Текст книги "Крест и корона"

– Почему вы так говорите? – спросила я, чувствуя, как меня охватывает ледяной ужас. – Вы собираетесь в Дартфордский монастырь?

Ответом мне был мрачный смех епископа Гардинера.

– Стал бы я это делать, когда повсюду шпионы Кромвеля, которые ни на минуту не спускают с меня глаз? Разве я настолько глуп? – Его глаза остановились на мне. – Нет, сестра Джоанна. На поиски короны Этельстана отправлюсь не я, а вы.

15

Опрометчиво смеяться в глаза мужчине. И уж вдвойне опасно смеяться в глаза Стефану Гардинеру, епископу Винчестерскому, который всего час назад дал ясно понять мне: в случае необходимости он не остановится и перед пыткой. Но его слова показались мне такими нелепыми, что я ничего не могла с собой поделать.

– Я нарушила обет, когда отправилась на Смитфилд. Я нахожусь в заключении здесь, в Тауэре, с мая. Я навсегда обесчестила себя. Неужели вы думаете, что я могу спокойно прийти в Дартфордский монастырь и начать там открывать ящики и заглядывать в темные углы? – сказала я и тут же ужаснулась собственной дерзости.

Но епископ не оскорбился.

– И вы не хотите вернуться… снова стать послушницей? – тихо спросил он.

– Даже если бы и хотела, это невозможно.

– Сестра Джоанна, вы упорствуете в своем желании недооценивать меня. Я – епископ Винчестерский. Мне достаточно будет только написать вашей настоятельнице, и вас, безусловно, примут обратно.

Я отрицательно покачала головой:

– Доминиканский орден не подчиняется англиканскому священнику.

Теперь наступила его очередь смеяться.

– Все вы, включая и вашу настоятельницу, под присягой признали Акт о супрематии и поклялись подчиняться королю Генриху Восьмому как главе английской Церкви. Я – полномочный представитель короля. Настоятельница Дартфорда не сможет меня ослушаться.

При мысли о возвращении к прежней жизни в Дартфорде радость охватила меня. «Одно сердце и одна душа, ищущие Бога» – так говорил Блаженный Августин много веков назад, основывая первый монастырь. Настоятельница Элизабет повторила мне эти слова в день моего приезда, когда я, нервничая, сидела в ее кабинете. Как же просто и верно сказано! Я слышала пение сестер, чувствовала запах ладана, ощущала пальцами шелк, из которого мы ткали гобелены. Трудно было бороться с желанием вернуть все это. Но…

– Я никогда не сделаю ничего такого, что могло бы причинить ущерб моему ордену, – пробормотала я.

Епископ Гардинер хлопнул ладонью по столешнице:

– Вы все еще не верите мне?

– Какое может быть доверие, – ответила я. – По вашему приказу пытали моего отца.

– Я никому не желаю зла, – сказал он. – И во всех своих несчастьях, сестра Джоанна, вам следует винить только себя. А я несу ответственность за тысячи душ. И делаю все, что в моих силах, чтобы спасти монастыри от уничтожения.

– Но ведь им уже ничего не грозит, король больше не предпринимает никаких шагов, – недоуменно возразила я. – Он уничтожил только маленькие монастыри или те, которые участвовали в смуте. Однако более крупные, как сказала наша настоятельница, никогда не будут закрыты. Это просто невозможно.

Епископ Гардинер горько усмехнулся:

– Неужели вы считаете, сестра Джоанна, что, получив доход с продажи этих небольших зданий, которые стоят по две сотни футов или даже меньше, и пополнив таким образом королевскую казну, господин Кромвель остановится? Что он не станет стремиться к разрушению больших монастырей? Что во времена, когда королевская казна почти пуста, он откажется от богатств, которые накапливались веками?

Я сглотнула. Такое страшное зло я и представить себе не могла.

– Но если мы найдем корону Этельстана, разве это поможет остановить Кромвеля и короля? Я даже не знаю, что это за корона такая и как она выглядит!

– Никто из Тюдоров никогда не надевал ее. И никто из Плантагенетов тоже, если уж на то пошло.

– Это какая-то священная реликвия?

Епископ Гардинер криво усмехнулся:

– У вас живой ум, сестра Джоанна. – Он встал и направился в другой конец комнаты. Солнце, проникавшее сквозь разделенное переплетом окно, освещало его лицо. – Это больше, чем священная реликвия, – тихо сказал епископ.

– Больше? – Я не понимала, что мой собеседник имеет в виду.

– Кромвель и его приспешник, генеральный солиситор Ричард Рич, а с ними и другие еретики – все они сидят в своих палатах и смеются над священными реликвиями, святынями и днями ангела. Они называют это предрассудками, денно и нощно стремясь уничтожить Католическую церковь. Но корона Этельстана не может быть уничтожена. Она существует, и на этот факт нельзя закрыть глаза. Если она попадет в мои руки, то я смогу оказывать давление на Кромвеля и остановлю разрушение монастырей.

Епископ постучал друг о друга своими длинными пальцами. Я торопливо ждала. Было ясно: он взвешивает, сколько мне можно сказать. Рядом стоял шкаф с недавно переплетенными книгами. Я рассматривала надписи на корешках. На новенькой, малинового цвета обложке было вытеснено: «Принц».

– Корона Этельстана – это нечто большее, чем священная и историческая реликвия, – произнес наконец Гардинер. – Вспомните слова Екатерины Арагонской.

– «Легенда оказалась правдой», – прошептала я. – Значит, с короной связана какая-то легенда?

Лицо епископа побледнело.

– Да. Существует пророчество. Оно обещает огромное воздаяние, правда сопряженное с великой опасностью. Корона – это одновременно благодать и проклятие. Она наделена чудесной силой, которая никогда не проявлялась, а если бы это вдруг случилось, то жизнь абсолютно всех людей – как в Англии, так и за ее пределами – коренным образом изменилась бы.

Мне стало не по себе, и я поинтересовалась:

– Именно поэтому ее и прячут?

Тут мы оба вздрогнули от резкого стука в дверь. Епископ издал смешок и положил руку мне на плечо, словно успокаивая. От его прикосновения дрожь прошла по всему моему телу, но он этого не заметил.

В дверях стоял молодой лейтенант.

– Епископ Гардинер, там пришел ваш секретарь с двумя братьями.

– Ах да! – Он повернулся ко мне. – Сегодня нам нужно многое успеть. Подождите здесь.

С этими словами епископ вышел и закрыл за собой дверь.

Много месяцев я не видела ни одного брата[23]23
  Братьями в католической традиции называют членов нищенствующего религиозного ордена, они целиком зависят от благотворительности и подаяний. Братья, в отличие от монахов, принимая обет бедности, безбрачия и смирения, живут во благо общества, а не в замкнутом, аскетическом пространстве монастырей.


[Закрыть], монаха или монахини. Любопытство подняло меня на ноги, и я подошла к окну. Епископ Гардинер разговаривал на лужайке с тремя мужчинами. Один из них, молодой священник, держал в руках какие-то бумаги. Я решила, что это и есть секретарь. На двух других были подпоясанные хитоны, а поверх – черные мантии; сложенные капюшоны лежали на плечах согласно традиции Доминиканского ордена. Один брат был высокий худощавый блондин, а второй – темноволосый, пониже ростом и покрепче. На вид обоим было лет по тридцать – гораздо меньше, чем дряхлым братьям, которых я привыкла видеть в Дартфордском монастыре. Епископ Гардинер энергично говорил что-то, его белоснежные зубы поблескивали на солнце, а братья и секретарь слушали, сложив руки и почтительно наклонив головы.

Спустя какое-то время епископ вернулся в сопровождении братьев и представил меня:

– Это сестра Джоанна Стаффорд, послушница Дартфордского монастыря. – Он сопроводил свои слова торжественным жестом, словно я была новой картиной, которую он приобрел.

Оба с недоумением воззрились на меня: одета я была не как послушница.

– Позвольте представить вам брата Эдмунда, – продолжал епископ. Светловолосый изящно поклонился. – И брата Ричарда. – Темноволосый чуть наклонил голову. Глаза его смотрели холодно, задумчиво.

– Вы убываете через час, – сказал им епископ Гардинер. – Сейчас вам принесут еду – вы должны подкрепиться перед дорогой. – Епископ повернулся ко мне. – Дартфорду повезло: он будет пользоваться услугами этих братьев.

– Дартфорду? – удивилась я.

– Они были ценными членами Доминиканского сообщества в Кембридже, но Кромвель приказал его уничтожить. – При слове «уничтожить» брат Ричард поморщился. Бледное лицо брата Эдмунда осталось бесстрастным. Гардинер продолжил: – Подготовка их к переводу в Дартфорд длилась несколько месяцев. До недавнего времени в вашем монастыре находилось несколько братьев из монастыря Кингс-Лэнгли, они отправляли мессу, занимались финансовыми вопросами и исполняли другие административные обязанности. Но один из братьев заболел водянкой, верно?

Я кивнула, пораженная тем, что о болезни бедного престарелого брата Джорджа так широко известно.

– Его отозвали обратно в Кингс-Лэнгли. А брат Ричард займет его место в качестве казначея и заодно поможет настоятельнице в организационных вопросах. Что же касается брата Эдмунда, то он опытный фармацевт, который мигом преобразит ваш деревенский лазарет. Вот увидите.

Тут дверь комнаты распахнулась, и появились Бесс и еще одна служанка – они несли подносы с едой.

– Отлично! – Лицо епископа просияло. – Сестра Джоанна, вам тоже необходимо подкрепить свои силы. По моим расчетам, вы будете в Дартфорде вскоре после заката – провести столько времени без еды будет трудновато.

Я ухватилась за спинку стула, за которым стояла.

– Я сегодня возвращаюсь в Дартфорд?

– Да, вы отправитесь туда втроем.

– Но настоятельница не знает об этом, – в панике проговорила я.

– Ей десять минут назад было отправлено послание с курьером на быстрейшей из лошадей. В нем сообщается, что вы освобождены и будете сопровождать этих добрых братьев, – ровным голосом сказал Гардинер. – Дороги сейчас сухие. Настоятельница получит послание за два часа до вашего прибытия. А теперь, прошу вас, садитесь.

Я чуть не рухнула на стул, пододвинутый к столу.

Бесс расставила на столе тарелки: жареная курица под соусом из рачьих хвостов и миндаля, полоски сушеной трески, листья салата и хлеб. Аппетитный запах мигом заполнил комнату. Брат Ричмонд принялся уплетать угощение так, будто перед этим голодал несколько дней, а брат Эдмунд отведал совсем немного.

Бесс огляделась, чтобы убедиться, что ее никто не видит, а потом улыбнулась мне мимолетной счастливой улыбкой. Для нее эта новость, вероятно, была радостной – меня не только выпускали, но и позволяли вернуться обратно в монастырь. «Что бы она сказала, – спрашивала я себя, – если бы узнала, что я нарушила обещание хранить тайну, данное королеве Екатерине Арагонской на ее смертном одре, и согласилась ехать в Дартфорд, чтобы в корыстных целях воспользоваться доверием ко мне настоятельницы?!»

Хотя постойте: разве я дала епископу свое согласие на что-нибудь подобное?

Мысли мои смешались. Я пригубила теплого пряного вина, которое налила нам Бесс, и поела курицы под соусом – ничего подобного у меня не было во рту уже много месяцев. В Дартфорде мясо полагалось только в праздничные дни, да и то лишь в виде начинки к пудингу.

Епископ Гардинер стоял во главе стола, отщипывая кусочки сушеной трески и беседуя с братьями. Он подробно расспрашивал их об устройстве нового печатного станка, а потом о новостях, связанных с деканом Кембриджского университета. Брат Ричард рассказал какую-то длинную, изобилующую интригами историю, и епископ, выслушав его, закинул голову и расхохотался:

– Ах, как мне не хватает доминиканского высокомерия!

Брат Ричард улыбнулся ему. Казалось, епископ в компании братьев чувствует себя совершенно свободно. «Он чтит старые традиции», – сказал мне Чарльз Говард. И никто, посмотрев сейчас на епископа, не стал бы с этим спорить.

Тут я почувствовала, что, пока я наблюдаю за епископом, кто-то наблюдает за мной. Это был брат Эдмунд, его большие карие глаза диковинным образом контрастировали с пепельно-светлыми волосами. Внезапно странное чувство узнавания нахлынуло на меня. Не видела ли я его где-нибудь прежде?

Гардинер взял лист салата и сказал:

– Когда я в юности учился в Париже, Эразм Роттердамский целую неделю жил в том же доме, что и я. Я вызвался подавать ему еду. Помню, ему очень понравился салат, который я приправил смесью масла и кисловатого вина. Он говорил, что в жизни не ел ничего более изысканного.

Брат Ричард откинулся на спинку стула:

– И вы не сожалеете теперь, что прислуживали Эразму Роттердамскому со столь ревностным вниманием?

Гардинер покачал головой:

– Я понимаю, что вы хотите сказать: Эразм высек ту искру, с помощью которой Лютер впоследствии разжег пожар. Но на самом деле все гораздо сложнее.

Тут в дверях появился лейтенант и уставился на нашу компанию. Он задержал взгляд на тонзурах братьев. У него это пиршество вызывало отвращение.

Преодолевая себя, он вошел в комнату и сунул мне в руку сверток, потом развернулся на каблуках и вышел. Епископ Гардинер, прищурив глаза, следил за каждым его движением.

В свертке были книги, которые мне передали в камеру, – труды Фомы Аквинского. Из него выпало и еще кое-что: помните, я взяла с собой на Смитфилд кошелек, в котором хранила свои маленькие драгоценности и безделушки. Радость переполнила мое сердце. Я вытащила цепочку с медальоном Фомы Бекета и намотала ее на запястье.

Снова появился секретарь епископа Гардинера, и они заговорили о чем-то вполголоса. Братья тем временем закончили трапезу.

Бесс убирала со стола. Она как раз ставила тарелки на деревянный поднос, когда я дернула ее за рукав и положила на тот же поднос кошелек с драгоценностями. Бесс вопросительно посмотрела на меня, потом на кошелек.

– Это вам на память обо мне, – прошептала я.

– Да защитит вас Дева Мария, – прошептала в ответ Бесс.

Я смотрела, как она сильным, уверенным шагом уходит из комнаты, и думала, что никогда не забуду эту добрую женщину.

Епископ Гардинер велел секретарю проводить братьев к ожидавшей их повозке, сказав, что и я тоже присоединюсь к ним после его напутствий. И отвел меня в угол комнаты, где до этого шептался с секретарем.

– Будьте осторожны, сестра Джоанна, – начал он. – Чтобы найти корону, вам понадобится немалая изворотливость. Не действуйте слишком очевидно, дабы не привлекать к себе внимания. И ни в коем случае никому не рассказывайте о моем поручении: ни настоятельнице, ни сестрам, ни братьям, которые поедут с вами. Абсолютно никому. Когда узнаете, где находится корона Этельстана, сообщите об этом лично мне в письменном виде. И запомните: вы ни в коем случае и ни при каких обстоятельствах не должны прикасаться к ней. Ни на одно мгновение. Вы меня поняли?

Я нахмурилась и сказала:

– Но нам запрещается писать письма или получать их – только в крайнем случае с разрешения настоятельницы, которая может читать всю переписку.

– Я знаю. И все уже предусмотрел. К земле Дартфорда примыкает лепрозорий, заброшенный много лет назад. Верно?

– Да.

– Рядом с главной дверью лепрозория есть окошко, выходящее на восток. Сбоку от него вы найдете отверстие, каменную полость, где можно безопасно спрятать письмо.

Я была ошеломлена, что епископу известны такие подробности. Видимо, эти сведения предоставил ему некий человек, который прекрасно знал Дартфордский монастырь и его окрестности, но внутрь проникнуть не мог. Именно поэтому они так нуждались в моей помощи.

– Я должен вернуться во Францию сразу же после крещения королевского наследника, если, конечно, ребенок выживет. Роды проходят трудно, и конца им не видно – бедняжка-королева. – Гардинер вздохнул.

Вот уж не думала, что он способен сочувствовать страданиям роженицы. Видимо, удивление отразилось на моем лице, потому что епископ сказал:

– Я лично проводил церемонию венчания его величества и леди Джейн Сеймур. Она добрая христианка. А теперь… к делу. Я буду ждать писем от вас каждые две недели. Вы должны будете рассказывать мне о ходе поисков. Времени у нас немного. Мне только что стало известно, что уполномоченные Кромвеля вскоре посетят оставшиеся монастыри. Они начнут с Уэльса и будут двигаться на восток. В Дартфорде их можно ожидать не раньше января. Мы обязаны найти корону до их приезда.

Я покачала головой:

– Но люди Кромвеля уже посещали Дартфорд за два года до моего поступления туда. И тогда настоятельница не говорила им ни о какой короне, я в этом уверена. С какой стати ей в этот раз выдавать тайну?

– Уполномоченные Кромвеля провели тщательную перепись всей монастырской собственности. Все думают, будто это делается из алчности, чтобы лорд – хранитель печати знал, где можно поживиться больше всего. Но возможно, есть и другая причина.

Мне понадобилось несколько секунд, чтобы понять смысл его слов и преисполниться ужаса.

– Так их посещения монастырей – выходит, это всего лишь предлог, и Кромвель на самом деле ищет корону?

Гардинер поморщился:

– Цели короля Генриха скрыты одна в другой: одна порождает другую, а та, в свою очередь, – следующую. Вряд ли кто понимает Генриха Тюдора, и уж абсолютно никто не может предсказать его действия. Даже Кромвель.

– А король знает о существовании короны и о том, что она обладает чудесной силой?

– Вполне вероятно. Но его величество, судя по всему, не догадывается, что корона находится в Дартфорде, иначе он уничтожил бы этот монастырь еще много лет назад, разобрал бы на кирпичи. – (Меня пробрала дрожь.) – Возможно, ему известно о существовании короны, но он не знает, где именно та спрятана. Однако Кромвель, как и я, – он сделал движение рукой в мою сторону, – может найти тайный способ отыскать реликвию. Признбюсь вам откровенно, я получил довольно тревожное сообщение: он что-то затеял в Дартфорде. Вот почему я должен быть первым. Надеюсь, вы не разочаруете меня, сестра Джоанна.

– А если у меня не получится? – Я прокашлялась. – Вы не будете больше мучить моего отца?

– Вашего отца выпустят из Тауэра в тот самый день, когда вы сообщите мне, что узнали, где спрятана корона, – быстро ответил Гардинер.

Я сделала шаг в сторону епископа, вгляделась в его светло-карие глаза:

– Но если я не найду корону… вы не тронете его?

– Поторопитесь, сестра Джоанна. Ваши усилия могут увенчаться успехом еще до Дня всех усопших верных – он наступит через две недели, второго ноября. Я знаю, что каждая настоятельница Дартфорда обязательно пишет письмо для своей преемницы, причем последняя никому не должна его показывать. Ваша настоятельница очень стара. Вероятно, она уже заготовила такое письмо, и в нем должно быть сказано, где спрятана корона.

Я, стараясь, чтобы мой голос не дрожал, сказала:

– Епископ, я должна снова спросить вас, и на сей раз я требую ответа. Грозят ли моему отцу новые истязания по вашему приказу?

Он уставился на меня так, словно и не слышал.

– Не забудьте положить письмо, куда я указал, ко Дню всех усопших верных. – С этими словами епископ прошел мимо меня к двери и пригласил зайти сэра Уильяма Кингстона, ожидавшего снаружи.

В этот момент я возненавидела Стефана Гардинера, епископа Винчестерского, так, как никого в жизни. А поверьте, прежде у меня уже имелись достаточно веские причины испытывать подобные чувства к другим людям. Но теперь главным объектом моей ненависти стал он. И я вся буквально дрожала от бешенства и собственного бессилия.

Тем временем на другом конце комнаты сэр Уильям с бесстрастным лицом протянул Гардинеру какую-то бумагу. Епископ подписал ее и поинтересовался:

– Томас, а где Норфолк?

– Он занят, епископ. Его младший брат умер сегодня утром в Белой башне, и теперь идут приготовления к похоронам.

Не в силах сдержаться, я издала скорбный, сдавленный стон. Но никто меня не услышал, никого не волновал мертвый Чарльз Говард.

Кингстон сделал мне знак рукой и открыл дверь.

– Джоанна Стаффорд, – сказал он, – я выпускаю вас из Тауэра.

Я держала под мышкой, прижимая одной рукой, труды Фомы Аквинского, на запястье другой у меня была намотана цепочка с медальоном Фомы Бекета. С этим нехитрым скарбом я покинула Белл-Тауэр и пошла по лужайке, на которую сквозь ветви шелковиц падали косые лучи октябрьского солнца.

Часть вторая

16

– Брат, купи яблочко!

Мальчишка лет семи, не больше, стоял посреди Уолтинг-стрит, протягивая яблоко брату Ричарду. Даже в сгущающихся сумерках оно соблазнительно поблескивало сочными красными боками.

Лондон остался позади. День святого Михаила-архангела, который празднуется 29 сентября, уже миновал, и урожай с полей был убран. С западной стороны дороги, по которой мы ехали в Дартфорд, – дороги, протянувшейся от Лондона до самого Дувра, – плотной стеной стояли яблони. Я вдыхала их сладкий запах. Все происходившее казалось мне сном или бредом, далеким от реальности: неужели и впрямь я, всего несколько часов назад находившаяся в заключении в Тауэре, свободно еду по загородной дороге?

Ветви деревьев под тяжестью плодов клонились к земле. Особенно много красных шаров висело наверху, куда вполне мог забраться тот проворный мальчишка, который предлагал сейчас брату Ричарду свой нехитрый товар. Я увидела этого сорванца, когда наша повозка вывернула из-за поворота: он сидел под большой яблоней, его ноги высовывались на дорогу.

Ребенок с восхищением рассматривал лошадь. Помню, я и сама удивилась, когда меня подвели к ждущим братьям и повозке. Брат Ричард уже сидел на одной из красивейших лошадей, каких мне только доводилось видеть: поджарой, в серых яблоках, с лоснящейся шерстью и блестящими умными глазами. Он дал понять, что эта кобыла принадлежит лично ему и что он не собирается впрягать ее в повозку, которую тащат далеко не столь породистые жеребцы. Забросив набок свой черный доминиканский капюшон, брат Ричард еще до моего появления запрыгнул в седло и теперь держал в руках поводья, готовый отправиться в Дартфорд. Брат Эдмунд и я, видимо, должны были ехать следом в повозке, на облучке которой расположился бочкообразный служитель Тауэра.

Мальчик с чувством расхваливал свой товар:

– Это самые лучшие яблоки в Кенте, брат! Сладкие, спелые! Я продам тебе целую корзинку всего за три фартинга.

– Прочь с дороги! – крикнул брат Ричард, не поддавшись на уговоры.

Худые плечи мальчика обвисли, он поплелся назад и снова уселся под деревом. Разумеется, нам сейчас было не до покупки фруктов, но мне показалось, что мой спутник обошелся с ребенком чрезмерно грубо. Я мельком кинула взгляд на брата Эдмунда, который не раскрыл рта с того момента, когда мы покинули Лондон.

Он кивнул, словно прочел мои мысли, и негромко пояснил:

– Брат Ричард очень тяжело переживает уничтожение нашего братства.

– Но ему есть куда пойти, – заметила я.

– Да, и мы оба благодарны епископу Гардинеру, который устроил наш перевод в Дартфордский монастырь. – Он помолчал, взвешивая следующие слова. – Но видите ли, сестра Джоанна, брат Ричард надеялся со временем стать в Кембридже настоятелем. Он поступил туда еще ребенком, принес обет, как только это позволил возраст, и всегда был очень благочестив. Он истинный теолог, у него есть труды, которые читают на континенте.

Я с сомнением посмотрела на брата Ричарда, ибо по собственному опыту знала: острый язык не всегда означает острый ум.

К тому же меня смущал еще и его дорожный сундук.

В задке повозки стояло два сундука. Один маленький и видавший виды – в нем лежали всякие аптекарские припасы брата Эдмунда. Другой сундук был большой, темно-бордового цвета с золочеными замком и уголками. Принадлежал он брату Ричарду, но я и представить себе не могла, что там внутри. Устав Доминиканского ордена подразумевал целомудрие, скромность, смирение и бедность. Может быть, в Кембридже доминиканцы подчинялись иным правилам?

– А вы, брат Эдмунд, тоже тяжело это переживаете? – спросила я.

– Я служу Господу, куда бы ни попал и где бы ни оказался, – просто ответил он. – К тому же мой перевод в Дартфорд означает, что я снова буду под одной крышей со своей младшей сестрой Винифред.

Вот почему его внешность показалась мне знакомой. У него были такие же необычные карие глаза и пепельно-светлые волосы, что и у моей подружки-послушницы Винифред.

– Она будет очень рада вас видеть, – сказала я. – Винифред как-то говорила мне, что у нее есть монашествующий брат, по которому она скучает.

– Я тоже скучаю по ней, – кивнул он. – Честно говоря, я надеялся, что в один прекрасный день смогу достигнуть перед Господом многого, и Винифред будет гордиться мной. А не увидит меня в роли жалкого просителя, приползшего в ее монастырь.

Слова его прозвучали с горечью. Но лицо брата Эдмунда оставалось спокойным. И глаза его смотрели на мир совершенно невозмутимо. На меня произвело впечатление – хотя и показалось одновременно довольно странным – то, как брат умеет контролировать свои чувства.

– В любом случае, – продолжил он, – если уж возникла нужда отправить нас в монастырь, то Дартфорд – далеко не худший вариант. Не сомневаюсь, что организаторские таланты брата Ричарда позволят приумножить богатства вашего монастыря.

– О каких богатствах вы говорите?

– Дартфорд – седьмой по богатству монастырь во всей Англии. Вы разве этого не знали?

Я отрицательно покачала головой:

– Первый раз слышу.

– Брат Ричард говорит, что это объясняется изначальной привилегией, дарованной Дартфорду Эдуардом Третьим. Монастырь освобожден от всех налогов и к тому же получает дотацию в сотню фунтов ежегодно. Между прочим, Дартфорд входит в число крупнейших землевладельцев в Кенте. А ведь это не только угодья, которые сдаются в аренду фермерам, но еще и доходы с мельниц, частных заведений, домов, даже карьеров. У вас, между прочим, есть собственность и в Лондоне. Брат Ричард сказал, что не знает ни одного другого монастыря, о финансовой безопасности которого король позаботился бы с таким тщанием.

– Нам очень повезло, – пробормотала я.

За поворотом мелькнула река Дарент. Наша повозка тряслась по дороге все дальше, и вскоре я увидела большое сооружение – Лоуфилд-Алмхаус – приют для бедных, опекаемый нашей настоятельницей. Она приезжала сюда не реже раза в неделю. Мы были уже на окраине городка Дартфорд.

Хотя к вечеру и похолодало, ладони у меня были горячими и влажными. Все происходило так стремительно. Еще несколько минут – и я увижу настоятельницу Элизабет и сестер. Что мне сказать им? Что, интересно, сообщил им епископ Гардинер в опередившем меня письме?

Когда наша настоятельница Элизабет сердилась или огорчалась, она не смотрела на того, кто вызвал у нее эти чувства, словно сам вид этого человека доставлял ей боль. С другой стороны, настоятельница никогда не сердилась долго. Сколько времени она будет отводить взгляд, прежде чем посмотрит на меня своими мудрыми, добрыми глазами? Я так нуждалась в ее прощении, хотя и не заслужила его.

Думала я и о сестрах – о начальнице послушниц, любившей посплетничать сестре Агате; о сестре Елене, которая руководила ткачихами. Мне, естественно, были ближе молодые послушницы. Сестра Винифред, чей брат сидел сейчас рядом со мной, была добрейшим из всех существ, каких я только встречала в жизни, такой же самоотверженной, как и моя покойная кузина Маргарет. У сестры Кристины – она была старше нас с Винифред – случались приступы беспокойства. И по этой причине я чувствовала себя еще ближе к ней; между нами существовало взаимопонимание, которое даже не требовалось облекать в слова. Кристина тоже происходила из знатной старинной семьи. Ее отец, лорд Честер, был богатым кентским землевладельцем, он в течение многих лет сопровождал короля на охоте и снискал его благоволение. А мать Кристины происходила из рода Невиллов, семейства не менее уважаемого, чем Стаффорды.

Брат Ричард повернулся к нам, улыбнулся и выкрикнул:

– Впереди паломники!

Вдоль обочины дороги двигались одна за другой три фигуры в длинных грубых одеяниях. Мы подъехали поближе, и я увидела, что они идут босиком.

Брат Эдмунд вопросительно посмотрел на меня.

– В Дартфорде останавливаются многие паломники, направляющиеся к святыням в Рочестере и Кентербери. – Я показала на ряд деревьев вдалеке, за которыми возвышались высокие выбеленные здания. – Они останавливаются в этих гостиницах.

Брат Ричард окликнул паломников, обратившись к самому высокому из них. Но тот ему не ответил. Второй паломник – мальчик лет двенадцати, не старше – повернулся в нашу сторону, чтобы дать объяснения.

– Извините, брат, но мой отец дал обет молчания, – вежливо сказал он высоким голосом. – Мы идем к мощам святого Уильяма Рочестерского. Там он заговорит – будет молить прощения за грехи.

Брат Ричард наклонил голову:

– За какие грехи?

– В прошлом году наша мать умерла от чумы, а урожай был такой бедный, что мы можем потерять ферму. Мой отец думает, что он сильно грешил и этим вызвал гнев Господа.

– Желаю вам найти прощение, которого вы ищете, – сказал брат Ричард. Он повернул голову к брату Эдмунду и возбужденно заметил: – Ты слышал? Они верят в святыни. Христос еще живет среди людей!

Брат Эдмунд кивнул. Его большие карие глаза, такие спокойные, но в то же время непроницаемые, походили на драгоценные камни.

Эти двое вызывали у меня недоумение. Я не могла понять, почему епископ Гардинер решил помочь именно им. Случайно или нет он отправил в Дартфорд эту парочку? Мы и в самом деле были единственным женским доминиканским монастырем в Англии, а в мужских монастырях, скорее всего, просто не осталось мест. Доминиканцы могли отправлять службу только вместе с товарищами по ордену. Епископ Гардинер предупредил, что я не должна говорить с братьями о короне Этельстана, да я и сама не имела намерения делать это. Однако уверенности, что эти двое не знают – или хотя бы не подозревают – о моей непростой задаче, у меня не было.

Честно говоря, мне казалось, что выполнить возложенную на меня миссию невозможно. Епископ упомянул в своих наставлениях, что мне понадобится немалая изворотливость. А я никогда не умела ловчить, выкручиваться и скрывать свои чувства: они моментально отражались на моем лице. Даже ребенком я не умела лгать. Помню, как-то давно я прочла историю о некоей женщине, шпионившей в Риме во времена правления Борджиа. Не сумев прочесть зашифрованное письмо, которое она украла у одного зловредного кардинала, бедняжка уже собиралась с горя выпить яд. Но ее вовремя спас муж, бежавший из тюрьмы. Все мои знания о шпионском ремесле ограничивались этой глупой книгой. Но в действительности лазутчики существовали, и мне это было прекрасно известно. Лорд – хранитель печати Томас Кромвель прославился тем, что создал целую шпионскую сеть. Ходили слухи, якобы он грабит монастыри ради золота, которым оплачивает услуги своих многочисленных агентов. Все они – от последнего слуги до иностранных послов – тайно работали на него. А теперь и я сама точно так же сделалась шпионкой епископа Гардинера. Я опустила голову, но тут же решительно напомнила себе: «Я делаю это не ради денег, а ради спасения отца».

Повозка поехала медленнее. Впереди был центр города: гостиницы, высокая приходская церковь, многолюдный рынок, десятки лавок и мастерских: заведения булочников, кожевников, мясников, портных. Но нам не нужно было в ту сторону. Монастырь лежал к северу от городка. Узкая дорога, так хорошо мне знакомая, начиналась между двумя стройными вязами.