Текст книги "Преображения Мандельштама"

6. Хищные птицы

Аналогичное понимание мандельштамовской «оптики» излагают и авторы книги «Миры и столкновения Осипа Мандельштама» Григорий Амелин и Валентина Мордерер. В их замечательной во многих отношениях книге я нашел общие направления мыслей, интересные материалы, сопоставления и цитаты, часть коих с благодарностью использую. Но вооруженные общим концептом: «еврейская тема – ключевая в понимании стихотворения», они выдвигают другую версию образов небожителей, мягко говоря, не выдерживающую критики. В этих небожителях, «банкирах» и «держателей акций», «сумрачно‐хохлатых» небесных птицах, «египтологах и нумизматах», они видят почему‐то даже и не евреев («поскольку банковское дело и ростовщичество связано в общественном сознании прежде всего с еврейством»240240
  «Г. Амелин, В. Мордерер», «Миры и столкновения Осипа Мандельштама».


[Закрыть]), а – антисемитов! Речь, мол, о В. В. Розанове, ведь он был антисемитом и нумизматом, о Пранайтисе241241
  Эксперт со стороны обвинения на процессе Бейлиса – «специалист» по ритуальным убийствам евреями христианских младенцев.


[Закрыть], профессоре и антисемите по совместительству, о А. С. Шмакове, лидере монархической партии, теоретике антисемитизма и «египтологе» (написал книгу о древнем Египте «Священная книга Тота»), о Хлебникове, замеченном в неблаговидных расистских выходках, которого Бенедикт Лифшиц называл «птицеподобным», и далее везде.

Хлебников, впрочем, мог бы и в самом деле подойти компании «хищных птиц» в горних высях, но только в качестве гениального поэта и одного из «Председателей Земного шара», в их «Общество» Хлебников включил в основном поэтов и даже объявил себя рыцарем, поднимающим «прапор времени»242242
  «Воззвание Председателей Земного Шара» (1917). Амелин и Мордерер приводят перекликающееся с Мандельштамом «оптическое» высказывание Хлебникова: «Стекла и чечевицы, изменяющие лучи судьбы, – грядущий удел человечества».


[Закрыть]. Тема обозрения Истории, «съезда» времен – одна из главных у Мандельштама (Надежда Мандельштам пишет о стремлении «проникать взглядом вглубь времен»243243
  Н.Я. Мандельштам, «Вторая книга», глава «Сила зрения».


[Закрыть]), она присутствует и в «Канцоне», о ней пишут и Амелин с Мордерер: «Зрение интимно связано со временем. Сама вертикальная структура горы, соединяющая небо и землю, является структурой исторического времени»244244
  Г. Амелин, В. Мордерер», «Миры и столкновения Осипа Манндельштама».


[Закрыть]. Совершенно верно! Но как же тогда хозяева этой горы, небожители, банкиры и могучие птицы, египтологи и нумизматы, то есть глядящие вглубь времен, владыки времени, то самое небесное воинство, с которым герой ждет радостной встречи («слава бейся!»), оказалось у Амелина и Мордерер сборищем антисемитов?! Выходит, что лирический герой стремится, да еще с таким радостным ожиданием, очутиться именно в такой компании?!

П. Нерлер несомненный знаток творчества Мандельштама, именно так и понял Амелина и Мордерер, и в своих комментариях245245
  См. комментарий к «черному двухтомнику поэта (О.Э. Мандельштам, Собрание сочинений в 2 т. М.: Художественная литература, 1990. Том 1. Стр. 514).


[Закрыть] лаконично формулирует вывод: «Тема российского антисемитизма, возникшая в стихотворении «Отравлен хлеб, и воздух выпит…» развита в «Канцоне», где под «профессорами», египтологами и нумизматами, подразумеваются известные распространители “кровавого навета”».

Но, увы, уважаемые авторы «Миров и столкновений Осипа Мандельштама», попав‐таки пальцем в небо, к сожалению, неба при этом и не заметили… Да, еще «начальником евреев» они назначают Державина («Таинственный «начальник евреев» пятой строфы – это не кто иной, как Гаврила Романович Державин»246246
  Г. Амелин, В. Мордерер», «Миры и столкновения Осипа Мандельштама».


[Закрыть]). Типа: раз антисемит – полезай в кузов… Пишу об этих нелепейших предположениях с сожалением, поскольку в книге этих авторов много остроумных находок и увязок, и даже с общим концептом («еврейская тема – ключевая») можно было бы согласиться, если понять, что это в данном случае означает.

В названной книге есть и другое толкование этого стихотворения, связанное с концепцией «иудео‐христианского синтеза» («Как и Гейне… Мандельштам разделяет идею иудеохристианского синтеза»247247
  Там же.


[Закрыть]), только, увы, в стихотворении нет христиан, разве что авторы выдвигают тут глубокую мысль о том, что христиане и антисемиты суть одно и то же? В другом месте (рядом, через пару страниц) говорится уже о «со‐вместимости иудейской, эллинской и христианской культур», при этом «их исторический синтез» назван «необходимым условием осуществления человека в бытии»248248
  Сильно сказано. Синтез, на мой взгляд, невообразимый, и я‐то думаю, что «бытие» и без него обойдется, но спор на эту тему здесь неуместен.


[Закрыть]. Кстати, Гейне, когда писал в книге «Людвиг Берне», что «„иудеи“ и „христиане“ – для меня это слова совершенно близкие по смыслу, в противоположность слову “эллины“»249249
  Остается только выяснить к какому «лагерю» отнести христиан, к «эллинам» или «иудеям»?


[Закрыть] (именно эту цитату и приводят Амелин и Мордерер), как раз и имел в виду, что синтез упомянутых «начал» невозможен, но к теме «культурного синтеза» в «Канцоне», любезной сердцу многих толковников Мандельштама, мы еще вернемся.

Амелина и Мордерер выдвигают еще одну версию, т. ск. «оптическую», о превращении зрения в прозрение, она близка и моему видению смысла стихотворения как «выхода» поэта из пространственных, «равнинных» координат и восхождения на вершины гор времени‐истории‐памяти250250
  Августин называл время «растяжением души» («Исповедь», XI, 26), а в трактовке Бергсона, сознание в принципе могло бы «растянуться» настолько, что охватило бы собой все прошлое.


[Закрыть], только непонятно, зачем нужны остальные, с которыми эта версия совсем не вяжется. Надежда Яковлевна пишет: «Мандельштам постоянно возвращался к вопросу об историческом зрении», и искал секрет «особого устройства глаз хищной птицы, дающее ей огромный кругозор», на худой конец подошел бы и «простой полевой бинокль»251251
  Н.Я. Мандельштам, «Вторая книга», глава «Сила зрения».


[Закрыть]. Бинокль в стихотворении и есть орудие такого превращения, когда зоркость превращается в прозорливость. В записных книжках к «Литературному портрету Дарвина» Мандельштам помечает:

Глаз натуралиста обладает, как у хищной птицы, способностью к аккомодации. То он превращается в дальнобойный военный бинокль, то в чечевичную лупу ювелира.

Подобная способность к «аккомодации», как чудесная оптика, дает возможность поэтам видеть‐помнить все времена. Мандельштам любил и цитировал строки Блока:

 
Мы помним всё – парижских улиц ад,
И венецьянские прохлады,
Лимонных рощ далекий аромат,
И Кельна дымные громады…
 

Эта способность восхищает его и у Данте: «У Данта была зрительная аккомодация хищных птиц».

Песнь двадцать шестая <…> прекрасно вводит нас в анатомию дантовского глаза, столь естественно приспособленного лишь для вскрытия самой структуры будущего времени252252
  «Разговор о Данте».


[Закрыть].

Повторюсь: хищные птицы небесные, птицы‐провидцы, обладающие ростовщическою силой зренья, пронизывающей время, они же владыки мира, встречи с коими на вершинах гор ожидает лирический герой, это великие поэты, такие, как Данте, Хлебников, Белый – именно в такой компании чает Мандельштам оказаться, именно такого преображения жаждет, такого зрения чает253253
  «К святым, которые на земле и к дивным Твоим – к ним все желание мое» (Пс. «15–3).


[Закрыть]. (О Волошине он писал, что только «спец в делах зоркости – мог так удачно выбрать место для своего погребения»254254
  Черновые наброски к «разговору о Данте».


[Закрыть].) И его самого Цветаева величала орлом: «На страшный полет крещу вас:/ – Лети, молодой орел!»255255
  Марина Цветаева, стихотворение «Никто ничего не отнял…» (1916).


[Закрыть] Удивительно, что уже в одном из ранних стихотворений поэт представляет себе подобное преображение: пресмыкающегося и извивающегося на брюхе змея – в орла, пусть и «испуганного».

 
В самом себе, как змей, таясь,
Вокруг себя, как плющ, виясь, —
Я подымаюсь над собою:
Себя хочу, к себе лечу,
 
 
Крылами темными плещу,
Расширенными над водою;
И, как испуганный орел,
Вернувшись, больше не нашел
 
 
Гнезда, сорвавшегося в бездну, —
Омоюсь молнии огнем
И, заклиная тяжкий гром,
В холодном облаке исчезну!
 

Август 1910, ‹Берлин›

Здесь даже предугаданы атрибуты героя будущей «Канцоны» Зевеса, гром и молнии. И тут как тут – страх не найти по возвращении покинутого гнезда…

Образ поэтов‐владык мира был близок и Новалису, о чем пишет в своей ранней работе «Немецкий романтизм и современная мистика» Виктор Жирмунский, цитируя «Фрагменты» немецкого поэта и мыслителя:

миф об Орфее и Арионе, о поэтах, управлявших миром по воле своей, не сказка; он основан на утраченном нами сознании связи всего существующего; восстановив это сознание, увидев эту связь, мы овладеем миром; сознав себя частью мира, мы будем царить над целым, как будто новые органы – миллионы рук протянутся от нас через все мироздание».

Жирмунский был приятель, ровесник и однокашник Мандельштама по Петербургскому университету, и Мандельштам наверняка знал эту работу.

Они же, поэты, как раз таки самые заядлые «египтологи» и «нумизматы», то есть археологи и историки, собирателинакопители времени‐истории‐культуры. Мандельштам и сам «египтолог»256256
  «Я избежал суровой пени/ И почестей достиг…» (стихотворение «Египтянин. Надпись на камне 18–19 династии», 1913 год); «уподоблю стихотворение египетской ладье мертвых. Все для жизни припасено, ничего не забыто в этой ладье» (статья «О природе слова», 1920–22).


[Закрыть], особенно, когда сравнивает Древний Египет с наступающей эпохой тоталитаризма: В жилах нашего столетия течет тяжелая кровь чрезвычайно отдаленных монументальных культур, быть может, египетской и ассирийской257257
  статья «Девятнадцатый век» (1922).


[Закрыть]. А монеты для него – воплощение времени, сжатого в плоскую золотую лепешку, метафора находок речи, ставших расхожей монетой.

 
То, что я сейчас говорю, говорю не я,
А вырыто из земли, подобно зернам окаменелой пшеницы.
…Разнообразные медные, золотые и бронзовые лепешки
С одинаковой почестью лежат в земле,
Век, пробуя их перегрызть, оттиснул на них свои зубы258258
  У Бергсона в «Творческой эволюции»: «реальная длительность въедается в вещи и оставляет на них отпечаток своих зубов».


[Закрыть].
Время срезает меня, как монету,
И мне уж не хватает меня самого…259259
  стихотворение «Нашедший подкову» (1923).


[Закрыть]
 

7. «Канцона» и «Грифельная ода»

Связь «Канцоны» с «Грифельной одой» косвенно подтверждает, что орлы вокруг Зевеса, бога грома и молний, – поэты, и среди них Мандельштам видит себя.

Творчество поэта подобно творению мира – вот тема оды. Мир творится каждый миг, каждым новым словом260260
  Талмудическое и каббалистическое положение о том, что Господь обновляет свое творение каждый день, как сказано в древнейшей молитве, обращенной к Богу (произносят каждым утром перед «Шма Исраэль»): «В благости своей обновляющий каждый день, всегда, дело Творения».


[Закрыть]. И в этом проявлении божественных сил, как в «Грифельной оде», так и в «Канцоне», участвуют, по Мандельштаму, те же персонажи: «коршуны» и «стервятники», используются те же «инструменты»: стрелы и молнии. Новое является из хаоса ночи, во время грозы, при разрядах молний, именно тогда «ночькоршунница несет горящий мел и грифель кормит». «Грифельные визги» сравниваются с молниями («горящий мел»), и поэт говорит о себе: «ломаю ночь, горящий мел,/для твердой записи мгновенной./Меняю шум на пенье стрел…» Не забыто и условие творчества – память («Твои ли, память, голоса/Учительствуют, ночь ломая»), и она тоже названа «хищницей» (в одном из вариантов: «О память, хищница моя…»). М. Гаспаров в своем классическом разборе «Грифельной оды» отмечает, что тема памяти – главная в «Грифельной оде», и потом, в 1930‐е годы, …она станет у Мандельштама главной – от «Армении» и «Канцоны» до «Разговора о Данте».

О зевесовых стрелах‐молниях – инструментах поэта писал и Гельдерлин:

 
…нам, поэтам, подобает
Средь божьих гроз стоять с главою непокрытой,
Стрелу Отца, ведь в ней он сам, ловить рукой
И этот дар небес в жар песни облекать
И эти ритмы вновь дарить народу261261
  Стихотворение «Крестьянин в поле вышел» (из книги «Хайдеггер о поэтах и поэзии».) «Язык поэзии в понимании Гельдерлина – среда, в которой осуществляется коммуникация между небом и землёй, а поэт – посредник в этой коммуникации» (Анна Глазова, «Воздушно‐каменный кристал. Целан и Мандельштам»).


[Закрыть].
 

Явление нового мира в грохоте и огненных стрелах грозы настойчивая тема‐метафора Мандельштама. «Поэзия, тебе полезны грозы», пишет он в стихах «К немецкой речи» (1932) с их мучительной думой об уходе «из нашей речи». В 1925 году вышла книга его переводов Макса Бартеля «Завоюем мир» («Это, собственно, новая книга стихов Мандельштама», писал русский поэт и переводчик Д.С. Усов262262
  Ему принадлежат известные строки: «Когда во взоре чуть расширенном,/Одна безвыходность видна,/Когда во всем подлунном мире нам/ «Жилая площадь» не дана,/Когда действительностью русскою/Мы сведены почти на нет – /Тогда приветливое «Узкое»/Нам шире чем бескрайний свет» (1924, санаторий ЦЕКУБУ, бывшее имение Трубецких «Узкое»).


[Закрыть]), где одно из ключевых стихотворений – «Гроза права». В нем и в самом деле сконцентрированы основные темы‐мотивы Мандельштама: братлес, метафора древа жизни, растет от корней, но рост его вызывает к жизни гроза, и о себе поэт говорит, как о древе: «Я вышел крепким из глубин».

 
Лесная загудела качка.
Кидаюсь в песню с головой!
Вот грома темная заплачка.
Ей вторит сердца темный вой.
 
 
Разлапый, на корню, бродяга,
С лазурью в хвойных бородах,
Брат‐лес, шуми в сырых оврагах,
Твоих студеных погребах!
 
 
Подпочва стонет. Сухожилья
Корней пьют влажные права.
В вершинах жизни изобилье.
Гроза права. Гроза права…
 

Как тут не вспомнить, что еще в школе мы учили наизусть чудесное стихотворение Тютчева «Весенняя гроза» на ту же тему пробуждения и «роста жизни» весной, и непременно при грозе, а стало быть, и Зевес тут как тут:

 
Ты скажешь: ветреная Геба,
Кормя Зевесова орла,
Громокипящий кубок с неба,
Смеясь, на землю пролила.
 

8. Иудео‐христианский синтез?

Образ поэтов, помощников властителя мира, детей славы и небожителей, возникает еще в античной культуре, а позднее подхвачен Возрождением и утвержден романтизмом. Поднявшись на обзорную точку, «пространством и временем полный», Мандельштам видит себя рядом с предводителем ватаги хищных птиц, царем горы, владыкой просторов – Зевесом. Неизвестный античный поэт даже оставил описание маршрута к месту этого небесного дружества, датируемое 350 годом до нашей эры:

 
Слева от дома Аида ты найдешь источник,
Рядом с ним белый кипарис.
К этому источнику даже близко не подходи.
Найдешь и другой: из озера Мнемосины
Текущую хладную воду, перед ним стражи.
Скажи: «я дитя Земли и звездного Неба,
Но род мой – небесный, об этом вы знаете сами…
 

Там, как описывает Эмпедокл, «счастьем объятые, вечные… воссели с богами провидцы, поэты, врачи, главы народов»263263
  Глеб Смирнов, «Метафизика Венеции», стр. 314–315.


[Закрыть].

Мандельштам, быть может, и грезил о синтезе античности и иудейства, как грезили о нем первые христиане, но в стихотворении он видит себя в языческом окружении, и при этом прощается с ним, прощается с культурой пространства, со своими увлечениями «Элладой», и в поисках иных ценностей обращает свой взор к библейскому истоку культуры – здесь и возникает сюжет передачи в дар чудесного бинокля, инструмента прозрения, от иудейского царя‐псалмопевца греческому богу‐прозорливцу. Притом, что Мандельштам относился к использованию увеличительных стекол как к еврейскому занятию:

Сначала Парнок забежал к часовщику. Тот сидел горбатым Спинозой и глядел в свое иудейское стеклышко на пружинных козявок264264
  «Египетская марка».


[Закрыть].

И «ростовщическая сила зренья» – из того же, еврейского арсенала (слово «ростовщическая» тут не случайно).

И если даже считать акт передачи оптики, преобразующей зрение в память, попыткой синтеза иудаизма и эллинизма, то эта попытка, по мнению Мандельштама, не удалась: зрение у Зевса, конечно, обострилось, но только в том смысле, что он стал видеть еще более мелкие подробности («замечает все морщины гнейсовые, где сосна иль деревушка гнида»). В общем, не в коня корм265265
  Однако до европейской культуры иудейский дар (подход к истории) все‐таки постепенно «дошел», о чем говорит и творчество Гегеля, и «философия жизни» (Шопенгауэр, Ницше, Шпенглер), и возникший к концу 19 века «историзм» (В. Дильтей, Г. Зиммель, Ф. Мейнеке, Г. Риккерт, М.Вебер, Э. Трёльч) – и там и там, как видим, заметно присутствие чистокровных арийцев. Правда, при передаче дара куда‐то подевалась совмещенная с ним вера в Бога, и Мирча Элиаде пишет в книге «Миф о вечном возвращении» (глава «Ужас перед историей»): «Вера в данном контексте, как, впрочем, и во многих других, означает полное освобождение от всякого рода естественных «законов» и, следовательно, ведет к высшей степени свободы… Лишь такая свобода… способна защитить современного человека от ужаса перед историей – это свобода, которая исходит от Бога и опирается на него». Но уж что упало, то пропало…


[Закрыть].

9. «Еврейская тема» – ключ к стихотворению?

Еще дальше по направлению «еврейская тема – ключевая» уходит Леонид Кацис, провозгласивший своей целью «продемонстрировать целостность еврейского сознания Мандельштама»266266
  Л. Кацис, «Иосиф Мандельштам: мускус иудейства» (изд. «Мосты культуры», 2002, стр. 131).


[Закрыть]. По Кацису это означает, что все мотивы творчества поэта, так или иначе, сводятся к каким‐то еврейским сюжетам. И хотя в его книге «Иосиф Мандельштам: мускус иудейства» также много интересных находок и сопоставлений, но, оказавшись в плену заявленной задачи, он выдвигает трактовки зачастую просто улётные. Так дарение бинокля царем Давидом‐псалмопевцем Зевесу‐прозорливцу превращается у Кациса в сугубо еврейский междусобойчик: пророк Самуил (раз пророк, значит прозорливец) дарит царю Давидупсалмопевцу помазание на царство (существует, де, черновой вариант «псалмопевцу дар от прозорливца»), а в обратном направлении, от псалмопевца прозорливцу, как в основном варианте, царь Давид делает подарок всему сонму вождей иудейских: Моисею, Аарону и Самуилу. Что же он дарит, спросите? А сам псалом за номером 98, так сказать, поэтический дар, где эти вожди евреев упоминаются. Упоминание – важный дар, как говорил один мой приятель‐поэт: упоминание приводит к переизданию. А возникающая путаница (кто кому что дарит) исследователя не смущает, ему «теперь понятно, что оба варианта «дара» у Мандельштама в «Канцоне» вполне осмыслены и равно возможны. Хотя содержание стихотворения от этого сильно меняется»267267
  Там же, стр. 134.


[Закрыть]. Как это два противоположных варианта возможны, если при этом содержание «сильно меняется», непонятно, и уж совсем непонятно куда ж при этом девался, Господи помилуй, Зевес, коему предназначен дар Давида‐псалмопевца, а также бинокль, ведь в стихотворении именно он является даром! Разбирая разные строки и цитируя при этом немало библейских источников, Кацис не только не пытается «вернуться» к стихотворению, чтобы раскрыть его смысл с помощью своих изысканий, но и не старается свести эти изыскания к какой‐то непротиворечивой схеме. Так ему «сейчас уже ясно, что «судьбы развязка» напрямую связана с мессианским исходом судьбы человечества», а в другом месте он, опираясь на «храмовников базальта», утверждает, что «именно восстановление Храма и есть “судьбы развязка”». Кацис, возможно, и считает, что восстановление Храма есть мессианский исход судьбы человечества и его «развязка судьбы», но не уверен, что человечество, и даже многие евреи, с ним согласятся. Вряд ли бы согласился и Мандельштам, тем более что он начинает эту фразу с «Я», и говорит о собственной судьбе.

Впрочем, «линию Моисея» Кацис ненароком задел уместно: восхождение‐вознесение героя стихотворения на вершину горы, дабы узреть Землю Обетованную, повторяет восшествие Моисея на гору Нево в Заиорданье, с которой Господь показал ему перед смертью землю, обещанную народу Израиля, но куда самому Моисею путь был заказан…268268
  «И взошел Моисей из степей Моава на гору Нево…», Второзаконие 34.


[Закрыть]

10. Трактовка Надежды Мандельштам

Приемлемую, на мой взгляд, общую концепцию стихотворения выдвинула в своей «Второй книге» Надежда Яковлевна Мандельштам, посвятив «Канцоне» целую главу «Начальник евреев». Используя ее собственное выражение, назову эту концепцию «возвращением блудного сына».

Признаюсь, что не до конца доверяю трактовкам Надежды Мандельштам: их безапелляционность основана на монопольном владении «внутренней информацией». Конечно, Мандельштам делился с женой своими идеями и замыслами, и многие ее свидетельства бесценны именно как трансляция тех или иных мыслей поэта, но как самостоятельный аналитик она не всегда удачно решает проблемы текста, и к тому же частенько грешит априорной идеологической схемой. Вот и в данном случае, хотя «общее направление» мне видится верным, но оно обставлено деталями, никак не подкрепляющими эту трактовку. Возьмем, например, ее интересное и смелое предположение:

В «Канцоне» Мандельштам назвал страну, куда он рвался. Он ждал встречи с «начальником евреев». Следовательно, умозрительное путешествие совершается в обетованную страну (подчеркнуто мной – Н.В.).

Однако Надежда Яковлевна почему‐то пытается обосновать это утверждение через трактовку малинового цвета той самой ласки «начальника евреев», связав этот цвет с картиной Рембрандта «Возвращение блудного сына», с ее, как она пишет, «красным, теплым колоритом». Он якобы «прочно вошел в сознание Мандельштама», и именно в этом контексте

Доброта всепрощающего отца и сила раскаяния блудного сына воплотились в его памяти в красное сияние, которое исходит от отца как благодать.

Благодать, исходящая красным сиянием? Вряд ли Мандельштам так воспринимал красный цвет, в общем‐то, тревожный, даже угрожающий. Да и сам он в этом стихотворении ясно определяет: «в красном – нетерпенье» (далеко от благодати). Кроме того, у Мандельштама речь идет все‐таки о «малиновой ласке», а не о «красной». А если говорить о «еврейском контексте» малинового цвета, то стоит упомянуть, прежде всего, фиолетовый цвет (один из оттенков малинового), на языке Библии «фиолетовый» одного корня с «избранностью» (сегол – сгула), и в Каббале фиолетовый цвет символизирует первоначало, основу основ (это цвет одной из десяти сефирот «древа жизни», называемой Есод, то есть Основа). В европейском оккультизме фиолетовый означает духовность, мудрость, величие, пурпурный же цвет, тоже один из оттенков малинового, – символ могущества и царской власти, а сам малиновый – символ царской власти и героизма. Все эти три цвета «родственны» (сочетание красного с синим) и все «говорят» о том же: избранность, власть, величие. И если говорить о фразе Мандельштама «что ни казнь у него, то малина, и широкая грудь осетина», то в ней очевидна связь с могуществом ласкающего, только смысл этой связи страшненький, макабрический, благодать тут не просматривается. И самый яркий «малиновый след» в текстах поэта – страшный сон о городе Малинове в «Египетской марке»:

Меня прикрепили к чужой семье и карете. Молодой еврей пересчитывал новенькие, с зимним хрустом, сотенные бумажки.

– Куда мы едем? – спросил я старуху в цыганской шали.

– В город Малинов, – ответила она с такой щемящей тоской, что сердце мое сжалось нехорошим предчувствием (подчеркнуто мной – Н.В.).

Старуха, роясь в полосатом узле, вынимала столовое серебро, полотно, бархатные туфли. Обшарпанные свадебные кареты ползли все дальше, вихляя, как контрабасы269269
  «Каким серафимам вручить робкую концертную душонку, принадлежащую малиновому раю контрабасов и трутней?» Это тоже из «Египетской марки» (1927). Видимо, низкий, похоронный звук контрабаса казался поэту «созвучным» малиновому цвету еврейской мечты…


[Закрыть]. Ехал дровяник Абраша Копелянский с грудной жабой и тетей Иоганной, раввины и фотографы. Старый учитель музыки держал на коленях немую клавиатуру. Запахнутый полами стариковской бобровой шубы, ерзал петух, предназначенный резнику.

– Поглядите, – воскликнул кто‐то, высовываясь в окно, – вот и Малинов. Но города не было. Зато прямо на снегу росла крупная бородавчатая малина.

Видение еврейских беженцев на подводах, бредущих в сказочный, спасительный город еврейского счастья… (Кстати, на Украине, западнее Киева, в сгинувшей стране еврейских местечек есть город Малин…) Мандельштам был знаком с жуткой историей насильственного выселения евреев из пограничных областей во время Первой мировой войны, сопровождавшегося грабежами и убийствами (евреев обвиняли в шпионаже в пользу немцев). Это была репетиция Холокоста. В Варшаве тогда скопились десятки тысяч еврейских беженцев, и в 1915‐ом году Мандельштам неожиданно стал рваться в Варшаву и попал туда, устроившись в санитарном поезде, но заболел и быстро вернулся. О причинах поездки ведутся споры, полагаю, что кто‐то из беженцев близко знал Мандельштама и сообщил ему о беде, умоляя о помощи270270
  Мандельштам перед поездкой тщетно пытался собрать денег («Я только теперь понял, что можно умереть на глазах у всех, и никто даже не обернется…»).


[Закрыть]. Георгий Иванов утверждает, что это была женщина, и я в данном случае склонен ему верить. Впрочем, это другая история…

То есть, малина у Мандельштама – цвет еврейского спасения‐счастья, но непременно с набором ощущений, неизменно сопровождающих еврейское счастье: горечи, щемящей тоски, нехороших предчувствий и страха271271
  О «еврейском счастье» есть бесконечное количество анекдотов, приведу самый «диалектический»: «Рабинович, что такое счастье? – Счастье, это родиться в стране Советов! – А что такое несчастье? – Это иметь такое счастье». «По цепочке» вспомнил еще один: «Рабинович, вы счастливы? – А что я могу сделать?» Или как поется в старой еврейской песне: Где взять немножечко счастья/в хладной чужой стороне? Ты, кто дарует удачу,/дай хоть немножко и мне. https://www.youtube.com/ watch?v=xtV_hg5eVrE&list=RDEMqcYbOzcxyrpvoLDjSFeSpQ&start_radio=1


[Закрыть]. Сразу за этим «малиновым» сном следует известный отрывок о страхе: «Страх берет меня за руку и ведет». А «начальник евреев», кто бы он ни был (мы еще поговорим о нем), ведет своих «подчиненных» по истории не самым удобным путем, так что его «малиновая ласка» никакой особой благодати блудному сыну не предвещает. А то, что Мандельштам говорит Ему – верую («села»), приносит присягу, так это и есть выбор судьбы.

Однако вернусь к трактовке Надежды Яковлевны: пусть «доказательная часть» у нее и хромает, но в данном случае я готов поверить в наличие «внутренней информации»:

…обе темы – национальная и религиозная – слились. Возвращение к своему народу из мира, который забыл про светоч, означает и возвращение к Богу отцов…

Указав верное направление, Надежда Яковлевна тут же внесла в свою трактовку любимую идеологическую струю насчет христианства. То ли потому, что, будучи сама пламенно верующей православной (крещеной пассионарным евреем Александром Менем), видела во всех литературных ходах Мандельштама «христианский след», как Кацис видит еврейский, то ли считала, быть может, что такая «насильственная христианизация» поэта поспособствует его успеху (и ее собственному) в православной стране? Так или иначе, противореча, на мой взгляд, собственной трактовке стихотворения как «возвращения блудного сына» к своему народу и вере отцов, Надежда Яковлевна настойчиво украшает это устремление христианскими мотивами.

К возвращению в отчий дом его побуждает христианская притча. Первоначальная общность иудейско‐христианского мира для Мандельштама, искавшего «ключи и рубища апостольских церквей», гораздо ощутимее, чем последующее разделение. В христианско‐иудейском мире, скрестившемся с эллинской культурой, он видит Средиземноморье, к которому всегда стремился. К иудейству, к «начальнику евреев», он рвется не по зову крови, а как к истоку европейских мыслей и представлений, в которых черпала силу поэзия.

Прежде всего, не могу согласиться с тем, что «к возвращению в отчий дом его побуждает христианская притча» (о блудном сыне). Если Мандельштам и был по отношению к вере отцов «блудным сыном», то «блудил» он именно с христианством. И даже если смело предположить его некое смущение на сей счет, то уж никак не «раскаяние». На тему возвращения и воссоединения ему скорее был близок миф об Иосифе Прекрасном272272
  О чем говорит и стихотворение «Отравлен хлеб и воздух выпит…»


[Закрыть], проданном в Египет, но, в конце концов, все‐таки обнявшим своего отца.

Есть в рассуждениях Надежды Яковлевны и серьезная неувязка: с одной стороны Мандельштам стремится к Средиземноморью, как пересечению христианско‐иудейского мира с эллинской культурой, а с другой, «рвется к иудейству». Тут либо логика хромает, либо какая‐то путаница краеугольных понятий: христианство и есть пересечение иудейства с эллинской культурой. А если Надежда Яковлевна разделяет Христианство на «первоначальное» (еще очень «иудео»), близкое сердцу Мандельштама, и то, что возникло потом (на пересечении с эллинизмом), то это вопрос очень обширный и весьма спорный, тут, как говорит русская пословица, не руби с плеча, полетит башка сгоряча…

Что касается ее дипломатичной оговорки, что де рвался он к иудейству «не по зову крови», а токмо как к истоку европейских мыслей и представлений, в которых черпала силу поэзия, то тут неплохо вспомнить «идеологический контекст». В тех кругах инакомыслящей интеллигенции 60–70‐х годов, к которым принадлежала вдова поэта, где особенно много было гуманитариев и крещеных евреев (зачастую в одном флаконе), где царил культ русской культуры и выражение Мандельштама «теперь всякий культурный человек – христианин» было знаменем и скрижалью, не любили говорить о зове крови (несть эллина и иудея – у христиан нет «крови»273273
  А для Мандельштама кровь – начало всех начал. «Одисеева песня» для него это песнь о составе человеческой крови, содержащей в себе океанскую соль. Начало путешествия заложено в системе кровеносных сосудов. Кровь планетарна, солярна, солона… («Разговор о Данте»)


[Закрыть].) И мне кажется иногда, что все эти риторические хитросплетения понадобились Надежде Яковлевне, дабы смягчить нанесенный ею удар: Мандельштам рвался к иудейству. К тому же выходит, что иудейство – «исток европейских мыслей и представлений, в котором черпает силу поэзия», а с этим далеко не все на Руси согласятся. Так что заявление, куда ни кинь, смелое. Но разве не по зову крови возвращаются в отчий дом? Тем более, что кровь для набожного еврея – душа. «Я хочу познать свою кость, свою лаву, свое гробовое дно»…