Текст книги "Практическая телепатия. Непосредственная передача мыслей. Экспериментальное исследование феномена"

III
Опыты автора: передача слуховых представлений

Дело идет о 14 летней девочке, Софье Штаркер, которая обладает способностью быть перципиентом в тех случаях, когда агентом является её отец. Это обстоятельство уже заставляет нас быть на стороже и принять все меры к выяснению истины. Прежде чем приступить к изложению принятых мною мер, считаю не лишним сообщить несколько данных из анамнеза девочки[24]24
  Все нижеследующие опыты с Софьей Ш. были произведены мною в Одессе в 1904 году, к каковому времени относится и описание их.


[Закрыть].

Софья Штаркер, 14-ти лет от роду, происходит от здоровых родителей. Свою нервно-психическую конституцию она, очевидно, унаследовала со стороны женской линии по матери. Бабушка этой девочки сошла с ума на 33 году жизни и вскоре после того умерла; сестры этой бабушки страдали постоянно головными болями и умерли молодыми от случайных заболеваний. Дядя девочки по матери страдал постоянно головными болями и умер на 40-м году жизни «от головной боли», по выражению родных. Другой дядя, которому теперь 35 лет, женат и имеет несколько детей; он ипохондрик и его постоянно преследует мысль, что он сойдет с ума. Сестра его (тетя девочки) здорова; о ней родные рассказывают, что она обладала прежде способностью читать мысли и выступала в качестве профессиональной мантевистки[25]25
  Мантевист – чтец мыслей, человек, использующий для получения информации о задуманном идеомоторные движения субъекта. (Прим. ред.)


[Закрыть]; но, по выходе замуж, совершенно лишилась своей способности. Мать Софьи Штаркер вообще здорова, но страдает иногда головными болями и галлюцинациями слуха и зрения. Отец, по-видимому, человек здоровый; можно лишь отметить маленькое пристрастие его к спиртным напиткам, хотя алкоголиком его назвать нельзя: происходя из Бессарабии, которая славится обилием и дешевизной своего вина, он с детства привык пить много вина[26]26
  Считаю нелишним отметить дальнейшую судьбу этого человека, который играл во всех нижеприводимых опытах с Софьей роли агента: через год после моего знакомства с ним, т. е. в 1905 г. он сошел с ума и был помещен в Одесскую психиатрическую больницу, откуда мне, к сожалению, не удалось получить сведений о форме его заболевания; будучи затем несвоевременно выпущен из больницы, он в тот же дѳнь покончил жизнь самоубийством.


[Закрыть].

Что касается самой девочки, Софьи, то она вообще здорова и для своих 14-ти лет физически хорошо развита. Нервно-психическая конституция её обнаруживает большую неустойчивость, как это, впрочем, бывает почти со всеми анемичными субъектами с признаками раздражительной слабости. У неё иногда наблюдаются беспричинные переходы от плача к смеху или наоборот. Вообще она очень послушна, покорна и почти безвольна, но иногда обнаруживает такое упрямство, которого ничем сломить нельзя. Из субъективных жалоб обращают на себя внимание головные боли, которые обыкновенно бывают особенно упорны но утрам, и невралгические боли в различных частях тела. Важно также отметить, что у неё, как и у матери, бывают иногда галлюцинации слуха и зрения. Девочка обладает хорошим слухом и обнаруживает музыкальные способности. Если принять во внимание низкий умственный уровень той среды, в которой Софья вращается, то нужно признать ее очень интеллигентной девочкой.

Переходя теперь к её способности читать мысли, я могу сообщить об этом следующее. Когда Софье было только 7 лет, отец её, по профессии мантевист, стал упражняться с нею в мантевизме, т. е. завязывал глаза, брал за руку и заставлял отыскивать запрятанный куда-либо предмет. При этих опытах ему вскоре бросилось в глаза следующее: когда он задумывал нахождение какого-либо предмета, девочка называла предмет раньше, чем она его нашла; путем повторных опытов он убедился, что девочка обладает способностью читать его собственные мысли. Вначале девочка отгадывала очень неуверенно и часто ошибалась, но с течением времени, благодаря постоянным упражнениям, она достигла в этом отношении большого совершенства и, по моим наблюдениям, умела почти без ошибочно отгадывать все то, что думает её отец как представления двигательного характера, так и любое отвлеченное слово.

Прежде чем перейти к изложению опытов, поставленных мною в присутствии товарищей врачей я должен сказать еще несколько слов о трудностях поставить в данном случае опыты на научных основаниях, т. е. так, чтобы результаты их не могли подлежать оспариванию. Главный неблагоприятный момент заключается в том, что девочка читала мысли только своего отца и в весьма ничтожной степени мои; это обстоятельство невольно вызывает подозрение и недоверие наблюдателя, который и без того настроен очень скептически по отношению к данному явлению. Подозрение это усугубляется еще тем, что отец по своей профессии издавна быль мантевистом, и способность девочки читать мысли служила всей семье источником существования. В силу этого обстоятельства у всякого даже самого беспристрастного зрителя невольно является подозрение, что он здесь имеет дело с очень ловким фокусом и что, следовательно, отец с девочкой мистифицируют зрителя, выдавая свой фокус за чтение мыслей.

Признавая справедливость и уместность в данном случае такого рода подозрений, я счел нужным обставить свои опыты так, чтобы отнять у отца с девочкой всякую возможность сообщаться между собою и подавать друг другу какие-либо сигналы. Для того чтобы лишить испытуемых возможности пользоваться своим осязанием, слухом и зрением, я принял следующие меры: но 1-х, ставил отца на расстоянии 5-10-ти шагов от девочки; во 2х, завязывал девочке глаза и поворачивал ее спиной к отцу; в 3-х, плотно заполнял её наружные слуховые проходы ватой так, что она не слышала обыкновенной речи у самого уха. Таковы были меры, принятые для того, чтобы лишить девочку возможности воспринимать какие-либо сигналы.

С другой стороны, чтобы лишить отца возможности подавать какие-либо сигналы, я поступал следующим образом: во 1-х, под ноги клался ковер, который должен был заглушать малейший шорох его; во 2-х, ему запрещалось во время опытов шевелиться, говорить, сморкаться и, вообще, издавать какие бы то ни было звуки; в 3-х, между отцом и девочкой помещался кто-либо из присутствующих, чтобы следить за малейшими нарушениями; если таковые замечались, то опыт признавался нечистыми. Наконец, чтобы снять подозрение скептиков с самого себя, я во многих опытах непосредственно не принимал никакого участия, сидя в стороне и предоставляя все дело другим.

Высказывалось еще подозрение, что девочка здесь не при чем и что мы тут имеем дело с чревовещанием отца: отец, мол, подражая голосу девочки, чревовещает задуманные слова. Не говоря о том, что такое подозрение казалось абсурдным для каждого, кто присутствовал при моих опытах и, находясь возле девочки, видел и слышал, что это говорить именно она, так я устранил возможность подобного подозрения тем, что во многих опытах велел девочке писать отгаданное слово, прежде чем она его произносила; результаты, разумеется, были всегда положительные.

Наконец, неподдельность данного случая подкрепляется еще тем, что девочке удавалось иногда отгадывать задуманные слова и со мною без участия отца, хотя, к сожалению, далеко не в такой выраженной и убедительной форме, как с последним. Поэтому главный мой интерес привлекали опыты передачи мыслей от отца к Софье, и на них я сосредоточил свое особенное внимание. Опыты эти производились всегда так, что сначала я завязывал девочке глаза и затем, повернув ее спиной к отцу, передавал последнему ряд предметов и клочок бумаги с рядом написанных присутствующими слов; девочка должна была назвать по очереди предметы и прочитать написанные слова. При этом опыты располагались мною в 2 серии: в одной из них девочка во время отгадывания держала отца за руку несколько выше кисти; в другой − отец находился позади девочки на расстоянии нескольких шагов при соблюдении всех тех условий, о которых я говорил выше.

Я должен еще отметить, что иногда во время опытов, особенно при опытах на расстоянии, девочка останавливалась и не решалась произносить те слова или звуки, которые ей представлялись; тогда мне или кому-либо из присутствующих приходилось ободрять ее и побуждать говорить; это пытался делать и отец, но для чистоты опытов я заставлял его всегда хранить абсолютное молчание.

Всем своим опытам я вел самые точные протоколы, внося в них все ошибки девочки в момент чтения; эти ошибки являются особенно драгоценными для того, чтобы судить о механизме передачи мыслей. Вот результаты этих опытов, которые, как я выше говорил, были поставлены мною в присутствии товарищей врачей, настроенных подчас очень скептически.

I. Сеанс 3-го мая 1904 года. Присутствуют следующие врачи: А. Кнери, Н. Кефер, Н. Виленский, Я. Раймист и студ-мед. Шерман.

а) Девочка с завязанными глазами держит своей правой рукой отца за левую руку несколько выше кисти. Я даю отцу в руки ряд предметов, переданных мне присутствующими.

b) Отец находится на расстоянии 5-ти шагов позади девочки, под его ногами лежит ковёр; глаза у девочки завязаны, а уши открыты; отец хранит полное молчание; присутствующие пишут на бумажке слова и передают их − каждое слов отдельно − отцу.

c) К условиям, обозначенным в «b» присоединяется еще новое: девочке плотно затыкают уши ватой, так что на обращенные к ней обыкновенным голосом вопросы она совершенно не реагирует; присутствующие пишут на бумажке слова и передают их отцу.

Прим. на предложенные Софье вопросы, что такое «мортира» и «сонм», она заявляет, что не знает.

d) Отец и девочка находятся в разных комнатах, между ними плотно закрыта деревянная дверь; глаза и уши у девочки открыты; отцу дают слова. Результаты отрицательные.

По окончании этих опытов присутствующие товарищи подтвердили мне, что им не удалось, несмотря на все свое внимание, уловить хотя бы малейший намек на то, чтобы отец подавал какие-либо сигналы своей девочке, которая сидела все время спиной к нему.

II. Сеанс 6-го мая 1904 года. Присутствуют: ассистент нервной клиники д-р А. Янишевский, ординатор психиатрической больницы д-р Я. Ландесман и студ. мед. Шерман.

а) Обстановка такая же, как при «а» в предыдущем сеансе; присутствующие пишут на листке бумаги и передают отцу слова.

b) Отец находится на расстоянии 5-ти шагов позади девочки; под его ногами ковёр; глаза у девочки завязаны и уши плотно заткнуты; отцу дают слова:

Примечание: на вопрос, что такое полишинель, девочка заявляет, что это, вероятно, пол шинели.

с) Между отцом и девочкой плотно закрытая дверь; глаза у девочки завязаны. Результат отрицательный.

d) Д-р Янишевский пробует сам с Софьей без участия отца: девочка берет его за руку, и он думает «пирожное» − Софья отвечает «пирожное». Выясняется, что отец, находившийся в другом конце комнаты, также знал задуманное слово. Тогда Янишевский задумывает слово «лампадка», которое отцу уже неизвестно, девочка не отгадала.

Присутствующие товарищи подтверждают, что им не удалось уловить ни малейшего намека на какую-либо сигнализацию со стороны отца и что Софья, по-видимому, лишена была возможности пользоваться своими внешними органами чувства, главным образом, слухом и зрением.

III. Сеанс 10-го мая 1904 г. в клинике Одесского Университета; присутствуют: проф. Левашёв и д-ра Янишевский, Л. Усков, 3авадский и дрѵгие.

а) Обстановка соответствует «а» в предыдущих опытах.

b) Обстановка соответствует «b» в предыдущем сеансе II; отцу дают слова на бумажке.

с) Д-р Янишевский пробует сам с девочкой, без отца, но ничего не удается.

Присутствующие вновь подтверждают, что при всем твоем внимании не могли заметить никакого намека на сигнализацию.

IV. Сеанс 17-го мая 1904 г. Присутствует д-р А.Пивницкий.

а) При обычных условиях, в предыдущем опыте.

b) Обстановка, как при «b» в сеансе II.

с) Отцу велено внушить Софье исполнение действий, но с тем, чтобы она заранее сказала, что она должна сделать; Софья с завязанными глазами держит отца за руку.

d) Д-р П. пробует сам внушить Софье задумайное слово без участия отца; Софья держит его за руку. П. думает слово «стол» девочка упорно молчит; после некоторого промежутка времени, когда выясняется, что девочка не может отгадать, я беру П. за руку, так что образуется цепь из трех человек меня, П. и девочки; я начинаю думать то же слово «стол», и Софья через некоторое время произносит «стол».

е) Я образую цепь из отца, д-ра П. и Софьи так, что П. находится между отцом и девочкой, и держит их за руку; при этом д-ру П. неизвестны задуманные слова.

По окончании опытов д-р П. подтверждает также, что не заметил ничего такого, что могло бы ему внушить подозрение относительно фокуса.

V. Сеанс 18 мая 1904 года в клинике Одесск. Унив.; присутствуют: д-ра Янишевский, Усков и Зильбергберг.

Софья с завязанными глазами держит меня за руку: я думаю название предметов, которые вручаются мне присутствующими.

Сеанс этот имел своей единственною целью доказать, что девочка обладает способностью воспринимать и мои мысли, хотя и в очень ограниченном размере; но с принципиальной точки зрения этого вполне достаточно, чтобы признать эту способность в девочке неподдельной.

VI. Сеанс 31 мая 1904 года; присутствуют д-ра А.Янишевский и А.Пятницкий.

а) У Софьи наполняют наружные слуховые проходы плотным слоем ваты и завязывают глаза, покрывши их предварительно также слоем ваты; затем пишут слово на клочке бумаги и дают его отцѵ, сидящему на расстоянии 5-ти шагов сзади девочки и хранящему все время абсолютное молчание.

в) Устраивается цепь из отца, д-ра Янишевского и девочки; при этом д-р Я. не знает задуманного слова.

в) Софья держит меня за руку; мне дают в другую руку предмет, название которого я думаю; отец, конечно, не знает.

Во всех изложенных опытах присутствовавшие товарищи-врачи признавали, что не только они не заметили никакой сигнализации, но и считали возможность таковой при моей постановке опытов, по-видимому, совершенно исключенной.

В следующих опытах я поставил своей задачей выяснить, может ли мысль передаваться в другую комнату при закрытой двери. Попытки такой передачи раньше оказались (см. I и II сеансы) неудачными. Тем не менее я этих опытов не оставлял, но в то же время, допуская по некоторым соображениям возможность передачи мыслей по проволоке, попытался применить последнюю. Сделал я это следующим образом.

Медная изолированная проволока, толщиною в 1 миллиметр и длиною в 6 метров, была пропущена через замочную скважину плотно закрытой двери и концы её были навернуты несколько раз на круглые палочки; отец держал один конец проволоки, плотно стискивая в руке палочку и пропустив между пальцами намотанную на палочку проволоку; другой конец проволоки держала таким же образом в своей руке Софья, находившаяся по другую сторону плотно закрытой двери; в общем, отца от девочки, помимо двери, разделяло расстояние в 5–6 метров. Чтобы исключить возможность передачи каких-либо сигналов путем подергивания проволоки, последняя была неподвижно укреплена таким образом, что я наматывал ее на дверную ручку с обеих сторон двери и последовательными потягиваниями убеждался в том, что ни проволока, ни дверь не подаются; дверь во всех случаях, кроме одного, была одностворчатая и закрывалась очень плотно, что не всегда бывает с двустворчатыми дверями, которые легко колеблются, даже будучи запертыми.

Во время самого опыта подле отца оставался один свидетель, который давал ему задуманное слово и следил за тем, чтобы он не издавал ни одного звука; около же Софьи оставались другие свидетели. Результаты этих опытов, как я и ожидал, оказались вполне благоприятными.

VII. Сеанс 5-го мая 1904 г. Мои первые опыты с проволокой без свидетелей; приняты все выше описанные предосторожности; я с отцом нахожусь в одной комнате, а Софья по ту сторону двери в другой комнате, откуда она и выкрикивает ответы.

В следующих опытах я пользуюсь неизолированною проволокой толщиной в 3 мм.

VIII. Сеанс 15-го мая 1904 г. Присутствуют д-ра Усков и Зильбергберг. Обстановка вышеописанная.

К сеансу VIII-му 18-го мая 1904 года. Обстановка вышеописанная.

Приведенные опыты передачи мыслей по медной проволоке настолько убедительны, что они могут послужить для скептиков лишним доказательством того, что мы в данном случае не имеем дело с обманом: во 1-х, при вышеописанной постановке опытов совершенно исключена была возможность какой-либо сигнализации между испытуемыми; а во 2-х, введение в опыты проволоки было такой неожиданностью и новостью для испытуемых, что у них не было времени условиться на счет способов сигнализации, если даже таковую и допустить.

Получив положительные результаты с проволокой, я не оставлял своих попыток убедиться в возможности передачи мыслей через плотно закрытую дверь без всякого контакта. И попытки мои, в конце концов, увенчались успехом.

IX. Сеанс 30-го мая 1904 г. Я с отцом нахожусь в одной комнате, а девочка в смежной; дверь (деревянная) между нами плотно закрыта; помимо двери испытуемых разделяет расстояние в 3 метра. Я даю отцу слово на бумажке и велю Софье громко отвечать из другой комнаты.

Добившись успешных результатов с передачей мыслей через плотно закрытую дверь, я решил произвести еще раз такие же опыты в присутствии кого-либо из товарищей для того, чтобы избегнуть возражения, будто я, производя эти опыты единолично, не в силах был следить одновременно за отцом и девочкой и поэтому опыты не могут быть признаны стоящими вне подозрения.

X. Сеанс 15 июня 1904 г. Присутствует д-р А. Певницкий.

а) Софья находится со мной в одной комнате, а в другой отец с П.; дверь между нами плотно закрыта. П. дает отцу слова на бумажке.

в) Софья находится на расстоянии нескольких шагов от отца в той же комнате. Отец мысленно напевает данные ему музыкальные мотивы, Софья после небольшой паузы начинает петь эти мотивы вслух.

* * *

Таковы результаты опытов, произведенных мною в 1904 г. в присутствии свидетелей врачей, из которых большая часть были настроены очень скептически по отношению к возможности передачи мыслей. За 3 месяца, в течение которых я наблюдал этот случай, мною было произведено большое число подобных опытов, но я ограничился приведением лишь тех, которые были поставлены в присутствии врачей-свидетелей; во всяком случае, результаты всех моих опытов были всегда одинаковы и нисколько не отличались от вышеприведенных.

Результаты эти могут быть приведены к следующим положениям.

1) При прикосновении к руке отца Софья с завязанными глазами очень быстро (иногда через одну секунду) называет задуманные предметы и слова; если же слово ей незнакомо, иностранное или научный термин, то она произносить его медленно, по слогам, часто делает ошибки и сама же исправляет себя.

2) Когда Софью садят на расстояние от отца с соблюдением всех тех предосторожностей, о которых речь была выше, то она также в состоянии читать мысли своего отца; но в этом случае процесс чтения длится гораздо дольше, чаще встречаются ошибки и даже полные неудачи; при чем отмечается также, что обыденные предметы и знакомые слова Софья отгадывает гораздо быстрее, чем отвлеченные и непонятные слова.

3) Передача слов-мыслей совершается также и в том случае, когда Софья и отец находятся в разных комнатах, но процесс длится при этом еще дольше, чем в предыдущем случае, и часто бывает совсем неудачен.

4) Установление в последнем случае контакта между отцом и Софьей посредством медной проволоки значительно ускоряет и улучшает передачу мыслей от первого ко второй.

5) Софья умеет отгадывать и со мною, без всякого участия отца, но лишь при следующем условии: она должна держать меня за руку, я должен задумывать названия только предметов и при этом глядеть на них; при соблюдении этих условий Софья часто очень удачно отгадывает, но отгадывание это длится дольше, чем с отцом.

6) С другими лицами Софья отгадывает только в том случае, когда образуется цепь с участием отца.

Теперь перейдем к решению вопроса о том, как объяснить себе описанные явления. На это может быть дано три объяснения: во 1-х, это может быть ловкий фокус, т. е. попросту сознательный обман со стороны испытуемых; во 2-х, это может быть невольный самообман (теория Бирда); наконец, в 3-х это может быть неподдельное чтение мыслей. Надо сознаться, что самой важной и в то же время трудной задачей является в данном случае необходимость доказать неосновательность 1-го толкования или, вернее, подозрения; это важно потому, что мы имеем дело с профессионалистом, относительно которого уместны всякие подозрения, которые побуждают нас принять все меры к тому, чтобы отнять у испытуемых возможность совершать фокусы. Вот почему я главное свое внимание обратил на опыты с передачей мыслей на расстоянии при соблюдении всех необходимых предосторожностей; опыты же с передачей мыслей при непосредственном контакте, где невозможно устранить сигнализацию между испытуемыми, демонстрировались мною лишь для доказательства того, что контакт ускоряет непосредственную передачу мыслей.

Если я признаю уместными в данном случае всяческие подозрения, то не следует, однако, идти в своих подозрениях так далеко, чтобы подозревать даже тогда, когда нет решительно никаких оснований к подозрению, кроме сознания, что перед нами профессионалист; такую именно подозрительность обнаруживали некоторые товарищи-врачи, утверждавшие, что здесь где-то должен скрываться обман. Они утверждали это во 1-х потому, что перед ними был профессионалист, а во 2-х потому, что для них передача мыслей казалась непостижимым и невероятным явлением. Но кажущаяся невероятность чего бы то ни было не служит доказательством невозможности − это уже давно по этому же поводу сказал Ch.Richet; что же касается профессионализма испытуемых лиц, то в нашей власти поставить опыты так, чтобы исключить всякую возможность обмана.

Мне могут возразить, что в моих опытах не была всецело устранена возможность обмана и что у присутствующих не могло получиться твердое убеждение в том, что здесь нет обмана. На это я скажу следующее. Все присутствующие при моих опытах, будучи настроены очень скептически, следили всегда весьма зорко за испытуемыми, помещаясь часто с этой целью между ними; но никто никогда не мог мне указать, чтобы он заметил хоть малейший намек на сигнализацию со стороны отца.

Допустим, однако, на минуту, что последний тем не менее ухитрялся сигнализировать; в таком случае нам придется допустить, что у испытуемых для каждой буквы алфавита существует особый сигнал, ибо Софья часто отгадывала незнакомые ей слова (например «полишинель», «мортира»), читая их как бы по складам. Если это так, то для сигнализации какого-либо незнакомого слова отец должен был подавать не один, а целый ряд сигналов по количеству букв задуманного слова; совершенно невероятно, чтобы зорко следившие за всем зрители не уловили при этом ни одного знака.

Наконец, допустим даже невозможное, т. е., что отец все-таки ухитрялся, оставаясь совершенно недвижимым и безмолвным, подавать незаметно для присутствующих целый ряд сигналов своей девочке, сидевшей на расстоянии 5-10-ти шагов от него. Но как девочка могла воспринять эти сигналы? Зрение и осязание безусловно исключаются, ибо Софья находится на расстоянии нескольких шагов от отца и сидит к нему спиной с плотно завязанными глазами. Остается лишь слух, который несколько трудно исключить, ибо у нас не может быть полной уверенности в том что девочка не слышит; но в наших силах все-таки значительно понизить слух, закупорив наружные слуховые проходы плотным слоем ваты, и по некоторым признакам можно было судить, что Софья при этом условии не слышала обыкновенных звуков.

Признаки эти заключаются в следующем: когда я, стоя позади девочки, у которой уши были плотно закупорены, обращался к ней шепотом или обыкновенным голосом, она сидела неподвижно и производила впечатление глухой; когда же я, постепенно возвышая свой голос, доходил до довольно высокой ноты, то девочка резко поворачивалась всем своим корпусом на стуле с вопросом «что?». Вот этот-то резкий, порывистый поворот головы ко мне лишь в тот момент, когда я очень сильно возвышал свой голос, много говорит в пользу неподдельности её глухоты к обыкновенным звукам: трудно допустить, чтобы девочка так ловко симулировала глухоту в то время, когда затыкание ушей ватой было введено мною в опыты совершенно неожиданно и явилось для испытуемых совершенной новостью; не говоря уже о том, что весь духовный облик Софьи, которую я наблюдал ежедневно в течение 3-х месяцев, совсем не говорил в пользу того, чтобы она была способна обманывать и дурачить других.

Можно ли в таком случае допустить, что девочка с таким образом закупоренными ушами воспринимала целый ряд каких-то звуковых сигналов в то время, как сидевшие между нею и отцом врачи с открытыми ушами и при напряженном внимании не в состоянии были уловить ни единого намека на это? Допускать это − значит противиться здравому рассудку и не желать видеть фактов, которые кажутся такими непостижимыми и невероятными. Надо заметить, между прочим, что затыкание ушей ватой должно было влиять очень неблагоприятно на результаты опытов: девочке, вообще очень нервной, процедура эта была неприятна, непривычное ощущение ваты в ушах раздражало ее, влияя несомненно на её душевное равновесие; а это обстоятельство не могло не отражаться на успешности опытов, для которых требуется полное душевное спокойствие. И вот, несмотря на этот неблагоприятный момент, результаты поставленных мною опытов все-таки были благоприятны.

Наконец, опыты с передачей мыслей в другую комнату − непосредственно и по проволоке − уже решительно отнимают всякую почву для сомнений в неподдельности наблюдаемых явлений.

Выставлялось между прочим еще одно возражение: если Софья, действительно, обладает способностью читать мысли, то почему она не в состоянии читать мысли других лиц, кроме отца? На это я отвечу следующее: имея дело с явлением, нам совершенно неизвестным и непонятным, мы не вправе требовать, чтобы оно совершалось при таких, а не иных условиях; тем менее вправе мы отрицать это явление только потому, что оно не совершается при желательных для нас условиях. Я укажу лишь на то, что и в случаях д-ра Краинскаго, о которых я выше сообщал, опыты с чтением мыслей кликуш удавались только Краинскому и никому другому.

На вопрос, почему это бывает так, мы можем ответить только гипотезами; но, повторяю, это обстоятельство не может служить возражением против самого факта; тем более, что и мне удавалось, как это видно из вышеприведенных опытов, передавать Софье свои мысли, хотя лишь при прикосновении. Особенного значения я собственным опытам с Софьей не придавал, так как они не могли мне дать того богатого материала для выводов, как опыты отца с нею; опыты со мною имеют лишь принципиальное значение в смысле доказательства неподдельности самого явления.

Итак, в виду всего изложенного, обман можно вполне исключить; впрочем, я пустил в ход еще одно средство, чтобы испытать этот случай. Мне, к сожалению, очень поздно пришло в голову следующее: исходя из того, что девочка воспринимает, по-видимому, слуховые возбуждения, возникающие в мозгу её отца (см. об этом ниже), я решил, что Софья должна быть в состоянии отгадать мелодию, которую отец будет мысленно напевать. Если допустить, вопреки здравому смыслу, что отец во всех предыдущих опытах телефонировал девочке посредством особых сигналов задуманное слово, то, вводя совершенно неожиданно для испытуемых задумывание музыкальных мотивов, нельзя было ожидать, чтобы у испытуемых существовали какие-нибѵдь условные знаки для сигнализации этих мотивов; мотивы, разумеется, я выбирал такие, которые не имеют слов, напр., популярные вальсы, марши, элегии и др.

Результаты этих опытов, как и следовало ожидать, оказались вполне благоприятными: Софья, находясь на расстоянии от отца, начинала петь то, что я велел отцу мысленно напевать; мотив я давал отцу таким образом, что сначала отсылал девочку в 3-ю комнату, плотно закрывал двери и затем чуть слышно напевал ему на ухо задуманный мною мотив (см. сеанс Х). Мне остается только пожалеть о том, что я слишком поздно догадался испытать неподдельность исследуемого явления посредством внушения музыкальных мотивов и потому не мог демонстрировать это товарищам-скептикам; но, думается мне, и такого рода испытание не повлияло бы на скептицизм тех, которые не хотели верить.

Итак, возможность сознательного обмана при той постановке опытов, которая имела место у меня, решительно исключается. В таком случае, для объяснения наблюдаемых явлений нужно обратиться к другому толкованию, именно − к теории невольного самообмана, согласно которой читаются не мысли, а безсознательные мышечные движения лица, задумавшего что-либо. Мне не приходится долго останавливаться на этой теории, ибо она, объясняя с грехом пополам случаи исполнения задуманных действий (да и то лишь при контакте), совершенно не в состоянии объяснить отгадывание на расстоянии задуманных слов.

Наконец, что касается гипотезы сознательного или бессознательного нашептывания, то при той постановке опытов, какая имела место у меня, она представляется прямо нелепой: ведь, предполагать, что девочка при заткнутых ушах и при полном молчании отца способна была воспринимать какие-то звуки, которых никто из присутствующих при самом напряженном внимании не мог уловить − это значит допускать более рискованные гипотезы, чем то позволяет самое смелое толкование фактов.

Остается, следовательно, прийти к заключению, что в приведенных мною наблюдениях происходила действительная передача мыслей, как таковых. Это заключение неизбежно вытекает из всей совокупности сообщенных наблюдений, и мы не вправе его отрицать только потому, что оно кажется невероятным и не поддается еще научному объяснению. Последнее явится само собою, как естественный результат знакомства с фактами и анализа их; точная же наука обязана прежде всего констатировать самые факты так, как они нам даны, не подменивая их своими объяснениями, которые гораздо менее обоснованы, чем сами факты. А потому, преклонимся пред этими последними и перейдем к их анализу.

Прежде всего отмечу, что в процессе передачи мыслей в нашем случае главную роль играет, по видимому, возбуждение слуховых центров речи у испытуемых. Об этом можно заключить на основании того, что ошибки носят фонетический характер, т. е. производят такое впечатление, будто девочка плохо слышала то слово, которое отец думает. Это обстоятельство особенно подавало повод к подозрениям со стороны присутствующих; но я напомню лишь, что такие же ошибки встречаются в опытах Ломброзо и что ответные рисунки в опытах Жука с задумыванием рисунков (когда, следовательно, уже не могло быть речи о нашептывании) производят такое впечатление, будто перципиент успел мельком взглянуть на оригиналы. Иными словами, в опытах моих и Ломброзо получались неотчетливые слуховые образы задуманных слов, а у Жука неотчетливые зрительные образы задуманных рисунков.

Это обстоятельство заставляет предполагать, что мы здесь имеем дело с каким-то закономерным явлением, в силу которого у перципиента в каждом данном случае возбуждаются либо зрительные, либо слуховые центры − и притом слабее, чем у агента. Так как возбуждение центров у перципиента находится, по-видимому, в связи с возбуждением их у агента в момент мышления, то любопытно но этому поводу вспомнить некоторые факты относительно характера нашего мышления.