Текст книги "Свет чужого солнца"

45

О, как они все устали! А люди оставались непостижимыми. В Галактике были виды с изменчивым наследственным аппаратом; другие при помощи химических веществ меняли свойства своего разума. Геды относились к ним терпимо, хотя и с оттенком отвращения. Вернее, с оттенком презрения существ, которые знают, что цивилизации присуще осознание вселенской упорядоченности к тем, кто считает, будто она развивается путем отхода от шаблонов. Но даже у чуждых видов, подверженных изменениям организма или мышления доля отклонений, вызываемых намеренно, бывала невелика. На первом месте стояла сплоченность – сплоченность вида, крохотными шажками бредущего вверх по тысячелетним ступенькам эволюции. Рационально мыслящие, пусть даже и изменчивые расы, не вводили в свою наследственность гены, которые могли бы разрушить их единство. Никаких искажений, которые привели бы к необратимым последствиям для расы или отдельной личности.

Никакого сравнения с тем, как примитивный препарат органического происхождения подействовал на СуСу. Снадобье резко изменило и поведение человека, молодой «джелийки», и ее внешний вид. Причем действовало оно не на генном уровне. Физиология СуСу осталась прежней. То есть люди не просто стимулировали центр удовольствия, как делали представители некоторых рае, не просто вывели ее из биологического шока – СуСу привели в такое состояние, что она превратилась в автомат и делала то, что ей приказывали – по крайней мере до тех пор, пока химикат оставался у нее в организме.

Это не лезло ни в какие ворота. Геды старались связать новую информацию с той, которой уже располагали. Неистовые, с изменчивой наследственностью, рационально мыслящие существа, способные на предательство, даже когда это им не на руку, вдруг становились полностью управляемыми под воздействием какого-то химиката. Поразительно! Как же человек осознает себя как личность? Личность определяется и поведением. Оно – основа, на которой строится тело и разум. Основа основ. Если же поведение человека можно изменить, если человек не до конца предан собственному виду, если сплоченность людей так легко разрушить, и начинается насилие против личности – что же тогда определяет личность? Не видовая принадлежность, не место в мире и даже не разум. Индивид просто плывет по течению. При таком положении вещей люди должны постоянно проигрывать.

На борту корабля наши управляемые посредством химических препаратов подопытные люди будут гораздо безопаснее тех, кем управляют лишь собственные непредсказуемые побуждения.

– Нам понадобится много человеческих экземпляров для экспериментов, сказал Враггаф.

– Да. Гармония поет с нами.

– Много экземпляров.

– Много. И пусть это длится вечно.

– Гармония.

Шесть человек, которых должны взять на борт корабля, по-прежнему будут получать помощь, защиту, знания, поощрение. Все это настолько привяжет их к гедам, что они с радостью останутся на корабле. Последнее вытекало из неочевидной гипотезы, согласно которой, система поощрений вкупе с отсутствием внутривидового единства заставит людей платить преданностью своим покровителям. Энциклопедист согласился. Шестеро жителей Кома должны помочь гедам победить человечество в космосе. И если потребуется, шестеркой избранных помогут управлять корректирующие препараты, предварительно испытанные на достаточном количестве подопытных в Эр-Фроу.

В комнате запахло надеждой.

46

Джехан и Талот сидели в зале дома сестер-легионеров. Джехан сунула в рот два больших куска «жаркого» и со вкусом облизала пальцы. Талот своими тонкими пальцами выудила из чаши кусочек, подержала его и положила назад. Джехан нахмурилась: в последнее время подруга таяла на глазах.

– Ты что, так и не собираешься ничего есть?

– Собираюсь.

Талот склонилась над чашей. Ее рыжие волосы рассыпались по плечам, такие же непокорные, как всегда, только теперь в них серебрилась еще одна прядь. Рыжий огонь озарял безжизненное бледное лицо. Сердце Джехан защемило от любви и жалости, но следом пришло раздражение. Талот слишком худая, слишком задумчивая, слишком… Пора бы ей прекратить себя терзать. Хоть бы уж чего-нибудь поела…

– Ладно, пойдем, – сказала Джехан. – Нас ждут на тренировочной площадке.

Секунду помедлив, Талот подняла глаза.

– Ты действительно так думаешь?

– А иначе зачем бы я стала говорить! Черт возьми, Талот, да очнись же ты наконец! Ну что ты распустила себя, как глупая горожанка? Хватит себя изводить!

Если бы подруга разозлилась на нее или накричала, Джехан бы только обрадовалась. Гнев – это хорошо, гнев – это признак жизни. Но Талот просто встала из-за стола. Жаркое осталось нетронутым.

Дом был почти пуст. Девушка направилась к выходу, подруга молча следовала за ней. И вдруг стены заговорили.

Рука Джехан рванулась к оружию – стены молчали с тех самых пор, как объявили о запрещении всякого насилия в Эр-Фроу. Только что толку в этой дробовой трубке – не палить же из нее в стену!

– Люди Эр-Фроу, – раздался ровный бесстрастный голос. – У семерых из вас началось кожное заболевание. На сгибах рук и ног, в складках кожи на шее, в паху и под мышками появляются красные пятна, вызывающие зуд и боль. Затем пятна начинают распространяться по всему телу. Каждый, кто обнаружит у себя эту болезнь, должен прийти к гедам в пустой дом у северной стены. Инфицированных людей отправят внутрь Стены и быстро вылечат. Болезнь не опасна, но передается при непосредственном контакте с больным.

После короткой паузы стены повторили сообщение. Джехан не стала дожидаться, пока они повторят его в третий раз, и повернулась к Талот.

– У тебя есть на теле какие-нибудь зудящие пятна?

– Нет, – неожиданно живо отозвалась Талот, – а если бы и были, то я бы к ним не пошла!

– Я тоже. И не потому, что их боюсь.

– А я боюсь, – снова поникнув, отозвалась Талот и зашагала к тренировочной площадке, на ходу отвязывая от пояса триболо.

47

Дахар проснулся от стука в дверь. Еще не открыв ее, он уже знал, кто там стоит.

Вчера они все, за исключением Илабора, который ушел сразу после полудня, заработались допоздна. Потом ушла Эйрис – она быстро утомлялась. Гракс последовал за ней, чтобы сделать для нее дверной замок в одной из комнат. Проститутка СуСу, как всегда, ушла вместе с Эйрис. Остальные четверо продолжали работать. Их потрясла глубина открывшихся знаний, часть которых приходилось постигать с нуля самому Граксу. Биология человека была ему неизвестна.

Сердце Дахара щемило от жалости. Если бы знать все это раньше! Если бы жрецы-легионеры знали то, что сейчас показывал им Гракс, – сколько жизней они могли бы спасти! Скольких страданий можно было бы избежать! Красно-синие, ослепленные самодовольным невежеством, снова и снова повторяли одни и те же ошибки, стоившие жизни не одному пациенту.

К вечеру все очень устали и перестали усваивать информацию. Но первым все же закончил Гракс.

– Я покидаю вас до завтра. Я очень устал.

Дахар посмотрел на Гракса и понял, что не знает, как выглядит усталый гед. В облике инопланетянина не было и намека на усталость.

Дахар думал, что не сможет заснуть. Однако едва успел добраться до постели, как тут же его сморил сон. Но вскоре сон был прерван стуком в дверь.

Молча сидя в кресле, на него смотрела Эйрис. Коридор за ее спиной был темен и пуст. Только четыре входные арки светились тусклым «ночным» светом. По привычке Дахар, занявший оборонительную позицию, пристально вглядывался в темноту. Он посторонился, и Эйрис вплыла в его комнату. Дахар запер дверь.

Здесь, в спальне, он оранжевый круг завесил.

С той ночи они почти не видели друг друга. Дахар не знал, то ли это сон, то ли явь, как и тогда, когда он пришел к ней, опустошенный, отчаявшийся, неуверенный в себе, не понимавший, почему он это делает. В нем проснулось почти забытое смущение той ночи, возродилась неуверенность. Все, что томило и тревожило его последние десятициклы, старательно подавляемое, загнанное вглубь, заворочалось, грозя новым душевным разладом.

– Здравствуй, – внешне спокойно сказала Эйрис, но он почувствовал ее тревогу и промолчал. Защитная реакция сработала, и, словно раздвоившись, Дахар как бы со стороны наблюдал за собой и за своей подругой. – Ты ни разу не взглянул на меня во время занятий, – наконец продолжила она. Ее тон поразил Дахара: без интонации, как у гедов, без намека на страх или заискивание. – А если бы взглянул – кого бы ты увидел?

Она высказала его собственные мысли. Дахар вспыхнул, но снова промолчал.

– Думаю, не меня, – ответила она за него, и Дахар уловил волнение, сдерживаемое усилием воли. Для делизийки, привыкшей открыто выражать свои чувства, это казалось странным. – Я думаю, – осторожно продолжала Эйрис, что, если бы ты на меня взглянул, то увидел бы проститутку.

Он и не знал, сколько отваги в этой удивительной женщине. Умная, смелая, желанная! Но, глядя на нее, жрец сразу вспоминал о Келоваре, вспоминал о мужчинах, которые были у нее до неведомого солдата – отца ее дочери. Этому не требовалось подбирать названия – оно давно существовало: проститутка. Он нисколько не сомневался в этом определении, но ответил как можно убедительнее:

– Нет!

– Не лги, Дахар. – Она вдруг рассмеялась. – Ты не умеешь врать, разве ты не знаешь?

– Да, Эйрис, – ответил он, удивляясь собственной прямоте. – Я знаю сестер-легионеров, матерей-легионеров, горожанок и проституток…

– Да, это трудно – отрешиться от того, к чему привык. Никто из нас не способен научиться думать по-новому, потому что мы не можем выдвигать новые… гипотезы. – Она произнесла гедийское слово, которому в языке Кома не нашлось эквивалента, запнувшись, но только на мгновение. – А может быть, тебе и не надо менять свой взгляд на женщин? Ведь он вполне тебя устраивает. Доказательство тому – СуСу. И не был ли ты одним из тех доблестных братьев-легионеров, которые довели ее до теперешнего состояния?

Дахар снова ничего не ответил и услышал, как Эйрис перевела дыхание.

– Ты принуждал ее, Дахар? Принуждал? Ведь если ты силой взял ребенка…

– Я ни одну женщину не брал силой!

Эйрис промолчала. Ее мозг запылал почти осязаемым жаром.

Жрец вспотел. Какого черта он чувствует себя пристыженным? Его сбили с толку. Она нарочно выбрала эту тему – это очевидно, только что ей нужно? Похоже, Эйрис хорошо подготовилась, а может, уже не раз с кем-нибудь спорила… Проститутка… Он гадал, что же она скажет дальше. С Белазир было проще, Дахар-наблюдатель отметил, что в эту минуту Эйрис казалась ему более чужой, чем геды.

– Ты когда-нибудь хотел женщину, которую не имел права желать? Испытывал влечение к сестре-легионеру или к горожанке?

Даже мальчишки говорили об этом только шепотом – на тренировочном дворе или в вельде. Женщине, если она не проститутка, не пристало интересоваться такими вещами.

– Ответь, Дахар. Приходилось ли тебе желать сестру-легионера?

В нем вспыхнул гнев.

– Ты болтаешь о том, чего не понимаешь!

К его величайшему удивлению, Эйрис громко, искренне рассмеялась.

– То же самое мне сказала Джехан в вельде. Должно быть, так говорят учителя ваших легионеров, правда?

Конечно, это было так, но ее смех, который вдруг напомнил насмешки Тея, только распалил гнев джелийца. И это говорит она…

Эйрис перестала смеяться и вздохнула:

– О, Дахар. У вас нет ни ухаживаний, ни любви, ни настоящего секса… Глупцы, вы сами себя обделили!

Несмотря на смущение и гнев, он расслышал в ее голосе ноты неподдельного сожаления. Она повернула кресло к выходу, но Дахар схватился за дверную ручку.

– Дай мне выйти, – велела Эйрис. Теперь в ее голосе звучал гнев отражение гнева жреца. Она приготовилась к бою.

– Нет.

– Почему? Или ты собираешься взять меня насильно? Исстрадался без своих проституток, да? Когда ты был у них в последний раз? Неймется?

– Ты сама говоришь как проститутка!

– Почему?

Вопрос, заданный гневным, обвиняющим тоном, потряс его. Дахар вдруг осознал, что рассуждать о сексуальном поведении человека для Эйрис – то же самое, что изучать его анатомию. И если он сумел забыть все, что раньше знал о медицине, то сумеет забыть и все, что знал о сексе. Она хотела говорить обо всем откровенно, хотела, чтобы ее друг принял свободу секса, как принял предложенную гедами свободу духа.

Дахар вдруг почувствовал себя униженным, ибо понял, что был в ее представлении гибче, способнее, дальновиднее, чем на самом деле.

– Пропусти меня.

– Нет. Пожалуйста, Эйрис, не уходи.

Она услышала в его голосе что-то новое. Они долго стояли неподвижно, едва различая друг друга в темноте. Наконец она снова заговорила, и голос ее стал теплее и нежнее.

– Я хотела тебя. В Делизии мы говорим об этом откровенно. Но я… больше не делизийка. А ты больше не джелиец. И после той, первой ночи… Я хочу уйти. Дай мне выйти.

– Почему ты меня не боишься? – вырвалось у Дахара.

– Я боюсь.

Это противоречило всякой логике. Сбитый с толку, Дахар нажал на оранжевый круг. Эйрис сидела, зажав в кулаке искалеченный большой палец. Вспыхнувший свет застиг ее врасплох. Она подняла голову. Слезы застилали ее глаза.

Дахар опустился на колени рядом с ее парящим креслом, Эйрис повернулась и обняла его за шею. Он ощутил упругость ее груди, прижавшейся к его груди, а ее рука оказалась на его уже упругом члене.

Так вели себя проститутки. Так же она вела себя со своими солдатами-делизийцами… Дахар отогнал мучительный образ прочь. Здесь не Делизия – Эр-Фроу. Измученный и опустошенный, бывший легионер все же нашел тогда верные слова. Но в ту, первую ночь, и сейчас навязчивая картина продолжала стоять перед его мысленным взором.

Эйрис то ли засмеялась, то ли всхлипнула и попыталась оттолкнуть его.

– Опомнись, жрец! Если мы станем любовниками, я навсегда останусь для тебя проституткой, а если нет, то рисковой бабенкой.

Он не совсем понял, что означают последние слова делизийского жаргона, но неожиданное желание захлестнуло его. Желание, и нежность, и жгучая страсть. И все вместе не шло ни в какое сравнение с физическим влечением. Дахар потерял способность анализировать, он только вспомнил, что так же, как сейчас, в порыве желания, Эйрис отважно и в то же время нежно работала с приборами. В нетерпеливом стремлении познать сладость науки она словно ласкала все эти провода и батареи…

– Я никогда не любил просто женщину, не проститутку, – преувеличенно грубо сказал он. – Тебе будет больно. Тебе было больно в прошлый раз?

Эйрис покачала головой.

– Все было хорошо. Я ведь сама этого хотела.

Этого он тоже не понимал. Отогнав прочь призрак Келовара, Дахар поднял ее с кресла и перенес на подушки, в беспорядке разбросанные по полу.

48

Люди уходили в Стену и пропадали.

Деревья в Эр-Фроу стояли пыльные и неподвижные. Из-под купола больше не капал дождь. Не цвели цветы. Колючий кустарник, менее прихотливый, чем цветковые, не погиб, но потемнел и стал податливым. Острые сухие травинки торчали, словно частокол лезвий.

Кожная болезнь, с каждым днем поражавшая все новых и новых жителей Эр-Фроу, вызвала панику. Раньше люди ходили на занятия и потому знали, что все хвори – от бактерий. Они невидимы невооруженным глазом, а значит, их напускают злобные духи, обитавшие на Острове Мертвых. Но духи играли такую ничтожную роль в повседневной жизни Кома, что и джелийцы, и делизийцы склонны были относиться к ним не с мистическим ужасом, а со скептицизмом и злобой. Но грязевые повязки, целебные мази и прочие жреческие снадобья, тайком продаваемые джелийскими горожанами делизийским торговцам, не прекращали зуд.

Группа джелийцев остановилась на врофовой дорожке. Впереди стояла девушка, все еще сжимавшая в руках флейту, символ своей профессии. Остальные подталкивали ее вперед, избегая, впрочем, касаться ее платья. Сделав несколько неуверенных шагов, девушка поворачивалась и жалобно смотрела на толпу. На бледном лице ярко выделялись красные расцарапанные пятна.

– Отправляйся к гедам, – беззлобно, но настойчиво говорил кто-то. – В пустом доме всегда кто-нибудь есть.

– Но это же рядом с джелийцами!

– Там геды.

– Оставьте меня! Отпустите! Ахмет, защити! Мы с тобой столько живем вместе!

Ахмет уставился в землю и ничего не ответил. На шее горожанина пульсировала жилка.

– А ну, живо вперед! – внезапно закричал какой-то потный коротышка. Ты меня чуть не заразила! Вчера обедал рядом с тобой! Если я за… – Он оборвал себя на полуслове.

Девушка по-прежнему не двигалась с места.

– Я не пойду. Не пойду!

По толпе пробежал ропот. Коротышка нагнулся и подобрал камень. Он сделал шаг вперед, но потом снова принялся уговаривать девушку:

– Иди по-хорошему…

Флейтистка стояла как вкопанная. Человек сделал еще один шаг. Девушка вскрикнула, повернулась и бросилась бежать к заброшенному дому.

В толпе воцарилась тишина. Потом солдат, который стоял поодаль, вдруг произнес:

– Провожу-ка ее. Как раз там эти подонки напали на женщину Келовара.

Солдат достал дробовую трубку и зашагал вслед за флейтисткой пружинистой походкой тренированного бойца. Кучка делизийцев молча побрела назад, домой, и только Ахмет остался стоять неподвижно, со сжатыми кулаками. На его лицо падала тень.

– Посветлел только один раствор – бульон с кислотой для стекла, которую принесла Эйрис, – устало сказал Дахар. – Ни одно лекарство, ни один антибиотик не действует. Ничего. – Он оторвался от увеличителя разочарованный. Увеличитель стоял на полу и доходил ему до пояса: темно-серый куб, без всяких украшений и такой тяжелый, что даже Дахар не мог его поднять. Такой увеличитель у гедов был всего один.

– Дай посмотреть, – робко попросила Криджин. Она не смела подойти к увеличителю, пока Дахар не посторонился, но стоило ей заговорить о волновавшем всех предмете, и робости как не бывало.

– Кислота, конечно, убьет бактерию, но и разъест кожу. Ничего хорошего.

Эйрис уже готовила новый бульон, который должен был немедленно помутнеть, если туда попадет эта проклятая бактерия.

– А если разбавить кислоту водой?..

– Тогда она не подействует, – отозвалась Криджин. – Нет смысла.

– Все бессмысленно, – в сердцах сказал Илабор.

– Ну нет! – вмешался Тей. – Мы выяснили, что на них не действует, и это уже хорошо. Это больше, чем мы знали раньше. – Он слегка улыбнулся со своего места у дальней стены.

Маленький торговец проводил здесь больше всех времени, но никогда не помогал с экспериментами. Развалившись у стены и наблюдая, Тей просто присутствовал. Эйрис поняла, что на самом деле ему вовсе не интересно. Геды учили их постоянно проверять свои догадки и открытия. Она часто задумывалась, что же здесь нужно торговцу, пока не сообразила, что болезнь, охватившая Эр-Фроу, останется и после окончания обусловленного гедами срока. Если не удастся излечить заболевших, люди разнесут ее по всей Делизии и Джеле. Лекарство станет надежным источником дохода.

– Вот если, – задумчиво продолжала Криджин, – если разбавить кислоту так, чтобы она не слишком сильно обжигала кожу, но убивала заразу…

– А как это проверить? – возразил Дахар. – Допустим, бактерий мы все-таки увидим в увеличитель, а кожу? Пока не окунешь палец в раствор, не узнаешь, насколько он опасен.

– А я-то думал, что жрецы всегда все проверяют на себе, – насмешливо заметил Тей.

Дахар вспыхнул, его рука непроизвольно потянулась к оружию. Эйрис видела, каких усилий ему стоило сдержаться. Дахар вздернул подбородок и поглядел на Гракса. Гед ответил ему спокойным, непроницаемым взглядом, и постепенно бывший легионер успокоился.

– Мы испытали все лекарства и антибиотики, – сказала Эйрис, – но мы не пробовали их смеси. Эта бактерия – новая для Кома и новая для гедов. Может быть, требуется… комбинация веществ, чтобы бороться с ней.

Криджин быстро увидела слабое место.

– Да у нас десятки снадобий и двенадцать антибиотиков! – воскликнула она. – Это сколько же понадобится лет, чтобы составить все возможные смеси во всех возможных пропорциях?..

– Но одна из них может подойти, – задумчиво произнес Дахар. Его усталость как рукой сняло.

Лахаб, шлифовавший линзы в отведенном ему углу, оторвался от работы и произнес низким тягучим голосом:

– У нас не осталось гноя, весь истратили.

– В больных недостатка нет, – фыркнул Илабор.

– Гракс, ты можешь принести нам пробы гноя больных, которые находятся внутри Стены? – спросила Криджин.

– Да.

«Да». Эйрис резко подвинула свое кресло так, чтобы лучше видеть лицо Гракса.

– Но вчера ты сказал мне, Гракс, что люди там находятся в стазисе как мы, когда нас погрузили в сон, или как моя нога – и потому не должны чесаться. Если они в стазисе, то как же могут гноиться их язвы?

В комнате воцарилось молчание.

Лицо Гракса стало напряженным. Наконец он ответил:

– Ты не поняла моего объяснения. Я уже говорил, что пока твоих знаний недостаточно, чтобы понять суть стазиса. Существует много разновидностей стазиса. Стазис холодного сна, который вы испытали, попав внутрь Стены, отличается от стазиса, который окружает твою ногу. Этот стазис не полный. Подумай, Эйрис. Твоя кость, хоть и медленно, но продолжает срастаться. В противном случае применять стазис было бы бесполезно. То же самое и у людей внутри Стены. Нагноение продолжается, но они не чувствуют зуда. Как ты не чувствуешь боли в ноге, так и они не чешутся. Это не значит, что у тебя нет ноги, а у людей – болезни.

В комнате снова повисло молчание. А в голове Эйрис так и вертелся вопрос, не заданный Граксом: «Зачем мне обманывать тебя?» Она взглянула на Криджин, на Илабора, на Тея. Похоже, они думали о том же.

Эйрис повернулась к Дахару. Он смотрел на нее с удивлением. Встретив ее взгляд, черные глаза жреца сузились и стали серьезными.

В доме джелийских горожан, в запертой комнате сидел очень худой, уже немолодой человек, опустив голову на руки. Он прислушивался к стуку в дверь. Рядом стояло семь чаш, наполненных водой, и большая миска холодного жаркого. В углу стоял таз, служивший ночным горшком; запах поглощался насыпанной на дно известью

Стук продолжался. Человек поднял голову. Его лицо и руки покрывали красные пятна. Он начал отчаянно чесаться, пытался сдерживаться, но остановиться не мог Лицо и шея были расцарапаны уже до крови.

Внезапно стук оборвался. Горожанин перевел дыхание и посмотрел на дверь, но замок не открылся. Никто не вошел.

– Я не понимаю, почему не действует ни один антибиотик. Не понимаю, повторил Дахар.

Эйрис промолчала. На нее снизошло сонное блаженство, ей не хотелось ни говорить, ни думать. Они лежали в темной комнате Дахара. Он во весь рост вытянулся на спине, а Эйрис свернулась возле него клубочком и лениво рисовала большим пальцем круги у него на груди. В каком-то уголке ее памяти вяло шевельнулось воспоминание о Келоваре, о его груди, покрытой жесткими вьющимися волосами. Эйрис поморщилась. Она не вспомнила бы о Келоваре, если бы не подозревала, что Дахар тоже о нем не забыл.

– Должно быть, потому, что бактерия такая маленькая, – сказал Дахар. – Слишком маленькая, чтобы ее увидеть. Если антибиотики смертельны для любого вида бактерий…

– Мы этого не знаем, – перебила Эйрис.

Подумав, он согласился:

– Да. Не знаем. Но Гракс говорит, что это единственная известная гедам бактерия, на которую не действует ни один антибиотик. И единственная настолько маленькая, что ее не видно в увеличитель. Интересно, почему?

– Может, она и не бактерия вовсе, – сказала Эйрис просто так, чтобы поддержать разговор. Но эта мысль вдруг захватила ее. Она прекратила чертить круги на груди Дахара. – Почему мы так уверены, что это бактерия?

– А что же еще?

– Не знаю. Но шесть десятициклов назад мы слыхом не слыхивали о бактериях. Почему бы не быть и чему-то другому, о чем мы тоже не знаем?

– Но Гракс-то должен знать… Однако он ничего не говорит.

Минуту Эйрис лежала молча. Потом заговорила, осторожно подбирая слова, боясь, как бы по неосторожности опять не вызвать отчуждения.

– Гракс сказал, что гедам никогда не попадались бактерии, которые не гибли бы от гедийских антибиотиков. А вдруг этой болезнью болеют только люди?

Он задумался. Она нащупала его руку, и его рука тотчас ответила ей крепким пожатием. В груди Эйрис что-то болезненно всколыхнулось. Так вот оно что! Когда их тела соприкасались, она всегда чувствовала какую-то скованность, исходившую от Дахара. Он вел себя совсем не так, как в минуты пьянящего наслаждения, которое доставляла им любовь. Он желал ее, ласкал, но она никогда не спрашивала, о чем он думает в эти минуты. Она не хотела этого знать.

Но стоило им заговорить о науке гедов, и сдержанность, сомнения, замешательство исчезали. Они давно привыкли к странным чужим словам. С удовольствием предавались игре ума, и зачастую она заканчивалась любовной игрой. Дахар внутренне раскрепощался, его губы сжимали ее сосок со страстью, вызванной, как подозревала Эйрис, не только желанием. Она боялась спрашивать об этом – ведь именно такие разговоры напоминали бывшему легионеру о проститутках.

Они не говорили о сексе. Эйрис вспомнила слова Джехан: «Болтаешь о том, чего не понимаешь», – и, лежа рядом с Дахаром, сжала кулаки.

– Ладно, пусть не бактерии, – вслух размышлял Дахар, – пусть что-то другое. Но все-таки почему их не видно в увеличитель?

– Должно быть, они слишком малы.

– Мы различаем части клеток, даже самые мелкие. Значит, эти еще меньше? Как же они живут?

– Не знаю, – призналась Эйрис. – Но Гракс сказал, что геды носят свои костюмы не только из-за воздуха, а еще и для того, чтобы защититься от неизвестных микроорганизмов.

– И эти, выходит, мельче любого известного гедам микроорганизма, любой его составной части. Разве такое возможно? – Дахар, казалось, спорил сам с собой.

– Не знаю.

– Микроорганизм, но не бактерия, неизвестный гедам, слишком маленький, чтобы разглядеть его через увеличитель?

Она поняла, что он нахмурился.

– Но если они настолько малы… А может ли вообще существовать такая крошечная клетка?.. Скорее всего нет. Если, конечно, это не какая-то ее часть.

– А что, если отбросить все, без чего можно обойтись, – что останется?

– Но в клетке нет ничего лишнего.

– А эта штука может быть не клеткой?

– Все живое состоит из клеток, ты же помнишь, что нам говорили.

– А если… если… – Эйрис рылась в своих воспоминаниях, сама не понимая, что же она ищет. – Если это не клетка, если оно обходится без ее составных частей… Не знаю, Дахар. Мы просто многого еще не знаем! Может, бывает что-нибудь другое в клетках, чего нельзя разглядеть в увеличитель. Гракс что-то говорил…

Казалось, Дахар выдавливает из себя слова через силу:

– Двойная спираль.

– Двойная спираль не может жить вне клетки.

– Так он утверждал.

Эйрис помолчала. Бессмысленно сомневаться в познаниях Гракса. Если бы существовали другие микроорганизмы, он бы о них знал. Все, о чем говорили геды, рано или поздно подтверждалось. Какой смысл сомневаться? Но Дахар чувствовал ее сомнения, а она ощутила, как напряглось его тело. Осторожно, словно в руке у нее было слишком быстро нагретое и охлажденное стекло, Эйрис отпустила его руку и чуть отодвинулась, избегая дотрагиваться до него, пока говорит.

– Дахар, что с нами будет? Скоро закончится этот год. Город умирает. Я не могу вернуться в Делизию, к Эмбри… – она слегка запнулась, пережидая приступ боли, которая временами затихала, но не оставляла ее никогда. – И ты не можешь вернуться в Джелу, не сможешь жить как простой горожанин. – Она хотела сказать «вернуться без меня», но не отважилась.

– А почему бы нам не остаться с гедами?

– Что ты?! Как это – остаться? Разве сами они останутся?

Казалось, Дахар собирается с мыслями. Даже не прикасаясь к нему, Эйрис почувствовала, как напряглись и расслабились его мускулы. Крохотная искра пробежала между ними. Он знал кое-что еще и решил ей довериться.

– Геды – жители другой звезды. Они отправятся на родную планету в своей… звездной лодке. Сегодня я спросил Гракса, собираются ли геды вернуться на Ком, и он ответил: да, через год или два. Мы – ты и я – можем отправиться с ними.

«Через год или два». – Она даже мысленно повторила это по слогам. Ошеломленная Эйрис сидела на полу в темной запертой комнате, и ей казалось, что она падает в бездонную черную пропасть. Звездная лодка… Из груди Эйрис вырвался тихий стон изумления.

Дахар неожиданно закрыл ей рот рукой.

– Не торопись с ответом. Сейчас еще рано загадывать. Возможно, у нас просто не будет выбора – геды могут отказать нам, когда я попрошу их об этом – а пока у нас еще есть время, и надо узнать от гедов как можно больше… Ничего сейчас не говори. Правда, у тебя в Делизии дочь… добавил он другим, уже мрачным тоном. – Но глупо не воспользоваться случаем, который, наверное, больше никогда не представится.

Дахар сжал ее в страстном порыве, и Эйрис поняла, что вместе с нею он обнимает и те, почти недосягаемые, знания, которые все еще надеется получить.

– Я люблю тебя, – скороговоркой, как неуклюжий юнец, пробормотал он.

Радость вспыхнула подобно лучу, пробившемуся сквозь тучи, но следующие слова Дахара погасили ее.

– Скажи, здесь был кто-нибудь еще… или только я? Никто больше не открывает этот замок? Ну, кроме СуСу?

Изумление Эйрис мгновенно сменилось гневом.

– Да как ты мог такое… Конечно, только ты! Или ты думаешь, солдаты ходят сюда, как на занятия, строем? Ты думаешь, если я делизийка, была делизийкой, я… черт возьми!

Он застыл, все еще сжимая ее в объятиях, а Эйрис подумала, что ругаться научилась от Келовара.

– На что ты злишься? – спросил Дахар. – Не ты ли говорила, что в Делизии мужчины и женщины говорят о сексе совершенно спокойно.

Он не понял. Эйрис видела появившуюся между ними трещину и попыталась обуздать свой гнев.

– Да. Но, Дахар, когда сестра-легионер наконец ложится в постель с мужчиной и начинает рожать детей, она что, делает это со всеми без разбору? Сразу с дюжиной?

– Нет.

– Вот и делизийки тоже. Особенно когда они… любят.

– Наши матери обычно любят только своих подруг. Хотя спят с братьями-легионерами.

Раньше Эйрис не думала об этом.

– Неужели они продолжают спать со своими возлюбленными? – с искренним удивлением спросила она.

– Конечно.

– Одновременно и с мужчиной, и с женщиной?

– Почему же нет? Покинувшим легион это уже не возбраняется.

Она попыталась представить, как можно совокупляться с женщиной, соблюдая клятву легионера, потом с мужчиной, чтобы иметь детей, и снова с женщиной, которую любишь, и не смогла. Затем ей пришла другая мысль. Она спокойно сказала:

– Ты предпочел бы, чтобы до тебя я спала с женщинами, а не с мужчинами.

– Конечно.

«Конечно! «

Она поняла: теперь он, как и она, увидел разделявшую их пропасть. Голосом, который неожиданно напомнил ей Джехан – в нем чувствовалось то же нежелание идти окольными путями, то же стремление смести все преграды, Дахар сказал: