Текст книги "Снова три мушкетера"

Глава пятьдесят пятая
Рассказ Планше: день шестой

– Сегодня, сударь, я расскажу вам историю нашего бегства от пиратов, – важно сказал Планше, – бегства, которое избавило нас от невольного соучастия в преступлениях. Господин Эвелин сочувствовал нам, да и сам-то он никак не похож на пирата. Однако он считал, что все мореходные нации – и мы, и англичане с голландцами – ведут справедливую войну против испанской короны. И в этой войне все средства хороши, потому что испанцы, в свою очередь, также не брезгуют ничем.

– Почему он считал справедливой войну без правил? Солдату претят убийства из-за угла.

– Его точка зрения была такова, сударь. Поскольку в Новом Свете Бог поселил индейцев, говорил он мне, то исконными хозяевами всех этих мест следует считать именно их. Дон Колумб случайно наткнулся на эти обширнейшие, как это теперь ясно, земли. Совершенно случайно, можно сказать, по ошибке. Наткнулся, блуждая в поисках нового, более короткого пути в Индию.

Испанцы увидели простодушных полуголых дикарей и быстро поняли, что их легко обмануть. Этим они и занялись. Заметьте, сударь, что я лишь излагаю точку зрения господина Эвелина. Как ни доверчивы были местные обитатели, но наконец и они поняли, что с ними поступают вовсе не по-христиански, не так, как учили их поступать белые миссионеры, прибывавшие с испанцами. Они стали сопротивляться.

Но их оружию было далеко до европейского. Индейцев начали истреблять, постепенно загоняя их все глубже в дебри материка и захватывая их земли.

Дело дошло до того, что его католическое величество король Испании объявил весь Новый Свет своим владением и запретил туда доступ кому бы то ни было другому, сделав разве что исключение для португальского монарха. Это обстоятельство всегда вызывало у господина Эвелина неподдельное возмущение. Он заключал, что раз испанцы поступают с индейцами несправедливо и грабят их, то и сами вполне заслуживают такого же обращения.

– Если можно грабить им, то почему нельзя нам? – усмехнулся мушкетер. – Если есть желание, не так ли, Планше?

– Ах, сударь. Все это сложно, и не мне об этом судить.

– Верно, Планше. Давай-ка оставим философию и вернемся к твоему побегу. Я сгораю от любопытства! – вскричал д’Артаньян, которому и на самом деле не терпелось узнать версию побега в исполнении Планше. Версию капитана Ван Вейде он уже слышал.

– Это весьма поучительная история, сударь, – важно ответил Планше. – Итак, мы вернулись в лагерь. Но передышка была недолгой. Как и следовало ожидать, испанцы не захотели оставить безнаказанным разграбление селений и выслали против нас большой отряд. Заварилась такая каша, сударь, что пули так и свистели мимо ушей. Все палили друг в друга, едва завидев кого-нибудь и, наверное, по ошибке перестреляли немало своих.

Когда дым рассеялся, мы увидели, что поле боя осталось за нами, а следовательно, и сама победа принадлежала нам. После этого нам совсем не стало никакого житья, потому что испанцы поставили себе целью уничтожить наше пиратское гнездо в этой части Эспаньолы и даже снарядили и послали в бухту возле мыса Тибурон два корабля.

Тут-то у пиратов и возник дерзкий план. Они решили разделиться на два отряда. Первый должен был отвлекать испанцев, а второй – попытаться завладеть хотя бы одним кораблем. Авантюра им удалась, сударь, и они захватили корабль, взяв его на абордаж. Позже они назвали его «Веселый Рок» в честь старого главаря.

Я не стану описывать все военные действия, сударь. У меня это не получилось бы, так как большую часть времени, пока они велись, картины боя укрывали от меня высокие кустарники и деревья. Мы с Гримо постарались не попадаться на глаза воюющим сторонам, хотя и принадлежали к одной из них, потому что питались мясом, зажаренным на кострах буканьеров.

Тем больше нам хотелось укрыться в лесу. Испанцы попросту повесили бы нас, попадись мы им в руки именно тогда.

– Вы ведь все-таки попались им, не правда ли?

– Совершенная правда, сударь. Однако при значительно более благоприятных для нас обстоятельствах.

– Так вы попали в плен…

– Когда без оглядки удирали от наших пиратов, а те, изрыгая проклятия, осыпали нас градом пуль.

– Вот оно что, – задумчиво протянул гасконец. – Значит, разбойники перестали дарить вас с Гримо своим расположением.

В глазах Планше заплясали бесенята.

– Ох, сударь! Я бы на их месте тоже… прекратил знакомство с людьми, которые…

– Которые – что, Планше?

– Которые без единого выстрела вывели из строя чуть поменее сотни дюжих молодцов.

– Кто же эти великаны, Планше?

– Я имею в виду нас с Гримо, – скромно, но с достоинством отвечал Планше. – Ну и господина Эвелина.

– Как же вам удалось совершить этот подвиг?

– Это все из-за правильной дозировки – во-первых, и благодаря тому, что господин Эвелин – большой знаток местной флоры, сударь. Я, конечно, имею в виду остров Эспаньолу в Карибском море, а не Иль-де-Франс, сударь.

– Верно, – с улыбкой заметил д’Артаньян. – Этот морской бродяга и впрямь, пожалуй, лучше знает растительность Нового Света, чем родные края. Но объясни мне, Планше, какая связь может быть между познаниями господина Эвелина и всей той суматохой, которая поднялась из-за тебя и Гримо в лагере пиратов?

– Связь есть, сударь. И самая прямая. Сейчас вы это увидите сами. Все обитатели лагеря имели обыкновение каждый день славить Бахуса, выпивая не менее двух пинт пальмового вина, так как другое попадалось в их руки гораздо реже, чем хотелось бы. Вы помните, сударь, я рассказывал вам, как это вино добывают.

– Ты действительно уделил внимание этой интересной теме, Планше.

– Так вот, господин Эвелин подсказал нам рецепт этого вина.

– По-моему, в прошлый раз ты говорил обратное. Стоит дать соку пальмового дерева перебродить – и вино готово! – посмеиваясь в усы, заметил мушкетер.

– Э-э, сударь! Нет такой вещи в природе, которую не может улучшить человеческий разум.

– Положительно ты стал философом, Планше. Мне становится не по себе в твоей компании.

– Сударь, поверьте, у меня и в мыслях не было, что мои слова придутся вам не по душе. Я их беру назад.

– Напротив. Продолжай, сделай милость. Как же улучшил вино разум господина Эвелина?

– Улучшил не он, это сделали мы с Гримо, когда представился момент. Господин Эвелин только предложил рецепт. В тамошних краях растет такое неприятное дерево. Оно зовется…

– Манцилин? – со смехом спросил д’Артаньян. Планше чуть не выпал из седла от удивления.

– Как, сударь?! Вы знаете?!! – воскликнул славный малый, немного оправившись от первого потрясения.

– Признаюсь, я немного посвящен в историю твоего побега.

– Кто же мог вам об этом рассказать, сударь? Уж, конечно, не Гримо.

– Еще бы! Гримо не способен на такой подвиг. Ему понадобилось бы произнести слов больше, чем он выговорил за всю жизнь.

– Тогда, сударь, я вовсе ничего не понимаю!

– Мне рассказал все не кто иной, как наш бравый капитан. Я повстречал его в Пьемонте, направляясь к армии.

– Значит, вам все известно? – заключил Планше.

– Отнюдь. Мне, например, непонятно, почему господин Эвелин не предупредил капитана Ван Вейде о готовящемся… улучшении букета вина. Тогда бравый шкипер смог бы избежать печальной участи любителей ежедневной выпивки. Кроме того, я совсем ничего не знаю о том, каким образом вы оказались в плену у испанцев. Ведь, как ты понимаешь, капитан оставался на берегу и ничего на этот счет мне сообщить не мог.

– На ваш первый вопрос ответить легче, сударь.

– Отлично.

– Поэтому я начну со второго.

– Ты силен в парадоксах, Планше! Это еще почему?

– Чтобы не портить вам впечатление от моей истории.

– Нет, Планше, так дело не пойдет. Ты еще ничего не рассказал мне об испанцах. Как вы оказались у них? Что было потом? Любопытство – мой основной порок, Планше.

– Дело было так, сударь. Мы гребли изо всех сил, потому что пули свистели вокруг, многие – близко. К счастью, действие ядовитых ягод таково, что человек, выпивший малую толику сока, быстро теряет зрение. Попросту слепнет на некоторое время. Это тем более эффективно в сочетании с обычным действием винных паров.

Одним словом, подстрелить нас они могли разве что случайно. Вот от этой случайности мы и хотели застраховаться, стремясь отплыть как можно дальше от берега.

В это время из-за мыса появился испанский корабль. Он был еще довольно далеко, но испанцы слышали выстрелы с берега и видели, в кого они направлены. Так как стреляли в нас, испанцы взяли меня и Гримо на борт. Им хотелось выяснить, в чем дело. Не будь этой стрельбы, нам пришлось бы туго. Мы приложили все усилия, чтобы изобразить себя жертвами пиратов, и это нам удалось. Убедительнее всего подтверждали наши слова дырки от пуль в нашем каноэ, борта были прострелены в нескольких местах.

Узнай испанцы об истинном положении дел в лагере, они высадились бы на берег и всех перебили бы. Но мы с Гримо ни словом не обмолвились о плачевном состоянии, в котором оставили наших буканьеров. Если бы мы это сделали, мы чувствовали бы себя убийцами. Кроме того, в лагере оставался господин Эвелин…

– Как же он не уберег бравого капитана от вашего ядовитого напитка – ведь они старые товарищи? Капитан жаловался мне, что почти три дня ничего не видел после вашего угощения. А ведь он до сих пор думает, что вы сделали это по ошибке, а не сознательно…

– Господин Эвелин, доброе сердце, понимая, что стоит только сказать о нашем плане капитану, все дело будет загублено, пожалел нас и промолчал. Шкипер не настолько хорошо относился к нам и не настолько плохо к своим подчиненным (а его, сударь, избрали капитаном «Веселого Рока»), чтобы держать все в секрете. Зато господин Эвелин договорился с нами, что в кувшин капитана мы нальем обычного вина, безо всяких примесей.

– Что же вам помешало?

– Воспоминания, сударь.

– Воспоминания?

– Да, сударь. Воспоминания о том, что капитан бывал крутоват с нами и не всегда разговаривал дружелюбно. А главное – мы ведь не знали, что отплытие фелуки из Ла-Рошели чудесным образом помогло вам. Мы думали, что он бросил вас, а сам сбежал, да еще помешал нам с Гримо, когда мы хотели возвращаться в Ла-Рошель. Внутренний голос сказал мне: «Планше, отпускать грехи – дело священника, тебе же следует воздать капитану Ван Вейде по заслугам». Короче говоря, я не стал делать исключения для капитана.

– Ты, оказывается, опасный человек, Планше.

– Что вы, сударь! Просто жаль было упускать такой случай, – отвечал Планше.

– Ну, ладно. Как же поступили с вами испанцы?

– Очень просто, сударь. Им постоянно не хватает солдат: во Фландрии, в Ломбардии, в Италии – повсюду. Нам предложили поступить на службу его католического величества короля Филиппа, предупредив, что в противном случае с нами обойдутся, как с пленными. Мы спросили – отправят ли нас в Европу? Спрашивал, разумеется я, Гримо вообще считался немым. Нам отвечали, что в Европе дерутся, и именно поэтому нам не избежать отправки на театр военных действий. Я чуть не закричал от радости, когда это услышал.

Я ни минуты не сомневался, что нам удастся дезертировать, как только заварится каша покрепче, – у нас уже имелся некоторый опыт по этой части. Фландрия, Италия – это же рядом с Францией, я был на седьмом небе от счастья.

Однако сторожили нас зорко. И дело, представлявшееся таким простым по ту сторону океана, оказалось весьма нелегким по эту. Сперва, сударь, мы попали во Фландрию под начало маркиза Спинолы – их самого толкового полководца. Потом Спинола был отправлен в Северную Италию. Вся его армия постепенно оказалась там же; маркиз хотел иметь при себе свои испытанные войска. Так мы с Гримо очутились под Казале.

Дела у испанцев шли все хуже, наемники стали разбегаться и разбредаться во все стороны, и тут само провидение помогло нам, послав вас и господина Атоса с мушкетерами именно туда, где находился наш дозор. Остальное вам известно, сударь.

– Твои приключения достойны пера летописца, Планше, – задумчиво проговорил д’Артаньян, глядя на зубцы башен и острые шпили парижских крыш, обрисовавшиеся вдалеке. – В дороге ты славно поработал. Париж перед нами.

– Оно и лучше, сударь. Дома всегда чувствуешь себя увереннее, – рассудительно откликнулся Планше.

Глава пятьдесят шестая,
из которой следует, что надписи на дверях не всегда отражают истинное положение вещей

Пока д’Артаньян и Планше совершают свое неторопливое путешествие в Париж, мы имеем своей целью обратить внимание читателей на другой предмет. Пользуясь привилегией, дарованной нам спецификой литературного ремесла, мы намерены совершить экскурс в недалекое прошлое, перенесясь сами и перенеся тех, кто продолжает следить за нашим повествованием, не только в пространстве, но и во времени.

Мы вернемся в Клермон-Ферран, покинутый нами в столь мрачном и унылом состоянии, и посмотрим, что происходило в том же городе месяца за два до описанных выше событий.

К сожалению, мы увидим все те же печальные картины: колокола отбивают заупокойные панихиды, их звон не смолкает весь день и добрую половину ночи. Непрерывно горят костры, в пламени которых сжигают одежду, пожитки и сами трупы, пораженные чумой. В воздухе носится черный пепел.

Растерянные врачи пытаются спасти тех знатных и родовитых горожан, которые готовы щедро платить им, хотя и понимают, что уже никакие деньги не помогут их пациентам. Дома заперты, лавки на запорах, повсюду разброд и шатание.

Но не станем пытаться охватить взглядом весь город. Заглянем лишь в уже знакомый нам трехэтажный дом с широкими окнами, находящийся неподалеку от площади по улице Гран-Гра.

В избранный нами день в просторном зале, освещенном свечами, так как, несмотря на дневное время, на улицах царил сумрак – частично из-за дыма, поднимавшегося от непрерывно горящих костров, отчасти же из-за низких туч, закрывающих небо, стоял человек. Он стоял у окна, заложив руки за спину и вперив угрюмый взор в темное оконное стекло.

Дверь отворилась, и в гостиную неслышной походной вошел лакей. Он принес еще один канделябр и зажег свечи, колеблющееся пламя которых окончательно рассеяло полумрак и заставило отступить его в углы обширного зала.

– Это ты, Антуан? – спросил человек, оборачиваясь.

– Да, ваша милость.

– Что слышно нового, Антуан? Кого еще утащила чума?

– Доктор Рудольфи говорит, что судью, ваша милость. Давно не видно и советника сенешальства.

– Королевский советник сенешальства Оверни в Клермоне уехал на прошлой неделе – я это знаю наверное. Он увез всю семью в Париж.

– Вот оно что, ваша милость.

Наступило молчание.

– Вели-ка подать вина, – неожиданно проговорил человек у окна. – Или сам принеси.

– Какого прикажете? – осведомился старый слуга, сопровождая свой вопрос поклоном.

– Ты же знаешь, Антуан, что я признаю только доброе вино из винограда, выросшего на песчаной почве Лидо.

Старик-слуга с поклоном удалился.

Выждав, когда двери за ним закрылись, хозяин дома, так как человек был, несомненно, хозяином в этом доме, отошел от окна и принялся мерить гостиную быстрыми шагами.

– Пора, пора, – бормотал он себе под нос. – Судья не успел уехать, и его не стало. Советник увез всех домочадцев, сенешаль отправил дочь в Париж. Сколько можно торчать здесь, ожидая неизвестно чего? Болезнь косит направо и налево. Камилла стала плохо спать, по ночам ее мучают кошмары, а бодрствование превратилось в такой же кошмар. Больше медлить нельзя.

Тут он остановился, словно пораженный какой-то догадкой.

– Но он, он! – прошипел человек, погрозив кулаком неведомому врагу. – Это он держит нас здесь. Он хочет сгноить тут и меня, и Камиллу. Но ему не дождаться этого. Нет, палач в пурпурной мантии. Я перехитрю тебя, я не доставлю тебе радости с усмешкой выслушать доклад о моей смерти. Все твои соглядатаи тоже люди из плоти и крови. Они так же смертны, как и все люди. И сдается мне, что чумы они боятся больше, чем тебя. Скоро они все разбегутся из зачумленного города, они уже бегут. И некому будет удержать меня тут.

Снова отворились двери, и вошел Антуан, неся на подносе бокал вина.

– Бутылку! Принеси бутылку! – отрывисто бросил мессир Гитон, так как это, конечно же, был бывший комендант Ла-Рошели.

– Ваша милость, осмелюсь почтительно заметить…

– Ты, кажется, не расслышал, Антуан!

– Но, ваша милость… ваш лекарь, доктор Рудольфи…

– К черту лекаря! К черту Ришелье! Пусть все они катятся к черту! А самое главное – к черту Клермон-Ферран!

– Согласен со всем, кроме первого, – раздался голос, и в дверях появился человек с умными глазами и постоянно изменяющимся выражением лица.

– А, это вы, Рудольфи, – проворчал мессир Гитон. – Антуан, подайте нам еще один бокал. Вы ведь не откажетесь от вина, произведенного на вашей родине, Рудольфи.

– Совершенно верно, мессир. В Венеции умеют делать все, в том числе и вино.

– А если что делать не умеют, то уж точно перепродадут с барышом, – так же ворчливо откликнулся г-н Гитон. – Ваше здоровье, Рудольфи.

– Сожалею, что не могу ответить вам тем же, ваша милость, так как сам запретил вам пить вино в количестве, превышающем один бокал в день. Но… принимая во внимание ваше настроение, то, что вы угощаете меня, и обстановку в городе… я закрываю глаза на это злоупотребление.

– У меня что-то болит вот здесь, – мрачно сказал г-н Гитон. – Может быть, меня пора выбросить на повозку, чтобы Камилла не заразилась? Вы не могли бы осмотреть меня?

– Непременно. Для этого я и состою при вашей милости, чтобы рассеивать все ваши подозрения и вылечить, если не дай Бог…

– Оставьте, Рудольфи, – брезгливо поморщился бывший мэр Ла-Рошели. – Не надо мне заговаривать зубы. От чумы еще никого не вылечивали.

– Правда, мессир, – легко согласился венецианец. – Благодарю за вино – оно превосходно. А теперь соблаговолите раздеться.

Врач долго и обстоятельно осматривал своего пациента, время от времени задавая ему короткие профессиональные вопросы. Закончив осмотр, доктор Рудольфи уселся в кресло и проговорил:

– В вашем возрасте, мессир, многие заплатили бы большие деньги, чтобы поменяться с вами здоровьем.

– Вы уверены, что не обнаружили ничего подозрительного? – не обращая внимания на развязный тон врача, спросил хозяин дома.

– Ах, мессир. Начало заболевания распознается по затвердению и набуханию сальных желез подмышками и в промежности. Набухшие железы растут очень быстро и скоро достигают размеров куриного яйца, а может быть, и яблока средней величины. Уже потом появляются черные пятна – сначала на предплечьях и бедрах, затем по всему телу. И карбункулы, которые не исчезают даже после того…

– Черт побери! Зачем вы все это мне рассказываете, Рудольфи?

– Чтобы успокоить вас, доказав, что у вас ничего нет.

– Ничего себе, успокоить. Нет, к черту! Я принял решение.

– Надеюсь, что оно соответствует тому, что ваша милость говорили, когда я вошел сюда?

– А что я говорил? Ах, да… я послал вас к черту. Извините, Рудольфи, я погорячился.

– Что вы, мессир, какие пустяки! Я имел в виду, что вы послали к черту Ришелье, а затем и Клермон-Ферран.

– А, вы правы. Да, именно это решение я имел в виду.

Часом позже господин Гитон постучал в дверь спальни Камиллы.

– Камилла, – заявил он, когда девушка пригласила его войти. – Пора собираться в дорогу.

Сердце Камиллы учащенно забилось, и она обрадованно всплеснула руками.

– Вы решили это окончательно, сударь?!

– Бесповоротно.

– Но мне показалось, что вы опять много пили сегодня?

– Это лишь подкрепило меня в моем намерении.

– Но как же быть с приказанием кардинала?!

– К черту кардинала и его приказы!

– Куда же мы поедем на этот раз?

– В Париж!

При этих словах своего бывшего опекуна Камилла не удержалась от радостного возгласа, который показался мессиру Гитону громче первого.

– Да-да, мы поедем в Париж. В этот человеческий муравейник, где легче всего скрыться от глаз вездесущего министра. Я ведь не Бэкингем, в конце концов, чтобы уделять мне повышенное внимание. Мы будем под самым его носом, но сначала заметем следы.

– Сударь, за весь этот год я не слышала от вас более разумных и приятных слов.

– А я – более непочтительных, сударыня. Итак, собирайтесь в дорогу.

Они расстались, вполне довольные друг другом.

Камилла никогда не видела Парижа, она только слышала о нем от других. Она читала о нем в модных романах и грезила в своих снах. Однако в основе ее характера лежали совсем другие качества, нежели те, что были присущи большинству провинциалок ее возраста. Неженская энергия и решительность в сочетании с острым умом могли бы составить Камилле репутацию взбалмошной чудачки. Но, поскольку эти черты ее натуры уравновешивались природной добротой и своеобразной игривой нежностью, окружающие почти всегда находили ее привлекательной и милой.

Только отвергнутые поклонники имели на этот счет особое мнение. Они говорили, что Камилла – капризная гордячка и ветреница.

Проще говоря, Камилла де Бриссар без преувеличений была созданием очаровательным.

Мы уже говорили о том, что лейтенант мушкетеров произвел на нее сильное впечатление. В то же время ее интерес к д’Артаньяну во многом был вызван самим решительным поступком девушки. Гасконец, сам того не зная, предоставил ей возможность совершить нечто. Стать организатором и главной исполнительницей романтического побега заключенного – приключения, щекочущего нервы и самолюбие.

Камилла де Бриссар в роли отважной спасительницы красивого и храброго пленника! Девушка не отдавала себе в этом отчета, но в ее чувстве к д’Артаньяну содержалась немалая доля благодарности, которую испытывает ловкий наездник, красующийся на горячем скакуне, к этому самому скакуну именно за то, что он предоставляет ему такую прекрасную возможность покрасоваться и продемонстрировать искусство верховой езды перед многочисленными зрителями.

Камилла была этим всадником, д’Артаньян – конем.

Отъезд в Париж означал не только избавление от угрозы заболеть страшной болезнью. Он означал новую жизнь, новые впечатления и очень вероятную встречу с д’Артаньяном.

Мессир Гитон обставил свой отъезд из Клермон-Феррана с подобающей тщательностью. Доктор Рудольфи обронил в разговоре с двумя-тремя своими коллегами, что его состоятельный работодатель и пациент, к большому сожалению, видимо, долго не протянет, так как у него обнаружены все признаки начинающейся чумы.

Дом покинули глухой ночью, колеса кареты и копыта лошадей были обернуты мягким войлоком. За городом карета остановилась, из нее вышли двое слуг: Антуан и кучер Пьер. Они вернулись в город, забили окна и двери дома досками и намалевали на дверях букву «Р». Затем они возвратились к тому месту, где их поджидала карета. Верный Антуан занял место в карете, кучер Пьер забрался на свое место, взял в руки вожжи… и карета покатила на север. В Париж.

Разгулявшаяся в Клермон-Ферране чума на этот раз оказалась сильнее кардинала. Никому в голову не пришло заниматься расследованием обстоятельств появления зловещей буквы на дверях трехэтажного дома на улице Гран-Гра.