Текст книги "Убийцы"

– Какая больница? – удивился чемпион.

– Которая поближе, – сказал Самед.

Все трое стали сбивчиво объяснять ему, он сам стал вспоминать улицы, по которым пришел сюда, но махнул рукой и, не слушая парней, вышел из прокисшей пивной под удивленными взглядами новых знакомых, ощущая небольшую изжогу в груди. На улице он глубоко, с удовольствием вдохнул свежий воздух; неподалеку был уютный зеленый скверик, Самед направился к нему и уселся отдыхать на скамейке. Посмотрел на часы: до конца рабочего дня Софьи оставалось еще много времени, и он стал придумывать, чем бы себя занять. На противоположном конце сквера из киоска торговали яблоками. Самед подошел, купил два больших яблока и, вытерев их об рукав пиджака, сел на скамейку и стал есть. Мимо торопливо прошла ватага девушек, все разговаривали разом, перебивая и не слушая друг друга. Проходя, обернувшись, они посмотрели на Самеда с двумя яблоками – одно он держал в руке, прижав к впалому животу, другим аппетитно хрустел – девушки вдруг замолчали, потом весело, громко рассмеялись. И Самед невольно улыбнулся им.

«Студентки, наверно, мать их… Молодежь… – подумал он, будто забыв, что и он не пожилой еще, – Смотрят. Кавказцы здесь, видно, редко попадаются…»

За годы отсидки он отвык общаться с женщинами, но про себя подумал, что неплохо было бы завязать с этими веселыми, милыми девушками хотя бы мимолетное знакомство. «Девушки, подождите! Хотите яблоко? А оно мытое? Ха-ха-ха! Нет, вытертое об рукав пиджака. Ха-ха-ха! А куда вы идете? В институт. А вы? Нет, я институт уже закончил. А как на базар пройти? А вы зеленью торгуете? Ха-ха-ха! Нет, собой. Ха-ха-ха! А можно вас проводить до института? Только взглядом. Ха-ха-ха!..». Ну и так далее, все что можно было бы наплести в непринужденном легком разговоре, если бы у него было хоть немножко смелости, нахальства, умения общаться… Он с сожалением проводил девушек тоскливым взглядом. Потом вспомнил, что в самом деле неплохо бы до встречи в Софьей, пойти посмотреть на их рынок. Стал спрашивать прохожих. Отвечали охотно. Разузнал и направился. «Может, земляков встречу», – подумал он, хотя не понимал, зачем ему это…

Но на рынке вместо земляков он неожиданно встретил Софью. Она покупала маринованные огурцы, и ему на ум не ко времени и месту пришла нецензурная поговорка, которую он нередко слышал у себя на родине. Не будем её приводить, чтобы не шокировать публику, еще не успевшую посидеть в тюрьме. Он неслышно подкрался к ней сзади.

– Огурчики покупаем во время рабочего дня, – вкрадчивым голосом, чтобы не напугать, произнес он.

Но она все равно испугалась.

– Ой, мамочки! – вскрикнула она, чуть не выронив покупку в целлофановом пакете, – Как вы меня…

– Не хотел, честно, не хотел, век воли… – сказал он и вовремя остановился, – Вы что же, не на работе?

С этой женщиной он теперь чувствовал себя раскованно, как со старой знакомой, хотя утром, когда говорил с ней на остановке в ожидании автобуса, такой раскованности не наблюдалось. Это случилось оттого, что сейчас он не думал, что хочет её, что хорошо бы обладать ею и желательно поскорее, и разговаривал, как с давней подружкой, с которой каждый день встречаешься то тут, то там.

– У нас перерыв, – сказала она, – Вот, девчонки послали за закуской…

– Вы что же, выпиваете на работе? Ай-яй-яй! Общественность не осуждает?

– Да нет! Какое там! На нашей работе не выпьешь…

Он, поймав её на слове, моментально решил воспользоваться.

– Тогда я приглашаю вас выпить со мной после работы. Идет? – и мысленно похвалил себя за находчивость.

Она, не отвечая, посмотрела на него. На этот раз более внимательно, чем обычно. Оглядела с ног до головы. Его старый костюм, старые же, но хорошо сохранившиеся ботинки не по погоде, рубашку…

Он проследил за её взглядом. «Может, ей трусы показать?». Улыбнулся. Доброжелательно, как ему казалось. В последние годы на такую улыбку у него наблюдался острый дефицит.

– По одежке встречают, – подсказал он, подытоживая её обзор, и сам подивился своему необычному в экстремальных ситуациях, когда по привычке одолевало косноязычие, остроумию.

– Да, да, – согласилась она, – А что, готовится какой-то неожиданный сюрприз?

Это его подбодрило, почти как обещание.

– Может быть, – произнес он неопределенно, стараясь оставаться загадочным насколько это возможно.

Они шли в сторону её больницы, и она вдруг сказала:

– А хотите огурчик?

– С удовольствием!

И она протянула ему крепкий, маленький, остро пахнувший огурец. Он с удовольствием взял и захрустел им. Она с улыбкой глянула на него.

– Вкусно?

Он кивнул и, прожевав, сказал:

– У нас лучше делают. Молокане.

– Я пришла, – сказала она.

– Хорошо, – сказал он. – Вечером увидимся? После работы, а? Я вас тут подожду. Ладно?

Она, выждав для приличия паузу, молча кивнула и пошла к дверям больницы с треснувшей вывеской «Городская больница №…», а вместо номера – зияющая дыра, похоже от брошенного камня. Видно, кому-то не понравилось обслуживание в городской больнице номер… – подумал он.

Уже в дверях она вдруг обернулась и спросила его:

– А вас как зовут?

– Са…

– Софья! Поскорее, перерыв кончается!

Почти одновременно закричали две женщины в белых халатах, высунувшись из окна на втором этаже, и его неоконченное имя потонуло в их крике.

Она заторопилась, вошла в дверь, слабо махнув ему рукой на прощанье.

И снова он почувствовал себя ужасно одиноким. Зэки, с которыми он сидел – среди них были неплохие ребята – дали ему адресок своих подельников на случай, если ему понадобится что-нибудь, он помнил и адрес, и имена, но с самого начала решил, что не воспользуется ими, зачем они ему, он не собирается ни грабить, ни воровать, может даже он уедет в свой город, где живет его мама и ждет его, посмотрим, еще не решил, жизнь покажет, посмотрим, в какую сторону повернет, куда потечет… Но сейчас он вдруг почувствовал себя настолько одиноким, что даже был бы рад вновь очутиться в камере, где провел четыре года, где завел дружков, заработал врагов и недоброжелателей, все правильно, все естественно, как же иначе… Он шел бесцельно по улице, поглядывая по сторонам, на витрины магазинов, на прохожих, на проезжающие машины и автобусы, вот девочка на велосипеде, тощая, как велосипед, длинная коса болтается по спине, а вот пирожки продают на улице, он подошел, купил два пирожка, продолжил неторопливо свой путь, поедая пирожки, провожая взглядом женщин, некоторые из них тоже останавливали на нем взгляд; он невольно сравнивал этих женщин с Софьей, с которой ему предстояло свидание, и часто от такого сравнения Софья проигрывала, но ничего, много ли ему надо, женщина как женщина, все при ней… Он с нетерпением ожидал конца рабочего дня, рисуя заманчивые картины свидания, от которых прямо на улице неприлично возбуждался, но вид голой женщины, которую он мечтал обнять, снова и снова вставал перед мысленным взором, и он ничего не мог поделать. Порой вкрадывались неприятные мысли: а вдруг она не одна, он же ничего об этом не спрашивал у неё, а вдруг дома муж, или у неё есть любовник, и тогда все напрасно, все его нетерпеливое ожидание, все встреченные на улице и пропущенные женщины, с которыми он мог бы познакомиться, может даже – мог бы легко познакомиться, потому что тоже посматривали заинтересованно, не пришлось бы потом пожалеть; но он вовремя вспомнил о процентном отношении женщин и мужчин в этом городе, о чем ему, провожая, сообщили товарищи-сокамерники, и это процентное отношение немного успокоило его. Кому она нужна, уже не очень молодая женщина, – пренебрежительно подумал он о своей новой знакомой, – когда вокруг так много юных, красивых, доступных? Но нужна она была кому-то или не нужна, тем не менее, за час до конца рабочего дня он уже стоял возле больницы, где Софья работала.

Когда стали выходить врачи и медсестры, короче – медперсонал, он заволновался, подошел поближе к дверям, из которых выходили в основном женщины, чтобы не прозевать «свою». Однако, Софьи все не было. Он заволновался сильнее, и уже когда выходили поодиночке, а не толпой как вначале, он, набравшись смелости, подошел к одной примерно одних с Софьей лет женщине и спросил у неё.

– Не знаю, – сказала женщина, и у него упало сердце, – А вот Маша, она с Софьей в одном отделении работает, может она скажет вам? Маша, поди сюда, тут Софьей интересуются…

Он с надеждой воззрился на подходившую усталой походкой Машу, и кажется, узнал в ней девушку, высунувшуюся из окна на втором этаже, когда Софья возвращалась с ним из рынка.

– Да, – сказала Маша, – Её срочно домой вызвали, дочурка заболела. А вам что надо? Если важное что, могу дать телефон.

– Давайте, давайте! – заторопился он, – Очень важное!

Женщины переглянулись и одновременно улыбнулись почти одинаковыми улыбками.

– Запомните? – спросила Маша и назвала номер.

– Спасибо! Запомню, век воли не видать! – проговорил он, бросаясь к ближайшему телефону-автомату.

Софья сама подошла к телефону, из чего он моментально сделал скороспелый вывод, что мужа у неё нет.

– Да вот, дочурка приболела, температурит, – усталым голосом отозвалась она, – Сегодня я уж посижу с ней…

– Может, надо чего? – с надеждой быть приглашенным спросил он, – Я принесу, а?

– Нет, нет, спасибо, – сказала она потеплевшим голосом, – А кто вам дал мой телефон?

– Маша, – чистосердечно признался он.

– А, – сказала она, заканчивая короткий разговор, – Ну, ладно.

– Завтра увидимся? – спросил он.

– Посмотрим, – неопределенно ответила она, и это ему не понравилось.

Теперь надо было решать проблему ночлега.

– Теперь мне придется решать проблему ночлега, – неожиданно для себя высказал он вслух свою мысль.

Она не сразу ответила.

– Вам что, правда, негде оставаться?

– Конечно, правда, век воли не!.. – с досадой произнес он.

– И вы хотели остаться у меня?

– Да, – признался он, чувствуя, как ей нравится открытый, честный разговор.

Она немного помолчала.

– Алё! – окликнул он её, – Я здесь, не забыли?

– Нет, нет, я просто думаю, куда бы вас пристроить, – ответила она, – Вы могли бы позвонить мне через часик?

– Да, – сказал он, – Мог бы.

– Тогда позвоните, – сказала она и повесила трубку.

Он поплелся по улице к ближайшему скверику, чтобы посидеть на скамейке, потому что от многочасового хождения и стояния возле больницы у него болели ноги. В сквере пожилой мужчина похожий на пенсионера-доминошника прогуливал сомнительной чистоты дворняжку на поводке. Дворняжка, завидев Самеда, сидевшего на скамейке вытянув ноги, будто взбесилась, стала рваться с поводка, рычала на него и всячески старалась выразить свое негативное отношение. Хозяин еле удерживал её.

– Что это с ней? – Поинтересовался Самед, – Не любит иногородних?

– Нет, что вы, – словоохотливо откликнулся хозяин вполне миролюбиво в отличие от своей собаки, – Она у меня за дружбу народов. Просто не любит запаха носков.

– У меня носки не пахнут, – ответил обиженный Самед.

Сегодня целый день его преследовали странные ощущения, в которых он старался разобраться: как же так, за последние годы он привык постоянно находиться среди людей, ни на миг не оставлявших его, а теперь он может наслаждаться одиночеством сколько душе угодно, может идти по улице куда хочет, может даже сесть в поезд и поехать в другой город, в свой родной, например, к маме, и никто не может запретить ему, может знакомиться с людьми, с женщинами, зайти в кафе, посидеть как все нормальные люди, не заключенные… Нет, что ни говори, свобода – великая вещь, век воли не видать!

Собака вдруг утихомирилась, понюхала его ботинки и успокоилась, будто одурманенная газом, легла у его ног, положив умную теперь, когда она перестала скалиться, морду на лапы и посматривая на него снизу вверх. Хозяин её тоже присел на скамейку рядом с Самедом.

– Издалёка? – спросил он, начиная разговор.

Самеду тоже вдруг захотелось поболтать и он стал рассказывать этому незнакомому мужчине свою жизнь, пересказывать, так сказать, краткое содержание. И содержание это озадачило мужчину.

– Так что же теперь, домой поедете?

– Еще не решил, – признался Самед.

– Как же не решили? Что же может быть лучше дома?

Эти слова понравились Самеду, он молча, с благодарностью поглядел на мужчину. Но как же ему объяснишь, этому незнакомому гражданину, что стыдно, стыдно пока заявляться ему домой с наглой рожей зэка, пусть хоть время какое-никакое пройдет, пусть поостынет обида на судьбу, что ввергла его ни с того, ни с сего в такую неожиданную жизненную неприятность, в которой он потерял целых четыре года. А ведь как он хорошо хотел распланировать свое время, собирался учиться, поступать на заочный на давно облюбованный филологический факультет в своем родном городе, а потом, в дальнейшем, может и журналистом стать, работать в газете, журнале, да мало ли чего… А вышло вон как. И так почти до двадцати восьми лет тянул с образованием, то там работал, то тут, все старался денег поднакопить для будущей жизни, а будущая жизнь вон какой стороной обернулась к нему. Как все это рассказать? Хотя незнакомцу рассказывать о судьбе своей нескладной как раз и было легко, как попутчику в поезде, поговорили и разошлись, а душу хоть немного, да облегчил. Но это был всего лишь сухой пересказ содержания пройденного, пересказ без эмоций, без ощущений, без чувств, что терзали, будоражили, не давали спокойно спать по ночам. А собеседник попался благодарный и выслушивал все с участием и внимательно. Это одно уже дорогого стоило, кто в теперешнее время так выслушает другого, особенно бывшего зэка?..

– Спасибо вам, – вдруг неожиданно для себя произнес Самед давно забытое слово и, словно пробуя его на вкус, еще раз повторил, – Спасибо.

– За что? – удивился старик.

Самед протянул ему руку, старик ответил слабым рукопожатием.

– За то, что выслушали меня, – сказал Самед.

Старик понимающе покивал ему. Даже собака его, совсем недавно грозно рычавшая на Самеда, проводила его дружелюбным взглядом.

Самед уже отошел на довольно приличное расстояние от скамейки старика, когда за спиной его послышался знакомый лай. Он обернулся. Возле скамейки старика стояли трое юнцов и что-то втолковывали старику, сопровождая свои слова выразительными жестами. Самед остановился. Слов их он не мог расслышать из-за непрекращающегося лая собаки. Один из юнцов пнул её ногой, собака жалобно завизжала. Старик поднялся со скамейки, весь дрожа от негодования. Тогда Самед торопливо зашагал к старику.

– Вы что тут, ребята? – спросил он, подходя к разбушевавшейся троице.

– А тебе чего, дядя? – спросил один из них, напуская на себя грозный вид и залезая в оттопырившийся карман брюк.

Это обращение несколько удивило Самеда, но перед ним стояли подростки лет четырнадцати – пятнадцати, и, учитывая его потрепанный вид, делавший его старше своих лет, он вполне мог сойти для них за дядю.

– Вот старый хрен не дает нам закурить, – сказал второй подросток, но первый жестом остановил его излияния, выглядел он среди них главным.

– Да не курю я, – стал нервно оправдываться старик.

– А ты вроде на жопу приключений ищешь? – поинтересовался у Самеда первый подросток, все еще держа руку в кармане.

– Вроде – да, – сказал Самед и без лишних слов нанес неожиданный короткий удар в лицо нахально напрашивающемуся на драку мальчишке.

Подросток упал, как подкошенный. Но это вопреки ожиданиям Самеда не остановило его приятелей, напротив – они оба набросились на Самеда, один с ножом в руке, другой с кастетом. Самед почувствовал, что мальчики пьяные и бесстрашно лезут на рожон, как и полагается пьяным соплякам. Расправиться с ними не составило труда, они больше ругались и размахивали руками, чем дрались. Всех троих он оттащил за ноги в кусты и оставил там лежать.

– Пусть отдохнут, – сказал он старику, – А я пошел, мне при моем положении проблемы ни к чему.

– Иди, иди, сынок, – сказал старик, чей отдых на скамейке был безвозвратно нарушен, – И мы тоже пойдем. Будь здоров.

Сидевшие на скамейках в сквере в основном пожилые люди, безучастно наблюдали за всем тут происходящим с таким видом, будто наблюдать такие случаи им приходится не в первый раз, но Самед заметил, что некоторые из них провожали его одобрительными взглядами. Видно подростки-хулиганы досаждали им нередко.

Он заторопился, вышел из сквера, опасаясь, что вот-вот нарвется на затаившегося милиционера, наблюдавшего тайком эту сцену, но, к его счастью, такого милиционера не оказалось, и ему удалось благополучно удалиться от места происшествия. Пора было звонить Софье. Он поймал себя на том, что немного волнуется. Нет, даже порядочно волнуется, во рту пересохло, руки дрожали, сердце билось сильно. Волнение с тех пор как он познакомился с Софьей волнами накатывало и покрывало его с головой, потом откатывало, и он дышал спокойнее, ровнее, это напоминало прилив и отлив. Он словно вернулся в свою неспокойную, тревожную юность и теперь ожидал своего первого свидания и боялся, что оно не состоится, и в то же время боялся, что оно состоится, и что тогда ему делать, как себя вести?

– Софья, – сказал он в трубку, – Это я.

Они договорились встретиться на автобусной остановке, где он её увидел утром. Путь предстоял неблизкий, и надо было выезжать сейчас же. Все это время он бродил по центру города, недалеко от её больницы, и почему-то совсем упустил из виду, что живет она далеко от места работы. Он купил торт, бутылку шампанского, бутылку водки, разузнал у прохожих, где остановка нужного ему автобуса, дождался его и поехал на остановку, где должна была его встретить Софья.

Она уже ждала его, он увидел её из окна автобуса. Возле неё стояли двое малышей, мальчики лет по шести-семи, очень похожие, видно, близнецы, и у него моментально испортилось настроение. Но когда он выходил из передней двери с большим пакетом в руках, оба мальчика вполне самостоятельно поднимались в автобус с задней двери. Софья осталась на остановке одна, одна-одинешенька. Он подошел к ней, хмурясь, никак не мог заставить себя улыбнуться, мысли мешали.

Она же напротив улыбалась, было видно – хорошее настроение.

– Дочке лучше, – сказала она, – Температуры нет, я так боялась, что у неё воспаление… Обошлось… Что это у вас? Накупили, не посоветовались… Не в поход собрались, в гости… У нас, слава Богу, все есть…

– Не с пустыми же руками, – наконец удалось ему перебить её скороговорку.

– Тоже верно, – сказала она, – Вполне понимаю вас.

Они пошли рядом по улице и вскоре вошли в маленький, зеленый, очень уютный дворик.

Мы пришли, – сказала она, – Это наш дом.

– Хороший, – сказал он, оглядывая пятиэтажный старый дом, – Особенно дворик. Только вот почему тут нет ни одной скамейки? Это настоящий маленький скверик, а не двор.

– Каждый выходит со своим табуретом, – пожала она плечами. – Зачем нам тут скамейка?

– Да, правда, – сказал он, – Будь здесь скамейка, приходили бы посторонние с улицы.

– И так приходят, – махнула она рукой, – Распивают под деревьями, гадят в подъездах, алкаши.

Он еще раз с удовольствием оглядел дворик.

– Я с удовольствием остался бы жить в таком дворе, – сказал он искренне.

Она молча посмотрела на него, улыбнулась.

– Замерзнуть не боитесь? По ночам у нас довольно холодно.

– А вы бы мне одеяло вынесли, – предложил он.

Когда она отпирала дверь, и они вошли в квартиру, за дверью обнаружилась девочка лет пяти-шести, она, улыбаясь, смотрела, как они входят.

– А я вас в окошке видела, – сообщила она, внимательно оглядывая покупки в руках незнакомого дяди.

– Ты зачем поднялась, Аня? – встревожено попеняла ей Софья, – Тебе еще полежать надо…

– Скучно лежать, – сказала девочка.

– Смотри, температура опять поднимется, в садик не пойдешь, – пригрозила Софья.

– Очень нужен мне этот садик, – сказала Аня, внимательно разглядывая Самеда, – а этот откуда взялся?

– Аня! – укоризненно воскликнула Софья, – как ты разговариваешь!?

Самед рассмеялся.

– Меня твоя мама нашла на остановке, – сказал он, подлаживаясь под тон девочки.

– Такой большой и потерялся? – сказала девчушка.

– Знай наших, – сказала Софья, – Ей пальца в рот не клади.

– Да уж, заметил, – сказал Самед.

– Ты так и будешь стоять посреди комнаты?

– Анна, помолчи! – прикрикнула на дочь Софья. – Уже поняли, что ты язва. Поди ложись в постель.

– Ну, ма…

– Живо!

Девочка, ворча, поплелась в свою комнату.

– Не дадут пообщаться с новым человеком…

– Пообщаешься, когда выздоровеешь, – успокоила её мать.

– Сколько ей? – спросил Самед, когда Аня скрылась в своей комнате, откуда тотчас послышался скрип кровати, на которую девочка укладывалась.

– Пять… с половиной…

– Не по годам смышленая…

– Любит вопросы задавать, – сказала Софья, накрывая на стол. – Вы садитесь, я немного на кухне повожусь, ладно? Не очень проголодались? Потерпите?

– Да, да, конечно…

Но когда через несколько минут она внесла в комнату разогретое с восхитительным ароматом жаркое на сковороде, Самед почувствовал, как моментально проснулся в нем волчий голод. Некоторое время они ели молча. Он заметил её взгляд на себе.

– Извини, проголодался…

– Ешь, ешь, – проговорила она, – я не оригинальна, и как все женщины люблю смотреть, как с аппетитом ест мужчина мою стряпню. Чувствую при этом огромное удовлетворение. Ну, как, вкусно?

– Потрясающе! Давно такой вкуснятины не ел.

– Ну, еще бы! Станут там кормить вас разными разносолами. Ешь, ешь…

Помолчали. Потом Самед нерешительно произнес:

– Можно один нескромный вопрос?

– Знаю я твой нескромный вопрос…

– Нет, нельзя! – раздался из соседней комнаты крик Ани и вслед за тем она залилась звонким смехом.

– Она уже совершенно здорова, – сказал Самед, – Как смеется!

– Конечно, здорова! Ма, я встать хочу!

– Лежи, я сказала! Подниму тебя к обеду. Поспи.

– А вы что, не обедаете?

– Это внеочередной обед. Тебя не касается. Утихни.

– Я утихла. Давай свой нескромный вопрос.

Самед рассмеялся от души.

– Вот это девчонка!

Софья промолчала, потом спросила:

– Ты, верно, про отца Ани хотел спросить, да?

– Да, – сказал Самед.

– Такая же простая история, как твоя. Обычное дело. Развелись, как половина России разводится. Уехал в Новосибирск, там работу предложили, там и семью новую завел. Анне пол годика было, когда развелись. Ничего, наверно, не помнит.

– Очень даже помню!

– Спи! – прикрикнула Софья в сердцах в приоткрытую дверь.

За дверью моментально послышался усиленный, издевательский храп.

– Но помогает, – продолжила Софья, поднимаясь и плотно прикрывая дверь в Анину комнату, откуда тут же раздался крик девочки:

– Не закрывай! Я послушать хочу!

– Ты у меня сейчас получишь! – пригрозила Софья, усаживаясь за стол.

– Алименты вовремя поступают, – продолжила она. – Жаловаться грех, по-людски расстались, без обид.

Она немного помолчала, потом проговорила:

– Я поздно вышла замуж, в двадцать шесть, все подружки уже детей имели…

Видно было, что ей хочется выговориться, рассказать о себе, чтобы этот пока еще малознакомый, но уже становящийся ей симпатичным, человек – тоже немало хлебнувший в жизни – послушал, посочувствовал, поговорил бы с ней о ней; нет, ей не нужны его советы, просто хотелось, чтобы он нашел для нее слова поддержки, одобрил бы её шаги, сказал бы: да, ты была права…

– Через год Аня родилась, и почти тут же у нас с мужем разладилось… Ничего особенного, бытовуха обычная…

Она встала, тихо прошла к двери в соседнюю комнату, бесшумно приоткрыв дверь, заглянула и прошла на свое место за столом.

– Спит… Вы ешьте, ешьте… Вон вы какой здоровый, вам много есть надо, небось там наголодались по хорошей пище…

– А можно еще один нескромный вопрос? – спросил он.

– Попробуйте.

– А лет вам сколько?

– Вы давно бы уже могли подсчитать ответ на ваш нескромный вопрос, – усмехнулась Софья. – Анечке – пять, в двадцать шесть вышла замуж… Забыли арифметику?

– Ах, да… я не подумал… Тридцать один.

– Тридцать два, – поправила она.

– Мы почти одногодки, – сказал он, помолчал и потом выдавил из себя, отводя взгляд, – А можно еще один нескромный?

– Это что, вечер нескромных вопросов? – Она улыбнулась. – Ну, давайте. Гулять так гулять.

– Вы вот столько лет без мужа… У вас что, никого… никого нет?

Она внимательно посмотрела на него, потом просто, без тени кокетства ответила:

– Нет. У меня никого нет!

Он вдруг почувствовал, что стало легче дышать.

– Эх! – молодецки воскликнул он, – Такая женщина! Куда только мужики смотрят?!

– Мужики… – повторила она, улыбнувшись, – где они, эти мужики? Одна только рвань да пьянь… Мальчики с пятнадцати лет становятся алкоголиками, как им в мужиков вырасти… А те, что есть, за них жены держатся руками и ногами… Даже похмеляться дают, не ворчат… Вон подруги мои, кто с мужьями – нарадоваться не могут, хотя на стороне, конечно, находят на что посетовать…

– Давайте выпьем за вас… за тебя, – сказал он, – Я уже не знаю, на «ты» мы или на «вы», – он наполнил бокалы шампанским, поднял свой, – Чтобы у тебя жизнь с этой минуты была бы удачливой.

– Спасибо, – сказала она, – А ты, между прочим, совсем не как зэк разговариваешь.

– Ну, не знаю, – сказал он, допив бокал и ставя его на стол, – Я старался избегать блатных слов, но все равно прилипали… Век воли не видать… Часто говорю… А вообще-то, в детстве, в юности я много читал, может потому?..

– Я тоже читать люблю, – сказала Софья, – И Аня в меня пошла, в четыре года читать научилась, и теперь её от книжек не оторвешь…

– Скажи, Софья, – начал он, но тут же замялся.

– Что, очередной нескромный вопрос? – улыбнулась она подбадривающе.

– Да, вроде… А что ты делала на той остановке утром, возле тюрьмы?.. Это ведь далеко от твоего дома…

– Какой ты любопытный, – проговорила она шутливо, но тут же поменяла тон, – Хожу уколы делать… Моя частная практика. Подрабатываю. Не могу сказать, что нам не хватает, но на будущее… Надо Анну ставить на ноги. Собираю потихоньку ей на сберкнижку. Ну, еще какие нескромные вопросы у тебя, молодой человек? Кстати, как ты сказал, тебя зовут?

– А я разве говорил?

– Нет? Не помню… Не говорил, кажется… Ну?

– Самед, – сказал он, помолчал, посмотрел на дверь соседней комнаты, посмотрел на Софью.

– Даже не думай, – сказала она, покачав головой. – А если все же думаешь – забудь.

Он помолчал, не отвечая, потом произнес тихо:

– Но мне негде оставаться.

– Не надо врать, – сказала она, глядя ему в глаза, – А семья твоего друга по армии?

– Ну что ты! Исключено. Они меня ненавидят. Сама понимаешь. Ты бы тоже ненавидела, – он помолчал, потом продолжил, – Считают, что из-за меня их сын загремел в тюрягу. Хотя совсем наоборот…

– Как бы там ни было, здесь оставаться тебе нельзя, – сказала она твердо. – Пойди в гостиницу. Правда, у меня в этой сфере знакомых нет, но я могу заплатить за тебя.

– Я сам могу заплатить за себя, – сказал он, уже держа её в объятиях, – В тюрьме зэки работают и заколачивают кое-какие бабки. За годы заработок образует солидные деньжата.

– Солидные деньжата? – тихо, чтобы не разбудить дочь в соседней комнате и стараясь выскользнуть из его жестких объятий, повторила она бессмысленно, – Солидные… говоришь…

– Да, говорю, – бессмысленно повторил теперь уже он, сжимая ее в объятиях и стараясь поцеловать в губы.

Удалось. Хоть и вырывалась изо всех сил, отворачивалась и шепотом грозилась:

– Я тебя исцарапаю!

– Ничего, царапай.

– Ты мне делаешь больно… Синяки останутся…

– Извини, извини, – торопливо проговорил он, продолжая стискивать её в объятиях.

– Да, погоди! Погоди ты, чего скажу… – шипела она тихо, угасающее в его мощных, но в то же время нежных объятиях, если только такое сочетание возможно. У него получалось, становилось возможным: сливались сила и нежность, накопленные за последние годы хамства и грубости.

– Чего скажешь, – тихо пыхтел он, чувствуя счастливую развязку борьбы этих двух союзников, словно со стороны смотрел на себя и на Софью.

– Один… Один… нескромный вопрос… можно? – пыхтела она, отпихивая его из последних сил, но уже сознавая, что победа будет не за ней и что с таким же успехом можно отпихивать от себя скалу, к которой её приковали.

– Нескромный? Нет, не надо… Ты можешь разбить мое сердце…

Тогда посреди этой тихой борьбы вокруг стола, этого страстного кружения, странного танца животных инстинктов, который оба неосознанно старались очеловечить своими чувствами, с каждой минутой, с каждым мгновением победно приближающимися к обоюдному чувству любви, она вдруг залилась тихим, переливчатым смехом, то ли над его словами, то ли радуясь просыпающемуся к нему чувству, так похожему на любовь. Тогда он расслабил объятия, чтобы она посмеялась вволю.

Утро застало их в постели, и её голова покоилась у него на плече. Они одновременно открыли глаза и первое, что увидели перед собой – Анна в ночной пижаме, строго уставившаяся на Самеда.

– Похоже, теперь я должна звать вас папой? – сказала она, сердито глядя на него.

– Это как ты пожелаешь, – улыбнулся он ей.

– И не мечтайте, – сказала девочка и круто развернувшись, вышла из комнаты.

Софья, торопливо набросив на плечи халат…

О! Какие плечи! Мрамор! Царица! – мелькнуло в голове его, не успевшего разглядеть её ночью.

… поспешила вслед за дочерью.

За дверью послышался торопливый сердитый детский шепот:

– … а я не привыкла к подобным картинам, – удалось услышать Самеду конец фразы девочки, по взрослому выговаривавшей маме.

– Еще бы! – возражал взрослый шепот, – еще бы ты привыкла! С того дня, как твой отец ушел от нас, это первый мужчина, переступивший наш порог…

– И последний! – категорически, жестко произнес детский голосок, выбившийся из шепота.

– Да, и последний, – согласилась Софья. – Но, скорее всего, он останется у нас. Придется тебе привыкать.

– Вот это да! Вот это новости!

– Да, новости. И перестань говорить со мной в таком тоне. Не забывай, я твоя мама, а не ты моя. Тебе пять лет…

– С половиной…

– Что бы там ни было, но мы… мы… наверное, поженимся…

Самед, лежа в постели все это слышал вполне отчетливо, и чувствовал себя довольно глупо, не зная, как поступить в сложившейся по вине девчушки ситуации: то ли встать, вмешаться в разговор, постараться завоевать доверие девчонки, то ли продолжать лежать, не смея шелохнуться и невольно подслушивая диалог за неплотно прикрытой дверью. Пока он так лежал, в комнату вошла Аня, в руке у нее было что-то вроде лейки.

– Привет, – сказал он, улыбаясь. – А где мама?

– Готовит вам завтрак на кухне, – сказала Аня, – А хотите, я вас из этой лейки полью?

– Нет, спасибо, – ответил Самед.

– Смешно будет, – пообещала девчушка и тут же стала поливать водой лицо Самеда.

Он не сопротивлялся, и когда она закончила, провел руками по лицу и сказал:

– Здорово! Даже не пришлось вставать умываться… А теперь принеси мне полотенце.