Текст книги "Дело мерзкого снеговика"

Глава 9

И кое-как нападавший снежок

немедля превратился в гору.

У. Шекспир

Потянулись долгие минуты. Как обычно пишут, время словно замерло. Но в эти минуты вкрапливались и другие, будто происходило медленное переключение скоростей, и тогда время нехотя, с натугой, но ползло дальше. Так все отреагировали на вопрос, заданный Блаунтом. Для Найджела дальнейшие события превратились в подобие сна с размытыми, перетекающими образами. Движения его коллег по комнате походили на смертельно тягучее совещание: словно они крались, а добыча еще только-только показалась, или же подошли к самому краю – к линии горизонта, горящей от залпов вражеских орудий.

Но по всему выходило, что если доктор Боган и был добычей, то даже не догадывался об этом. По его челу быстро пробежало облачко недовольства и замешательства, но тут же исчезло. Желтоватое лицо вроде бы чуть-чуть потемнело. Острые глазки заговорщицки прыгнули на Блаунта и снова повторили свой странный трюк, приняв отсутствующее выражение, как в прошлый раз. Однако ответил он спокойным голосом:

– В том лечении, которое я проводил с мисс Ресторик, были свои сложности. Может быть, вы слышали о том, что такое «психоперенос» – между психоаналитиком и пациентом. Во время гипноза может возникнуть та же самая опасность. Говоря прямо, пациент может влюбиться во врача.

– Вы имеете в виду, – сказал Блаунт, – что те бумаги, что вы сожгли, были… э-э… любовными письмами покойной?

Взгляд Богана словно вернулся из заоблачных высот, в глазах заблестел какой-то огонек.

– Вы бы сами скоро все узнали: мне говорили, что современные научные методы могут восстановить сожженную бумагу и текст на ней.

Его тон располагал к беседе и был адресован тем, кто находился в дальней части комнаты. Полицмейстер Филипс немедленно проболтался:

– Все пропало. Пепел разбросали…

Раздался хруст, похожий на звук выстрела. Пенсне в руке у Блаунта разломилось надвое – единственный вестник его гнева на вмешательство Филипса. Найджел поглядел на Богана с нескрываемым интересом. Значило ли это, что таким образом он спокойно подтвердил, что именно писал на бумаге?

– Вы не ответили на мой вопрос, доктор Боган, – процедил Блаунт. – Вы утверждаете, что жгли любовные письма?

– Прошу прощения. Я точно так же, как и вы, хотел бы знать, что написано в этих бумагах, потому что я уже несколько дней ничего не жег в своем камине.

Сержант-детектив дико выпучил глаза. Филипс вздохнул. Но Блаунт невозмутимо продолжал:

– Понятно. Тогда сообщите, в какое время вы отсутствовали в вашей спальне.

– Вчера или сегодня? Когда были найдены эти бумаги?

Глаза Блаунта заморгали, признавая, что его ловушка не сработала.

– Наутро после убийства.

– Я спустился вниз в 8.45. Мы сидели за завтраком, когда горничная увидела тело мисс Ресторик. Миссис Ресторик, ее муж и брат тотчас же кинулись вверх по лестнице, оставив нас с Дайксом за столом. Мисс Эйнсли еще не появилась. Минут через пять, где-то в пять минут десятого, они позвали меня наверх. Я осмотрел тело. Потом я снова спустился вниз. Насколько я помню, до полудня я больше не поднимался к себе в спальню.

Блаунт напирал. Но Боган был уверен, что, пока он не спустился к завтраку, в его камине не было никаких горелых бумаг. Шарлотта и Хивард находились уже в столовой, Эндрю и Дайке вернулись чуть позже. Когда он осмотрел тело и спустился, Дайке все еще сидел за завтраком, там же была и Эвнис Эйнсли – приблизительно в 9.20. Трое остальных разошлись за пять-десять минут до этого.

– У нас есть показания горничной, убиравшей вашу комнату, что она вошла туда чуть раньше девяти часов и выгребла из камина сожженные бумаги, – сказал Блаунт. – В суете она совсем забыла об этом. Бумаги попали в мусорное ведро, а его содержимое выброшено на мусорную кучу через день после этого. Поэтому пепел рассеялся. Но он оказался в вашем камине вчера утром, между 8.45 и 9.00.

– Меня вдохновляет то, что вы принимаете мою версию, – сказал Боган со сверкающей улыбкой, напомнившей Найджелу о его итальянской крови.

– Нам надо разобраться с этим, – не отреагировал Блаунт, – пока все, доктор. – Он замолчал, словно ожидая, что тот скажет что-нибудь еще, но Боган просто поднялся и вышел из комнаты.

– У него изрядная практика для солидного специалиста, – пробормотал Найджел.

– Да. Я думал, что он спросит, когда ему можно будет вернуться в Лондон. Но его уик-энд еще не кончился – если он из тех, кому свойственны длинные уик-энды.

Блаунт сообщил Найджелу остальные детали дела. Все факты говорили за то, что убийство произошло между десятью вечера и двумя ночи. Вскрытие не смогло показать, была ли Элизабет задушена, прежде чем ей на шею надели петлю. Веревка, дважды обмотанная вокруг ее шеи, оставила на шее синяки, которые полностью перекрыли те, что могли остаться от удушения. Других признаков насилия на теле не обнаружено. Однако при осмотре веревки под микроскопом было довольно ясно видно, что тело вздернули в то самое положение, в котором его и нашли.

– Поэтому самоубийство полностью отпадает, – кивнул Найджел. – А на теле точно нет никаких следов насилия?

– Это тоже кое о чем говорит. Только человек, состоящий в интимных отношениях с покойной, мог войти к ней в комнату посреди ночи и спокойно обхватить руками ее шею, не устроив при этом ни борьбы, ни какого-либо шума. Она легко просыпалась. К тому же теперь у нас довольно оснований считать, что она кого-то ждала.

– И в этом случае уже нельзя надеяться, что она хоть как-то поранила нападавшего. Никто в доме даже не поцарапан, насколько я видел.

– Если ее душили сзади или с помощью подушки, у нападавшего и не должно было быть царапин. В таком случае царапины были бы на его руках и запястьях. Но – вспомни, никаких отпечатков на выключателях, наверное, он был в перчатках.

– Ну-у, я думаю, что, если это был ее любовник, он не пошел бы к ней в постель в перчатках.

– Ну да, но он мог сделать вид, что уходит, надеть их и тогда вернуться к постели. Все это – одни альковные подробности, Стрэнджвейс. Важно то, что никто, кроме любовника, не подпадает под наши предположения.

– Сузить подозрения до Дайкса, или Богана, или какого-нибудь неизвестного N, который был этой ночью в доме? С виду резонно. Но в твоей аргументации сильный недостаток.

– Недостаток? Не вижу.

– Логический недостаток. Или же логически-психологический недостаток, если точнее. Ты уже допросил Дайкса?

– Нет. Сейчас как раз его очередь.

– Можно мне сначала побыть с ним минут пятнадцать? Наедине?

Блаунт окинул Найджела ледяным взглядом:

– Зачем?

– Он может поведать мне то, о чем не скажет официальному лицу. Ты же такой чурбан, что на тебя страшно смотреть.

– Разумеется, я могу рассчитывать, что ты не служишь в этом деле чьим-нибудь интересам…

– Пока нет, – ответил Найджел. Внезапный образ Элизабет Ресторик в ее ослепительной красоте ярко вспыхнул перед глазами.

– Что ж, прекрасно. И я могу рассчитывать, что ты поделишься всей существенной информацией?

– Само собой.

Найджел нашел Дайкса бесцельно слоняющимся по библиотеке и вышел с ним в сад. Романист смотрелся увереннее, похоже, взял себя в руки, хотя глаза его выдавали, что он провел бессонную ночь. Они прохаживались довольно живо, потому что жалил холодный ветер, подбираясь к тихой стороне дома и к лоскутку березовой рощицы, где тонкие ноги берез испуганно цеплялись за сугробы.

– Что – обнюхиваете местность для полиции? – вяло спросил Дайке, когда они отошли подальше от дома.

– Не любите полицию?

– Люди моего класса ее не любят. Полиция – наемный страж общества неравенства, и, кем бы ты ни был, от этой правды никуда не деться.

– Я уже приметил вашу позицию. Вот почему я хотел сперва с вами поговорить. Блаунт – малый из Уголовного розыска, это полицейский с головы до ног. Он далеко не чужд справедливости и умеет работать, но он не даст своему сердцу перечить голове.

– Вот и мне так кажется.

– Если бы он так поступал, то был бы лучшим сыщиком. Но это тоже – как сказать… Думаю, он поставит вас на место и принудит защищаться, и тогда вы будете производить намного худшее впечатление, чем хотелось бы.

Дайке уже приготовился злобно ответить, но задумался. Слова Найджела затронули в нем ум романиста – ум аналитика-наблюдателя.

– Может, вы и правы. Да. Судя по всему, вы имеете какой-то опыт, молодой человек. Хотя – черт меня подери, абсолютно не понимаю, какое вам дело до этого всего!

– Ни за что не говорите ему об этом. И постарайтесь ясно излагать показания. Я – не на вашей стороне, как и ни на чьей другой. Разве что – на стороне Элизабет Ресторик. Все, что вы скажете и что я признаю существенным, я должен передать полиции. Я решил поговорить с вами, потому что чувствую – вы скажете мне то, о чем будете молчать перед дюжиной полицейских.

– Разговоры по душам, да? Видно, один из этих молодцов решил дать мне тоник после джина. – Он ткнул пальцем в сторону дома. – Я не говорил, что я что-то скрываю.

– Вполне верю. Разве что свой стыд.

Вилл Дайке резко остановился и остро впился в него глазами:

– Ага, понятно, о чем это вы. О сексуальной стороне. Так вот, осмелюсь заметить, что и у меня есть какой-то разум – люди из рабочего класса, может, и просты, да не носят грязных сердец на рукавах, как эта сука Эйнсли. Узнав всех этих людей, в кругу которых вращалась Бетти, мне уж не привыкать…

– Сколько вы были с ней знакомы?

– Шесть месяцев. Нет, восемь. Это было в мае. Я встретил ее на одной из этих проклятых издательских вечеринок. Они указали мне на дверь, понимаете? И мы нашли друг друга, потому что все остальные в комнате были жалкими бесцветными рыбами. Разговоры о призраках! Ну да, знаю, Бетти была не ангелом. Но – господи боже! – в ней текла живая кровь!

– Вы сказали, что она была не ангелом. А вы знали, что она – наркоманка?

Романист от неожиданности хрюкнул, словно его сердце только что пронзили насквозь.

– Это правда? – Он вцепился в руку Найджелу. Вчерашние слезы, теперешняя агрессия – все говорило о его ранимости, которую можно было бы назвать бесхарактерностью, если тебя воспитывали как Хиварда, подумал Найджел.

– Боюсь, что так. Результаты вскрытия. Кокаин.

– Так вот что это было! – бормотал Дайке. – Бедная Бетти. О, злобные, хитрые дьяволы!

– Вы подозревали, да?

– Эта штучка Эйнсли намекала. И остальные друзья Бетти. «Друзья»! Боже мой! Если бы она мне только сказала! Мы бы сражались с этим бок о бок. Кто, кто приучил ее к этой дряни? – вопросил Дайке с яростным блеском в глазах.

– Мы не знаем. Я просто хотел сказать вам, Дайке. Шесть месяцев назад Элизабет вверила себя попечению Богана. Она хотела избавиться от зависимости. Эта дата имеет для вас какое-то значение?

– Значение? О, я понял вас. Да, это было шесть месяцев назад, я попросил ее стать моей женой.

– Она согласилась?

– Она сказала, что я должен подождать. Теперь я понял почему. Она хотела сначала вылечиться. Помню, как она говорила – это было на втором этаже автобуса; мы тогда часто устраивали длинные поездки в Лондон на автобусах – вы же знаете, покупаешь себе билет от одного конца до другого – это было для нее в новинку, мне так кажется, ездить на автобусе, и она сказала: «Вилли, я люблю тебя, бог знает почему – но я слишком сильно тебя люблю, чтобы уже сейчас идти за тебя». Теперь я понял ее слова.

Они брели уже в березовой рощице, прокладывая себе дорогу сквозь глубокий снег. Странная обстановка для такой беседы, усмехнулся про себя Найджел.

– Какие красивые эти деревья, правда? У нас на заднем дворе тоже одно росло. Все в саже. Словно хорошенькая негритяночка.

– Вы были любовниками? – спросил Найджел.

– Нет. Так решила Бетти. Но и я не стал бы распыляться на это. Свадьба или ничего, сказал я. И теперь у меня – ничего.

Мало-помалу Найджел начинал понимать странную притягательность Вилла Дайкса для Элизабет. А ведь сначала он отнес ее на счет некоего вздорного извращения с ее стороны. Но Вилл, теперь это ясно, был для нее не просто новым капризом, он был ее новым миром. Образное мышление сочеталось в нем со стойкой заурядностью и кодексом чести, который она никогда не встречала раньше. Но и это было не все. Дайке вызвал внутреннюю борьбу двух сторон ее сущности – терпимости и недостатка иллюзий. Он вылечил бы ее. Ко всем остальным мужчинам, которых встречала Элизабет, она начинала испытывать преклонение, которое слишком легко сменялось страстью, а затем – презрением. В отличие от Дайкса, все они были просто не способны почувствовать к ней то же самое, вызвав этим в ней самой уважение к себе. Более того, сама сила страсти Элизабет и ее полная самоотдача отпугивали заурядного волокиту. Такие мужчины, неспособные на такую глубину чувств, боялись увязнуть так же глубоко, как Элизабет, она всегда оставалась ни с чем. Но Вилл Дайке, предположил Найджел, не был ни потрясен, ни напуган: хотя физически Элизабет и могла бы поработить его, какая-то его часть все равно оставалась бы независимой и самодостаточной.

Да, Вилл Дайке олицетворял для нее ту цельность и постоянство, за которыми гонится каждый, при любом уровне развития. Впрочем, это не значило, что он не мог ее убить.

– Вы понимаете, – произнес Найджел после долгой паузы, – что полиция заподозрит вас?

– Заподозрит в убийстве Бетти? Им не привыкать. Никогда не упустят случая задеть парня из рабочего класса.

– Не поэтому. Они скажут, что это – преступление на почве ревности и что вы были ее любовником, а убили от ревности, потому что она бросила вас ради доктора Богана. Самое интересное, что их рассуждения в подобном русле часто оказывались правильными.

Вилл Дайке сплюнул:

– Какая дрянь! У меня чувство, что теперь мне не отделаться от всего этого. Я – и убил Бетти! Что ж, будет мне уроком не бросать родных мне людей.

По молчаливому согласию они повернули обратно к дому.

– Вы думаете, я бездушный, мистер Стрэнджвейс? Мне надо было сказать, что теперь, когда Бетти нет, моя жизнь кончена? Можете думать все, что хотите. Я счастлив. У меня есть книги, которые я пишу, и у меня есть Бетти – в моем сердце, – чтобы идти дальше. Ребята вроде меня, мы привыкли к грубой изнанке жизни. Не то что эти, тепличные, – он показал большим пальцем в сторону дома, – которые думают, что пришел конец света, стоит лишь погаснуть электричеству.

– Я бы не сказал, что Эндрю Ресторик – тепличное существо.

– О, он не так уж плох! Но он всегда бежит, стоит только случиться чему-нибудь плохому. Нет, они не прошагали по жизни и сотни миль. Взгляните на всю эту дрянь. – Дайке поддал ногой снег. – Там, откуда я родом, дети катают снежные шары – с камнями внутри; там твоей одежде не хватает тепла, а огонь плохо греет; там случаются забастовки и совсем немного денег в конверте по пятницам. Об этой жизни не складывают песен. Но что из всего перечисленного знают эти бездельники? Может, вот проклятое неудобство – горят трубы! И они все подымают такую суматоху, будто наступил Всемирный потоп, и тогда-то они посылают за одним из нас, чтобы им все починили. Или, не дай бог, поезда немного опаздывают, а эта кривляка Эйнсли опаздывает в город, на встречу с прекрасным специалистом, и вот она…

– А на вас это разве не распространяется? – предположил Найджел.

– На меня? А какое она имеет ко мне отношение?

– Вы же оба постоянно оказываетесь в дураках, судя по вашему поведению за ночь до случившегося.

– Мне не нравится ее манера делать намеки! Я тогда не знал, на что она намекала. Я думал, это была самая заурядная ревность.

Найджел сдержался, чтобы не улыбнуться. Сама мысль о том, что этот квадратный человек со своей намасленной челкой, грубой кожей и еще более грубыми манерами стал яблоком раздора для двух элегантных женщин, вызывала в нем смех. Оно бы и могло быть так, да только Вилл Дайке слишком уж себя превозносил.

– Забавно, правда? Вам смешно. Ну да, в обычных условиях мисс Эйнсли и не взглянула бы на меня второй раз. Такой вот тепличный маленький заскок, дорогуша. – Он передразнил ее манеру растягивать слова. – Но ее начала преследовать идея, что Бетти интересуется мной. И что же Бетти во мне нашла? Она начинает ерзать. Я точно знаю, она причислила меня к великим любовникам, этаким замаскированным Валентино [16]16
  Рудольф Валентино (1895—1926) – американский киноактер, создавший на экране тип так называемого «латинского любовника», рокового соблазнителя женщин.


[Закрыть]!. И тогда она захотела меня сама. Женское любопытство – опасная вещь. Вот почему она меня ревновала.

– Угу, понятно. А мисс Эйнсли была старой подругой Элизабет?

– Думаю, что да. Это тоже – один из ее «успехов». Беда с Бетти так сильно их всех притягивала – у таких, как эта Эйнсли, нет ни следа благородства. Солнце освещает самые разные вещи.

Славная эпитафия для Элизабет Ресторик, подумал Найджел. Ладно, придется работать и с ним.

Они вошли в дом, и Найджел проводил Дайкса до приемной. Он надеялся дозвониться в Лондон, но Блаунт сказал, что линия повреждена из-за снегопада. Это значило, что Найджелу предстояла тягучая поездка по железной дороге до Лондона. Сейчас это было необходимо. Он приехал в Истерхем ради какого-то кота, а теперь собирался довести до конца все это дело.

Глава 10

Как быстро жиреет поганый сорняк!

Ф. Флетчер

Уже к полудню того же дня поезд Найджела с изматывающей медлительностью прокладывал себе путь к Лондону сквозь снежные заносы и обмерзшие полустанки, и тут Джорджия случайно прикоснулась к одному из кусочков разбросанной мозаики той загадки. С согласия своей кузины она пригласила детей Ресториков побыть денек в Дауэр-Хаус. Когда ребята пришли, то смотрелись немного подавленно, поскольку этим утром им рассказали о смерти тети Бетти, но, наигравшись до изнеможения в снежки с Джорджией в саду – при этом Джон сумел установить, что женщины никогда не бросают прямо, – они быстро воспряли духом.

Когда игра закончилась, все ушли в дом. Джорджия оказалась в затруднении. Как развлекать детей в доме, три четверти которого были такие же голые, как буфет матушки Хаббард, а последняя четверть – начинена бесценным и хрупким bric-a-brac? [17]17
  Хлам (фр.).


[Закрыть] Проблема решилась, когда с чердака притащили кучу старых чемоданов, свалили в одной из пустых комнат и стали строить из них пиратский корабль. Джон был тут же произведен в капитаны, а Джорджия, совмещая роли жертвы и лоцмана, на время забыла трагедию, затопившую Истерхем-Мэнор. Присцилла же выполняла приказы своего брата-корсара с большой охотой.

Когда наступил перерыв в игре, Джорджия прикурила сигарету и шутки ради протянула ее Джону:

– Затяжку, капитан? Или вы больше любите жевать табак?

Их отклик на столь невинное предложение был совершенно ей непонятен. Дети украдкой поглядели друг на друга, то ли виновато, то ли просто в замешательстве – Джорджия не могла разобрать. Может, им доводилось втихаря курить дома?

Джон Ресторик резко отодвинулся от протянутой ему сигареты.

– Нет, спасибо. Мы никогда не будем курить, – немного ханжески заметила Присцилла.

– Тетя Бетти дымила как паровоз, – сказал Джон, – просто наркоманка!

– Это несправедливо. Почему взрослым можно?.. Помнишь, как она развеселилась, когда мы…

– О, замолчи, Присцилла! Она же умерла. Скажите, миссис Стрэнджвейс, почему в доме полицейские?

Этого вопроса Джорджия и боялась.

– Разве ваша мать не сказала вам?

– Я не знаю. Она сказала, что тетя Бетти хотела умереть и ушла на небо, вот. Разве полиция приходит в дом каждый раз, когда кто-нибудь так делает?

– Да. Есть такой закон.

– По-моему, это глупо, – сказала Присцилла. – Человеку уж и спокойно умереть нельзя!

Теперь Джорджия оказалась в тупике, чувствуя, что обычный трюк с переменой разговора в данном случае не пройдет. Но дети сами, к ее облегчению, сменили тему. Сидя на чемоданном борту корабля и болтая ногами, Джон важно заявил:

– А вы верите в привидения, миссис Стрэнджвейс?

– Не знаю, ни одного не встречала, – отвечала она. – А ты?

В глазах мальчика зажегся лукавый, таинственный огонек.

– О, наш дом просто переполнен ими, – похвастался он.

Джорджии показалось, что он нарочно перешел именно на эту тему разговора, что последует продолжение.

Перестань нести чушь, Крыса, – сказала Присцилла. – Ты их тоже не видел. А то ты бы и ойкнуть не успел.

– Это ты так думаешь, Мышь.

– Вы что – говорите о комнате Епископа? – вмешалась Джорджия.

Гримаса слабого замешательства показалась на лице Джона, тут же снова сменившись выражением упрямства и насмешливой невинности, словно убеждавшей добрых взрослых теть больше не злоупотреблять детской доверчивостью. Джорджия молча согласилась с этим, и они снова стали играть.

Еще не пробило и десяти, как Найджел вернулся из Лондона. Он окоченел от холода, но разыгрывал легкомысленную легкость цивилизованного человека, вынесшего небольшую взбучку от непредвиденной суровости матери-природы.

– Пришлось откапывать паровоз из сугроба, – с важностью объявил он, немного глотнув виски мисс Кэвендиш – «стакана духов», как он его окрестил.

– Ну а ты-то, откопал что-нибудь в Лондоне? – поинтересовалась Джорджия.

– Нет, нам все мало. И представить себе боимся, как лазить на Анды посреди зимы…

– Теперь уже не «посреди зимы», – уперлась Джорджия.

– …зато среди нас есть человек, сложивший песню о том, как просидел час-другой в сугробе. Да, я знаю. Но вряд ли ученые опередили меня с гипотезой, что снег в Англии так же холоден, как и в Южной Америке. Замечательное виски, Кларисса.

– Я так рада, что вам нравится. Умоляю – еще стаканчик.

– Спасибо, с радостью.

– Значит, ты все же что-то разузнал в Лондоне. У Найджела досадная склонность к драматизации своих маленьких убогих открытий, – пояснила Джорджия мисс Кэвендиш. – Вечно он возникает на пороге, как недовольный лежебока с утра.

– Какое театральное сравнение! – заметила мисс Кэвендиш. – И очень даже подходящее. По-моему, лучше не скажешь.

– Ну ладно, если вы твердо решили сделать из меня недовольного лежебоку, мне ничего не остается, как замолчать. Но дело вот в чем. Дядя Джон свел меня с одним из своих экспертов по ядам, который сразу распознал, откуда взялось бешенство Царапки. Коту дали гашиш.

– Гашиш? Спаси и помилуй! – воскликнула мисс Кэвендиш. – Это же тот самый наркотик, который, если не ошибаюсь, называют «убийцей».

Найджел изучал собственный нос. Его рука, крутящая бокал с виски, оторвалась от стекла и рассеянно вытащила на свет весьма интересную вещь. Это была музыкальная шкатулка, и она начала играть – ее тонкие хрустальные звуки, словно перезвон ледяных сосулек, сложились в мелодию «Там, куда ты идешь». Все молча сидели вслушиваясь. Наконец Джорджия сказала:

– Между ними есть какая-то связь? Я говорю о наркотике-«убийце» и нашем убийстве. Это все больше становится похоже на одно действие из «Гамлета».

– Пусть даже так – все равно получается, что наш убийца еще не сыграл свою роль до конца.

– Ну а мисс Ресторик погибла конечно же не от наркотика!

– Гашиш, – начала мисс Кэвендиш менторским тоном, – получают из индийской конопли. Сегодня его применяют в основном с целью достижения сенсорного одурманивания. Но те самые «убийцы» входили в секту Мохаммеда, которой правил человек по кличке Старик-с-гор. Эта секта использовала гашиш в качестве стимулятора во время убийств. На поздних этапах он вызывает чрезвычайную агрессию и жестокость. Совершенно ясно, что пережитые котом галлюцинации схожи с теми, которые были У «убийц».

– Бог с тобой, кузина! – воскликнула Джорджия. – Тебя послушать, так ты тоже настаиваешь на версии гашиша.

– Это сходство заметила бы любая девчонка-школьница, – сурово отвечала старая леди.

– О, черт! – вскричал Найджел. – Извините. – Он уронил шкатулку на пол, где та прозвенела несколькими аккордами Генделя и смолкла.

– Вы устали, Найджел, я же вижу, – сказала мисс Кэвендиш. – Ах, оставьте, ничего особенного. Со шкатулкой ничего не случилось. Но мы просто не имеем права и дальше лишать вас заслуженного отдыха.

Однако с заслуженным отдыхом пришлось немного повременить. Уже наверху, в спальне, Джорджия спросила мужа, почему он уронил шкатулку.

– Нет-нет, клянусь, я и не собирался ничего такого вытворять, – отвечал Найджел. – Я был слишком напуган, чтобы шутить.

– Но почему? Кларисса же просто сказала, что сходство заметила бы любая девчонка-школьница!

– Точно. Девчонка-школьница.

– Ну в самом деле! Она же была школьной учительницей, профессор в юбке. Наверняка этой фразой она в Гэртоне не раз осаживала юных выскочек.

– Я не об этом думаю. Я вдруг осознал одну взаимосвязь, которую всю дорогу из Лондона тщетно пытался нащупать. Слушай же! В Америке Элизабет Ресторик была девчонкой-школьницей. Потом она сбилась с пути. Идем дальше. Ты знаешь, что такое марихуана – это доморощенная индийская конопля. В Соединенных Штатах со времен последней войны растет тревога по поводу деятельности наркокурьеров, приносящих заразу в школы и продающих марихуану детям под видом сладостей и сигарет. Марихуана создает эротические галлюцинации. В нашем деле гашиш и марихуана заявили о себе как раз перед смертью Элизабет. Было ли это одной из причин трагедии? Уверен, тут должна быть какая-то связь – зачем тогда кому-то понадобилось одурманивать кота этой гадостью?

– Думаешь, таким образом ее предупредили?

– Или шантажировали! Кот мог служить наглядным примером… нет, это уже ерунда какая-то. У меня глаза слипаются, а у нас еще мало фактов…

Когда Найджел уже забывался сном, Джорджия проговорила:

– Гадость, поставляемая под видом сладостей и сигарет?

– Да. Большая грязь. Спокойной ночи, милая.

– Спокойной ночи.

Следующим утром он получил записку от Блаунта и послушно побрел через снега в направлении деревенского паба, где его ждал инспектор. Найджел нашел того при полном параде, когда инспектор, облаченный в свой неизменный ночной колпак, питался овсянкой; рядом с его локтем стояла тарелка холодной нарезанной ветчины.

– Блаунт, Блаунт, температура уже упала бог знает на сколько ниже нуля, а тут – смотреть, как ты уплетаешь холодную величину… Нет, это выше моих сил! Для тех, кто так дружит с ночным колпаком, этот спартанский рацион не только гадок, но и вреден.

– Ох, славно, – отозвался Блаунт, в восторге постукивая себя по лбу, – ох, как славно! Первоклассная ветчина! Изысканная. Просто изысканная. Никогда не забывай о матери-ветчине. Бесподобно! Чудо! Кстати: советую сначала закусывать лососиной. Разглаживает морщины. – Он отправил в открытый рот хороший ломоть ветчины.

– Мне часто кажется, что по овсянке можно судить о шотландцах, – мрачно заметил Найджел. – Она такая же бесцветная, как ваши церкви, такая же мокрая и плаксивая, как ваши повадки, такая же тощая и скаредная, как ваш характер, такая же…

– Ты что-нибудь выяснил в Лондоне? – спросил инспектор, с недовольством возвращаясь к главной теме.

Найджел рассказал ему о своем толковании кошачьего безумства и о своей гипотезе, что оно может быть связано с невзгодами Элизабет Ресторик в девичестве.

– Звучит правдоподобно, – медленно выговорил Блаунт. – Но пока непонятно, зачем надо было прибегать к такому невразумительному методу. Возможно, один из этих людей в доме знал, что мисс Ресторик употребляла марихуану, поставив себя вне общества, и решил приспособить это для шантажа. Ясно, что он начал бы свой шантаж незаметно для других и не стал бы устраивать всю эту глупую кутерьму с котом. Ведь в конце концов эксперты обязательно докопались бы, отчего кот спятил. К тому же странно было бы, если бы мисс Ресторик правильно растолковала такие странности. По этой же причине отпадает предположение, что преступник замыслил предупредить ее этим котом о чем-то или же устроил все это для нее в качестве какого-то наглядного примера.

– Да. Вполне логично.

– Лично я склоняюсь к другой трактовке этого случая. Или это была обычная шутка, никак не связанная с убийством, или же это была попытка убийцы навязать нам мнение, что убийство связано с наркотиками.

– А что это дает?

– Ну, например, если у убийцы был мотив преступления, абсолютно не связанный с наркотической зависимостью жертвы, о которой он знал, он мог попробовать перенаправить наше внимание на наркотики, чтобы мы запутались.

– По-моему, тут есть что-то еще.

– Убийство носит все черты преступления на сексуальной почве. А мотив для большинства таких дел – ревность.

– О! Вот у тебя уже и зуб на Вилла Дайкса.

– У меня ни на кого нет зуба, – вздрогнув, ответил Блаунт. – Я еще не сказал, насколько помнишь, что считаю Дайкса вполне подходящим на эту роль. Но он не единственный человек, чьим мотивом могла быть ревность. Есть еще и мисс Эйнсли, и доктор Боган, может, даже Эндрю Ресторик. Но нашему писателю, прямо скажем, не повезло, – добавил он, подцепив кусок ветчины. – Нам удалось найти щетинку от его одежной щетки в комнате покойной.

– От одежной щетки Дайкса? Когда?

– Вчера днем.

– Но местная полиция уже давно осмотрела всю комнату.

– Местная полиция не умеет искать так, как умеем мы. Не то чтобы я их браню. Кусочек щетины застрял в бахроме коврика у кровати, а по цвету он сильно сливался с бахромой. Любой мог пропустить.

– А вы допросили Дайкса?

– О да! Он сказал, что это подложили. Он намекал на то, что мы сами это подложили, чтобы состряпать дело против него. Писатель ненавидит полицию.

– И все равно, это и правда могло быть подлогом. Был же уже подобный случай с Боганом и его бумагами. Не оставалась ли комната без охраны с того момента, когда всем объявили, что это убийство, и до момента, когда вы сами начали искать?

– Стыдно признаться, но оставалась. Вчера, после того как я допросил доктора Богана и пока ты разводил дискуссии с Дайксом, Робине признался, что оставил свой пост у лестницы буквально на пять минут. Этот laird [18]18
  Помещик, землевладелец (шотл.).


[Закрыть] – мистер Хивард Ресторик – предложил ему спуститься перекусить. Мистер Ресторик дает понять, что по-своему смотрит на это дело, понимаешь, и Робине… да уж, он пользуется им как своим частным адвокатом. Вот так это и было. Но я не могу особенно опираться на эту улику. Ключ к разгадке любого преступления почти всегда заключается в логике; это только в книжках такими уликами опрометчиво сорят по всему дому.

– А где находились все остальные в течение этих пяти минут? Ты это выяснил?

– Да. По ходу дела. Миссис Ресторик была в своем будуаре. Эндрю Ресторик и мисс Эйнсли играли в пикет. Доктор Боган был в уборной. Дайке гулял с тобой в саду. Мистер Ресторик был в своем кабинете.

– Наверное, он накормил констебля вторым завтраком.

– Нет, он сказал ему спуститься вниз и поесть на кухне.

– И констебль оставил дверь в комнату открытой?

– Боюсь, что да. В любом случае у мистера и миссис Ресторик есть запасные ключи.

– Робине спускался по главной лестнице или по задней?

– Очевидно, по главной. Мистер Ресторик пошел с ним, а потом заявил, что должен идти к себе в кабинет.