Текст книги "Славик и Светик. Хроники катастрофы"

– Фу, – сказала она. – И это всё?

– А что ты тут хотела увидеть? – спросил Вячеслав. – Миллион вариантов? Уж что есть, то и есть.

– Пойдём отсюда. – Света потащила его за рукав. – Эту безвкусицу я клеить на стены не собираюсь.

Хорошие и красивые, по мнению Светы, обои пришлось доставать через Викторию Францевну, у которой была какая-то знакомая в Ленинграде, а у той знакомой была ещё одна знакомая, имевшая прямой выход на Пятигорскую обойную фабрику.

Вячеслав недоумевал, почему эта фабрика не могла напечатать обои в достаточном количестве, чтобы можно было просто купить их в магазине, а не дожидаться, пока пришлют образцы по почте, потом пока Света выберет то, что ей понравилось, потом отправит деньги и только потом получит это несчастье под названием обои. Двумя посылками, иначе будет большой вес, к тому же могут возникнуть подозрения. Слава так и не понял, у кого возникнут эти пресловутые подозрения, в детали не вдавался, а делал всё так, как ему говорила жена. Операция «Обои» длилась битый месяц.

Вслед за этим наступило время операции под названием «Линолеум». Светлана захотела покрыть дощатый пол на кухне линолеумом. Все Славины уговоры просто покрасить пол обыкновенной краской ни к чему не привели. Между ними даже возникла некоторая напряжённость, но Света поцеловала его в губы и низким грудным голосом сказала, что она хочет линолеум. Дело закончилось долгим и страстным поцелуем, а Вячеслав смирился и с этой идеей, и с линолеумом. Но и это покрытие также пришлось доставать.

Заключалось это действо в ежедневной вечерней регистрации претендентов на приобретение линолеума в крупном хозяйственном магазине, расположенном в двух кварталах от дома на проспекте Мира. Лист регистрации находился в руках неких добровольных активистов, которые с чувством глубокого удовлетворения, замешанным на злорадстве, и с тайной мыслью, что, чем меньше народу, тем ближе вожделенный материал, вычёркивали из него фамилии не явившихся на регистрацию в назначенное время. Опоздай на пять минут – и тебя поставят в конец этой бесконечной очереди несмотря на то, что ты отстоял в ней уже неделю.

Два месяца ушло на сбор необходимых материалов для ремонта, ещё месяц пришлось терпеть разгром в ремонтируемой квартире, потом ещё неделю вывозили мусор и грязь. Но вот всё было кончено. Старая сталинка помолодела, ободрилась и даже посветлела.

Наступила поздняя осень. Вечерело. Вячеслав один находился в квартире, ожидая Светлану. Она почему-то задерживалась. На улице пошёл снег, немного рано для конца октября, но снег об этом никого не спрашивал. Он повалил густой пеленой, накрыв Москву толстым белым одеялом, приглушив мягкой лапой шум и грохот транспорта, завалив толстым слоем пешеходные дорожки чуть не по щиколотку. В квартире стало непривычно тихо; сгустились сумерки, часы в комнате звонко отбили очередной час. Показалось, что время то ли замедлилось, то ли остановилось, и вот Вячеслав увидел в комнате отца, сидящего на диване, послышался голос мамы с кухни: «Готов ужин, мойте руки!»

В год окончания Великой Отечественной войны около кинотеатра «Художественный» случайно встретились бывшая фронтовая медсестра, а ныне студентка Первого меда и демобилизованный по тяжёлому ранению капитан войск связи. Через двенадцать лет уже заслуженный врач и видный инженер, начальник Управления Минсвязи принесли в эту квартиру из ближайшего роддома маленький пищащий комочек, названный Славой. Шло время. Порядки в семье Богдашевых устанавливала мама, поскольку отец постоянно пропадал на работе. Правильное питание, пусть и из самых простых продуктов, строгий режим. Уроки должны были быть выучены своевременно, со двора необходимо было приходить к положенному часу. Отход ко сну в половине десятого, подъём в шесть тридцать утра. Обязательная зарядка и холодный душ.

Режим немного изменился, когда в квартире появился телевизор. Первый телевизор на лестничной площадке, а может, и во всём подъезде. Телевизор имел малюсенький экран, к которому приставлялась огромная линза, наполненная почему-то глицерином.

По инициативе отца были приглашены соседи – «на телевизор». А поскольку на этаже из четырёх квартир две фактически были коммунальными, народу к Богдашевым набивалось много, особенно когда демонстрировалось какое-нибудь знаменитое кино, о котором сообщал журнал «Советский экран». Например, «Подвиг разведчика».

Однажды маленький Славик во время трансляции фильма, где герои иногда говорили по-немецки, увидел, что мама вдруг закрыла ладонями лицо и убежала на кухню. Славик кинулся за ней, застал её стоящей у окна и плачущей навзрыд. Он подошёл к ней, стал дёргать за платье.

– Мама, мама, почему ты плачешь?

Мама, как могла, успокоилась, погладила его по вихрастой голове, сказала:

– Ничего, сынок, просто вспомнилось. Я не могу слышать эту каркающую речь, этот дурацкий язык. Я слышала его в сотне метров от их позиций, когда вытаскивала наших раненых ребят. Сколько лет прошло, а как услышу немецкую речь, что-то закипает в груди. Конечно, я понимаю, что там были фашисты, но как вспомню, так не могу сдержаться. Тебе понятно?

– Понятно. Мама, а скольких ты вытащила оттуда?

– Никто не считал, сынок, никто не считал. Мы просто делали свою работу.

Это было всё, что смогла рассказать бывшая медсестра полевого госпиталя своему сыну. Все попытки Славика сподвигнуть маму вспомнить ещё что-нибудь (ведь за три года войны, как считал Славик, наверняка были какие-то героические эпизоды) ею пресекались, и тема разговора переводилась, как правило, на выполнение Славиком школьных домашних заданий. Единственное, про что она рассказала, так это про день Девятое мая победного сорок пятого года. Он в тот год выдался тёплым, солнечным. Она с подругами побежала на Красную площадь. Вспоминала, что люди пели, танцевали, откуда-то взялись гармонисты, кричали: «Ура!», «Слава Сталину!», «Победили!», «Живы, слава богу, войне конец!»; кто-то плакал в сторонке, но тут же присоединялся к ликующему народу; пили водку и не пьянели.

– Мы были счастливы в тот день, мы победители! – говорила мама в год, когда Девятое мая сделали нерабочим праздничным днём.

Отец тоже не рассказывал ничего про войну. В редкие выходные он гулял с сыном в парке, а разговоры касались физики, астрономии и прочих новых для Славы предметов. В будни отец уходил рано, приходил поздно, когда Слава уже спал.

Шли годы. Слава уже был в старших классах. Однажды днём, вернувшись из школы, Слава застал дома маму с опухшим от слёз лицом.

– Славик, сынок, отца больше нет. – Она разрыдалась. – Сегодня пришёл на работу, сел за стол, вздохнул, и всё… А в больнице сказали, что его догнал немецкий свинец. Под сердцем сидел, оперировать боялись. А тут оторвался.

А ещё остались в памяти похороны отца. Огромное количество народу шло за его гробом, кто-то прошептал, что много друзей и знакомых из Ленинграда, Одессы, Киева. Скорбные речи у могилы. Двое поддерживали маму, а у неё подкашивались ноги. Прощание, стук земли о гроб. Всё! Сколько лет прошло, а память услужливо рисовала эту траурную картину.

Когда Слава был на старших курсах Бауманки, не стало мамы. Он тяжело пережил её уход. Мамы, его мамы больше нет. Никто и никогда не заменит её любовь к нему, её поддержку во время его учебы, её заботу: поел ли, не устал ли. Если удавалось достать что-то вкусное, мама всегда оставляла это ему. И вот её не стало. Не стало целого мира детства и юности. Что же. Жизнь несправедлива, и с этим нужно смириться. Слава же из мальчика постепенно превращался в мужчину.

А сейчас он увидел её, его маму. Она подошла к нему, зачем-то стала трясти за ворот, кричать: «Слава, Слава!»

Вячеслав медленно открыл глаза. Перед ним стояла Светлана, почему-то в куртке, на которой ещё не стаял снег, трясла его за ворот и кричала:

– Слава, Славочка, что с тобой, что случилось?

Когда Света нагнулась к нему, он увидел на её ресничках маленькие капельки воды от растаявших снежинок, сверкавших, как бриллианты, встревоженный взгляд её прекрасных глаз, растрепавшиеся волосы. Слава неожиданно обнял её, притянул к себе и начал целовать в лоб, в глаза, в нос, в губы, покрывая поцелуями всё её лицо, раскрасневшееся от холодного ветра.

– Я просто немного задремал. А ты чего даже не разделась? – переводя дыхание, спросил Вячеслав.

– Я звоню, стучу – тишина. Опять звоню, опять стучу. Открываю дверь – темно, света нет, а ты лежишь в кресле и с кем-то разговариваешь. Знаешь, я здорово испугалась.

– Просто задремал. Родителей видел во сне.

– Давай вставай, пойдём ужинать. Мой руки. Слава, а знаешь, почему я задержалась? – спросила Света, разогревая ужин.

– Нет, не знаю, расскажи.

– У нас было что-то вроде расширенного совещания. Нам сообщили, что принят закон о государственном предприятии и в силу он вступает с января следующего года. А ещё сообщили, что пленум признал взятый курс на ускорение провальным.

– И что из этого следует? Мало ли всяких законов принимали и признавали провалы, ещё и не такие, как ускорение. Ты же понимаешь, что признали провалом то, чего никогда не было. Какое ускорение? Где ты его видела?

– Садись, я всё положила, а то остынет. Просто у нас, как ты знаешь, товарищи информированные, и хорошо информированные; так они говорят, что этот закон приведёт к развалу экономики.

– А что, эти товарищи хотят сказать, что перестанем делать ракеты и летать в космос? Света, ты же понимаешь, что это невозможно. Это нонсенс. Такого быть не может, потому что не может быть никогда.

– Да, в это трудно поверить, но товарищи опасаются этого. И не только этого. Поплывёт экономика – поплывёт всё. Там одно положение о выборах директоров и предоставлении самостоятельности предприятиям может поставить точку в деятельности такого завода, как «Протон».

– Светик, поживём – увидим. Что ты можешь сделать? Ничего. Спасибо тебе, всё было вкусно. Я помою посуду.

3

Следующий рабочий день Вячеслав Николаевич начал с детального анализа тематических разработок возглавляемого им отдела. Картина вырисовывалась, с одной стороны, интересная, а с другой – печальная. Постепенно, месяц за месяцем, тематика, ради которой отдел был когда-то создан, вымывалась, заканчивалась или просто отменялась. Это касалось разработки контроля качества исполнения технологических операций. С другой стороны, поощрялись работы по разработке средств контроля, как правило, достаточно сложных приборов узкого назначения.

Объяснить отсутствие тем по контролю качества можно было только одним – отсутствием самих технологических операций. Это значит, что имеющиеся технологии снабжены контрольными операциями, а никаких новых не разрабатывается. А не разрабатывается, потому что там, где-то наверху, решили, что это не нужно. Или потому, что уже пошли процессы, при которых что-либо разрабатывать невозможно. Неужели эти самые Светланины «товарищи» были правы? Идёт подготовка к развалу и сокращению отрасли?

Лаборатория ультразвукового контроля во главе с заслуженным учёным Кириллом Афанасьевичем Победимцевым взялась за конструирование навороченного дефектоскопа с визуализацией, цифровой обработкой сигнала, записью в электронную память результатов контроля и прочими «плюшками». Взялась не от хорошей жизни, а потому, что работы больше не было. Взялась, не имея ни кадров, ни соответствующего производства. Последнее, кстати, рассчитывали найти в лице Харьковского приборостроительного завода, но пока что эти расчёты никак не оправдывались. Руководство ХПЗ даже слышать не хотело ни про какой дефектоскоп, отвечая, что завод загружен и перегружен другими важнейшими заказами. Потому, набрав пяток инженеров-электронщиков, развернули макетирование этого технического чуда своими силами. Конечно, доложили наверх. Получили одобрение Семёна Александровича. Нарисовали цветные плакатики с объяснением, что именно принесёт отрасли эта разработка. Очень аккуратно сообщили, что аналогичная техника серийно выпускается на Западе. Приступили к работе.

В этой ситуации, как всегда, на высоте оказалась лаборатория рентген-контроля. Руководитель лаборатории, человек с огромным опытом, жёсткий прагматик Михаил Александрович Гудков не ухватился за создание каких-то аппаратов, понимая, что ничего путного он не создаст. Он решил попросту задокументировать огромный накопленный опыт по рентгенированию ракетной техники и взялся за разработку отраслевого стандарта. Работа была рассчитана на длительный период, получила одобрение коллегии министерства, а потому Михаил Александрович был спокоен за своё будущее и за будущее своих сотрудников.

Начальник лаборатории акустической эмиссии Дмитрий Карпович Музыкин особой активности не проявлял. У него были небольшие текущие темы, которые пока позволяли ему отчитываться о проделанной работе, а сам он больше всего интересовался двумя вещами: законом о кооперативах и компьютерами. Компьютеры могли быть только импортные, других не было. Судя по всему, Дмитрия Карповича больше всего волновала цена на компьютеры и пути их продажи. Остальное он пустил на самотёк. Естественно, Богдашев это заметил.

Однажды у входа на предприятие он увидел Дмитрия Карповича в компании двух каких-то странных мужчин. У одного под кожаной курткой на бычьей шее висела толстенная, в два пальца, золотая цепь, другой имел на правой руке характерную татуировку в виде лучей солнца. Постояли минут пять, потом разошлись: Дмитрий к себе в лабораторию, те типы куда-то по своим делам. Богдашев дал понять Музыкину, что не одобряет его знакомств и увлечения перепродажей компьютеров, однако Музыкин выслушал, сказал, что он всё понял, добавил, что уж коли свобода, так почему бы ему, Музыкину, не подумать о своём безбедном будущем. Поэтому Дмитрий Карпович не собирался внимать каким-либо увещеваниям, он попросту наплевал на тематику лаборатории и продолжил искать способы обеспечить себе сытую, благополучную жизнь.

Тишину кабинета разорвал резкий телефонный звонок ЗАС.

– Вячеслав Николаевич! – сказала поднятая трубка безапелляционным женским голосом. – Вам следует немедленно явиться в комнату ноль шесть. Отбой.

Комната ноль шесть – это хранение и оборот секретной документации. Если туда зовут, значит, надо очень быстро там появиться. Только не забыть пропуск и справку о допуске к соответствующим документам.

Необъятных размеров тётка в форме вохровца проверила на входе пропуск, отобрала справку, сложила всё в папку с ботиночными тесёмками, передала папку в окошко, а Богдашева пропустила в малюсенькую комнатёнку, в которой с трудом умещались небольшой столик и колченогая табуретка.

– Садитесь! – буркнула тётка, указывая на табуретку.

Перед Вячеславом положили скоросшиватель с интригующим названием «Приказы», и мелодичный женский голос из окошка попросил ознакомиться с документом. Человека в окошке видно не было, поскольку прорублено оно было высоко. Перед Богдашевым лежал секретный приказ министерства объёмом в две строки, предписывавший конкретно С. А. Иващенко и В. Н. Богдашеву в течение тридцати рабочих дней решить вопрос о контроле качества сборки крыла в проекте 0982. Второе предложение в этом приказе содержало информацию, что данная работа находится на контроле у начальника Главного управления Минобщемаша, а также предупреждение о недопустимости срыва сроков, за чем последуют оргвыводы лично министра общего машиностроения.

Вот это да! Вячеслав в полном изумлении взъерошил волосы. Поражали военная краткость и тон приказа, не допускавший никаких возражений. Таких приказов не было уже давно, вспоминал Вячеслав, вроде бы со времени ускорения проекта «Взлёт – Вулкан». А это что за проект такой 0982? И ведь ни у кого не спросишь, кроме лиц, перечисленных в этом приказе, а их всего двое. И один из них он, Вячеслав.

В это время за окошком раздался резкий звонок, который ни с чем не спутаешь: опять телефон ЗАС.

– Ноль шесть слушает, – ответил бархатный женский голос. – Понятно, Семён Александрович, он здесь, будет направлен к вам. Вячеслав Николаевич, – продолжил невидимый голос, – вас просил зайти сразу же после ознакомления Семён Александрович.

Иващенко принял его сразу же, в обход очереди, расположившейся на стульях у него в приёмной.

– Вячеслав, – Семён Александрович начал с места в карьер, – речь идёт о проекте космического самолёта с воздушным стартом. Это НПО «Линия» с Химкинским машиностроительным заводом. Остались ещё в нашем руководстве серьёзные люди, а не трепачи об ускорении и перестройке. Эти люди всё-таки хотят сделать воздушный старт и космолёт. Позвонишь непосредственно Александру Глебовичу Доливо-Микитову.

– А кто это?

– Это директор и главный конструктор НПО «Линия». У него сейчас очень горячее время: готовит к пуску «Вулкан», но и воздушным стартом тоже занимается. Он даст тебе контакты. Свяжешься, изучишь суть проблемы и решишь её в установленный срок.

– А если не будет получаться?

– Должно получиться. – Семён Александрович говорил спокойным тоном, хотя обычно очень бурно реагировал на такие вопросы. – Должно получиться. Слава, пойми, это практически последний шанс у нашей страны обогнать американцев в космосе. И те серьёзные люди в руководстве это понимают и прикладывают все усилия.

– А как же «Вулкан»? Он что, несерьёзно? Разве мы не обгоним американцев, имея этот возвращаемый корабль?

– «Вулкан» есть «Вулкан». Его же заложили по принципу спейса этого самого, шаттла. А сама идея тупиковая. Ряд серьёзных исследователей говорят, что будущего у «Вулкана», как, впрочем, и у «Шаттла» нет. Получается слишком сложно, слишком дорого, обслуживание на Земле огромное и опять же дорогое. Ты всё понял? На тебе большая ответственность – не скрою, практически союзного значения. Ну и спросится с тебя, если что. Желаю удачи.

Из кабинета директора Слава вышел несколько ошарашенный, но к реализации задачи приступил немедленно. Александр Глебович был, видимо, предупреждён о его звонке и сразу сказал, что связь надо держать с Вадимом Сергеевичем Прохоровым. В свою очередь, Вадим Сергеевич заметно обрадовался звонку Вячеслава, сказал, чтобы тот приезжал к ним немедленно, поскольку дело отлагательства не терпит.

4

В конце двадцатых годов прошлого века на болото, расположенное недалеко от деревни Химки, пришли люди с лопатами, тачками, ломами. Они были полны энтузиазма и верили в светлое будущее. Светлое будущее начиналось здесь, на этой вонючей местности, где хорошо устроились жить только лягушки, ужи и комары. В невиданные ранее сроки поднялись первые корпуса завода, предназначенного для выпуска самолётов и названного ХМЗ – Химкинский машиностроительный. Удивительно, но уже через четыре месяца в небо поднялся первый самолёт, сделанный на этом заводе, – «Сталь-2». Это был пассажирский ближнемагистральный самолёт с цельностальной сварной конструкцией. Первый в СССР. Его продемонстрировали на Парижском авиасалоне два года спустя. Мир был поражён. Выяснилось, что СССР, выпустив этот самолёт, обогнал чуть ли не весь мир.

Ближе к концу тридцатых на заводе разместили секретный объект, так называемую шарашку НКВД, где занимались авиационными двигателями. Именно в ней, арестованные по грязной кляузе, начинали свой путь в космос Сергей Павлович Королёв и Валентин Петрович Глушко. Отсюда начинался полёт Гагарина, отсюда начинался путь к звёздам.

Во время Великой Отечественной войны завод выпускал истребители Як-7 и Як-9. После войны некоторое время делал троллейбусы и трамваи, а потом вернулся к своему основному предназначению – выпуску самолётов. Самолётов невиданных, которые никто и никогда не смог не то что повторить, но даже сделать что-то похожее. Например, стратегический ракетоносец, летящий со скоростью три с половиной тысячи километров в час на высоте двадцать пять километров. Единственный завод в мире, который смог сделать такой самолёт, – ХМЗ.

А потом, в середине семидесятых, завод вошёл в состав НПО «Линия» и приступил к созданию космолёта по проекту «Вулкан» под руководством Александра Глебовича Доливо-Микитова. Но Александр Глебович занимался ещё и другим проектом – проектом, как он считал, будущего, а именно проектом космической системы с воздушным стартом.

Богдашева на проходной встретил Вадим Сергеевич, оказавшийся невысоким, совершенно седым человеком плотного телосложения лет сорока. Крепкое рукопожатие и басистый голос дополняли его облик.

– Давай сразу на «ты», – предложил Вадим Сергеевич.

– Идёт, – ответил Вячеслав.

– Сейчас пойдём к нам в цех, там же и о проблеме расскажу, и покажу всё. А если интересно, могу показать и ещё кое-что.

– Заинтриговал, Вадим.

Они быстрым шагом прошли мимо огромного монтажно-испытательного корпуса, или МИКа, где, как догадывался Вячеслав, находились изделия программы «Вулкан». Потом потянулись корпуса с цехами механической обработки, а ещё метров через пятьдесят неожиданно показался довольно большой, недавно построенный корпус, куда они с Вадимом и направлялись. Поднялись на второй этаж, где располагался один большой цех, в дальнем углу которого производилась пайка крыла.

– Вот наша беда. Крыло имеет сотовую основу, обшивку крыла надо припаять к сотовой решётке. Но не можем отработать режимы пайки. То припаяно, то не припаяно. Не можем понять причины непропаев, потому что обнаружить их по всей площади крыла не имеем возможности, – гудел Вадим, кратко излагая проблему.

Чувствовалось, что он уже давно ломает голову над её решением, но у него ничего не выходило. В углу цеха, за печью, где производилась пайка, накопилась целая гора покорёженной обшивки. Видимо, её отрывали механическим способом в попытках добраться до места соединения и прояснить этот вопрос.

– А есть хотя бы одно крыло, которое удалось спаять? – спросил Вячеслав.

– Есть, пойдём вон туда.

Действительно, на стеллаже лежали несколько крыльев треугольной формы с закруглёнными краями, к которым были прикреплены сопроводительные технологические листы. Крылья были неширокие, но довольно длинные, примерно метров десять-пятнадцать.

– Вот. Вот что нам удалось сделать, но этого катастрофически мало, – сказал Вадим, показывая на стеллаж. – Но я тебе, Слава, должен сказать, что мы не знаем ничего о качестве пайки на этих изделиях. Ты понимаешь, мы не знаем ни-че-го. А если на старте что-нибудь, не дай бог, а? Или, ещё хуже, в полёте?

– А что запускать-то собрались? – Вячеслав начал потихоньку провоцировать Вадима в тайной надежде, что он покажет ему глубоко засекреченный воздушный старт.

Но Вадим и не думал играть с Богдашевым в секретность.

– Пошли, – коротко сказал он, – покажу.

Они снова спустились на первый этаж, вошли во внутренние двери, миновали охрану и очутились в высоком и просторном цехе.

Ближе к стене стоял, как сначала показалось Богдашеву, небольшой самолёт странного вида. Он имел заострённый с боков, но плоский нос, над которым располагалось небольшое по площади остекление кабины пилотов. Нос и остекление вместе создавали впечатление хищного, зоркого орлиного взгляда, но стоило чуть отвести взгляд от кабины пилотов вниз, как всё орлиное пропадало. «Как у утки», – подумал Вячеслав. Кабина пилотов плавно переходила в корпус, к которому были прикреплены те самые крылья. Вячеслав обратил внимание, что эти крылья, в отличие от самолётных, могли подниматься и опускаться, – похоже, они даже могли сомкнуться над корпусом. Сзади корпуса из-под стабилизатора выглядывали два сопла реактивных двигателей.

– Вадим, если на нём стоят реактивные двигатели, то где же топливо и окислитель?

– Это немного дальше, – сказал Вадим, приглашая его пройти в следующее помещение ангара.

Здесь находилась огромная веретенообразная длинная конструкция, показывая на которую Вадим сказал:

– Это и есть бак для окислителя и топлива. Совмещённый. А самолёт, вернее космолёт, монтируется на нижнем спуске этого «веретена». Это «веретено» вместе с космолётом стартует с самолёта на высоте примерно двадцать пять – тридцать километров; включается разгон, выходит на орбиту, а бак отстыковывается.

– И что, сгорает?

– Нет, опускается на парашюте.

– Вадим, а где же сам воздушный старт?

– Это чуть дальше.

Они прошли в следующий, самый большой ангар. Там стоял исполинского размера самолёт с раздвоенным стабилизатором. На первый взгляд, он занимал площадь в полтора футбольных поля, поскольку в длину был примерно метров сто, размах крыла примерно такой же. В качестве шасси использовались огромные, сравнимые с ростом человека, колёса, которых Слава насчитал аж тридцать две штуки. Под крыльями на подвесках располагались шесть турбореактивных двигателей по три на каждом крыле.

– Вот это да! – непроизвольно выдохнул Слава. – Вот это громадина! Слушай, Вадим, а эта птичка от земли-то оторвётся?

Вадим засмеялся:

– Ты же находишься на Химкинском заводе. Мы умеем делать самолёты, поверь. А птичка уже летала, – правда, пришлось сделать специальную взлётную полосу, обычные не подходят. Но летала с имитацией нагрузки в двести тонн.

– Двести?! Вот это да! Вот это самолёт! – Вячеслав был поражён увиденным. – А когда же это всё полетит в космос?

– Не знаю, – ответил Вадим.

Вячеслав посмотрел на него многозначительным взглядом, как бы говоря: знаешь, конечно, как может заместитель главного конструктора не знать, но не говоришь. Наверное, так надо.

– Я действительно не знаю, – сказал Вадим, перехватив его взгляд. – Время, видишь, наступает другое, иное, непонятное. Оказывается, оборонка не нужна, оказывается, нужна какая-то конверсия! Вот ты понимаешь, что такое конверсия и как её применять на нашем заводе? Ладно, поживём – увидим. – Вадим не стал требовать ответа, потому что знал, что на этот вопрос ответа нет, а только поджал губы. – Александр Глебович пока что сосредоточился на запуске «Вулкана». А это действующий макет, на нём отрабатываем режимы, продувки, испытания.

– Да, очень интересно. Давай вернёмся к нашим баранам.

Они договорились о предстоящей работе по контролю крыла. Провожая Вячеслава до проходной, Вадим сказал, что требуемые образцы вышлет фельдъегерской почтой. Напомнил о секретности всех сведений и тем более любых конструкций, в том числе и образцов.

– Ну, до встречи, Слава, – сказал Вадим, крепко пожимая ему руку.

– До встречи, Вадим.

К себе в кабинет Вячеслав вернулся весьма озадаченный. Найти непропай тоненького, всего в два миллиметра, рёбрышка сот на площади почти в сорок квадратных метров, к тому же на сложной форме – это какая-то фантастика. Он даже не стал вызывать ни Победимцева, ни Музыкина, ни Гудкова. Во-первых, сведения секретные и распространять их без разрешения нельзя, а во-вторых, вряд ли эти товарищи что-нибудь скажут. Будет как тогда, в истории с лопнувшим баком: наши методы не подходят, рентген не видит, и вообще, зачем нас позвали, от работы только отвлекают…

Но что-то надо было делать. Нужно нестандартное решение, его нужно найти, найти во что бы то ни стало. А найти должен он, Вячеслав Николаевич Богдашев. Найти обязательно. И дело не в том, что, если он не найдёт решения, его накажут, как туманно вещал секретный приказ. Совсем не в этом. Дело в том, что, если он не справится с поставленной задачей, он, Вячеслав Богдашев, перестанет уважать себя. Уважать себя как человека и как инженера. А тогда он сам себе вынесет приговор. И уйдёт из профессии. А пока нужно думать, думать и думать.

5

Следующее утро для Богдашева началось как обычно. Три остановки на метро, десять минут пешком до работы. На улице шёл мокрый снег с дождём, под ногами хлюпала каша из воды, снега, грязи и льда. Грузовики добавляли в эту картину клубы дизельного выхлопа. Легковушки проносились по нечищеной мостовой, обдавая тротуар и прохожих грязной водой со снегом. Обычный московский ноябрь. Вячеслав шёл на работу, ничего не замечая вокруг, погружённый в свои мысли: «Как приду, надо составить перечень книг, сделать заказ в библиотеку, поднять американские и британские журналы, – может, что-нибудь там обнаружится. Да, посмотреть применение лазера. Что-то вроде измерения геометрических отклонений. Измерения измерениями, но, чтобы это работало, надо изнутри чем-то нагрузить. Давлением? Бред какой-то. Хорошо, что никто не слышит. Нагрузить растягивающими напряжениями? Не то, не то».

Вячеслав не заметил, как оказался на пороге своего кабинета. В небольшом предбаннике его уже ждала дама. Вячеслав начал вспоминать, где он её видел, но ничего вспомнить не смог.

– Здравствуйте, Вячеслав Николаевич! Я из секретариата, меня зовут Тамара.

Вячеслав с досадой посмотрел на неё. Оторвала от таких нужных мыслей. Красивое ухоженное лицо, причёска «вшивый домик», кофточка с кружевным воротничком и манжетами, юбка выше колен, туфельки. Господи, что ей надо, что её принесло с утра пораньше? Вслух пришлось произнести:

– Здравствуйте, я вас слушаю.

– Вячеслав Николаевич, я принесла приказ по предприятию о реорганизации. Вы прочитайте, а я подожду. Вам надо расписаться об ознакомлении.

Пока Вячеслав читал приказ, Тамара стояла над ним, едва не касаясь грудью его плеча. Пахло сладковатыми духами. Собственно, сам приказ был короткий, суть его сводилась к тому, что Иващенко ликвидировал свой секретариат, оставляя у себя только двух секретарш, и вводил секретарей у начальников отделов. Предписывалось в течение двух часов дать в отдел кадров свои предложения о кандидатурах секретарей. Предпочтение отдавалось сотрудникам бывшего секретариата. Заниматься этим Вячеслав не стал, попросил исполнить предписание Михаила Александровича. Этот не распустит нюни на женские прелести, обязательно найдёт ту, которая действительно сможет выполнять обязанности секретаря. Ему можно было доверять.

Тамара забрала завизированный Вячеславом приказ, но, вместо того чтобы уйти, топталась на месте.

– Что ещё? – спросил Вячеслав недовольным тоном.

– Да нет, Вячеслав Николаевич, я просто хотела спросить, а вы меня не хотите взять к себе в отдел?

Вячеслав с ужасом подумал, что в этом случае ему чуть ли не каждый день придётся смотреть на её откровенно нахальную улыбку, на эту причёску, которую он не выносил, слушать её медово-приторный голос.

– Я поручил решать этот вопрос Гудкову. А вас я очень прошу оставить меня одного, у меня очень много дел. – Это было самое дипломатичное, что сумел выдавить из себя Слава.

Тамара ушла, наступила тишина, он начал писать список литературы. Но тишина была недолгой. В кабинет чуть не строевым шагом без стука и разрешения вошёл молодой мужчина в чёрной форме с какими-то непонятными знаками различия.