Текст книги "Под сенью исполинов. Книга вторая"

Глава 31. Белая королева

Он обещал Ивану застрелить его, если это случиться.

Едва Роман вынул пистолет, что-то белое размером с теннисный мяч врезалось в руку и выбило пистолет. Кисть отшибло, вибрирующая боль проглотила всё аж до самого локтя – как с размаху о бетонную стену врезал! И в тот же миг послышался клёкот. Как бы двойной, наслаивающийся один на один. Абориген рванул Романа со спины и заверещал, что нужно уносить ноги. Возможно, это была Карина, возможно, что-то ещё – не до выяснений. Иконников втащил его куда-то, и они провалились. А когда под ногами снова оказался более или менее ровный пол, стены вокруг дали понять, что в шаге – Храм.

– Слышишь?

Иконников вздрогнул, точно его ткнули дулом под ребро, сощурился и покачал белыми дредами:

– Нет… Ничего не слышу…

Он горбился, как если бы на плечи ему уже давно давил увесистый груз. Озирался пугливым, но настырным вором, ягодицы которого ещё жгло от соли, но желание поживиться было непреодолимо сильней – и вот он вернулся на место неудавшегося преступления.

Этот звук накатывал волнами. Плавными, неспешными, низкими. И почему-то обжигающе-холодными, как прибой где-нибудь на берегу метанового моря на Титане. Так гудело что-то очень знакомое. Но вот что именно, и откуда доносился звук, когда вокруг уже давно слышались исключительно голоса и ничего более, Роман никак не мог определить. Слишком много всего было в голове.

Коридор витой спиралью. Никаких распахнутых ворот. Никаких чаш с бурлящим жидким огнём Ясной в руках местных членистоногих атлантов. Даже фресок, наподобие тех, что украшали иные стены стеклянного тоннеля, которым они вошли под гору, тут не было. Зато прямо посередине – стеклопластиковый флакончик с маркировкой Союза. Из-под «эмины».

Плевать. Пелена перед глазами заволакивала всякую перспективу, а по пятам следовала пустота, точно всё произошедшее с Романом с момента пробуждения на Ясной поглощал первозданный космос, не знавший света и тепла даже самой малой звезды. Забвение. Всё едино – что было и что будет. И смерти соратников теперь не важны. Даже смерть Саныча.

Ледяное спокойствие, абсолютное безразличие. И желание теперь только одно: взглянуть ей в глаза перед выстрелом.

Конец коридора озарила череда вспышек. Роман в несколько прыжков оказался там и прижался спиной к волнистой стене, выбрав на единственной развилке правую сторону. Он нисколько не заботился, последует ли за ним Иконников, и мелкими шагами приближался к углу, из-за которого виделось мерцание. Это было похоже на то, как если бы за поворотом время от времени включался старый кинопроектор и терпеливо сидели первые зрители трескучего чёрного-белого фильма. Но Роман слишком хорошо знал этот отсвет.

Там бил пулемёт.

– Они… уже… внутри… – Абориген задыхался вовсе не от стремительного спринта. – Опа… Опаздываем!.. Нснаа… аиав… пнса… – вместо членораздельной речи с бескровных губ слетела пена.

За углом ждал зал тысячи колонн, каждая из которых – вертикальная витая лестница ДНК, светящаяся неоново-голубым. Зал немого эха, беспомощным призраком носящегося в свете ближнего ультрафиолета, где всё белое будто бы светится самостоятельно.

К каждой колонне из-под чешуйчатого пола примыкали по несколько корней, до которых так и не докопался Роберт в их первую вылазку и на которых остался лежать Иван. Исполинские нервы со всей планеты сходились тут, наполняя информацией вездесущие закрученные вертикали.

– На три часа!.. – Иконников бросился за ближайшую колонну. От его белых дредов в воздухе остался иллюзорный шлейф. Он был худ и бледен, а светящиеся белки глаз и ряды тупых зубов, точно он вместо них лампы себе вставил, вконец сделали его непохожим на человека.

Там шёл бой: слышались крики команд, мелькали тени, пулемётный отсвет озарял лес гигантских спиралей кратковременными образами пороховых газов – белыми кляксами, как от лопнувшего в воздухе мешка с мукой.

Четверо. Единобожцев должно быть четверо… включая Ольгу. И на кого бы они ни нарвались, Роман не позволит его опередить. Не для того столько прошёл. Не для того уже не раз умирал мысленно.

Иконников слева мелькал недолго, исчез спустя всего пару секунд. Что ж, как и было говорено, каждый сам за себя. Роман попёр почти нагло, практически беззастенчиво – едва прячась за полупрозрачными «стволами». И вскоре увидел, кто вдруг решил опередить его в расправе с единобожцами.

Белотелые почему-то не стреляли. Короткие гладкие жезлы, загнутые на манер старинных пистолетов покоились на спинах без всяких креплений и были как бы приросшими к поверхности скафандра, которая издали казалась уже не глянцевой даже, а приторно-белой. Не высовываясь под заградительный огонь пулемётчика, они как ждали чего-то. Или кого-то.

И дождались.

Первого протоволна прошла насквозь: хилая грудная клетка потрескалась от следующего вдоха и посыпалась прахом. Ксенос даже сделать ничего не успел – так и осел, сложившись втрое. Только вот Роман забыл, как это теперь. От неожиданности дёрнул опорной рукой, и потому «вопль» ПИМа поразил наповал только одного. Второй отпрыгнул и невообразимым по быстроте движением выхватил из-за спины гнутый жезл. Но и только.

Пулемётчик заметил его раньше – три пули прошили «ферзя» со спины, украсив скафандр контрастно-красными розами выходных отверстий. Его предсмертный крик был точь-в-точь переливчатым кличем коршуна перед близким дождём.

Роман быстро сдвигался вбок, ни на миг не выпуская из поля зрения место, откуда работал пулемёт. И вскоре разглядел тех, за кем гнался столько времени. И главное, среди них – её…

Узкая спина в приталенном сером комбинезоне, волосы по гладкой коже затылка едва наросли, но даже с такого расстояния заметно, что они светлые, почти блонд. Он видел Ольгу всего секунду, бегущей куда-то прочь, в призрачном сиянии. От него.

Сердце заколотилось бешено. Дыхание сбилось, а горло онемело, будто анестетика наглотался. Кадрами из цветного, но беззвучного фильма пронеслись моменты их совместной жизни, и болезненным метрономом застучала мозг одна и та же мысль – притворство, притворство, притворство. Даже её желание забеременеть любой ценой было ложью.

Вот это Роман должен бы, наверное, ощутить при виде Ольги. Но нет. Ничего не было. Сердце – стылый сухой камень, по трещинам которого стекает змеиный яд. Дыхание ровно, а мысли чисты.

Убивать.

Пулемёт работал куда-то в сторону Иконникова, и это дало Роману время на рискованный спринт. Он рванулся, жалея только об одном. Что сначала придётся разобраться с прикрытием, и только потом бежать дальше, за ней.

Фанатики проморгали его. Он влетел в наспех сооружённое из обломков колонны гнездо, как лихой гусар во фланг зазевавшейся пехоте. Его встретили двое – не испугом, но удивлением. Один даже успел схватиться за штык-нож от сто двадцать первого калашникова.

Что это было, не понял, наверное, никто. Мир стал белым, острым. Мир превратился в боль, как тогда, при разговоре с Кислых в шатре возле полумёртвой Бристоу. Роман очухался метрах в трёх от места, где только что наслаждался хрупким эффектом неожиданности. Теперь он лежал у колонны, глядя, как на чешуйки пола с его лица летят бусинки крови.

Они возвышались над людьми, как оживший ансамбль изваяний Плеяд, наполовину уцелевший в Цюрихе: величественно и надменно. Две держат за горло болтающих ногами единобожцев, а третья пристально смотрит на него из-под фарфора безликой маски. И клёкот, этот чёртов клёкот, что отзывается где-то в подсознании мельтешащей паникой – бежать! бежать!

Заткнуть тварей!

Роман подскочил, вскинул излучатель. Думал, что делает это быстро. Но в сравнении с белой троицей оказался сущей черепахой.

Она выбила оружие и схватила его за горло даже до того, как палец коснулся спускового крючка. Светящийся глянец её лица отразил его собственную физиономию – перекошенную, раскрасневшуюся от запертой в голове крови. Белотелая держала Романа на расстоянии вытянутой руки. Так, чтобы он не мог достать её. И наслаждалась.

Но недолго. Единобожец умудрился проткнуть душившую его руку штык-ножом, от чего вздрогнули все три белотелые. Хватка ослабла всего на миг, но ровно настолько, насколько было нужно. Роман подцепил большой палец гигантши и рывком заломил его.

Кислород пустил перед глазами красные круги. Он упал на пол и пополз спиной вперёд, хоть руки-ноги почти не слушались. Боевой опыт и логика кричали, что это – конец. Что он не успевает ровным счётом ничего. Что его прикончат гораздо раньше, чем удастся очухаться. И когда взгляд прояснился, смертоносным светящимся ангелом перед ним уже стояла белотелая. Только вот почему-то не нападала, а из-под маски сквозило… удивление.

Единобожец что-то кричал, остервенело работая штык-ножом. А под ним дёргалась поваленная и окровавленная статуя одной из Плеяд.

Трескучим воплем заложило уши. Роман бросился в обход своей опекунши, пока та не пришла в себя, – инстинктивно, не раздумывая. К недавним врагам. К людям, чтобы, как те собаки при виде волка, вынужденно сбиться в стаю. Иначе шансов нет ни у кого.

Вторая Плеяда, казалось, одним движением сломала другому единобожцу шею и приблизилась к посмевшему убить сестру человеку. Но он каким-то чудом среагировал и отпрянул, взмахнув перед собой спасительным оружием. Это дало Роману те две секунды, чтобы успеть до хруста шейных позвонков победителя белотелой.

Он запрыгнул на точёную белую спину и вцепился древесным клещём – единственное, что успевал наверняка. Но сомкнуть «замок» на шее не вышло, она просчитала этот ход на раз. Какой-то дикий прыжок на месте, и вот он уже опять распластан по полу.

Пулемёт!

Привычная металлическая прохлада огнестрела была невообразимо приятна. Прямо перед Романом оказалась тонкая спина нависшей над внезапным союзником инопланетной мегеры. Справа её сестра: глядит на него, готовая ринуться и раскромсать тонкими длинными руками. И выбор.

Пока одна держит тебя в фокусе взгляда, во вторую не попасть ни при каких обстоятельствах. Роман знал это. Но всё же нажал на спусковой крючок.

Так и вышло: его опекунша не двинулась с места, зато та, что была спиной, точно глаза на затылке отрастила – кошкой-переростком сиганула вбок прямо из-под огня! Единобожец наверняка мысленно перекрестился – или что они там у себя делают? – потому как пули прошли мимо него в каких-то сантиметрах. Не будь дурак, он вмиг оказался рядом с вооружённым безопасником, выставив перед собой штык-нож.

И началась игра.

Белотелые исчезли, растворились среди витых стволов и замелькали вдруг с разных сторон белыми росчерками, точно могли перемещаться почти мгновенно. Лица их теперь были открыты: частоколы острых резцов – один к одному, чёрные провалы глаз-миндалей, брови ровным, одинаковым пунктирным шрамированием. Люди оборачивались резко, загнанным в ловушку зверьём, замечая движение уже на излёте, лишь краем глаза. И даже не поняли, как оказались спина к спине.

Клёкот пускал по коже волны колких мурашек. Роман слышал его впервые, точно. Но готов был поклясться, что наперёд знал тон каждого щелчка. Ничего жутче он в жизни не слышал! Даже визгливый повторяющийся «смех» Карины мерк перед этим, ведь если прислушаться, то выходило, что белотелые по-своему напевали мотив «Принца-ворона»!

Роман потряс головой, но это было не наваждение. Они откуда-то знали чёртов мотив, который постоянно звучал в их с Ольгой квартире!

Откуда, мать его?! Как?!

– No, no, no… – забормотал вдруг со спины по-английски единобожец. – It’s not real!.. No!

Казалось, он тоже знал этот мотив. Притом настолько, что, как и Роман, запротестовал, отказываясь верить. Только вот сам Роман гораздо меньше верил, что для какого-то нерусского незнакомого мужика, которого он почти убил несколько минут назад, и, чего греха таить, явно убьёт чуть позже, если выживет, песня из того треклятого мюзикла имела такое же значение, как и для него самого. Дело было в другом.

Это какая-то паническая атака, точно. Или псионная, шут её знает, где каждому – своё. Да какая к чертям свинячьим разница, когда плоды её оказались более чем увесистыми?

Фанатик с ножом заверещал перепугано, как-то совсем по-детски, и принялся махать им перед собой. Не было больше никакого «спина к спине».

– Shut up! Shut up. I’m said!..

Роман смекнул, что дело худо. Ноги сами сделали два шага в сторону, и нож едва не коснулся поясницы – единобожец махал им уже не глядя, просто по кругу, как если бы факелом отгонял скалящуюся нечисть в дремучей чаще. Глаза его остекленели, небритое лицо кривилось, а пена по подбородку дала ясно понять, что дни его сочтены.

– A-a-a-!.. – завопил он и бросился прочь.

Роман спиной ощущал тепло спиральной колонны и с некоторой досадой наблюдал за удаляющимся единобожцем. Труп этот америкашка, наверняка. Оставалось только дождаться. И думать, как быть дальше, ведь он – следующий.

Но вот секунда. Вторая. Третья. Бежит ведь, ничего не происходит!

«И город средь ветвей».

Перспективу скорёжило, одна колонна наползла на другую и укрыла собой беглеца. Его крики смолкли, как и не было. Зато помимо мотива зазвучал голос из той самой постановки, так засевшей в голову Ольге.

«Долго будет тосковать по ней».

– Пропускаешь слова, сука! – осклабился Роман и оттолкнулся от неверного укрытия. – Мимо о-о-строва… на… стре-ежень…

Он запел хриплым шёпотом, фальшиво, и двинулся туда, где скрылась Ольга. Туда же сбежал и её сбрендивший дружок, которому он был обязан прохладой пулемёта в руках.

– На просто-о-ор… речной волны-ы…

Фанатик лежал неестественно свёрнутым, сложенным, как будто его только что из дорожного чемодана достали: колени у ушей, кисти под задницей, локти смотрят вперёд, а голени прокручены в суставах и аккуратненько опущены за спину – как там и были. Даже пикнуть не успел.

– Выплыва-а-али… расписны-ые…

Роман прошёл мимо изувеченного, глянув только искоса. Белые росчерки мелькали на периферии то там, то тут, и отвлечься значило бы погибнуть. Он должен быть следующим. И стал бы, питай транслируемая прямо в мозг песня хоть что-то, кроме тихого гнева. Кольца холодной змеи обвивали одну-единственную мысль, давно ставшую стержнем, главным стремлением.

Добраться до Ольги и посмотреть ей в глаза. Даже если белых близнецов придётся положить с десяток.

– Стеньки Ра-а-азина…

Она выскочила справа. Двигалась невероятно быстро, ловко. Она наверняка разорвала бы Романа пополам и уложилась во время между ударами его сердца, не заметь он два чёрных провала посреди одной из полупрозрачных колонн на одиннадцать часов.

– Челны…

Воображение почему-то наделило вспышки недостающими звуками выстрелов. Пули прошли спираль навылет, и зияющие глазницы на той стороне опрокинуло. Белотелая на пути к нему заверещала, задёргалась и оступилась. Инерция крупного, длинного тела сделала его неуклюжим, она подалась вперёд слишком сильно, и Роману хватило этого короткого мига впритык.

Последняя Плеяда навалилась на него, сшибла и придавила. Он жал на спусковой крючок, глядя в черноту беззвёздного космоса её глаз и ощущая гнилостную вонь из маленького рта возле самого лица, раскрытого в крике, перескочившем человеческий слух. Она колотила руками по земле яростно, но каждый последующий выстрел усмирял её. И вскоре последняя из белой троицы испустила дух.

Роман глубоко вдохнул и, собравшись силами, скинул с себя долговязый труп. Дуло пулемёта нагрелось и прикипело к белой коже, впилось в него в районе таза, чуть выше. Он стрелял ей в самое чрево, по диагонали.

Цинк с патронами опустел – весь оставшийся боезапас ушёл на белотелую. Роман огляделся, по раскрошенной колонне определил направление. Да, она бежала туда. Вперёд. Только вперёд. Единственно в этом теперь смысл его жизни. Существования.

Снова этот звук… Волнами, да с такой знакомой амплитудой, что аж зубы сводит! Откуда он?.. Что же так гудит? Капсула гибернации? Нет. Не она…

На полу валялся гордеев. Роман быстро нагнулся и поднял пистолет, прошёлся по нему взглядом – цел и заряжен. Возможно, обронила как раз она, убегая слишком быстро и чересчур торопливо.

Прошедшие сквозь спираль пули задели ту в нескольких местах, и теперь там текла голубая фосфоресцирующая «кровь», капая на чешуйки пола густыми, тягучими каплями прямо на нагие стопы прятавшейся тут Плеяды. Что бы это ни было, белотелые не применяли оружия, боясь его повредить. Но Роман же не боялся ничего. Ему было всё едино.

Но то, что увидел он спустя минуту, не могло оставить равнодушным даже его. Ему навстречу полз… доктор Сторци? Обширные пигментные пятна на старческой плеши кроваво-красного оттенка, кожа обвисла, меж ней и костями мышцы едва угадываются. Просвечивающий оттопыренные уши и глаза, светящиеся неоновыми бельмами. Живой труп. Потерявший клубок Ариадны слепец Тесей спустя пару десятков лет.

И вдруг слева – белые дреды. Роман инстинктивно отшагнул и укрылся за одной из колонн. Это лучше, чем просто стоять посреди витого леса. Иконникову сейчас веры нет. Никому нет веры.

Абориген с ходу наступил голому старику на спину, нагнулся к нему, заглянул в бельма.

– Ты… меня… слышишь?.. – Его голос был насквозь пропитан торжеством. – Я… почти… пришёл… Слышишь меня… старуха?.. Скоро свидимся!..

– Оно уже здесь, – засипело человеческое чучело, придавленное к полу. – Ты опоздал.

– Врёшь!..

Беззвучная вспышка, и лысая голова некогда учёного ударилась об пол. Роман не шевелился. Что-то подсказывало ему замереть и ждать.

– Выходи…

Внутри спокойствие и холод. В руках – металл автоматического пистолета. Роман ни одним мускулом не пошевелил.

– Выходи… я тебя… не обижу…

Иконников смотрел не в его сторону. И говорил не ему. Он шёл прочь, сначала неторопливо, как опытный грибник в начале сезона. Затем быстрей, на полусогнутых, держа наизготовку автомат Альянса.

Роман двинулся тенью. Но вдруг понял, что не успевает – абориген ускользнул с того места, где только что был, и появился вообще в другом. И уже вовсю бежал, точно кого-то преследовал.

Его как холодной водой обдали – опередить! Роман бросился следом, но успел пробежать какую-то жалкую дюжину шагов, прежде чем понял, что торопиться больше незачем.

Они стояли вдвоём, будто давно ждали его, и казалось даже, что в обнимку. Абориген держал одной рукой её за тонкое горло, а второй – с нечеловеческой лёгкостью автомат. Дуло упиралось ей сбоку в рёбра, она даже не трепыхалась, будто смирившись с тем, что теперь уже точно – всё. И смотрела прямо на Романа глазами, полными слёз. Она не думала, что всё закончится вот так. Переоценила себя. Она всё бы отдала, чтобы повернуть время вспять, чтобы поступить в роковой момент иначе. Но это было невозможно. Даже тут. На Ясной.

– Скажи ей… чтобы открыла… вход….

Позади Иконникова высился монолитный шпиль, похожий на закрученный рог, вершина которого утопала в озере голубой жидкости, что вяло возмущалось в чаше купола над ними.

– Скажи… пусть откроет… вход в Купель!.. – слетела с бескровных губ пена, и через миг они расплылись в безобразной торжествующей улыбке, обращённой к пленнице: – Вот она… моя истинная Виктория!..

Волны звука накатывали оттуда, сверху. Роман почти ответил себе, что гудело так знакомо.

Он поднял пистолет и нажал на спусковой крючок – спокойно, даже буднично. Длинная очередь вычертила красную линию на сером приталенном комбинезоне, а следом и на худой груди недочеловека. Удивлению в глазах Иконникова не было предела. Они оба рухнули и забились в короткой агонии.

Роман приблизился к женщине-единобожцу, сел рядом на корточки и протянул руку. Закрыл ей глаза, ещё миг назад смотревшие на него с бессильным сожалением и запоздалым желанием жить. Затем поднялся и взглянул вверх.

Слово откроет ему путь. Ведь у его ног лежала не Ольга.

Глава 32. Deus ex

Небо – молоко.

И глаз не отвести, не хочется. Вечность бы смотреть на него, такое прекрасное, такое… чистое. Вдыхать его прохладу, ниспадающую клубящимися маленькими облачками, ощущать её кожей лица, как прикосновение кого-то…. кого-то незапятнанного, бесхитростного, изначального. Беззащитного, прячущегося за этим молоком, как за износившейся от времени ширмочкой на старинной русской печи.

Но нет. Пока – нет. Нужно встать. Подать сигнал рукам-ногам, пробросить электричество по усталым синапсам, чтобы гудящее тело задвигалось, встало, огляделось. Надо идти дальше. Двигаться вперёд. Ничего ещё не закончено.

Роман очутился тут через боль. Как если бы его самого, всё его тело вдруг превратили в ток и пропустили по витому столбу-электроду, уходящему в озеро голубой светящейся жидкости, а после снова низвергли до уровня утлой плоти, несовершенного биологического механизма, пребывающего в постоянном обратном отчёте, медленно и неизбежно гниющем.

Одежда осталась при нём, как и пистолет. Значит, попал он сюда никаким не «током», а вполне себе ногами, пусть и помнится это… так. Роман уставился на воронёный ствол в раскрытой ладони, как на инопланетную букашку, которой следует придумать название. Он помнил, что очень уважал эту конструкцию. Памятью интуитивной, подкоркой помнил. Только вот наименование этой конструкции никак не шло на ум.

Рядом кто-то был. Роман с трудом поднялся, ощущая смутно, что вроде бы что-то упускает. Что должно бы как-то по-другому реагировать на стороннее присутствие, опасаться, быть готовым. Это было похоже на фантомную боль, когда исцелённый от карциомы орган ещё какое-то время болит, хоть угроза и в прошлом.

Существо испугало бы его. Раньше. Оно походило одновременно и на млекопитающее, и на насекомое высотой в полтора метра: длинные усы-вибриссы, немигающие глаза и передние хваты в «молитвенном» жесте, которые то и дело вдруг расслаиваются, и оказывается, что это – длинные подвижные «пальцы». Оно было как бы нереально, полупрозрачно, соткано из сизой дымки с тонюсенькими канальцами фиолетовых вен. Стояло на месте, не реагировало вообще ни на что, а к его нескольким «ногам» примыкала витая спираль одной из множественных колонн Храма, что остался внизу.

Колонна – его постамент. Существо было как бы проекцией, над которой витал расстраивающийся символ.

– Она прекрасна, правда? Квинтэссенция вида.

Роман обернулся и увидел Алексея Корстнева. Лёшку, задорного, живого умом спорщика, готового в любой момент поддержать его семью приятеля и соратника по космоходству. Он был бледен и устал. Ладони рук стёрты почти в кровь, пальцы распухшие от непривычной нагрузки, форменный комбинезон на коленях и локтях порван, как если бы он волок под вражеским обстрелом тяжеленный, но бесконечно важный цинк с боеприпасами.

И не было к нему ничего. Пусто. А должно же быть! Ну хоть что-то! Столько всего, столько! Да где ж она, где змея?!.

Но Роман спросил действительно важное ему:

– Где Ольга?

– Здесь, – развёл руками сын начлаба и устало улыбнулся.

Что-то в его глазах остановило Романа от просьбы её позвать. Что-то нехорошее, тяжёлое. Роман почему-то еле вдохнул, на миг пропитавшись этим.

– Отведи меня. Я хочу к ней.

– Да, конечно. Пойдём. Ведь так и задумано. Тут я Прозревших не подвёл.

Тело двигалось с трудом, но не от усталости. Приходилось осмысливать чуть ли не каждый шаг, будто мозг вдруг разучился работать автономно, без участия сознания. На них накатывал невидимый прибой. И гудение это было воплощением тревоги.

Вокруг стояли другие существа. Множество, великое множество, среди которых выделялись несколько видов со знаком-трезубцем. И на фоне всего этого – тьма. Непроглядная, чернее чёрного, как полное отсутствие всего, абсолютное небытие. Роман даже обернулся, прослеживая взглядом её границы. Она была всюду. Окружала их неразрывным кольцом. Извечно. Изначально.

И напирала.

– Всё это наши предшественники, Роман Викторович, – опять подал голос Лёшка. Он шёл чуть впереди, не оборачиваясь и ничего не опасаясь. Знал будто, что ничего ему не грозит. Или попросту уже достиг всего, чего хотел, и собственная жизнь ему теперь была не важна.

Роман молчал. Не смотреть на окружающих существ не получалось, ведь ежесекундно мерещилось, что они сами на него смотрят. Вот только грозная ящерогорилла с тупой шишкой на лбу – кукла куклой. Шаг ближе, и – раз! – в жёлтых глазах вспыхивает чьё-то присутствие. Она глядит на Романа с интересом и вроде бы даже оценивающе. Провожает до последнего, а потом этот же взгляд несмело, но жадно колет его с лица существа, поросшего вместо волос по всему телу тонкими корнями. Это не лицо даже в привычном смысле. И не глаза. Но внимание от него ощутимо, как и то, что природа его одна и та же. Как если бы от тела к телу перескакивал бестелесный любопытный призрак ребёнка, пока ещё не уверенный шалить ли ему, или же не стоит.

Один из постаментов пустовал и явно выделялся среди прочих. Дело даже не в том, что к нему снизу не примыкала витая «лестница» ДНК-колонны. Он был шире, выше, и напоминал чашу, спасённую из Эрмитажа и вывезенную обратно на Алтай, на одном боку которой виднелось несовершенство, отчего-то так похожее на оттиск части человеческого тела. Будто когда-то в неё был частично впаян человек, и притом не так давно, ведь если присмотреться, можно ещё разглядеть, как исчезают кусочки серой ткани, из которой шили комбинезоны космопроходцев. Это был шеврон с рукодельной надписью биметаллической нитью, буквы которого уже большей частью истлели.

– Твоё место?

Лёшка остановился. Обернулся, и Роман отшагнул, увидев его лицо. Он… таял. Истончался, стирался, переставал существовать.

– Нет, мне здесь не место. Как и Валентине Богдановне, – он указал на оттиск. – Как и Андрею Иконникову. Тут никому не место. Кроме неё. Это место стража. Когда он погиб, Кислых продержалась достаточно долго. Она была сильная. Великая женщина, роль которой ещё оценят.

– Где Ольга?

Корстнев-младший вытянул руку и указал на ту сторону гигантской чаши. Роман пошёл по кругу, ощущая, как всё его естество начинает гудеть на одной частоте с накатывающими оттуда волнами.

Там стоял громоздкий контейнер, намертво приваренный «Кротом» к транспортной платформе, чьи колёса, даже запасные, лопнули от выпавшего на их долю пути. Посередине – большой люк из толстого стеклопластика. А в нём лицо. Её лицо.

– Всё должно было случиться иначе, Роман Викторович, – слова эти вовсе не были оправданием.

Роман открыл контейнер и отступил.

Реаниматор, этот громоздкий медицинский спрут был урезан, обломан и сжат, отняты абсолютно все его части, кроме той, что отвечала за поддержание жизни. Ольга лежала на нём едва пристёгнутой, нагой, усыпанной порт-инъекторами и измаранной несмытыми кровоподтёками и желтизной застарелых синяков. Неподвижной. Почти мёртвой.

Со сломанной шеей.

– Она дралась, – донеслось со спины.

Роман обернулся резко, рывком – убить. Но нельзя убить мёртвое. Алексей Корстнев уже почти не существовал. Он сидел на белом полу перед ним, и тело его просвечивало. Сияли только глаза – живым торжеством свершившего священный акт самопожертвования фанатика. В них не было даже тени раскаяния.

– Она узнала всё раньше, чем надо было. Пришлось поступить кардинально, но плод цел, ведь это самое важное! Да и ты всё равно здесь…

Горло как зацементировали. Слов больше не было. Не было вообще ничего. Вся его жизнь сейчас теплилась в ней, в едва дышащей с помощью оскоплённого агрегата женщине. Без неё его нет.

– Я хочу, чтобы ты знал, Роман Викторович, – Лёшка глядел ему в глаза. – Твоя жизнь не важна. Как и моя жизнь. Даже её, – он с трудом кивнул в сторону Ольги, – жизнь в сущности ничто. Мы на пороге создания жизни несравнимо более важной, чем чья бы то ни было в галактике. И когда бы то ни было.

– Грёбаные… Грёбаные фанатики… – выдавил кто-то за Романа.

– Мы учёные. Наш бог – познание, и наука пророк его. Религия лишь ширма. Мимикрия под естественного врага, если угодно. Нас этому научили Прозревшие.

Перед глазами перрон и две родные женщины, наотрез отказавшиеся уходить в эвакуацию. Для верхушки единобожцев они были расходником. Смазочным материалом, без которого шестерни заскрипят и выдадут работу всего механизма. Они искренне верили. В бога. В единого бога, как в олицетворение прекращения распрей человечества, в которого, думали они, верят все их братья. Оказалось, не все.

– Тепло, – изменившимся голосом сообщил Лёшка, глядя куда-то перед собой. – Тут тепло, Роман Викторович. Все мы возвращаемся в тепло. Но это не бесконечно. Если не найти решения, тепло остынет. Но мы найдём решение. Сейчас вводные Инкубатора верны, потому что Прозревшие сумели выйти из Процесса. Взглянуть на него извне. И показать нам, вложить нам в руки величайшие знания. Мы впустим тепло в нашу реальность, Роман Викторович. Мы воплотим протоматерию так, как это случилось однажды, и не допустим ошибки. Мы положим начало новому творению!..

Почему он не может перестать слушать его? Почему слышит и понимает каждое слово?! Почему, чёрт подери, проникается им?!

– Через нас Вселенная познаёт сама себя, – оболочка Корстнева-младшего стала почти прозрачной. – Мы умираем и возвращаемся с толикой информации о ней обратно, почти как в сервер, чтобы вскоре возродиться снова. И снова. Пока сервер не найдёт решения. Какого? Что сервер ищет? – Роман молчал. – Мы не знаем. Никто не знает. Но это точно в цивилизационном масштабе, иначе не было бы самого Процесса, этого насилия над целыми видами разумных существ. Суть решения ускользнула даже от Прозревших, и уж тем более – от Сопряжения. История всей нашей цивилизации не более чем сценарий мюзикла, наиболее важные роли в котором поют избранные актёры, инструменты режиссёра.

Его больше не было. Лёшка растворился начисто, оставив после себя пустое место, как и не существовало его в их с Ольгой жизни. Но голос всё ещё звучал в голове застывшего изваянием Романа, и не различить никак – его ли это собственные мысли или же нет.

– Последняя война не была противостоянием Альянса и Союза. И её нельзя было предотвратить. Так Ядро Земли попыталось уничтожить нас. Но оно не преуспело. Армантроп нанесла урон непоправимый, да только его было уже не достаточно, чтобы отрезать нас от путей сообщения с Ясной. Наших приготовлений это не остановило. Мы привели Слово в Храм, мы привели в Храм тебя, плод в чреве жив – упущенные Сопряжением катализаторы внесены! И Инкубатор запущен. Новая Ева найдёт решение Процесса. Только позволь ей родиться…

Роман скользил взглядом по исхудавшему лицу супруги, по каждой редкой морщинке, которые она ненавидела ненавистью молодой женщины, по закрытым глазам, что больше не посмотрят на него задорно и лукаво. Спускался по шее, груди, и остановился на животе.