Текст книги "Ползучий плющ"

Глава двадцать четвертая

На следующее утро Триш снова разбудил почтальон. Он, казалось, был разочарован при виде ее длинной, измятой футболки с изображением женщины на вершине горы и надписью «Женщина наверху» и вручил ей еще один тяжелый пакет от исполненного надежд издателя.

– Спасибо, – сказала Триш, моргая заспанными глазами.

Спалось ей лучше, возможно благодаря заключенному с Беллой миру, а возможно, просто потому, что организм в конце концов востребовал необходимый ему сон. В результате Триш пошатывало и очень хотелось пить.

Две большие кружки чая, а потом долгий, горячий душ – и она начала толком просыпаться. Одевшись, она сразу же вскрыла пакет Криса и обнаружила там новые, еще более страшные свидетельства жестокостей, совершенных над детьми взрослыми, которым они доверяли. Не в силах заниматься этим именно сейчас, Триш сложила материалы рядом с кипами других бумаг на своем длинном, захламленном столе и принялась анализировать собственные, так долго подавляемые страхи.

Через некоторое время она набрала Эммин номер, в глубине души надеясь попасть на автоответчик, но в этот раз трубку сняла сама Эмма.

– О, все не так плохо, – сказала она в ответ на первый вопрос Триш. – Нам предложили за эту квартиру столько, что у меня еще останутся деньги на депозит за собственное жилье. И иногда мне даже нравится быть одной.

– Ну и хорошо!

– Но потом я срываюсь. Я могу тебе чем-то помочь, Триш?

– Эмма, ты помнишь день, когда ездила к Антонии проводить тест на полиграфе?

– Конечно.

– Когда ты потом приехала сюда, ты сказала одну странную вещь: что мне бы следовало волноваться из-за Антонии, а не из-за Ники. Что ты имела в виду?

– Не помню. А я так сказала?

– Да.

Последовало краткое молчание, прежде чем Эмма осторожно произнесла:

– Пожалуй, она мне не понравилась. И я подумала, что резкая тирада, с которой она налетела на Ники, была недоброй и довольно глупой, но потом я напомнила себе, что она ничего не знает про детекторы лжи и не могла понимать, насколько контрпродуктивно ведет себя. Кажется, это все. Она показалась мне очень неприятной женщиной.

– А! Значит, ты не имела в виду, что она могла что-то сделать с Шарлоттой?

– Боже мой, Триш, нет, конечно! Она мать Шарлотты. Да и вообще, она же была за границей.

– Да. У меня уже ум за разум заходит, Эмма. Не обращай внимания.

– Мне кажется, ты уже плохо владеешь собой, Триш. Ничего удивительного. Это, должно быть, ужасно.

– Да. Спасибо, Эмма. Послушай, мне надо ехать.

– Ладно. Обращайся, если еще что-то потребуется.

– Обязательно. Пока.

Триш положила трубку, понимая, что не может это так оставить. Придется все-таки поговорить с Антонией. Она купит цветы и сделает вид, что извиняется за поздний ночной звонок. С этого она начнет, а потом просто заставит Антонию говорить. Что-нибудь придумает.

Рядом с домом хороших цветочных магазинов не было, поэтому Триш остановилась на полпути в Кенсингтон у своего любимого магазина, где подобрала ярко-красные и ярко-синие цветы, из которых составили тугой, округлый букет, связав его рафией. Осторожно положив на переднее сиденье завернутые в жесткий прозрачный целлофан цветы, Триш пробралась по раздражающе забитым улицам к дому Антонии, припарковалась у счетчика и позвонила в дверь.

Звук пылесоса внутри был настолько громким, что ей пришлось позвонить второй раз, а потом постучать, прежде чем ее услышали. В конце концов рев агрегата резко оборвался, послышалось бормотание по-испански и звук тяжелых шагов. Дверь чуть-чуть приоткрылась.

– Да? – отозвалась Мария, выглядывая в щелочку, ее темные глаза блестели. Узнав Триш, она захлопнула дверь, чтобы снять цепочку, а потом широко распахнула ее.

– Мисс Антония нет. Вы ждать?

– Да. Спасибо, Мария. Поставь это в воду, пожалуйста.

– Ладно.

– Ники здесь?

– Нет. И мистер Антония. Никого дома.

– Ладно. Я подожду в гостиной, хорошо? – спросила Триш, проходя вперед, несмотря на неразборчивые протесты Марии.

Смысл их стал ясен Триш, как только она вошла в комнату. Повсюду лежали орудия труда Марии – тряпки, метелки из перьев для смахивания пыли, полироль, куски ткани и, наконец, пылесос.

– Наверх чисто, – сурово сказала Мария.

– Хорошо, – согласилась Триш, не веря своей удаче. – Я подожду там, можно?

Мария энергично закивала и так замахала руками и дорогими цветами, словно хотела физически вытолкать Триш из гостиной. Та послушно поднялась по идеально чистой лестнице и задумалась, откуда начать.

Стол в кабинете Антонии составлял яркий контраст с ее собственным, что вызвало у Триш прилив стыда. Компьютер аккуратно прикрыт, а немногие документы разложены по лоткам из красного дерева. В такой же подставке для канцелярских принадлежностей лежали скрепки, несколько карандашей и фломастеров. Помимо чистой промокательной бумаги, на столе находилась еще только большая фотография Шарлотты в возрасте примерно двух лет. Девочка широко улыбалась в камеру влажными губами, и темные глаза светились удивительно озорным блеском.

Как мог кто-нибудь покуситься на такого ребенка? Триш прошла в комнату Шарлотты и остановилась, оглядывая все уголки, которые обыскивала на предмет страшных червяков. Не было только кукольной коляски, которую Триш обыскала с особой тщательностью. Желто-белая коробка с игрушками по-прежнему стояла слева от камина, а большущий медведь, которого подарил девочке ее крестный-банкир, величественно восседал в плетеном кресле у окна. Он был огромен, слишком велик, чтобы его мог удержать ребенок.

Облака рассеялись, позволив солнцу залить комнату ярким светом, от которого заблестел рыжеватый мех медведя, а от его стеклянных глаз заиграли блики. Они показались Триш разными.

Секунду спустя Триш стояла на коленях перед медведем, вглядываясь в его глаза и понимая, что левый очень напоминает объектив камеры.

Она с самого начала недоумевала, почему Антония, увидев синяки на руках Шарлотты и заподозрив, что виновата Ники, – заподозрив до такой степени, что приезжала днем домой, чтобы застать няню врасплох, – не установила видеокамер. Теперь не приходилось сомневаться, что она это сделала. Триш пошла в ванную комнату при детской и нашла еще одну камеру, прикрепленную к стенке водонагревателя. Третья пряталась в причудливой резной раме уродливого зеркала, висевшего на стене в спальне Ники, и в его объектив идеально попадала узкая кровать.

Что увидела на этих пленках Антония? – спросила себя Триш, отодвигая зеркало от стены, чтобы посмотреть, как прикрепляется камера.

– Здравствуй, Триш. И чем это, скажи на милость, ты занимаешься?

Триш отпустила зеркало, которое, покачиваясь, вернулось на прежнее место, и повернулась. Лицо Антонии было искажено яростью и даже, как с тревогой отметила Триш, ненавистью.

– Ты их видела, да? – сказала Триш. – Ники и Роберта, резвящихся на ее кровати в разгар рабочего дня, когда он должен был находиться на работе, а она – с Шарлоттой. Не удивительно, что ты так злилась на них обоих.

– Не понимаю, о чем ты говоришь.

– О нет, прекрасно понимаешь! Я удивилась, когда ты сказала, что приезжала домой, чтобы накрыть Ники, когда во всех газетах пишут про подобные камеры. Я подумала, что если бы ты действительно волновалась, ты бы их установила. Но мне и в голову не приходило, что ты могла их установить и утаить это от полиции. Почему, Антония? Что там было такого, чего не должна была узнать полиция?

– Не смеши меня!

– Почему ты не позволила им узнать про Ники и Роберта? Этого я понять не могу.

Антония отвернулась:

– Я не обязана выслушивать эту чушь. Мария сказала, что ты наверху, и я решила выяснить, что ты задумала. А теперь я выяснила и хочу, чтобы ты покинула мой дом.

– Я не оставлю тебя, пока ты не скажешь мне, что именно происходит, Антония.

– Какого черта – не уйдешь? Ты сделаешь то, что тебе говорят. От тебя и так куча неприятностей. Все это время ты притворялась, что ты на моей стороне, а сама была заодно с Ники. Ты с самого начала приняла ее сторону, верно? А потом, когда я убедила полицию присмотреться к ней повнимательней, ты раздобыла ей лучшего лондонского адвоката, чтобы она перестала отвечать на вопросы. Как ты могла оказаться такой коварной?

– Антония, прости, если я заставила тебя так думать. Все это время моей единственной целью было выяснить, что все же случилось с Шарлоттой и – если получится, – найти…

Заметив в глазах Антонии нечто, напоминающее удовольствие, Триш умолкла. Ее мозг заработал как калькулятор, складывая, вычитая, умножая, и выдал ответ.

– Но ты не хотела, чтобы кто-нибудь узнал, что в действительности произошло, так?

– Ты ненормальная, – отрезала Антония в тот момент, когда внизу зазвонил телефон. – И больная.

– Потому что это ты все организовала, чтобы наказать Ники и Роберта за их роман, верно? Ты хотела, чтобы заподозрили их, но не желала, чтобы это явно шло от тебя: все эти искусные протесты, что ты якобы уверена в их невиновности, служили для отвода глаз, да? Хотя ты ясно дала мне понять – и, видимо, полиции тоже, – что серьезно подозреваешь эту пару. Что ты сделала с Шарлоттой? Вреда ты ей не причинила, я в этом уверена. Даже ты не могла…

– Мисс Антония, – прокричала снизу Мария. – Мисс Антония, телефон! Это полиция.

– Подожди, – сказала Антония, бросаясь в свою спальню. Но Триш не послушалась и пошла за ней, остановившись перед дверью, когда Антония сняла трубку.

– Да? – совсем другим тоном проговорила Антония. – О, как… как удивительно! Как она? Она цела? Что случилось? Как она туда попала? Что? Да, понятно. Конечно, я приду. Немедленно. Скажите ей, что я иду.

– А теперь ты организовала ее чудесное появление, да? – сказала Триш, когда Антония выбежала из комнаты.

– По-моему, ты совсем спятила, Триш, но я знаю, что ты достаточно любила Шарлотту, чтобы порадоваться ее возвращению. Я бегу в полицейский участок. Она, по-видимому, в ужасном состоянии, и они должны обследовать ее на… на предмет разных вещей. Мне надо идти.

– Могу я пойти с тобой? – настойчиво попросила Триш. – Прошу тебя, Антония. Я… Пожалуйста.

Антония с подозрением уставилась на нее, а потом засмеялась:

– Теперь, раз она жива, мне на все наплевать. Да, если хочешь, пошли. Но поторопись.

Уверенность Триш в своей правоте поколебалась, но ее решимость присоединиться к Антонии и лично убедиться, что Шарлотта действительно цела и невредима, осталась неизменной.

Они выскочили из дома и, преследуемые журналистами, которые почуяли горячий материал, примчались в полицию совсем запыхавшиеся. Представителей прессы остановили у стола дежурного, а Триш и Антонию провели прямо в комнату для работы с изнасилованными, которая оказалась самой уютной и удобной в участке. Шарлотта находилась там вместе с сержантом Лейси и констеблем Дерринг и двумя другими женщинами в штатском. Полицейских мужчин поблизости видно не было.

Лицо Шарлотты было слезах и грязных разводах, она плакала и сжимала в руках большую мягкую зеленую рыбу. Увидев Антонию, она бросила игрушку, сломя голову кинулась к матери и прижалась чумазым личиком к короткой красной юбке, всхлипывая:

– Мама, мамочка, мама, мама! Я потерялась! В парке! Я потерялась!

Антония не сумела полностью скрыть победную улыбку, которая на мгновение осветила ее лицо. Триш заметила ее за секунду до того, как она сменилась маской сочувствия, когда Антония подхватила дочь на руки и их лица оказались на одном уровне.

– Но ты же нашлась, – сказала Антония, и ее голос звучал абсолютно искренне.

Шарлотта положила голову на плечо Антонии и заплакала навзрыд. Триш душила такая злоба, что она даже не решилась заговорить. Она была убеждена, что исчезновение Шарлотты устроено Антонией.

Она поняла бы ее, если б Антония пошла на это, стремясь уберечь Шарлотту от опасности и выявить тем временем источник угрозы. Но если бы это было так, она ни за что не стала бы отрицать всего того, о чем поведала Триш камера в спальне Ники. Нет, в этой операции Антонией двигала жажда мести.

Поступок Роберта и Ники взбесил бы любого человека на месте Антонии, но то, что ей вообще пришла в голову идея использовать Шарлотту в качестве орудия мщения, было отвратительно.

Как и предполагала Белла, столкнувшись с вызовом со стороны человека, которого она считала слишком слабым, чтобы противостоять ей, Антония потеряла хладнокровие и всякое чувство меры. Разумеется, Ники и Роберт – а с ними и многие другие люди – понесли моральный ущерб, но было совершенно очевидно, что больше всех пострадала Шарлотта.

Триш не расслышала, что именно сказала одна из женщин сержанту Лейси, которая тихо ответила:

– Еще рано. Сейчас она нуждается в своей матери.

Словно подхватывая реплику, Антония спросила поверх плеча Шарлотты:

– Я могу забрать ее домой? Сейчас ей нужно побыть со мной дома.

– Миссис Уэблок, – сказала женщина, обращавшаяся к Лейси, – я врач, педиатр. Меня попросили осмотреть Шарлотту.

Руки девочки крепче обхватили шею Антонии, а ее плач превратился в рев.

– Думаю, сейчас ей лучше поехать домой. Нельзя ли сделать это через день или два, когда она начнет чувствовать себя в безопасности?

– Я посоветуюсь с суперинтендантом, – сказала Кэт Лейси. – Уверена, мы это как-нибудь утрясем.

В ушах Триш возник знакомый звон.

– Сержант Лейси, можно вас на два слова?

– Конечно, мисс Макгуайр. Идемте.

– Триш, – позвала Антония поверх головы Шарлотты. Триш остановилась. – Я нужна Шарлотте.

Глядя на ребенка, прижавшегося к своей матери, Триш осознала, что на сей раз Антония сказала правду. Она вспомнила полные отчаяния слова Ники о том, как сильно Шарлотта любит мать. Что бы ни произошло потом, сейчас Шарлотте, скорее всего, действительно необходимо побыть с Антонией.

– Мисс Макгуайр?

– Извините, сержант. Я передумала. Я… В такой момент слова излишни. Я зачем-нибудь нужна тебе, Антония?

– Совсем не нужна, Триш, – сказала она, и снова в ее глазах промелькнуло торжество. – Я позвоню тебе через пару дней, когда мы с Шарлоттой немного побудем вдвоем.

– До свидания, Шарлотта, – сказала Триш, ласково касаясь головки ребенка. Девочка чуть-чуть приподняла голову, так что показался один глаз, и почти улыбнулась.

– Можно мне будет тебя проведать? – спросила Триш, абсолютно уверенная, что Антония больше никогда не пустит ее на порог. Шарлотта дернула головой, лежавшей на недавно безукоризненно чистой шелковой блузке Антонии. Большой палец девочки скользнул в рот. Антония слегка пошатнулась, и Лейси быстро подвинула ей стул. Остальные женщины сгрудились вокруг.

Глава двадцать пятая

– Что ж, ничего не поделаешь, – три недели спустя сказал суперинтендант, бросая папку на свой стол. – Девочка рассказывает только об уроках плавания, мороженом, гамбургерах и о том, как хорошо ей было с хорошими людьми по имени Сью и Сэмми, как они пели и играли. Никаких следов физического насилия. Никаких даже намеков, кто эти Сью и Сэмми. Ничего подозрительного в отношении пары, которая нашла потерявшуюся и плачущую Шарлотту в парке и привела к нам. Шарлотта много раз повторила, что они – не Сью и Сэмми. Неизвестно, где находится дом, в котором ее держали, кроме того, что он стоял в поле. Кто нас дурачил, Джон?

Последовала пауза. Блейк, и сам раздраженный и измученный этими днями поисков Шарлотты, когда впустую было потрачено столько времени, денег и сил и пережита такая тревога, не хотел усиливать негодование суперинтенданта необдуманными обвинениями.

– Ну-ка, ну-ка, Джон, у вас должна быть какая-то идея! Вы уже несколько недель опрашиваете всех этих людей. И вы далеко не дурак.

– Я думаю… я думаю, что Антония Уэблок заплатила выкуп, – неохотно проговорил Блейк.

– И мы не подозревали, что все то время она вела переговоры? Мы поставили телефон на прослушивание с первой же минуты, еще до ее возвращения из Штатов. Как мы могли не знать, что происходит?

– Я не знаю, как они общались, – с отчаянием сказал Блейк. Он был ужасно зол на Антонию, но даже самому себе не признавался в этом. Кэт скупо рассказывала ему, каково это – быть беременной, а потом потерять ребенка, и он обладал достаточным воображением, чтобы представить себе чувства матери в ситуации, в которую попала Антония. Но ей следовало довериться им. Из-за нее он испытал адские муки. Когда-нибудь он, может, и простит ее. Но будь он проклят, если поделится своими чувствами с суперинтендантом.

– Мы не знаем, сколько у нее мобильных телефонов, сэр. И как она собирала выкуп, как передала его похитителям. Я допрашивал ее снова и снова, но она держится своей версии, что ничего никому не платила, а возвращение девочки – необъяснимое чудо. Так она все время его называет. Но другого подходящего объяснения нет. Она должна была заплатить выкуп. В конце концов, ей в ее положении гораздо легче, чем большинству людей, не вызывая подозрений, перебросить деньги со счета на счет в любой точке земного шара… и получить доступ к большим суммам. Это единственное разумное объяснение.

– А как же Макгуайр? Совсем недавно вы с уверенностью говорили о своих подозрениях на ее счет. Вы считаете, она могла участвовать в поддержании связи между Уэблок и похитителями?

– Я так не думаю. И… – Блейк помедлил, по-прежнему не желая выказывать свои чувства. Это дело перевернуло его душу, и ему понадобится много времени, чтобы прийти в себя. Слава богу, что есть на свете Кэт. Одна мысль о ней позволит ему сохранить здравый рассудок, не то что общение с этим надутым бессердечным придурком!

– Ну же, выкладывайте, Джон. Не забывайте, что мне нужно отчитаться перед вышестоящим начальством… и перед средствами массовой информации.

– Забудьте о средствах информации, сэр. Они уже достаточно порезвились, опубликовав все эти потрясающие фотографии и рассказы про возвращение Шарлотты. Поскольку скандала тут нет, они очень скоро забудут о нашей загадке. Я удивлен, что они еще до сих пор не успокоились, но с первых страниц это дело исчезло уже больше недели назад и не сегодня-завтра исчезнет совсем. Я только собирался сказать, что не думаю, будто Макгуайр стала бы за нашей спиной помогать с выплатой выкупа. Она слишком честная, слишком предана закону.

– Что-то вы по-другому запели. С чего это?

– Я собрал о ней дополнительные сведения, – медленно ответил Блейк. Его поразило уважение, с каким отзывались о Триш Макгуайр люди, которым он мог доверять. – Я поговорил с теми, кто с ней работал – с нашими в том числе, – и никто из них не разделяет мнения Антонии о ее характере, сексуальности и ее интересах.

– Вы считаете, что Антония была искренна в своих отзывах о ней?

Блейк вынужден был признать, что этот человек не так глуп, как иногда кажется, даже если он и настоящая сволочь.

– Вероятно, нет. Я подозреваю, что мы слишком много крутились в ее доме и подобрались слишком близко, так что ей пришлось подсунуть нам другой след, пока мы не обнаружили, что она ведет переговоры с похитителями. Я думаю, она решила пожертвовать Макгуайр. Допускаю, что на ее месте я поступил бы так же. Разве можем мы обвинять ее за то, что она сделала все возможное для спасения своего ребенка?

– Я могу! Может, привлечь ее за пустую трату времени полиции? – предложил суперинтендант, раздраженно и с шумом передвигая бумаги на столе.

– Вы думаете, суд примет это, сэр… учитывая, что ребенок жив? Я думаю, что все симпатии будут на стороне матери, которая имела возможность выкупить свою дочь и сделала это со всей осторожностью. И даже если иск примут, присяжные, скорее всего, ее оправдают. А вы как считаете?

– Может, и оправдают. Но мне это надоело, Джон.

– Понимаю. Но не могу не восхищаться ею – в некотором роде.

– А я могу, – снова, еще резче, возразил начальник. – Посмотрим, не удастся ли через пару месяцев привлечь ее за отмывание денег. Если она действительно переводила деньги через офшорную зону, чтобы выкупить дочь, то должны остаться следы. Я этим займусь.

Блейк колебался.

– Что еще?

– Ничего, сэр.

– Хорошо. Ах да, кстати… я перевожу Лейси. С глаз долой, Джон, и все такое. Смиритесь с этим.

Блейк спросил себя, сколько еще людей хотели бы удавить суперинтенданта. И пошел искать Кэт.

По крайней мере, думал он, раз мы больше не будем работать в одном отделении, нам не придется так осторожничать в разговорах. В разговорах, а быть может, кое в чем другом. Нет худа без добра. Вперед и с песней!

Глава двадцать шестая

– Почему ты не можешь мне все рассказать? – спросил Стивен. – Боишься, что этот человек не сможет содержать тебя так, как я все это время? Или мириться с твоими выходками? Дело в этом?

– Нет, – процедил сквозь зубы Майк.

– Значит, никакого нового поклонника? Правда? Мне трудно в это поверить.

– Ненавижу этот твой сарказм. Я же тебе сказал. Почему ты мне не веришь?

– Потому что знаю, с какой легкостью ты лжешь. И как любишь новых воздыхателей, которые не знают тебя так, как знаю я. Новых воздыхателей и новые красивые вещи. Хорошенькие новые кашемировые свитера. И не менее хорошенькие новые дорогие туфли. Давай, Майк, ты спокойно можешь рассказать мне все. Ты же знаешь, в конце концов я выясню, кто он.

– Да нет никого! Ну почему ты мне не веришь? Ты же знаешь, я тебя люблю.

– Ты никогда этого раньше не говорил. Как интересно! Ты скрывал это и скрывал, пока у меня не осталось к тебе никаких чувств. Поклонника я могу и простить, но не альтернативу.

– Что ты хочешь этим сказать? – со страхом спросил Майк, почти не слыша этих слов, не говоря уже о том, чтобы понять их смысл.

– У тебя завелось слишком много денег. Это бросается в глаза. Если это не новый богатый поклонник, – а мне кажется, я почти в это верю, – тогда ты снова занялся распространением наркотиков в этом своем мерзком спортклубе. Верно? Неужели полиция, прошмонавшая всю эту квартиру, клуб и спортивный зал, не напугала тебя настолько, чтобы ты навсегда завязал с этим идиотизмом? Неужели воспоминаний о Фелтэме недостаточно, чтобы остановить тебя?

– Прекрати. Прекрати! Я же говорил тебе, что ничего не распространяю и даже не употребляю. Полиция арестовала всех, кто употреблял. С меня подозрения сняли. Я сказал, что не буду, и не делаю этого.

– Я тебе не верю. У тебя завелось слишком много денег, – почти выкрикнул Стивен. – Я сто, тысячу раз говорил тебе, что будет, если ты вернешься к наркотикам. Послушай… иди-ка ты собирай свои вещи. Я больше не хочу иметь с тобой дела. Давай! Выметайся!

Стивен остался за идеально накрытым обеденным столом, чувствуя, как аромат еды, которую готовил Майк, сменяется резким запахом гари. Он позволил блюду сгореть, и квартира наполнилась едкой угарной вонью, а дорогая сковородка фирмы «Куизинокс», без сомнения, испортилась. Он ждал, слушая, как за стеной, в их спальне Майк возится в шкафах и ящиках.

Стивен знал, что, вполне вероятно, рискует отцовскими часами и своими запонками, а также наличными, отложенными про запас в дальнем углу верхнего левого ящика. Но ему было наплевать. Он словно оледенел. Когда-нибудь он оттает, а может, и нет. Возможно, он навсегда останется таким, как сейчас: окаменевшим от обиды и разочарования, безразличным ко всему на свете.

Он любил Майка и какое-то время думал, что ему удастся пробудить в юноше искреннюю, бескорыстную любовь. Как он мог так ошибиться? Когда же он образумится? Что ж, одно он знает точно – больше он подобного промаха не допустит!

Прошло с полчаса, как он отправил Майка собирать вещи, запах гари стал рассеиваться. Стивен по-прежнему сидел за столом, крепко сжимая пальцами стоявшую перед ним старинную веджвудскую тарелку.

– Знаешь, а я ведь любил тебя по-настоящему. – Голос Майка был полон дерзости и детской злости. – И ты больше никогда не найдешь такого, как я.

Стивен поднял глаза и увидел в дверях своего бывшего возлюбленного, у его ног стояли два саквояжа от Гуччи. Его лицо было, как всегда, прекрасно.

– Я готов был сделать для тебя что угодно, Стивен. Ради тебя я бросил наркотики. Ради тебя оставил своих друзей. Но ты холодный, жестокосердный, жестокий, жестокий человек. И ты не поймешь, что такое любовь, даже если она укусит тебя за член. Мне жаль тебя. Очень жаль. И я надеюсь, что эта квартира сгорит дотла.

Он, словно пушинки, подхватил туго набитые и увесистые с виду саквояжи и ушел.

Стивен выпустил из затекших пальцев тарелку и пошел к сгоревшим кастрюлям.