы к ней пришел адвокат и убедился, что она знает свои права и получает всю необходимую помощь.