Текст книги "Предназначение. Фантастический роман"

Глава 13. Чета Дуркиных

В Адьзваоме троица мокрых пьяных людей, шатаясь, зашла в магазин отовариться. С большим трудом расплатились за водку и харч мокрыми четвертаками. Продавщица, разбитная комячка, всучила им лежалый товар: фасованных голландских кур, ляжку австралийской баранины, пачки свежемороженых фруктов. Гришка отказывался от лежалых товаров, упирал на то, что готовить им негде, что они отсталим от крана, и бабе негде даже трусы переменить. Он самозабвенно плакался перед продавщицей, которая в конце-концов сдалась и послала их к себе домой, написав записку мужу и лукаво подмигнув Ваське. С тем и выпроводила их из магазина.

Легко искать нужную улицу и нужный дом, зная наименование улицы и номер дома, даже в большом городе. Тут тебе и такси, и горожане, на крайний случай милиционер. Другое дело искать дом в деревне из полусотни домов, где нет ни названия улиц, ни номеров домов, ничего, кроме настороженных взглядов деревенских людей, враждебно относящихся к пришлым. Блукая среди домов, пораспрашивая у жителей, где дом Татьяны Дуркиной, беглецы выяснили, что полдеревни носит фамилию Дуркиных, а вторая половина Сметаниных. Ситуация разрешилась тем, что к ним подошел мужик, назвавшийся внештатным участковым инспектором милиции Сименом Дуркиным. Вместо документов удостоверяющих их личности, Гришка протянул участковому записку продавщицы.

«Ну Татьяна! Всех бичей в дом тянет» – недовольно пробурчал Дуркин.

Гришка сказал, что они не бичи, а отстали от крана и что все их шмотки и документы остались на кране.

«Знаю мужики. Меня ваш капитан предупреждал. Хорошо о вас отзывался. Только с вашей – Дуркин замялся и продолжил – б …. ю в дом не пущу. В баньке можете переночевать и дождаться попутной баржи. Завтра-послезавтра с верховий Усы должен быть караван. Устроим вас на него, догоните свой кран в Усть-Усе. Там ремонт ему предстоит. Ваша шалава, капитан сказал, стрелу согнула, пьянь ненасытная. И как вы с ней с крана сорвались?» – удивленно спросил Дуркин, заканчивая свой монолог.

Гришка пригласил Семена к импровизированному столу. Они расположились на неколотых чурбаках возле бани. После третьей рюмки водки Семен превратился в гостеприимного хозяина. Теще было поручено запечь кур в печи, пакеты с заморскими мороженными фруктами он выбросил в огород:

«У нас свои грибы-ягоды и соленые и моченые есть!» – сказал он.

Васька мечтательно поскребывая голову, сказал, что неплохо бы попариться в баньке, да еще с веничком. Гришка вмиг налил водки всем сидящим за столом, и пришедшей за дровами теще Семена, проговорил громко:

«Ты, Вася, грузишь хозяина, скажи спасибо, что пустили переночевать люди в баньке. А ты ещё и попариться хочешь, не борзей!»

Семен вмиг набычился:

«Чего мы не люди, чтоль? Если меня начальство заставило участковым стать, я значит виноват? Служил во Внутренних Войсках, зэков охранял. Пришел из армии, ну меня и поставил начальник районной милиции внештатным участковым. Вот и тяну две лямки, за одну платят, а за другую, во – Семен показал им общеизвестный жест рукой. – Сначала трудно было, а сейчас привык. Деревенские наши тоже привыкли. Иногда помогают, иногда бьют. А куда денешься?» – излил душу и обиды Дуркин.

Баню истопили жаркую. Гришка, пьяно усмехаясь, спросил:

«СЕНЯ, мы втроем пойдем, не возражаешь?»

Семен ответил, что это их дело и пошел отдавать теще распоряжения, как накрывать стол и где ложить гостей. Он уже забыл о своем нежелании пускать их в дом.

Мылись по очереди. Вначале Анна с Григорием, Васька сторожил шмотки, а затем Васька. Анна постирала исподнее с себя и мужчин. Напарившись и вымывшись, Василий сидел на полке, от усталости и блаженства не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. В предбаннике послышался женский голос. Пришла с работы продавщица Татьяна Дуркина и звала гостей к столу, который накрыли в доме, чтоб, как она выразилась, соседи слюной не подавились.

Пили и ели много, а когда насытились, мужчины вышли на улицу покурить. Григорий посочувствовал Семену о трудности и опасности его работы на посту участкового, исподволь выпытывая о происшествиях последнего месяца. Оказалось, что из райотдела не было ориентировок о побегах заключенных и других опасных преступлениях. Люди не пропадали. Один геолог «вольтов погнал», труп его, обглоданный песцами, вытаял по весне в тундре. Пьяненький Семен нудил:

«Жить можно, но не дают штатную единицу. Начальник милиции обещал выбить финансирование у нефтяников, но когда это будет известно одному богу».

Василий заверил друга Семена, что такому человеку как он, грех не дать должность штатного участкового и они надеются, что в следующую навигацию уже встретятся с лейтенантом милиции Дуркиным. Теща Семена предложила дорогим гостям лечь в чистой половине. Легли не раздеваясь, так как хозяева видели, что гости нижнее белье постирали. Спали на полу, впокат. Анна легла с краю. Мерно текло время, она лежала смежив глаза, прислушиваясь к звукам. Полярный день прошел. На улице были слышны звуки причала: завывание лебедок, стук дизелей, матерные крики стропалей и женский смех. «Весенний день год кормит!» —

Вспомнила она слова бабки Лукерьи, воспитывающей её до восьми лет. После смерти бабки, а вскорости и деда, Анна оказалась в детдоме. Там царили легкие нравы и к двенадцати годам она лишилась девственности. Помнит боль, стыд и насмешки подруг, советы старой няньки, как уберечься от ненужной беременности. Учась в техникуме, Анна впервые влюбилась в молодого преподавателя физвоспитания и после непродолжительного сопротивления, сдалась. Через некоторое время она почувствовала, что беременна и рассказала об этом любовнику, который надавал ей пощечин за измену и отвел к гинекологу. После аборта, при осмотре, молодой гинеколог предрек ей, что у неё никогда больше не будет детей. В качестве компенсации предложил ей себя. Молодость и удовольствия жизни быстро утешили Аннушку. С Григорием её свела судьба когда она уже была опытной, молодой женщиной, знающей себе цену. Григорий привлек её иконописной красотой лица, нездешним говором и хорошими манерами. Она быстро сходилась с мужчинами, впрочем, так же и расставалась. Аннушка влюбилась в него, скучала в его отсутствие и начала замечать, что ревнует своего прапорщика к непутевой Светке, другим женщинам, и даже к бабе Нине.

«Приплыла барышня!» – обреченно думала о себе Аннушка.

Встречаясь с Григорием, она как бы ненароком, переводила разговор на свадьбу. Гришка шутя отвечал ей, что мол дай дослужиться до майора, а то на зарплату прапорщика, они не проживут, помрут с голода. Аннушка перевернулась набок. От её ворочанья вздернулся Гришка. Он очумело повел глазами по полутемной комнате и получив поцелуй в ухо, сник, проговорив при этом:

«Ну и приснится же!»

Разбуженная голосами в комнату вошла Татьяна и спросила:

«Что за шум у вас тут?»

Василий приподнялся на локте и объяснил ей, что Григорий видимо не навоевался в Афгане и теперь довоевывает во сне. Татьяна тайными знаками вызывала Ваську на улицу. Сомневаться в жестах Татьяны и её желании Васька не стал. Он снял пояс, незаметно ткнул его Гришке под бок и прошептал:

«Сейчас, Тань, иди. Я за тобой следом».

Татьяна ждала Ваську в бане нагой. Она лениво отмахивалась от редких комаров, увидев его, прошептала:

«Поди сюда, приглянулся ты мне! Запах от тебя, как от молодого оленя при гоне. Возьми меня!»

Василий не мог устоять против искушения исходившего от женщины. Натешившись не любя, оба растянулись на полках. Татьяна спросила:

«Выпить хочешь?»

Василий ответил, что выпьет за компанию. Он понимал, Татьяну тяготит молчание и излитая плотская любовь. Женщина вышла и через минуту вернулась с бутылкой водки и банкой соленых грибов. Выпили, закусили. Татьяна вновь прильнула к Ваське, требуя любви.

«Знаешь, я вдова при живом муже!» – сказала она и залилась слезами.

Из сбивчивого, прерываемого рыданиями рассказа, Василий понял, что перед ним не блядь, а несчастная молодая женщина, жертва обстоятельств. Попала она в эту деревеньку по распределению, после окончания техникума. Здесь познакомилась с Семеном и вышла за него замуж. Прошло немного времени и выяснилось, что у мужа нет яиц и всего остального мужского достоинства. Осталась она без мужской ласки и детей. Семен говорил, что в армии попал в какую-то передрягу, получил ранение, жив остался, а мужское достоинство потерял. Сделали ему протез, а что толку от него. Татьяна хлебнула из бутылки, закашлялась и продолжила свою исповедь:

«Ведь замуж за него я выходила по любви и сейчас его люблю, но мне нужен мужик, хочу детей. Жизнь загнала меня в тупик! Повеситься что ли? Сеньку жалко, хороший он человек! Давай, Васек, еще выпьем и разойдемся».

Василий, поддерживая Татьяну, кое-как одел её, оделся сам. При выходе из бани он увидел Семена. Женщина вильнула в сторону и убежала в дом. Дуркин сел на чурбак и спросил:

«Вася, что мне делать? Грохнуть тебя, Татьяну или себя? Жизнь мне не в радость! Ещё когда на людях, забываюсь, остаюсь один, хоть волком вой!»

Василий, сострадая Семену всем сердцем, подошел к нему и сказал: «Отец мне говорил в тяжких случаях, что бог не дает человеку испытания, которые он не смог бы перенести. Терпи, Семен! Я младше тебя и виноват перед тобой. Взыщи с меня, но пойми и Татьяну!»

Прокричал петух, для них и полярный день не помеха, у них свой счет времени.

«Пошли, Вася, выпьем, залью себя, там видно будет!» – предложил Семен, вставая.

Договорились они до того, что Дуркин дает им свою моторную лодку под честное слово. Семен дал Василию адрес в Усть-Усе, где они должны оставить моторку. Единственным условием Семена было то, что гости должны немедленно покинуть его дом и вообще деревню. Дуркин написал сопроводительное письмо с просьбой оказывать Чернову Ивану Васильевичу, Казакову Петру Ивановичу и Ирине Владимировне Коржаковой, отставшим членам экипажа плавкрана №141, всяческую помощь и содействие. Будучи сильно пьяным, Дуркин не обратил внимание на расхождение имен указанных в рапорте капитана плавкрана на имя начальника РОВД, с именами своих гостей. Закончив писать, Семен нетвердой походкой подошел к буфету, достал из него печать и приложил её к своей справке. Василий налил в стаканы водки и предложил выпить за мужскую дружбу. Семен охотно согласился. Чернышев взял со стола рапорт капитана и сказал:

«Интересно, что о нас кэп пишет».

Из рапорта он узнал фамилию и имя капитана, отчество было обозначено буквой М.

«Хороший капитан Николай Михайлович Лямин, но больно строг. На крановщицу он зря наезжает. В сломе стрелы мы виноваты».

Семен ответил, что капитана зовут Николай Митрич и он его дальний родственник, и что он тоже клинья к Таньке подбивает, хочет на ней жениться, старый лешак. Семен всхлипнул и сполз под стол. Васька хотел его поднять, но решил, что Татьяна с матерью сами разберутся. Так беглецы обзавелись новыми именами и фамилиями. Василий поднял Татьяну и передал ей разговор с Семеном. Она сказала, что их разговор она слышала и попросила его помочь уложить Семена на лавку.

«Я вас провожу к лодке, без меня вы её не найдете» – сказала Татьяна.

Василий разбудил Григория и Аннушку и сказал им, что нужно побыстрее уезжать из деревни, и что Семен дал им лодку для сплава до Усть – Усы. Татьяна собрала сумку с едой, в магазине отпустила продукты. Она указала на моторку, дала ключ от сарая, где лежал подвесной мотор и баки с бензином. Гришка и Аннушка вышли из магазина и пошли к реке. Татьяна прижалась к Ваське и прошептала:

«Хороший ты, Вася, но не мой! Прости меня глупую бабу и прощай!» – ее глазах стояли слезы.

Глава 14. Знакомство с участковым милиционером

Василий догнал друзей. Беглецы погрузились в моторку и отплыли. Васька дал почитать сопроводительное письмо и рассказал о своих ночных похождениях, за что получил от Григория хороший нагоняй и одобрительную улыбку. К Усть-Усе шли два дня, особенно не спешили, гадали о свей судьбе. Зашли в затон, где стояли плавкраны и другие суда. Подошли к плавкрану и спросили у вахтенного, где стоит плавкран №141. С облегчением услышали, что его буксир потащил в Печеру, где плавкран скорее всего порежут на металлалом. По адресу, данному Семеном Дуркиным, находилось отделение милиции на водном транспорте. Беглецы нерешительно постояли с минуту у входа и молча вошли в балок. Капитан милиции, сидевший за столом, был явно не в себе. Он качал головой и говорил что-то на непонятном языке. Гришкино покашливание вывело его из транса. Он открыл глаза и уставившись на посетителей, спросил:

«Чего надо?»

Григорий молча протянул ему записку от Семена Дуркина.

«Ну и что? Чего надо? – прорычал капитан, прочтя записку – Чего надо этому раздолбаю от меня?»

Григорий улыбнулся и подойдя к столу, сказал:

«Он просит чтоб вы помогли нам догнать плавкран».

«Догоняйте! – капитан налился мрачной решимостью и гаркнул – Вон отсюда бичары, навоняли здесь, не продышишь от вас! Вон я сказал!»

Вышли из балка, постояли, и пошли в сторону поселка. По дороге встретили мужика, который объяснил им, где в поселке магазин. Мужик плюнул и зло сказал им, что в лавке, кроме дорогого конька, ничего нет. Гришка предложил мужику быть третьим. Коньяк и вправду оказался дорогим, по двадцать пять рублей за маленькую фляжку. Мужику, назвавшемся Иваном, дали пить первым. Он одним глотком почти опорожнил пузырек и протягивая остатки, сказал:

«Я ж говорил, что тара мелкая!»

Василий и Гришка распили второй. Через пять минут сторож Иван доложил им все портовые новости:

«У капитана запой. Жена выперла его из дома и он с похмелюги злой, как цепной пес».

Григорий оставил друзей и вошел в магазин. Ему пришлось применить все свое красноречие и шарм чтобы выдавить из продавщицы две бутылки питьевого спирта. В довесок он получил три мензурки коньяка, одну из которых Гришка тут же презентовал, вместе с коробкой конфет, продавщице и приплатил сверху двадцать пять рублей. С помощью Ивана и спирта воркутинского разлива, капитан был побежден. После приема спиртика, он убрал бутылки в сейф и сказал:

«Слушаю вас граждане внимательно».

Совсем другим человеком стал капитан после лечения спиртом. Он сходил с Васькой на причал, принял лодку Семена Дуркина, тут же поручил ее охранять сторожу Ивану, тем самым отделываясь от лишней глотки. Капитан выписал Григорию, Василию и Аннушке справки, удостоверяющие их личности и без зазрения совести пытался содрать с них за это, по стольнику с головы. Поторговались, сошлись на половине.

Аэродром находился рядом с берегом реки. Возле избы, гордо носящей название «Аэропорт Усть-Уса», куда их привел сторож Иван, бросивший свой пост возле моторки в надежде выпить еще с проезжими лохами, стоял задрипанный мотоцикл ИЖ-56. Иван пристал к Гришке с предложением купить у него мотоцикл, хоть за сотню рублей. Василий зашел в конторку. За столом сидел мужик в летном комбинензоне. В углу, на массивном ящике, стояла радиостанция. Мужик, натянув шнур наушников, вяло отгавкивался, часто повторяя:

«Да бля. Нет бля. Понял бля».

На вошедшего Василия он не обратил внимание, как будто его и не было в комнате. Васька подал голос, в ответ мужик ткнул пальцем в угол, где стояли стулья. Василий сел. Окончив минут через пятнадцать блякать, мужик сплюнул под ноги и обращаясь в никуда, послал всех на три буквы. Отер потный лоб и как бы продолжая прерванный разговор с Василием, сказал:

«Прийдет борт, полетите. Нет, делай выводы сам. Билеты по прилету борта».

Он поднялся и вышел из комнаты. Василий за ним. Работник аэропорта, увидев Аннушку и Григория, заученно произнес:

«Прийдет борт, улетите. Не прийдет, переночуете в конторе, если спать негде».

Борт пришел. Второй пилот сгреб, не считая, протянутые Аннушкой деньги и сказал:

«Грузитесь, минут через пятнадцать вылетаем. В самолете не рыгать. В Печере будем часа в три, если не будет встречного ветра».

Летать на АН-2 летом, в жаркую погоду, все равно, что кататься на американских горках, только гораздо круче. Самолет-букашку бросает то вниз, то он, попав в восходящий поток, встряхивается и стремительно несется вверх. Добежав до конца восходящего потока воздуха, он грохается вниз и так на протяжении всего полета. Наконец показались коптящие небо факелы, балки и домишки, будто разбросанные, как попало, рукой великана-шутника. Сверкнула извилина реки Печеры. Самолетик резво пошел вниз, сделал круг над аэродромом и наконец, вымотав своих пассажиров, приземлился возле складов. Тишина. Второй пилот первым выбрался из кабины, открыл дверь грузового отсека и с улыбкой двадцатилетнего юнца, прокричал:

«Прибыли граждане пассажирки и пассажиры. Не благодарите экипаж, а благодарите бога, что мы прилетели. Аминь!»

Троица беглецов выбралась на бетон аэродрома. После рева самолета, его взлетов – падений, в ушах стоял звон, а ноги в коленях слегка подрагивали. Васька спросил у пилота:

«В город куда идти?»

Пилот указал рукой направление и сказал, что там аэровокзал, а дальше люди добрые подскажут. Пошли в указанном направлении. Рейс на котором они прилетели был коммерческим, поэтому самолет сел поближе к складам предприятия, которое он обслуживал.

Глава 15. Кирьянович

Вещей у троицы не было. Шли налегке, ходьба давалась трудно, особенно Аннушке, сказывался малоподвижный образ жизни последнего месяца и нервное напряжение. Смеркалось. Надвигалась ночь, которая в условиях города была для беглецов не меньшим злом, чем полярный день в тундре, хотя ночи в этих широтах, летом были светлыми, но это были ночи, а ночью все добропорядочные граждане должны спать в своих кроватях.

«Васек, нужно прикинуть, что будем делать дальше» – сказал Григорий. Они зашли в недостроенный склад, Анна отошла справить нужду. Пистолеты решили оставить, лучше отбиваться и последнюю пулю пустить в себя. За то, что они совершили, их не оставят в живых даже до следствия. Из них вытянут все жилы, в прямом смысле этого слова, и выцедят по капле всю кровь, но узнают где золото, где вертолет МИ-24 с экипажем и зондеркомандой во главе с полковником Сарьяном. Пока друзья обсуждали планы на будущее, Аннушка привела старика лет шестидесяти. Он был навеселе и грубовато шутил:

«Слухаю что-то шебуршит в моих владениях, ну думаю опять собачья стая забежала. Вышел из сторожки, пошел на стройку, а тут молодица по нужде корячится – старик ехидненько захихикал и продолжил – ну думаю, будет с кем чаи ночью гонять! А она мне, старый ты хрен да меня вон там два мужика дожидаются. Вы уж извиняйте мужики, здеся находиться нельзя. Тут строят склады нефтяной экспедиции. В общем охраняемый объект и я сторожем при нем» – закончил речь словоохотливый дед.

«Дед, мы от плавкрана отстали, прилетели на спецрейсе из Усть-Усы. Шмотки, документы, все на плавкране. Вербованные мы, раньше на геологов работали, на речке Черной, да начальник прилипчивый у геологов. Как золотую жилу нашли, шариться стал, нашел у братана рыжье, забрал, а нас попер. Зиму пробосячили на Югах, потом сюда вернулись, завербовались на кран. В поселке загужевались с местными, вода ушла, а вместе с ней и плавкран. Сидим гадаем, куда на ночь деться, да еще маруха прицепилась к нам! Может разведешь нас, подскажешь куда податься, где ночь перекантоваться?» – спросил Гришка.

Дед задумчиво поскреб заросший щетиной подбородок, покхекал и произнес:

«До утра я вас, сидельцы, у себя в балке продержать могу, только какой мне навар мне от этого будет? У вас бродяг бабок нету, документов нету, люди вы, судя по говору, не нашенские – сомневался дед – однако сиделец, сидельца должен выручать. Айда мужики, до утра у меня перекантуетесь, а там видно будет» – решил дед.

Он привел беглецов к большому балку. Такие северяне называют, воркутинский.

На первой половине балка предназначенной под прорабскую, стоял стол со скамьями, питьевой бачек с кружкой на цепочке и печка-буржуйка, сделанная из толстой трубы. В углу топчан с постелью, над топчаном, на коврике висело старенькое двухствольное ружье и патронташ с патронами. Над изголовьем постели висел засиженный мухами, портрет И. В. Сталина. Обстановка комнаты напоминала эпоху сороковых годов. Гришке стало не по себе под строгим, чуть с усмешкой, взглядом вождя и отца всех племен и народов. Сторож уловил взгляд Григория и пояснил:

«Привык я к Гуталину. Он и сейчас меня сторожит, не дает споткнуться. Тридцать семь лет я перевоспитывался под его началом, да три года немцам глотки рвал с криком: за Сталина, за Родину. А сейчас, сидельцы, смотрю на нынешних Хозяев и думаю, Гуталина бы воскресить, он бы показал им, как Родину любить! Э ….да что говорить! Было да прошло! Заговорил я вас, давайте знакомитьсяч. Меня зовут Кирьяновичем, погоняло Шнурок. В авторитетах не ходил, но и сукой не был. От воровского закона отошел по возрасту, да и желания нет его поддерживать. Поздно я это понял, на седьмом десятке. А так я фартовый вор. Да ладно старое вспоминать» – закончил дед.

Григорий назвался сам и представил деду своих друзей.

«Вот и хорошо, вот и ладненько – потер ладони Кирьянович – одно меня смущает, вы говорили, что ксивы у вас есть, мне посмотреть бы их. Наскочат лягавые и полечу я за укрывательство. Они частенько гоняют по промзоне бичей и другую шелупень. Заскакивают иногда и ко мне» – ласково попросил Кирьянович.

Ознакомившись со справками выданными Григорию и его товарищам Усть-Усинским капитаном милиции, Кирьянович сказал, что они могут располагаться во второй половине и что там топчаны, матрацов и подушек у него нет, и что они как —нибудь переколотятся до утра, а там и кран свой найдут.

Беглецы вошли во вторую половину балка, выбрали топчаны, присели. Григорий раздал друзьям справки и сказал, что нужно называться именами указанными в справках. Васька взглянул на Григория и спросил:

«Рискнем?»

«Давай братишка, иначе без денег, далеко мы отсюда не уйдем!»

Оставив Аннушку, Григорий и Василий вошли к Кирьяновичу и сели за стол. Васька достал из нагрудного кармана штормовки узелок, развязал его и положил на стол. Кирьянович встал с топчана, подошел к столу и заинтересованно посмотрел на самородок:

«Рыжье? – коротко спросил он, и сам себе ответил – золотишко самородное, граммов двадцать будет. Недавно мытое».

От забитого и суетливого старичка не осталось и следа. Перед ними стоял старый волчара, глаза которого алчно горели.

«Думал вы мне фуфло гоните, что у геологов работали, но золотишкой я не балуюсь. Попадешься с ним, загремишь к хозяину „полосатиков“ до конца жизни – помолчав, добавил – с таким количеством и связываться грех!»

Гришка достал свой самородок и положил рядом с Васькиным.

«Кирьянович, здесь почти сто грамм, на плавкране у нас ещё припрятано сто семьдесят грамм. Если сбудешь вот эти два, то принесем и остальное. Бабки за золото делим на троих. Одна пайка тебе. С плавкрана нас попрут непременно, Анна стрелу сломала по пьяни. Денег расчетных нам не видать, а то ещё и дело заведут. Я с корешом строполями были в её смене, по нашему разгильдяйству она согнула стрелу. Жить нужно на что-то. Деньги нужны, вот так – Гришка чиркнул себя по горлу ладонью – выручи Кирьянович, век буду за тебя молиться. Если можешь, дай похавать, вторые сутки не жравши!» – закончил просительно свою речь Гришка.

«Вот что, мужики, приберите рыжье-то. Утро вечера мудренее. Завтра схожу к знакомому барыге, потолкую, может, что и получится. Денег не имею и желания приобрести золотишко, тоже. Похарчится я вам дам, гость, святое дело» – обнадежил беглецов Кирьянович.

Он открыл дверцу шкафа, достал из него буханку хлеба, в тряпицу завернутую колбасу. Выдвинул из-под тапчана эмалированную кастрюлю, извлек из неё кусок семги, дал стечь рассолу, положил на тарелку. Немного подумав, достал из-под тапчана четверть самогонки. На столе не было ножа и приятели молча уставились на Кирьяновича. Тот посмотрел на них недоуменно и спросил:

«Чо, братаны не едите?»

Василий ответил, что у них нет ножа.

«Тьфу, аказия какая, прости господи!» -проворчал Кирьянович, и нагнувшись, достал из-за голенища сапога финку. Нарезав хлеб, колбасу, семгу, проговорил:

«Зовите Анну, про неё за разговорами и забыли. Помрет с голодухи молодуха».

Причастились крепчайшим самогоном. У Васьки она вышибла слезу. Аннушка было поперхнулась, но справилась и допила рюмку.

«Закусывайте, сидельцы, чем бог послал – потчевал Кирьянович – а я чаек организую. Стол без чая, хоть на зоне, хоть в дворянском собрании, не стол. Тьфу!» – проворчал он, и даже сплюнул к порогу.

Григорий понимал, что творится в душе у старого каторжанина Шнурка, для любого вора золото это бог, которому он молится. Золото всегда выручит из беды, подмаслит«пахана» на зоне, откупит от прокурора, смягчит сердце «хозяина» и «кума». Гришка знал, что золота по зонам ходит больше, чем на воле. Оно лежит в основе общаков зон, с него и за него, начинается дорога в лагеря и тюрьмы. Кирьянович налил по второй. Забулькал электрочайник. Насытились, отвалились от стола, закурили хозяйскую «Приму».

«Что же решит старый ворюга?» – бились одинаковые мысли в головах Гришки и Васьки.

Аннушка прибралась на столе и ушла во вторую половину, оставив мужчин одних. Кирьянович достал из шкафа початую пачку сахара-рафинада. Пачку индийского чая он высыпал в чайник со словами, что любит чифирь с лагерных времен и добавил, что трудно в наше время достать хорошего чая, что барыги оборзели и дерут за него три шкуры и что благодарить их приходится за это, благодетелей. «Сучьи времена наступили, что в стране деется? Ничего нет, сады рубят, водку перевели, воруют все начальники без зазрения совести. Гуталина на них нужно!» – возмущался старый вор, севший, по видимому, на своего любимого конька. Выпивших по кружке крепкого чая, насытившихся гостей потянуло в сон.

«Перережет он нас как курят – лениво ворочалась мысль в мозгу у Гришки – дежурить будем по часу. Пырхнется, всажу в него пулю и опять в тундру» – засыпая, шептал Гришка Василию. Кирьянович зашел к гостям, бросил дремавшему Ваське пачку «Беломора» сказал, что сходит на соседний склад, там есть телефон и он хочет поговорить с о знакомым барыгой насчет рыжья.

«Часика через два вернусь» – сказал Кирьянович и вышел.

Васька растолкал Гришку, рассказал об уходе хозяина. Они зашли в комнату Кирьяновича и увидели, что ружья и патронташа на стене нет. Выкурили по папиросе. Гришка взял с топчана подушку и одеяло и отнес их Анне. Он предложил Василию пройтись и осмотреть окрестности, на что тот резонно возразил:

«А вдруг Шнурок на выходе из балка всадит в нас по жакану».

«Братишка, если бы Кирьянович хотел это сделать, он бы перестрелял нас в балке. Не будет он стрелять. Он или ментов наведет, или придет с подельниками, или с деньгами к утру, когда начнет светать. Покемарим на улице, сколько вытерпим, комары сейчас голодные. У Кирьяновича их нет, видимо чем-то травит» – раздумчиво проговорил Григорий.

Комары и прочая летучая гнусь, не дала им побыть на улице и часа. Друзья обошли стройку, вышли через пролом в заборе на грунтовую дорогу, но понять в какой стороне город не смогли. Василий предложил:

«Давай спулим Кирьяновичу и золото, которое якобы, находится на кране».

Бурлаков согласился, хотя понимал, что этот вариант не самый лучший.

«Если Шнурок приведет подельников они смогут отмазаться от них лишь вымышлено спрятанным на кране золотом. С другой стороны тянуть с продажей золота не стоит, лучше сбыть все сразу и уйти, получив деньги за все золото. Завладев золотом, Шнурок может попытаться отобрать у них деньги, тогда остается прорываться с боем» – прикидывал Григорий.

Потушили свет. Григорий снял свой пояс, извлек из него грамм сто пятьдесят, а может и двести, мелкого рудного золота.

«Черт с ним, в шахте его еще много» – успокоил себя Григорий.

Начало светать.

«Гриш – услышал он Васькин голос сквозь дрему – берем Аннушку, выходим из балка, её оставим в недостроенном складе, сами засядим возле балка. Если Кирьянович придет один, то войдем в балок с оружием в руках, его обезоружим, совершим сделку с ним и уйдем».

«Васек, не будем рыпаться, ментов Шнурок не приведет, кентов думаю тоже. Может где-нибудь оставит стрелка для подстраховки. Продадим золото и будем сидеть в балке до начала рабочего дня, часов до девяти. Дорога наезженная, по ней должны ходить машины. Днем Шнурок и его подельники не решатся на разбой. Ствол держи наготове, крутись как хочешь, но ты должен, в случае опасности, всадить в Шнурка пулю первым. Понял меня сержант? Первым! Намертво! А там, как получится. Хватит базарить, а то мы умом тронемся в догадках и предположениях» – пресек дебаты Григорий. Наглея достали четверть с самогонкой, выпили, закусили колбасой.

«Купит харчей на наше золото» – оправдывался за самовольство Гришка, ковыряясь спичкой в зубах.

На улице рассвело. Вместе со светом вынырнули далекие звуки работающих машин, ушли ночные страхи. Город просыпался. Дверь открылась, вошел Кирьянович, он был без ружья и патронташа. Устало присев к столу, сказал:

«Решил я ваше дело с рыжьем. Барыга дает вам по десять рублей за грамм и забирает все, что у вас есть. Мне доли не нужно, купец отдаст процент сам. Если готовы, приступим к делу. Долго вам гостить у меня нет резону. Часов в девять пойдут грузовики, вахтовки и прочий транспорт. Кто-нибудь подбросит вас до города».

Кирьянович достал из кармана небольшую коробочку, вынул из неё аптекарские весы и маленькие гирьки. Григорий вынул золото, завернутое в тряпицу, из кармана и молча подал его Кирьяновичу, который профессионально его взвесил, пересчитал гирьки и сказал, что золото весит триста грамм. Он аккуратно ссыпал золото в кожаный кисет. Сложил в футляр аптекарский безмен и гирьки, спрятал в карман. Затем достал пачку денег, в ней были купюры десяти и двадцатипятирублевого достоинства. Кирьянович отсчитал друзьям три тысячи рублей и сказал:

«Понимаю вашу настороженность ко мне. Я отсидел за золото тридцать семь лет, но „мокрушником“ никогда не был. Золото, как губка, впитывает в себя кровь и души людские. Кто с ним связался …. – Кирьянович махнул рукой и предложил – обмоем нашу сделку!»

Друзья прилегли на голые топчаны и уснули. Разбудил их стук в дверь, Кирьянович сказал им, что пора уходить. Григорий и Васька умылись из рукомойника, вытерлись рукавом. От радушия старого зэка не осталось и следа. Ружье и патронташ виселе на месте.

«Выйдем на улицу, дадим даме привести себя в порядок» – предложил хозяин.

Во дворе сели на скамейку. Закурили. Гришка спросил у Кирьяновича, купит ли он у них еще золото.