Текст книги "Убийцы"

Аня, явно ожидавшая сердитой, злобной реакции с его стороны, как минимум ожидавшая, что он отругает ее за такую выходку, и готовая отвечать на ругательства, была озадачена. А он улыбался, весь мокрый, как ни в чем ни бывало. Она побежала и принесла полотенце.

– А у вас в городе есть зоопарк? – спросил он, вытирая лицо.

– У нас даже цирк есть, – сообщила она с чувством гордости за свой город, в котором есть и цирк и зоопарк.

– Давно была?

– Да… Не помню… Давно, наверное… В детстве еще…

– В детстве еще? – повторил он. – Ну, это мы срочно наверстаем. Надо тебе, пока ты молода еще раз сходить… А сейчас выйди, я оденусь, ладно?

Они подружились. Самед водил её и в цирк, и в зоопарк, водил гулять по воскресеньям, когда Софья ходила делать уколы больным на дому (внутримышечные – двадцать копеек, внутривенные – полтинник), приводил ее из детского садика, и все больше привязывался к этой маленькой семье, к Софье и Ане. После беспокойной жизни, или правильнее было бы – существования, после одичалости в тюрьме, где среди мужской грубости, невежества и хамства, среди часто случавшихся драк, в которых невольно приходилось участвовать, чтобы постоять за себя, среди грубых нравов и искусственных законов маленького преступного мирка заключенных (меж которых, конечно находились и культурные люди, случайно попавшие в зону, но те были исключением из общей душной атмосферы), среди всех этих отбившихся от нормальной жизни человеческих отбросов и шушеры – жизнь у Софьи, спокойствие и уют её дома, чистоплотность и порядок, присущие хозяйке дома, вся милая атмосфера, созданная её заботливыми руками, так пришлись по сердцу Самеду, что он впервые после заключения позволил себе расслабиться, отдохнуть душой и постепенно полюбил все, что связано с ней: её привычки, её почти маниакальную чистоплотность, её невольную привычку смущаться от каждого грубого слова, которые поначалу бездумно, машинально срывались с его губ, её острую на язычок дочь. Но главное – он полюбил Софью, как женщину. Он до ареста не мог похвастаться своими мужскими победами, все, что попадалось ему из женского пола это были преимущественно женщины легкого поведения, откровенные проститутки и известные шалавы, с которыми он встречался в своем городе время от времени по необходимости, испытывая после недолгой связи с ними, тошнотворное отвращение, будто только что упал в помойную яму и теперь необходимо хорошенько помыться, сходить в баню. Так и поступал каждый раз, шел купаться в известную в городе мужскую баню, под причудливым названием «Фантазия». Но Софья… Это, конечно, было нечто, такое было впервые в его жизни. Он обожал её, был без ума, буквально лишался рассудка, видя как в его объятиях она начинает мелко дрожать перед наступавшим оргазмом, как, не умея и не стараясь сдержаться она плачет безмолвно, источает из прекрасных серых глаз влагу любви; он буквально зверел от восторга, занимаясь любовью – любовью в полном смысле слова, любовью, которой он до сих пор не знал, которую не встречал до нее – она орошала его грудь и лицо обильными слезами счастья, зажав кулаком дикий, готовый вырваться крик восхищения, кусая его плечо, издавая сладостные стоны в подушку, чтобы не слышала дочь, спавшая в соседней комнате. Любовные акты, когда оба они сосредоточенно пребывали в извилистых поисках наиболее сильного оргазма, были для них обоих сплошным восторгом, и оба в короткий срок привыкли и привязались друг к другу, как муж и жена, прожившие вместе долгие годы, как и в самом деле две половинки, нашедшие друг друга и соединившиеся в одно целое. То же было и в быту у них: долго живущая вместе, дружная семья. Софья и Аня все больше привязывались к нему, к мужчине в доме. Все неполадки, которые обнаружились в квартире, он очень быстро устранил, обнаружив перед маленькой своей семьей отличные навыки настоящего мастерового мужчины, что называется, с золотыми руками. Надо было работать, и он временно устроился рабочим на текстильную фабрику, небольшую, но единственную в городе. До лучших времен, пока не подвернется что-нибудь более стоящее. Несколько раз из городского междугороднего переговорного пункта звонил домой, чтобы мама и брат не беспокоились. Но однажды младший брат, Заур сообщил ему, что приедет и уже купил билет, и что это настояла мама, сама она не может прилететь из-за старой хвори – болезни ног, а Заур уже отпросился на работе в отпуск за собственный счет и прилетает, так что пусть Самед его не отговаривает.

– Я и не собираюсь тебя отговаривать, – сказал Самед. – Прилетай. Буду рад. Город ты знаешь, навещал меня здесь в зоне, а адрес запиши…

Заур уже через день был у них, у Софьи с Самедом. Он привез домашние гостинцы, мамины соленья, варенья, печеное…

– Ой, зачем же вы так беспокоились! – ласково пеняла ему Софья, суетясь и помогая Зауру вытаскивать из сумок гостинцы, а Аня изучающее рассматривала Заура.

Заур впервые увидев девочку, немного опешил, смутился, он не знал, что у Софьи есть ребенок, но быстро нашелся, стал шутить с девчушкой, показывал ей, как надо чистить гранат…

– Что я, гранат не видала? – хмыкала Аня, глядя как Заур во всю старается завоевать ее расположение.

– А разве видала? – сказала Софья, – Где это ты видела гранат, врунишка?

– Софья! – укоризненно произнес Самед, указывая взглядом на Аню, и прибавил шепотом, – Не смущай ребенка…

Это не ускользнуло от внимания Заура, и он понял, что брат на самом деле не просто сошелся с этой семьей, но по-настоящему любит их, как своих родных.

– Ну, расскажи о себе, – сказал Самед, когда сели за стол и Софья внесла блюдо с пловом с курицей, чем немало удивила Заура. – Что поделываешь?..

– Твоя школа? – сказал Заур, кивая на блюдо в руках у Софьи.

– А как же! – откликнулась весело Софья, – он у нас на все руки мастер, и готовить может – пальчики оближешь! Вот и меня научил…

– А ты хорошая ученица, – прибавила Аня.

– Стараюсь.

– Ну, Заур… – произнес Самед.

– Что? – спросил Заур.

– Расскажи как у вас там…

– Так ты же все знаешь…

– Знаю в общих чертах, а ты теперь, раз уж приехал – поподробнее.

– Ну, что рассказать? – Заур поводил взглядом по красиво сервированному столу, на котором Софья раскладывала плов по тарелкам, и нерешительно спросил, – А у вас как, спиртное не подают к праздничному столу?

– Ой, мамочки! – воскликнула Софья, – Я о вас не подумала, извините… У нас же все непьющие, но для вас у нас найдется…

– Нет, нет, – с удовольствием стал отказываться Заур, – Я тоже непьющий… не беспокойтесь… Я так спросил.

– Да, он – непьющий, – подтвердил Самед, – Да еще какой! Всем непьющим непьющий. Расскажи, а? – попросил он брата.

– Да ладно, – стал отнекиваться Заур, – дело давнее… – но тем не менее, тут же охотно стал вспоминать:

– Мне лет тринадцать было… Отец наш тогда еще жив был. В школе, в туалете мальчики распивали дешевый портвейн, ну и я приложился, да тут же захмелел от двух глотков… Пришел домой, шатаясь, ничего не соображаю, мальчишка… Мать в ужасе… Отец вернулся с работы, она ему рассказала… Он послал Самеда за водкой, и влил мне в горло чуть ли не стакан… меня стало рвать. Это противное ощущение до сих пор я отчетливо помню. И с тех пор ни капли спиртного, нигде, даже пива… Не пью.

– Ну и молодец! – похвалила Аня. – Я тоже ни капли…

– Анна, веди себя прилично! – сказала Софья.

Девочка пожала плечами.

– Уж приличнее некуда!

Заур улыбнулся ей.

– Хорошая у вас девочка, сколько тебе?

Она сообщила.

– А дома, слава Богу, нормально, – стал запоздало отвечать Заур на вопрос старшего брата, – Мама немного хворает, застарелый ревматизм, а так – живем, не жалуемся… Я уже лейтенанта получил… – с плохо скрываемой гордостью, проговорил он.

– Заур в милиции работает, – пояснил Самед Софье, – а в армии был десантником… На работе пришелся ко двору, молодец, быстро продвигается…

– Школу милицейскую окончил, – прибавил Заур.

– Обед проходит в теплой, дружеской обстановке, правда дядя Самед? – сказала посреди наступившей тишины за столом Аня.

– Это не ребенок, вундеркинд, – смеясь, проговорил Заур.

После обеда он вышел на балкон, где Софья раскладывала в деревянном сундуке для продуктов банки с домашними вареньем и соленьем, что привез им Заур. Он поглядел на двор.

– Красивый у вас дворик, уютный, на сквер похож, – тихо проговорил он, о чем-то задумавшись.

Софья заметила, что он что-то хочет сказать, выпрямилась, посмотрела ему в лицо в ожидании.

– Я хотел вам сказать, – не замедлил начать он, явно торопясь, чтобы никто им не помешал, – Я очень люблю брата.

– Понимаю, – сказала тоже тихо Софья.

Со стороны могло показаться, что двое на балконе молчат, просто молча стоят и смотрят вниз во двор.

– Я за него могу жизнь отдать, – прибавил Заур.

– Нам хорошо вместе, – сказала Софья, – если только вы это хотели услышать. Мы все трое довольны своей жизнью, мы любим друг друга.

– Хорошо, – сказал Заур и вошел в комнату, оставив Софью и дальше возиться с тщательно закупоренными банками.

– Мне пора, – сказал Заур брату.

– Как пора? – удивился Самед. – Ты не останешься?

– Оставайтесь, – вдруг неожиданно поддержала Самеда Аня, – Если хотите, я еще что-нибудь скажу.

– Спасибо, – Заур и Самед одновременно рассмеялись коротким, очень похожим смехом. – Спасибо, но надо идти.

– Куда же вы? – спросила Софья, входя в комнату.

– В гостиницу. Мне здесь номер забронировали из нашего отделения милиции. А утром – обратный рейс. Я ведь только на два дня отпросился. Работы много.

– Ловишь воров-бандитов? – Самед хлопнул его по плечу.

– Приходится…

– Как-то неудобно получается, приехали из такой дали и – в гостиницу! – сказала Софья.

– Все нормально, – улыбнулся в ответ Заур. – Мы люди городские. Не привыкли стеснять хозяев.

– Да какое тут стеснение? У нас две комнаты, вы с Самедом в одной, мы с Аней в другой… Никакого стеснения…

Самед провожал брата до гостиницы.

– Заозерная, – прочитал Заур на углу дома название улицы, – Красивое название. А где же тут озеро?

– Была какая-то лужа… Осушили, теперь на том месте дома будут строить, пока все фундамент возводят, уже три года… Обычный советский долгострой.

Некоторое время шагали молча.

– Мне Софья понравилась, – проговорил после затянувшейся паузы Заур. – И Аня, конечно, тоже… – он замолчал.

– И что? Договаривай.

– Да нет, дело твое… Что мне договаривать? Просто я думаю… Вот ты видный парень, мастеровой, везде кусок хлеба себе добудешь, ты бы и дома мог бы прекрасно жениться, создать семью с девушкой из хорошей семьи, чистой, честной…

– Софья хорошая… – сказал Самед, помолчал, – и потом, знаешь… Судьба порой делает неожиданные ходы… Когда я выходил на волю, я хотел немного переждать здесь, в этом городе, потом приехать домой, пусть, думал, немного позабудется, пусть мама и Заур поскучают, тогда приезд мой будет для них больше желанным… А так… сразу после тюрьмы… Неловко мне было, пойми, перед мамой, перед родственниками, соседями…

– Я понимаю, – заверил его Заур. – Ты не думай, я просто пересказывал тебе мамины мысли… она, конечно, хотела бы, чтобы ты был рядом, женился бы на своей… А так, на разведенке…Мама мечтала, чтобы ты в дом привел свою, из наших…

– Кого любишь, та и становится своей…

– Да, наверное, ты прав, – сказал Заур.

– Ты сам давай, пошевеливайся… Уже пора. Порадуй маму…

– Да, надо бы… Вот на работе немного разберусь, потом и о женитьбе можно подумать. – Заур помолчал, рассматривая дома вдоль улицы, автобусную остановку, людей на ней, ожидавших автобус:

– Тут до гостиницы не так уж близко. Может, поедем на чем?

Возле гостиницы, сойдя из автобуса, они постояли у дверей и Заур сказал:

– Что ж, обнимемся, брат…

Они обнялись.

– Я приеду. Обязательно приеду, – сказал на прощание Самед. – Так и передай маме.

– Передам, – сказал Заур и вошел в гостиницу, в холле которой старый швейцар сидел на стуле и активно копался в носу.

Рано утром Заур улетел. Самед не поехал в аэропорт провожать его, оба они не любили прощаться, не любили проводы.

Софья, конечно, передала ему слова брата, что сказал ей Заур наедине на балконе.

– Хороший брат у тебя, – прибавила она. – На него можно опереться в трудную минуту.

– Это ему на меня надо опираться, все-таки, я – старший, а вот как вышло, – сказал в раздумье Самед.

– Твоей вины в этом нет, – сказала Софья, решив подбодрить его. – Так получилось. С кем не бывает…

Ночью Самеду не спалось. Приезд и такой скорый отъезд брата разбередил ему душу, он стал вспоминать их общее детство, как он учил маленького Заура уметь постоять за себя на их улице, где между детьми постоянно возникали стычки, выливавшиеся зачастую в большие драки, в которых, порой участвовали не только дети, вспоминал, как учил семилетнего Заура драться… Однажды – тогда Заур только пошел в школу, в первый класс, а ему, Самеду было почти одиннадцать, – и вот однажды избитый в школе мальчишками Заур пришел в слезах жаловаться старшему брату, ревел, слезы в три ручья…

– Если ты еще раз придешь избитый и будешь плакать, я сам тебя изобью! – закричал ему в лицо Самед.

Маленький Заур опешил, очередная волна рыданий застряла у него в глотке от удивления, он ожидал совсем другого от родного брата, думал, что Самед пойдет сейчас с ним и накажет его обидчиков, но вышло все не так, как ожидал малыш. Однако, слова старшего брата запомнились, и на следующий день он, Заур дал достойный отпор нападавшим на него мальчишкам. С тех пор он научился защищать себя, и его стали побаиваться и в школе, и на улице, и в дальнейшем – в жизни. Он рос, становился старше, умнее, крепче, а служба в десантных войсках в армии еще больше закалила его, и в дальнейшем он нашел применение своим силам и способностям, поступив на службу в милицию. Заур ничего не забывал и теперь был бесконечно благодарен старшему брату за ту школу, что прошел с его помощью, и за постоянную опеку со стороны Самеда, который не выпускал его, Заура из поля зрения, и приходил на помощь, если она требовалась. Особенно эта опека усилилась после ранней смерти отца мальчиков, и Самед, несмотря на малую разницу в годах, которая со временем становилась все незаметнее, тем не менее, заменил младшему брату отца, сам вынужденно делаясь не по годам опытнее, умнее… Приходилось, ничего не поделаешь, он чувствовал ответственность за брата.

Жизнь маленькой семьи Самеда текла ровно, нормально. Работали, гуляли в парке недалеко от дома, занимались воспитанием маленькой Ани, одним словом – жили не хуже других. И что важнее всего – с каждым днем Самед и Софья становились все ближе, все больше сближались, начинали по-настоящему любить друг друга. У них, конечно, любовь не была с первого взгляда; да, что-то впрочем, есть не очень надежное в такой любви с первого взгляда, если влюбленные не юноши, а пожившие уже люди, лет за тридцать. Их любовь требовала времени, и с каждым днем можно сказать крепла, разгоралась, становилась надежнее, так что они вскоре были не только любовниками, но и товарищами, друзьями, с полуслова понимающими друг друга. Маленькая семья их в короткое время стала такой крепкой, будто они прожили вместе долгие годы. Это радовало, Софья расцвела, стала выглядеть моложе, чаще улыбалась, по утрам, принимая душ в ванной после ночи любви, часто, забывшись, пела, на что моментально реагировала маленькая Аня, для которой такое поведение мамы было в новинку. Подруги Софьи с работы то одна, то другая, то несколько подруг вместе заходили порой после работы в гости, с любопытством поглядывали на Самеда, разговаривали с ним, желая разговорить, узнать о нем побольше, спрашивали у Ани, как ей нравится её новый отчим.

– Нравится, нравится, – отвечала Аня, – Нечего у ребенка выпытывать…

– Ну и язычок у тебя! – говорили женщины. – Что с тобой будет через десять лет?

– Шестнадцать будет, – говорила Аня.

Софья заранее предупредила дочь и Самеда, что на ноябрьские праздники они все поедут к ее родителям в деревню, и оставят там Аню до нового года.

– Ну, ну… Ясно… Молодым одним хочется остаться, – язвительно реагировала девочка на сообщение.

Самед смеялся.

– Где она такого набралась? – говорил он. – Разговаривает, как взрослая…

– А что мне там делать до нового года? – хныкала Аня, – я же от скуки зачахну.

– Не зачахнешь. Погостишь у бабушки с дедушкой. Они давно тебя не видели, соскучились. Воздухом деревенским подышишь. Тебе на пользу, – сказала Софья.

Было решено, к тому же давно пора была познакомить родителей Софьи с новым зятем, и они собрались и на нерабочие дни ноябрьских праздников поехали в деревню в семидесяти километрах от города, где жили в своем домике родители Софьи.

– Так значит, вы только на новый год за мной приедете? – спросила Аня.

– Да. Перед новым годом, – сказала Софья.

Тогда Аня из цветной фольги вырезала буквы и наклеила их на стену в столовой.

– Это мой вам подарок на новый год, – сообщила она.

Софья поглядела на неровно приклеенные к обоям блестящие буквы:

«С Новым 1987 годом».

– Молодец! – похвалила она дочь. – Спасибо за подарок. Только здесь ты запятую пропустила, – она указала место, – И в конце такого предложения обычно ставят восклицательный знак. И буквы у тебя все неровные, одни – в лес, другие – по дрова…

– Мама! Мне только пять лет, ты не забыла?

– Странно, а недавно говорила, что почти шесть.

Вечером, накануне праздника, они сели в пригородную электричку и поехали в гости к бабушке и дедушке Ани.

Их естественно, встретили с радостью, зацеловали внучку, познакомились с Самедом, усадили тут же за стол, стали угощать… Отец Софьи, крепкий с виду мужчина шестидесяти пяти лет очень огорчился, когда узнал, что Самед не пьет и не сможет составить ему компанию.

– Нет, компанию я вам составлю с удовольствием, просто я предупреждаю – знаю свою норму. И пьяным вы меня не увидите.

– Вот и молодец! – похвалила его мать Софьи, круглолицая улыбчивая женщина лет под шестьдесят.

Но застолье прошло весело, даже замечание матери Софьи, что пора бы узаконить их отношения, не помешало течению маленького праздника.

– Мы и так муж и жена, – сказала Софья. – Не в бумажках дело…

– Узаконим, – сказал Самед. – как Софья скажет…

Самед понравился родителям Софьи, а Аня вопреки ожиданиям, что-то притихла и не лезла в разговоры взрослых.

– Ты не заболела? – поинтересовалась Софья, щупая ей лоб.

Через день, оставив Аню, Самед и Софья уезжали в город. Аня вдруг неожиданно для всех расплакалась, её успокоили, но уезжала Софья с тяжелым сердцем.

– На нее это непохоже, – сказала она Самеду, – она всегда была чужда подобных сантиментов.

В вагоне электропоезда Самед вдруг вспомнил свой ночной сон и решил поделиться им с Софьей.

– Странный такой сон, – проговорил он, – Может, оттого, что на новом месте спал? Беспокойно спал… Видел, будто машину купил, «Жигули» пятерку, о которой давно мечтал, и едем мы за город, прямая асфальтированная дорога, а на обочине – пастух пасет коров, другой поодаль срезает траву, на тележку складывает, я притормозил, чтобы спросить дорогу, и тут вижу: оба пастуха и тот с серпом в руке бегут к машине явно с недобрыми намерениями, ты кричишь мне: «Уезжай! Быстрей! Быстрей!». Я нажимаю на газ, на скорости беру с места, а с обочины дороги, то справа, то слева появляются новые пастухи, как две капли похожие на первых двух, и у каждого то нож, то серп острый, все бегут за машиной, я прибавляю скорость, уже на предельной еду, но, странное дело: они не отстают ни на шаг, и вот-вот догонят нас…

Самед замолчал. Молчала и Софья.

– У меня бабушка покойная умела разгадывать сны, – сказала она после долгого молчания. – Я не очень придаю им значения.

– Я тоже, – сказал он. – Но такие странные сны я редко вижу.

В вагоне электрички было почти пусто, сидела в противоположном ряду пожилая супружеская пара с корзинами в руках, похоже, по грибы ходили в ближний лес, да девушка лет двадцати как-то равнодушно, безучастно просматривала журнал «Огонек».

Самед, приложив ладони к темному стеклу окна, старался разглядеть виды, но ничего интересного не нашел, вокруг была степь с редким домиками.

На очередной остановке с платформы донеслись громкие голоса, хохот, но поезд почти тут же тронулся, и все затихло. Но через несколько минут, переходя из вагона в вагон, ворвалась ватага юнцов в вагон, где сидели Самед с Софьей. Их было человек восемь-девять и было видно, что они выпили, на вид – подростки пятнадцати-семнадцати лет. Самед долго их рассматривал, пока Софья не шепнула ему осторожно:

– Не гляди на них… Ну их…

Самед отвел взгляд и стал напряженно смотреть в окно, в вечерней глубине которого ничего нельзя было разглядеть. Но мальчишки явно нарывались на приключения, искали скандала. Сначала они стали приставать к старикам, сидевшим около дверей в тамбур вагона, но длилось это недолго, оцепеневшие от страха старики были им неинтересны: кто-то из них смахнул кепку с головы старика, и на этом приставание закончилось. Потом они всей гурьбой двинулись по проходу вагона к девушке, напряженно вцепившейся в журнал.

– Девчонка вполне годится, – сказал на вид старший из них. – Оттрахаем её прямо здесь, до следующей остановки успеем. Я – первый.

Девушку облепили со всех сторон, а старший стал нахально расстегивать ширинку. Девушка отбивалась, крича, ей заткнули рот.

Самед встал.

– Самед, прошу тебя, не ввязывайся, – тихо, в страхе взмолилась Софья.

– Отдыхай, черножопый, и до твоей очередь дойдет, – сказал один из мальчиков.

Самед, очертя голову, бросился на толпу подростков, расшвырял многих, как котят, но получил несколько сильных ударов по голове самодельными кастетами и дубинками.

Софья истерически закричала, часть подростков переключилась на нее, её стали избивать, били по лицу ногами, кулаками, она закрыв лицо, кричала. Самед, увидев, как избивают Софью, озверел, кинулся на малолетних бандитов, разбивая кулаками им лица, головы; по пути, пробиваясь к Софье, он получил несколько ножевых ран, но это его не остановило. Двое подростков, напоровшись на кулаки Самеда, остались лежать на полу вагона, оставшихся он крушил кулаками, не обращая внимания и не чувствуя уколы ножей и удары дубинок.

– Ложись! – вдруг послышался визгливый крик старшего из подростков, который, видимо был главным в этой мальчишеской банде, – Ложись, зацеплю!

Мальчишки бросились врассыпную, и тут только Самед в руках у старшего подростка заметил пистолет. Кровь кинулась ему в голову, не соображая, он пошел на малолетнего бандита, вытянув руки, чтобы схватить его за горло и придушить, но выстрел раздался раньше.

Софья дико, истошно крикнула.

Пуля из «Макарова» с двух шагов попала Самеду в глаз и вышла через затылок, рана была смертельной, Самед рухнул, но все еще судорожно и бессознательно сжимал кулаки, стремясь добраться до горла врага.

На очередном пустынном полустанке уже мертвого Самеда и еле живую, избитую Софью выволокли из вагона на заснеженную платформу под омертвевшими взглядами девушки с журналом, (старики от страха закрыли глаза ладонями), вытащили и двух еще не пришедших в себя от ударов Самеда мальчишек. Поезд отошел от платформы. И тогда подростки под руководством старшего стали измываться над Софьей и трупом Самеда, изнасиловали еле живую Софью.

– Подмахивай, стерва! – кричал, насилуя почти безжизненное тело Софьи, старший подросток, угрожая ножом, – Подмахивай, зарежу! Держите ей ноги! – крикнул он своим парням.

Изнасиловав, они нанесли ей несколько ножевых ранений, стали пинать труп Самеда, старший подросток выпустил в его не дышащее уже тело еще две пули, и с дикими криками и победным хохотом ватага мальчишек, приведя в чувство двух своих дружков, покинула платформу.

– Врассыпную! – скомандовал старший, и все бросились кто куда, исчезли в темной ночи.

– Надо было и девку шмальнуть, – проговорил на бегу старший одному своему приятелю, который увязался за ним. – Свидетель все же…

– Да она от страха язык проглотит, – отозвался с готовностью тот. – Ты же видел – обосралась. А скажи – как я воткнул ему нож! Во потеха, прямо в сердце!

– Ты то уж заткнись! – огрызнулся на бегу старший, – Если б я не шмальнул, он бы всех вас разбросал, костей бы не собрали, крепкий мужик попался.

Второй мальчишка обиженно замолчал. Ночь поглотила подонков.

К этому времени движение скинхедов делало свои первые, еще робкие шаги. Появилось оно в Англии в 1982 году, но вполне миролюбивое, не агрессивное, фанаты рок-групп называли себя «Скинхеды», что значит голая голова, или голова-кожа, попросту – бритоголовые. Лет через десять, приняв несколько агрессивную, правую окраску движение скинхедов докатилось до России, в основном до больших городов, мегаполисов, но их отдаленное дыхание, теряя по пути все позитивное, человеческое, гуманное, с чего началось это движение, коснулось к тому времени уже и провинциальных городов, и подростки и юноши, еще не зная, что они скинхеды, еще не понимая полностью значения этого слова, впоследствии оболганного, опошленного, перевранного безмозглыми националистами, еще носившими длинные до плеч патлы и кастеты в карманах, взяли инициативу в свои руки; тринадцати-семнадцатилетние мальчишки уже бравировали своей непримиримой ненавистью ко всему, что на них непохоже; ненавистью к инакомыслящим, инакоговорящим, инакоживущим, ненавистью к иногородним, к людям из других республик этой огромной страны, недавно только широко шагавшей к коммунизму и равенству между людьми всех наций; пылали ненавистью безмозглые юнцы и подростки ко всем, кто не так выглядит, как им хотелось бы, не так говорит, не так ходит, не так дышит, не так думает, не так любит. В дальнейшем, лет через пятнадцать-двадцать, новое поколение безмозглых мальчишек, сбрив волосы, станут бритоголовыми, гордо называя себя «бандой бритоголовых», а официально – «скинхедами», «скинами», станут нападать на одиноких прохожих, ни в чем не повинных, наводя страх на горожан, нападая целой трусливой толпой, избивая и разбегаясь с чувством выполненного долга, будто нужную работу докончив, будут крушить витрины магазинов, переворачивать чужие автомобили, поджигать газетные киоски, нарушая мир и покой граждан каждый раз, когда что-то им будет не по ноздре. И в России число скинов достигнет невероятной цифры – пятьдесят тысяч бездельников и хулиганов, бандитов и убийц, обосновавшихся в основном в крупных городах.

А пока – малолетние бандиты были только первыми провозвестниками грядущих скинхедов.

Софья выжила. Единственный пассажир последней электрички, вышедший на этой маленькой станции, заметив два тела валяющиеся в крови на платформе, забил тревогу, закричал, остановил электричку, несколько пассажиров бросились ему на помощь, обнаружили что у Софьи еле, но все-таки бьется пульс, на той же электричке повезли её в город в больницу, и попала она совершенно случайно, по воле судеб именно в ту больницу, в которой работала. Дежурный врач узнал её, хоть лицо и было разбито до неузнаваемости, тут же ей стали оказывать первую помощь, но Софья впала в кому, и пролежала в коме четверо суток.

За телом Самеда поехала милиция и до опознания поместила его в морг.

Только через четыре дня, когда Софья пришла в сознание и смогла кое-как говорить, удалось сотрудникам милиции выйти на брата Самеда.

Заур был на работе, в отделение милиции, когда его вызвал начальник отделения.

– Плохие вести, сынок, – без обиняков начал седой полковник.

Заур в милиции привыкший к плохим вестям, не очень внутренне огорчился, исправлять плохое было его работой, его профессией, но что-то необычное было в голосе, во всем облике начальника, и он насторожился.

Когда он услышал, он сгоряча не понял, думая, что ослышался и хотел уже попросить полковника повторить, что он сказал, но тот, заметив растерянный вид Заура, сам повторил еще раз, тихо, медленно и попросил молодого человека присесть.

Заур остался стоять возле стола полковника, все еще плохо соображая.

– Тебе надо поехать туда, – сказал полковник, – и привезти тело брата. Я с тобой пошлю нашего человека, поможет.

Заур вышел из кабинета начальника, пошел в свою комнату, сел за стол и уставился перед собой, стараясь взять себя в руки, осмыслить до конца сказанное полковником.

– Что с тобой? – заметив, как сильно он побледнел, спросил его сотрудник, сидевший с ним в одном кабинете лейтенант, его близкий товарищ.

Заур посмотрел на него невидящим взглядом, долго молчал. Тот не стал переспрашивать, но ждал ответа. Заур ответил. Товарищ заговорил не сразу, осмысливая информацию, потом сказал:

– Я поеду с тобой.

Заур покачал головой.

– Нет. Я сам… Спасибо.

Матери дома он сообщил, что его отправляют в командировку, и чтобы она не стала расспрашивать, боясь, что по его убитому виду она может догадаться, и тогда придется все ей рассказать, он поспешно вышел из дома, пошел покупать билет на самолет, и той же ночью прибыл в город, где жил, где прожил короткую спокойную и может самую счастливую часть своей жизни его брат, Самед.

Рано утром Заур зашел в больницу к Софье. Увидев его, она заплакала и было видно по тому, как судороги кривили её некогда милое улыбчивое лицо, что даже плакать ей физически больно. Каждое движение, каждый жест отдавался болью во всем её теле, в голове.

– Почему?.. – сказала она еле слышно.

– Что, Софья? – спросил Заур.

Он уже давно взял себя в руки, говорил ровно, спокойно, и уже в самолете решил и твердо знал, что будет делать и как действовать.

– Почему, – прошептала она, – никто мне не говорит… Он ведь… Он ведь…

– Он умер, – спокойно сказал Заур. – Я приехал за телом.

Рыдания стали сотрясать её тело.

– Больно! Больно! – тихо кричала она.

– Успокойся, успокойся, – сказал Заур. – Ты мне будешь нужна. Набирайся сил. Я увезу его, – тут в горле у него встал комок, и он вынужден был сделать паузу, – Увезу… И очень скоро вернусь. Мне нужны будут твои показания.

От Софьи он поехал в отделение милиции, откуда поступил звонок в его город. Зауру дали адрес морга, где лежало тело брата, и заверили, что преступников ищут, но дело затягивается, потому что нет свидетелей, а единственная девушка, которая была в то время в вагоне и могла бы дать показания, утверждает, что ей в самом начале нанесли удар по голове чем-то тяжелым и больше она ничего не помнит.

Заур привез тело брата в город, в его родной город, где он родился, кричал на весь квартал двухмесячным грудным малышом, требуя молока, требуя свое место в этой жизни, привез туда, где он учился жить, трудился и учил жить его, своего младшего брата, который его очень любил, но наученный старшим братом, так же как и он, Самед, не привык выказывать свои чувства, не привык сюсюкать и нежничать, готовый в любую минуту отдать за него, старшего жизнь.