Текст книги "Под сенью исполинов. Книга вторая"

Со спины волнами напирала вонь, но Роберту было всё равно. Хоть и рябило смутное понимание, что источника той вони стоит бояться…

Манипуляторы, повинуясь воле новоявленного скульптора, принялись быстро бить в голубые «глазки» по потолку, стенам и полу. Роберт прекрасно понимал, что и как делать, чтобы где-то там, в утробе исполинского конструктора начались изменения. Это было легко. Ведь это была игрушка. Огромная, в масштабах планеты забава. И ничего не надо было выдумывать. Образ города – подробный, чёткий – ждал воплощения внутри экзотела.

Механический город отозвался на вводные, и кости заломило. Ну вот и всё. Вот и город – остаётся ждать!

Когда-то, когда механический город остановился, залитый стеклом, Инкунабула создала свой. Вылепила из камня всё, что видела, что показывало ей Сопряжение в надежде заинтересовать. Роберт помнил это скопление всех возможных и невозможных архитектур. Но ещё лучше отчего-то помнил неуклюжую, бессмысленную надпись.

Кондоминиумы.

Что-то шевельнулось в памяти… Он затих, замер в ожидании чуда… Но зря. Память молчала.

Вонь сделалась просто невыносимой, и Роберт обернулся.

Входа в нерв не было, и совершенно неясно, как он туда попал. Но этот самый вход прямо сейчас кто-то яростно пытался проделать: в небольшую дыру в стене то и дело просовывались длинные подвижные усики, цепкие лапы с двойными крючками на конце с хрустом отламывали породу и стекло, иногда ломались сами, но на их месте оказывались новые, неповреждённые, словно бы за стеной их имелось великое множество.

Роберт не боялся, но так было не всегда. До того, как между ним и тем, кто бешено крошит камень с той стороны, стало много общего, до его, Роберта, смерти и начала трансформации, страх умереть парализовывал, главенствовал, подчинял.

Он раскрыл рот и чуть высунул язык. Слишком короткий, слишком бессмысленный, почти не чувствительный – только ко вкусам. Но большего и не требовалось. Роберта интересовал привкус стали. Тот самый яд.

Да, это он! Этот яд отравил его! Вот что поможет ему! Нужно просто впустить смерть! Надо же, он всё это время ощущал привкус смерти! А ведь стоило просто остановиться, дождаться пока кисло воняющая и смеющаяся гибель нагонит его! Всего-то!

Воодушевлённый, он опять обратился к экзотелу и почти уже развернул его, чтобы ударами манипуляторов раздробить стену, отделяющую его от забвения, – в этом нерве они без труда дотягивались до выхода. Но вдруг увидел троих.

Они шли к построенному им городу. Медленно, почти крадучись, словно боялись его. Знакомые и незнакомые одновременно. Роберт сказал бы, что двое были людьми, но ведь это не совсем так. Людей там… одна целая, одна сотая… Или даже тысячная.

Третий был… не совсем живым. Точнее заготовкой, чей мозг оккупирован, захвачен. Роберт чувствовал: это существо, как и многие, рождено насильно. Но не по отношению к нему самому, а по отношению к Инкунабуле. Она смотрела на него, дарила своё бесценное внимание вынужденно, и оттого страдала.

Создавая город, Роберт хотел увидеть его обитателей. Недолго, но надеялся, что они, как и в первый раз, оживут. Но Инкунабула не обращала внимания на его старания. И только теперь он понял почему.

Ей было больно…

Бессмертная заготовка-пиявка, насмерть присосавшаяся к ней… Закупоренный кем-то канал… Белые иглы, пронзающие её нервы… И страж, оглушительно кричащий на поверхность. Всё это причиняло Инкунабуле такую боль, один краткий миг которой убил бы сотни Робертов…

Что может её утолить? Есть ли хоть что-то, способное унять боль существа, подобного Инкунабуле?!

И внезапно она отозвалась. Роберт позабыл даже про рвущуюся к нему смерть, про вонь, про тех троих у города, про всё, решительно всё – он попал прямо под взор Инкунабулы!.. На один краткий миг он умер и снова воскрес. Завершился и возобновился. Осознал себя бесконечным.

Заодно оживал и его город. Из тумана поднимались высокие бледнокожие люди, и тут же возникли разговоры, послышалась музыка и… песня! Роберта пронзило – это она! она разбудила его! она вытащила из тьмы, и привела к частице Инкунабулы! она устроила всё так, чтобы Роберт вновь стал человеком!

Возвращалась утраченная память. Большими кусками, вперемешку со стыдом за собственную слабость и решимость во что бы то ни стало догнать ту, кто нуждается в его защите. Эти чувства были последними, что он испытывал перед оцепенением и началом метаморфоз.

Будучи на месте скульптора, под прямым взором Инкунабулы, трясущийся всем телом Роберт ощущал и осколки её внимания. Это было похоже на калейдоскоп, в котором не хватало двух цветов, где каждая смена ярких клякс сопровождалась нестерпимой болью и абсолютным блаженством одновременно, и разницы между ними не существовало. Он видел картины отражением. Даже отражением отражения – перевёрнутые, вывернутые, скомканные и растянутые, они тем не менее оставались узнаваемы.

Кто-то прямо сейчас стоял у неуклюжей надписи на здании Общего дома в каменном городе… Роберт увидел тени, что окружали плотно закрытый контейнер, изнутри которого сквозь толстое стекло бился свет. Инкунабула смотрела на него. А Робертово творение, белый город, как и он сам, ожили всего лишь по касательной, случайно.

Инкунабула почувствовала близкое избавление. Почувствовала Слово.

А в белый поющий город вошла Вика. Роберт радостно закричал, но услышала его только многоногая тварь. Он было отнял руку от экзотела, но остановился. Выхода нет. Куда ни глянь – камень. И смерть, чей привкус металлом лежал на языке постоянно, доламывала последние куски мешающей породы…

Но было что-то ещё… После всего, что он пережил, Роберт отказывался так вот взять и помереть. Не теперь. Сейчас это было бы слишком просто. Как когда-то слишком просто для скульптора в этом нерве было поднять светящийся голубым диск. Самое простое не всегда лучшее. И точно не всегда верное.

За миг до грохота проломленной стены Роберт понял, что смешивалось на языке с опостылевшим привкусом. Это была надежда – лёгкая, невесомая сладость.

Карина с визгом бросилась на добычу, но на пути её встали десятки могучих рук новоявленного скульптора.

Глава 17. Голос закулисья

– Вы так и не ложились?!

– О! Тимофей Тимофеевич, подойдите, подойдите!.. – вместо ответа поманила Рената. – Смотрите!

Карантин соблюдался даже после того, как панель была взломана, и из числа образцов пропал наиболее ценный – квантовый мозг. Но Рената спешила настолько, что предпочла расположиться прямо тут, в лаборатории, где не так давно препарировали тело Бёрда. Худая, бледная, с острым быстрым взглядом, круглолицая Рената сама сейчас походила на ксеноса в этом жёлтом громоздком спецкостюме.

Буров подошёл к стеклу. Подбоченился. Рената не легла спать не только вопреки прямому приказу, но и здравому смыслу! Почти сутки бодрствования перед погружением, потом сама эта смутная процедура, которая ну никак не могла пройти для психосервера бесследно, а теперь ещё и три часа в лаборатории, согбенно над образцами!

Но грозовая туча на лице Бурова никак не впечатлила Ренату.

– Кровь Майкла абсолютно идентична… чему бы вы думали?.. – тянула интригу она. – Ха!.. Транспортному раствору!

Буров не шелохнулся. Не могла же в венах искусственного человека течь дистиллированная вода?.. Да и кровь Бёрда светилась, а транспортный раствор – нет. Совершенно точно, налицо переутомление. Буров ткнул в интерком и проговорил:

– Командир только что сообщил, что челнок уничтожен, Рената Дамировна. Они возвращаются. Вам бы лучше…

– Ты не понимаешь, Тимофей! – вдруг соскочила на «ты» перевозбуждённая Рената. – Вот что такое транспортный раствор?

Она знала, что Буров не ответит. Ей бы не ответил никто, потому как транспортный раствор для «прыжка» Антонова – тайна за семью печатями. Притом охраняющая сама себя. Под микроскопом, да и просто на вид это всегда была вода. Мёртвая – чистый дистиллят. И ничего примечательного. Если бы не одно но. Вес не соответствовал массе более чем на девяносто четыре процента! То есть если литр обычной дистиллированной воды весил без какого-то мизера один килограмм, то литр транспортного раствора едва дотягивал до пятидесяти грамм. Он был почти невесомый!

Но, так или иначе, основой для воссоздания тел совершивших «прыжок» космопроходцев был именно он, транспортный раствор. На вопрос как из меньшей массы получалась несравнимо большая, ответить не мог никто, а способ производства раствора хранился в жесточайшем секрете.

– Обойдёмся без экзаменов, Рената Дамировна…

– Подожди, подожди! Ты не понял! Смотри!

Рената поднесла к стеклопластику контейнер с чем-то мутным, молочно-перламутровым. В веществе явно прослеживались голубые вкрапления, но на них не получалось сфокусироваться. Куда ни глянь, «светлячки» тут же исчезали.

– Что это?

– Транспортный раствор, – торжествовала Рената.

– Почему он… такой?

– Я не знаю. Но под микроскопом это – дистиллят. Ничего не поменялось. Это ещё что! А остатки мимика и Пустого? Ты видел, как они сейчас выглядят? Я покажу!

Рената, шурша великоватым спецкостюмом и цепляясь за углы столов, бросилась к стеллажам хранилища во второй раз. Буров терпеливо ждал. Он давно вошёл бы, но протокол карантина… Кто-то должен оставаться снаружи, пока остальные члены группы бредут обратно.

– Ничего не напоминает? – Она поднесла к стеклопластику ещё один контейнер.

Опять голубоватая фосфоресцирующая жидкость. Это запросто мог быть как сок хвойных гигантов Ясной, так и кровь лжеамериканца.

– Анализ показывает то же?

Рената ошалело закивала и заулыбалась. Анализ показал дистиллированную воду. От мимика, уничтоженного протоволной, в прямом смысле осталось мокрое место. И эта самая «вода» практически ничего не весила. Выходило, что повторитель состоял из транспортного раствора. Или крови убитого той же протоволной совершенного синтетика.

– Ты мне скажи: как кровь Бёрда могла быть транспортным раствором?! А само тело?.. – поправила она съезжающий шлем. – Ты даже не представляешь, какие нагрузки оно могло бы вынести! При такой-то регенерации! Не уверена, что оно выдержало бы радиацию космоса, ведь в этом случае регенеративные способности организма стали бы скорее предпосылкой для возникновения рака… Если, конечно, они основаны на механизмах клеточного деления… И… если подумать, то вряд ли… Скорее его регенерация – заслуга транспортного раствора. Ты же понимаешь, что таких совпадений не бывает?.. Что вообще всё это, – она потрясла контейнером с остатками мимика, – означает?!

Рената спрашивала с надеждой. Думала, что Буров станет спорить, приведёт кучу аргументов против. Переубедит её, особо-то не убеждённую.

Но Буров молчал.

Простым людям, занятым восстановлением страны и общества после войны, не было большого дела до всех этих вопросов. Откуда взялся Ординатор? Неважно. Кто или что он? Туда же. Почему такая чудовищная пропасть между бытом людей и достижениями космоходства? Ну какая к чертям свинячьим чёрная дыра на службе человечества, если не менее страшные чёрные дыры зияли повсеместно в покрытии даже наиважнейших магистралей?!

Буров ещё накануне высказал свои соображения по поводу настоящей цели их экспедиции. Рената сперва не согласилась, начала было спорить, цепко держась за веру в людей. Главным её аргументом было, что Константин Корстнев, начальник лабораторий ЦУПа, их с Романом хороший знакомый, да и вообще человек хороший, болеющий за дело душой, просто не способен на это. Что Корстнев не допустил бы запуска экспедиции смертников. Что это бесчеловечно. Что она чувствует в нём хорошего человека, который по своей воле ни за что бы так не поступил. Что…

Аргументы раз от раза накатывали волной на скалу – Буров стоял на своём. Их послали умирать. Даже не так – умереть. Геройствовать им не полагалось. Они и очнуться-то не должны были. Как тем несчастным, им нужно было просто-напросто сгореть в капсулах. Но они не сгорели. Почему-то.

– Нас изначально вели. Нет никакой программы «прыжков». И космоходства нет, Рената Дамировна. Это театр, фикция. Нам всё это дали. Мы – слепые котята. Если котят посадить в лодку и оттолкнуть, и они вдруг доплывут до того берега живыми, мореплавателями они всё равно не станут. Ординатор, протоволны, «прыжок», чёрные дыры в «Герольдах»… – играл желваками Буров. – Всё это не наши технологии. Но думаю, мы выясним чьи. Не зря война началась из-за информации именно с Ясной. Не зря восстанавливать связь с ней решились в последнюю очередь. Не зря нас послали помирать. Мы найдём, где тут собака зарылась. Но для начала нужно просто выжить.

– Но ведь это ещё не всё! Ты говорил… – Рената немного смутилась. – У тебя Q-рак, верно?..

– Верно, – спокойно ответил Истукан. – За неделю до «прыжка» на Цереру-3 нашли. И вместо списания отправили сюда.

– Дело в том, что я изучила образцы пищи белотелых. Эти сизые блямбы, кошачий корм – ей-богу! Только вот дело в том, что это человечина.

– Консерва? – губы Бурова скривились, чуть-чуть не дотянув до улыбки.

– Я бы сказала «кансерва», – невесело посмеялась Рената.

– Не понял…

– Никакого консервирующего вещества я не обнаружила. Вообще. Это чистое, измельчённое и отпрессованное мясо человека. И эти блямбы, да, не портятся. Но не потому, что они на Ясной, и тут всё «бессмертно». А потому, что стопроцентно поражены Q-раком.

Вернись Буров домой, его ждала бы сначала смерть, а затем кремация. Трупы «надутых» Q-раком людей сжигали везде и всюду. Не так давно при ООН даже организовали военизированный корпус, который только тем и занимался, что уничтожал трупы умерших от Q-рака людей в бедных странах. Хоронить их было строго запрещено во всём мире.

Потому как они «жили». Без грамма жира, трупы представляли собой сильно увеличившуюся в объёме деформированную мышечную массу. И главное, продолжающую «тлеть» жизнью. Температура трупов была около десяти градусов Цельсия, сердце окоченевшим, как и лёгкие, а кровь – свёрнутой. Но оставались токи в нервной системе, что давало повод спекулировать как политикам, так и всяким проходимцам, бредившим зомби-нашествием. Иногда и то и другое случалось в одном лице.

Клетки, поражённые Q-раком, не интересовали ни падальщиков, ни даже бактерии. Трупы могли лежать на солнцепёке месяцами, пока их не сожгут – уродливые, вздутые, нередко подёргивающиеся…

– Вы же говорили, что белотелые каннибалы? Прионные белки.

– Либо одно другого не исключает. Либо мы с ними «родственники».

* * *

Все четверо стояли в полукруг и бурили взглядами ЭВМ: кто-то с погашенной только что Ординатором ненавистью, кто-то с непониманием и даже отчаянием.

Их предали. Бросили в огонь, как жертву. Свои же.

– Записалась? – чужим голосом выдавил Роман.

Буров кивнул и нажал на воспроизведение.

– Повторяю. Контакт первой степени. Протокол пять в действии. Режим радиомолчания отменён. Запрашиваю поддержки у всех, кто меня слышит. Ориентир – скала в форме языка. Скала в форме языка, высота восемьсот семь метров. Посылка под угрозой захвата, смещаемся к северу, к плато с геоглифом. Повторяю…

Никто уже не думал скрываться. Запись кричала на всю планету, в открытую, как недавно Высоцкий. И голосом настолько знакомым, что сводило скулы. Это был добряк Костя Корстнев, собственной персоной. Заботливый начлаб, борец с бюрократией и просто хороший мужик.

– У них Оля…

Мир перед глазами мутнел от гасимой током Ординатора ярости. Холодные пальцы Романа, казалось, чувствовали тепло жирной шеи Корстнева, ощущали хруст её податливых позвонков…

Уже не возникало вопросов, что есть Слово и где оно. Не ясно, почему Софию Танек не распознал Ординатор, вполне возможно, что эта информация была просто заблокирована, но это уже не так важно. Важно, что она и являлась Словом в первый раз. Она пропала из колонии, когда экспедиция Кислых вернулась из разведки в горах. Пропала не мистически, и даже не сбежала, внезапно свихнувшись или надышавшись триполием.

Она погибла от рук Ганича. Может, умысла убить и не было, дело не в этом. Леонид Львович сопровождал Слово, заложенное в голову уникума-психосервера, на Ясную в далёком и спокойном ещё тридцать девятом. И активировал его, приняв решение уничтожить экспедицию белотелых, с которой они столкнулись. Хотя должен был доставить в Храм…

– Но если Оля жива… почему тогда повторитель…

– Я не хочу знать… – вместо Романа прошипела из-под глыбы Ординатора холодная змея.

В голове вертелось слово ржавое, ребристое – армантроп. Кто-то на Земле решил за них двоих, что простое человеческое счастье ничто в сравнении с высокими целями. Кто-то использовал их обоих втёмную. Олю как сосуд для Слова, его как… А его, чтоб вопросов потом не задавал, – в расход. И какое кому дело, что они там себе напланировали? Неважно же, что эти двое мечтали о полноценной семье, о ребёнке!

Армантроп. Человекооружие. Мог ведь и рассказать всё Ганич, этот старый боголюб. Сразу, напрямую, без всей этой проповеднической шелухи. Сам же был в одной упряжке с ними, хоть, возможно, и не догадывался. А хотел ведь рассказать. Недаром же там, в тумане леса, спорил с Буровым и попутно говорил о теории взрыва АЭС Вогтль. О том, что все четыре реактора – верно ведь подметил! – взорвались одновременно от перегрева. И что подобное отряду спецназа было бы не под силу – защитная система у американцев стояла грамотная, мозаичного типа, и воздействовать на все реакторы сразу с одной точки у диверсантов не вышло бы.

Роман выключил запись и повернулся к остальным:

– Нас четверо. Повреждённая не в счёт. Путей возврата по-прежнему нет, зато мы знаем, что не одни. И что нас выбросили за борт. У них моя жена. Вы вольны делать, что хотите – с этого момента я не командир. Раз уж тридцать третья экспедиция официально считается погибшей. Что ж, пусть так и будет.

– Нам надо держаться вместе! А может это просто подкрепление?

– Ренат, я пойду в горы… В любом случае, понимаешь? Хотите – можете идти со мной. Вместе у нас больше шансов, да. И это не подкрепление, Ренат. Подкрепление не бродит по планете в режиме радиомолчания.

– Я с тобой, командир, – решительно заявил Иван.

– Нам нельзя разделяться. Да и нечего тут делать, – пожал могучими плечами Буров. – Разве что соискателей в гости ждать. А там мы вытряхнем из Кости всё, что он знает. И вернёмся через их капсулы.

– Не смотри на меня, – округлила глаза бледная и чересчур подвижная Рената. – Я с тобой в любом случае. Вытащим Олю вместе. И домой. Домой-домой! Я печенья хочу с ванилином.

Это был выход в один конец. Все понимали это, и никто не бросался собирать контейнеры с водой и питательной смесью. Да и единственный оставшийся транспортёр не прошёл бы в горах, поэтому провизии с собой космопроходцы прихватили по минимуму, в расчёте на непростой пеший путь. Единственное, что взял с собой каждый, так это ПИМ.

Иван умудрился прикрепить протоволновой излучатель к бедру своей «Осы». Заряжая запасной аккумулятор, Роман смотрел на него и думал: парень ведь напрочь позабыл про страхи перед экзотелом. А что, если Ординатора опять не станет, но на этот раз Иван будет внутри экзотела?.. Рената утверждала, что проведённая психокоррекция глубинна, что она если и зависит от Ординатора, то не намного. Но отчего-то Роман сомневался.

Иван был одного возраста с Лёшкой Корстневым, сыном этого добродушного толстячка, что запустил их помирать за сто десять световых. Вот интересно, а если вместо Ивана тут оказался бы он, Лёшка?.. Что бы тогда запрашивал в эфире начлаб?

Врали все. Ложь – часть человеческой натуры. Наверное, неотъемлемая. Не зря же желая очеловечиться, синтетик, называвший себя Майклом Бёрдом, в первую очередь подражал именно ей, постоянно нагромождая новые этажи вранья.

Роман сжёг тело Саныча – не хотел оставлять на откуп Ясной то, чего она не могла по определению. Вынес его наружу, прямо на песок, обложил запасными колёсами для транспортёров и поджёг. И долго заворожено глядел на голубоватый, как от газовой плиты, огонь. Он был словно бы жидким, не устремлялся вверх, а стелился, растекался обжигающим облаком. Наверное, об этом феномене упоминал заблудившийся в себе юнец Трипольский. Ясная даже тут была другой.

С остальными телами поступили так же. Люди, пришельцы для этой планеты, горели дымно, чадили чёрным, но жара от огня датчики экзотел на расстоянии пары метров не фиксировали. Голубой огонь стекал с верхних тел на нижние, обнажал их, наперво съедая одежду, затем брался за кожу. Мёртвые лица учёных-женщин – Хельги Йендаттер и Агне Христичас – казалось, смотрели на Романа с благодарностью. И назиданием.

* * *

Иван ещё долго ощущал тошнотворно-сладкий запах гари. Хоть, по идее, и не должен бы, ведь как и командир, находился в экзотеле. Но он когда-то настолько впечатался в мозг, что вдыхать копоть было не обязательно, достаточно просто не сопротивляться памяти…

Дышать на Ясной можно было и напрямую, но кто знает, что ещё она приготовила. Поэтому решили не пренебрегать брикетами «китайского воздуха», запасы которого хранились в складе, где когда-то пряталась от свихнувшегося Иконникова бедняга Джессика Бристоу. Иван собрал несколько полноценных брикетов для экзотел и скафандров, отнёс в ангарный и вернулся за небольшими, которые вставлялись в противогазы. Но, к своему удивлению, не нашёл нужного количества. Зато нашёл кое-что другое.

Его было видно только с этого ракурса – из-за стеллажей у дальней стены, где под ворохом одежды ещё могли найтись те самые брикеты в противогазы. Едва Иван обернулся к выходу, символ сложился сам. Как мозаика в музее оптических иллюзий, он распадался, стоило шагнуть вбок. Стойка полок, выгнутые почему-то кронштейны, странные потемнения стен симметричной дугой вверх… Всё это вдруг сливались в очевидный трезубец. Но почему его видно именно отсюда?

Иван глянул под ноги. Он стоял ровно там, где Джессика устроила себе лежанку. Минимум дважды в день она находилась в этом месте. Значит, не видеть символ-трезубец попросту не могла. Вряд ли она сама сделала его. Скорее, кто-то пытался что-то сообщить Джессике.

Иван любил графологию и каллиграфию. И, будь этот кто-то знаком с греческой письменностью, можно было бы сказать, что символ – эллинская буква «Пси», что означало «душа»…

Рената и Буров нашлись в медблоке. Инженеру накладывали тугую низолиновую повязку на рёбра, чтобы движение не отзывалось болью в не совсем ещё сросшихся рёбрах. Роман первым узнал об Ивановой находке. Несмотря ни на какие обстоятельства, он оставался для него командиром.

– Это страж, – подумав, заключила Рената. – Он показывал Джессике символ. Видимо, это существо способно воздействовать на материю. Или, что вероятнее даже, страж воздействовал на разум самой Джессики, чтобы она сама…

– Там кронштейны в палец толщиной, Рената Дамировна… – засомневался Иван.

– Не думаю, что символ имеет то значение, о котором сказал Иван, – вставил Буров. – Если только этот самый… страж родом с Крита.

– Или Афона, – посмеялся Иван. – Эта буква и в церковном старославянском есть.

– Кислых?

– Вряд ли, – покачала головой Рената. – Думаю, всё-таки страж. Не знаю, кто он, но подозреваю, что это ифрит. Возможно, он охраняет что-то на Ясной… Что-то, что Ганич персонифицировал для меня ребёнком. И почему-то с синдромом Дауна… Что-то начатое, но не довершённое, что-то… до чего хотят добраться и белотелые, и люди. Кстати, Леонид Львович называл их своими «собратьями».

– Единобожцы?!. Их только не хватало, – возник в проёме Роман. – Что, Корстнев, по-твоему, похож на верующего?

– А они разве выглядят как-то особым образом? – парировала Рената.

– Интересно, если страж без труда лезет в голову людям, – нахмурил брови Истукан, – может, есть и обратный путь?..

– Я предлагала… – как бы в сторону проговорила Рената.

– В погружении в повреждённую не было необходимости. И не будет – мы оставим её тут, – напомнил Роман. – Но как факт…

– Как факт – да. Механизмы одни и те же. По сути, страж тоже действует через Ординатора, только другого, более… сильного, что ли… И при необходимости я могу обратиться к нему. Но… только если мы возьмём с собой Милославу. Она – передатчик.

– Исключено, – отрезал Роман.

– Или если ты будешь ближе к самому стражу, – вставил Буров.

– Или так.

Тридцать третья экспедиция покидала стыкованные буквой «Г» модули в молчании, но каждый прокручивал в памяти мнемозапись с призывом Корстнева. Спектакль пошёл не по сценарию, и режиссёру пришлось вопить из-за кулис.

Что ж, невольные актёры готовы откликнуться.

Перед самым уходом из медблока Рената задержалась. Она подошла к капсуле гибернации, где мирно спала ни в чём не повинная девушка. Положила ладонь на стеклопластик, сквозь которой в синем цвете виднелось осунувшееся лицо повреждённой. Странно, но у Милославы так и не начали отрастать волосы…

Рената посмотрела на свою ладонь на стеклопластике и вспомнила жест, который часто изображала Милош. Мизинец прижат к безымянному, средний – к указательному, а большой смотрит в сторону. Чем не трезубец?..

Запас сна капсулы до прихода Ренаты составлял ещё двести восемьдесят часов. А после – два с небольшим. Ровно столько требовалось системе, чтобы экстренно, но без последствий вывести из гибернации девушку, ведь блокировка была только что снята, а сама капсула вручную приоткрыта…