Текст книги "Предназначение. Фантастический роман"

Глава 19. Московские мытарства

Приехав в Москву, гражданин Страны Советов, напичканный пропагандой об избранности Москвы и москвичей, испытывает перед столицей трепетное волнение, желание быть чище душой. Пожив в Москве, человек начинает понимать, что Москва это большой базар, где стоит зазеваться и можешь лишиться кошелька, а то и жизни. Москва требует людей. Она поглощает их тысячами, расставляя за станки, усаживая за водительские сиденья, ставит за прилавки магазинов, всучивает им метлы дворников, накладывает на плечи милицейские погоны, да мало ли дел у Москвы? Она берет взятки, выносит приговоры, руководит страной, но главное её занятие, восхваление самой себя и самолюбование. Своих жителей она поделила на две касты, коренных и лимитчиков. Первым все блага, вторым, крошки со стола первых. Вчерашние деревенские, которые жили в рубленных избах и считали полезными тварями тараканов всех мастей и клопов, приобретали статус горожан после очередного решения властей расширить границы города. Не будучи подготовленными к городской жизни, имея зачастуя лишь начальное образование, они получали право на постоянную прописку и пропуск в рай. Москвичи считают, что вся Россия обязана им своей жизнью и благоденствием. Больной вождь, обманувшийся в питерском люмпенском пролетариате, переехал со своей гвардией в Первопрестольную, так как понимал, что в Северной Пальмире ему долго не продержаться, уж больно сильно близко к сердцу приняли тамошние босяки идею всеобщего Равенства, Братства, Свободы, то есть тех вещей, которых в природе не существует, а есть лишь в воспаленных мозгах его окружения. Вождь приказал выбить из Кремля конкурентов и въехал в него сам, то что его вселение в Кремль стоило жизни многим сотням русских мальчишек-юнкеров, вождя мало беспокоило, какое же воцарение на Руси обходилось без крови, чем он хуже других?.

Подыгрывая русским шовинистам и думая, что Первопрестольная, отодвинутая реформами Петра от имперской кормушки, с ликованием примет державную миссию быть столицей хоть и пощипанной, но все же Великой вселенской державы, Ульянов просчитался. Полурусская, полутатарская, полупромышленная, полукрестьянская Москва не ждала и не желала нового царя. Она привыкла жить вдали от политической суеты. Время от времени, горожане устраивали небольшие погромчики, чтобы элемент международных смутьянов чувствовал, где он живет и кто в городе хозяин. Москва жила вольно и хвасталась своей купеческой сущностью. Градоначальники «курдыбачили», студентики перепившись в ресторанных «Ярах» и других злачных местах, пописывали антимонархические листовки, поругивали на местных тусовках царские порядки. Не получив от родителей за участие в «революционной» деятельности денег на существование, студенты становились голодными, они еще некоторое время бунтовали по инерции и для «сохранения» лица, но попав в ссылку, смирялись навсегда, пополняя ряды добропорядочных, законопослушных подданных Его Императорского Величества.

Москва, возникшая, как торговое поселение, впитала в себя неистребимый дух стяжательства, она дышит этим отравленным воздухом и ныне. Являясь по сути союзом деревень со столицей Кремль, она и по сей день смотрит на всю остальную Россию, как на ясачную вотчину у которой можно забирать все. Кто бы не приезжал в Москву, ответить однозначно, что такое Москва не сможет. При всем блеске, при всей громадности и ангажированности самой себя, Москва не изжила из себя эгоистическое чувство удельного княжества. Она гребла и гребет под себя все и соответственно с этим, воспитала своих жителей. Иногородним россиянам в ней очень некомфортно. Языков в ней больше, чем в Вавилоне и чем экзотичней язык, тем более почетен. Вслушайтесь в исполнение песен звучащих по теле и радиоканалам. С эстрад столицы русского народа, вы услышите завывание американского негра, блатные одесские песни и другой космополитический мусор. Лицедеи заполонил российский юмор и в издевающейся саркастической форме выставляют все народы России, в первую очередь русский, идиотами, пьяницами, лодырями, забывая при этом, что народ над которым они смеются, создал государство которое их кормит и все материальные ценности, которыми они в первую очередь пользуются. Сидящий в зале россиянин смеется над самим собой, теряя чувство самоуважения. Смеется, когда ему принародно плюют в лицо, обзывают пьяницей и дураком. Вот в такую Москву привезла Петра и Ивана электричка, которая замедляя ход, подошла к перрону. Петр, очнувшись от терзающих его мыслей оглянулся. Иван дремал на соседнее лавке.

«Бедный парнишка, совсем пристал» – подумал с братской нежностью Петр и прокричал дурачась:

«Москва! Граждане, держите карманы, чтоб не остаться вам без капиталу!»

Иван очумело вскочил с лавки. Его недоумевающее, полупроснувшееся лицо рассмешило Петра и он, смеясь, сказал:

«Братишка, в столицу приехали. Вставай, труби горнист поход!»

«Опять нужно идти куда-то!» – с сожалением подумал Иван и решительно двинулся за Петром.

Глава 20. Воспоминания Григория Бурлакова

В вокзальном буфете они выпили водки, закусили чебуреками, сочными сосисками, запили отличнейшим Очаковским разливным пивом. После сытого ужина у них появилось желание поспать.

«Пошли в вокзал, посидим, подумаем» – предложил Иван. Петр усмехнувшись, показал на свободные места, тяжело опустился на скамью. В голове у него шум, переходящий в нарастающий грохот, подминающий лейтенанта Бурлакова под себя, потом тишина. Над ним морда. Она то приближается, то удаляется. Принимает форму ишачьей, человеческой, козлиной. Быстрая речь. Голова бьется о камни. Затылок вначале саднил, потом провал. Очнулся лейтенант Бурлаков от острой необходимости справить легкую нужду, проще говоря от острого желания поссать.

«Сейчас поссать, потом пожрать, потом к мамке, но за это придется продать Родину» – он превозмог свою верхнюю часть тела, голову и забился в конвульсиях.

«Кончается офицер! Эй джахеры, здесь офицер умирает!» – уходил голос ввысь.

«Чито киричишь русский собак? – донесся сверху ломанный утробный голос – еще миног дней яма посидишь, сожрешь офицер. Понял, да? У собак!»

«У.. уыи.. уи – взвыл голос снизу – маму твою и папу твою и дедушку твою!» – потом полилась непонятная речь и сверху донесся ответ:

«Шакал!»

Голова опять билась о камни. Гришкино тело понимало, что оно уже труп, а подсознание взывало к телу:

«Живи, темнота не вечна!»

Вспыхивали искры, кровавое зарево пылало перед ним. Рокот небесный и тишина. Лейтенант Советской Армии Бурлаков, молодой офицер ГРУ, неоднократно ходивший в разведрейды, лежал распластанный на койке. Вторые сутки как он пришел в себя и понимал, что попал в чужие руки. Медицинское оборудование с надписями на английском, тихий говор, незнакомые запахи.

«Бурлаков, очнитесь!» – прозвучал голос.

«Не понимает, как это по русски?» – незнакомая рука покачивала пальцами перед его глазами.

«Не замечает» – мягко прозвучал женский голос.

Бурлаков вновь погрузился в темноту.

Вода давила в уши, забивала нос. Гришке хотелось открыть рот, оттолкнуть от себя вцепившегося в него Вовку, но руки и ноги не слушались. Вода тянула вниз, все глубже и глубже, переворачивая и крутя. Она ударила его о донные камни. Невидимая сила подхватила и понесла вверх. Жаркое солнце, людские ноги. Над ним склонился незнакомый мужчина.

«Очнулся сынок? – спросил он и напутствовал – Вставай и иди!»

Уши открылись и он услышал крик:

«Пацаны! Гришка оклемался! Вовчик до сих пор не дышит, дядька делает ему искусственное дыхание».

«На бок положите!» – послышался женский голос.

Гришка встал, в голове пульсировала боль, но он шел за носилками рядом с мужчиной, который делал искусственное дыхание Вовчику. Мужчина говорил строго:

«Гришаня, ты не держишь темп, ты не держишь темп, ты открываешься, ты открываешься!»

Перед ним орущее азиатское рыло. Слов он не понимает. Его бьют. Тащат, матерно ругаются и снова женский голос:

«Осторожно ребята! У него вместо головы кусок фарша».

«Срастется, сестричка!» – отвечали мужчины.

Голос Александра Ивановича:

«Гришуня, не выставляй голову, береги голову! Два удара открытой перчаткой и ты труп!»

Рев турбин вертолета, свист пуль и взрывы, взрывы.

Я борт 8123, я борт 8123, иду на одном двигателе, я ранен, теряю высоту, прошу эвакуации в квадрате 171-А»

«Борт 8123, вас принял. Средства поддержки, пара Сушек и Крокодил, вышли. Дотяните до квадрата 171-Б.

Средства поддержки стерли с лица земли каменные норы душманов и преобразили ущелье, в котором они находились, до неузнаваемости, на его месте появилась небольшая долина.

Суворовская заповедь: « сам умирай, а товарища выручай!» и библейская « око за око, зуб за зуб, жизнь за жизнь» сработали.

Из двенадцати десантников спасавших пленных и трех членов экипажа МИ-8, остались в живых двое, лейтенант ГРУ Бурлаков и второй пилот МИ-8 старший лейтенант Иванов.

Пот заливает глаза Гришки. Перед ним известный в городе хулиган Мурик. Горская спесь, поднятая советской властью над русскими, папин авторитет, за плечами Мурика. Перед ним взращенный на постном масле и сером хлебе казачонок Гришка Бурлаков. Правый глаз у него заплыл, результат подлого, без объявления драки, удара Мурика. Слышны крики сторонников хулигана: «Двинь ему Мурик в другой глаз, в следующий раз не будет казачонок задирать нос, боксер засратый!»

В боксерской стойке малец тринадцати лет, против него восемнадцатилетний верзила Мурик, по кличке Хорек. В Гришкиной голове мелькнул извечный вопрос бабки Прасковьи:

«За что ты их Господи! За что!«За что прицепился к нему этот верзила, у которого руки ниже колена и который учительниц посылает на …? За то, что я русский, казачонок? Ненависть ослепляет, но ненависть дает силы, позволяет предугадывать действия врага. Гришка подобрался, отбил два длинных удара Хорька, ушел от других ударов. И вот он момент истины! Поднырнув под правую руку Мурика, Гришка длинным ударом дотянулся до подбородка врага. В этот удар он вложил всю свою ненависть, всю свою силу и петушиный вес. Этого оказалось достаточно чтобы Хорек стек к ногам Гришки, который едва успел отскочить от него. Сторонники Мурика прыснули от Гришки, как воробьи, с криками:

«Гришка Мурика убил! Гришка Мурика убил!»

«Нокаут» – определил Гришка и пошел к воде. Набрал в пригоршню воды и подойдя к поверженному противнику, брызнул ему в лицо. Повторив эту процедуру несколько раз, Гришка увидел, что Хорек вздрогнул, шевельнул ногой, потом дико озираясь, поднялся на ноги.

«Так это ты, казаченок, завалил меня? – спросил Хорек – да я тебя!» – и двинулся нетвердой походкой на Гришку, который спросил:

«Хочешь еще, Хорек? Иди сюда, получишь левой!» – короткий удар и Хорек в нокауте.

«Молодец!» – послышался голос тренера. Гришка оглянулся, но ничего, кроме смутного пятна не увидел.

«Молодец» – вновь прозвучал голос, но не тренера, а хирурга собиравшего его череп. Госпиталь. Госпитальная жизнь.

Заключение военномедицинской комиссии прозвучало для лейтенанта Бурлакова приговором:

«Для службы в Советской Армии не пригоден. Подлежит увольнению».

Его рапорта с просьбой оставить на службе, прошли через десятки чиновников в полковничьих и генеральских погонах, но от всех он получил отказ. Лишь один, из неисчислимой чиновничьей рати, капитан, посоветовал Бурлакову:

«Иди служить во внутренние войска, в МВД. Бумаги, необходимые для этого, я тебе подготовлю лейтенант, а там русская рулетка. Скажи спасибо, что не посадили за измену Родине и пособничество врагу».

Кто-то дернул Бурлакова за плечо и он из Ташкента перенесся в Москву.

«Ты что Петя, руками машешь и материшься?» – услышал он голос Ивана. Петр медленно возвращался из прошлого.

«Ничего Ванятка, сон приснился из детства, одного фраерка бил, вот и пришлось руками помахать – ответил Петр и добавил – нужно искать ночлег или лягавые нас быстро заметут. Пошли в киоске купим путеводитель Москвы и подумаем над ним».

Помотавшись по Москве и заплатив таксисту двести тридцать рублей, Петр с Иваном оказались на другом вокзале. Они послушались совета таксиста, купили билеты на поезд отходящий завтра в сторону Рязани и решили попытаться устроиться на ночлег в комнате отдыха для транзитных пассажиров, своего рода гостиницы при вокзале. Комната отдыха встретила их двумя мордатыми милиционерами, беседующими с администраторшой. Друзья скромно пристроились возле стойки администратора и терпеливо ждали окончания фривольной беседы сержантов с женщиной. Тема беседы была исчерпана и один из милиционеров, что постарше, обратил внимание на них.

«Что нужно граждане?» – спросил он.

«Да нам бы переспать ночь, который день в дороге» – слезливо попросил Петр.

«Паспорт дай!» – протянул руку сержант. Взяв паспорта друзей и изучив их от корки до корки, он сказал:

«Мужики, вы с денежных Северов, подкиньте девушке на пропитание и спите спокойно в чистых постелях. Правда, Любаня?»

Администраторша, жеманно поведя плечами, ответила:

«Слушаюсь, мой генерал! – она перевела взгляд на Петра и проговорила сухим административным голосом – ваши паспорта и билеты граждане. Есть комната на двоих, но она забронирована, завтра в шесть утра, вам нужно будет её освободить. С вас по десять рублей за койку. За постельное белье, душ и прочие услуги, плата отдельная».

Петр подмигнул сержанту с видом, что в ноги ему готов упасть в знак благодарности, отвел его в сторону и всучил ему двадцать пять рублей, прижимая при этом руки к сердцу.

«От всей души, от всей души!» – благодарил он сержанта.

Друзья, по очереди, помылись в душе, получили застиранное постельное белье и улеглись спать. Утром их разбудил стук в дверь и грозный окрик:

«Подымайтесь, граждане!»

Собрались, оплатили администраторше ночлег и пошли к кассам сдавать билеты. Потолкавшись возле касс и получив деньги за сданные билеты, друзья отправились завтракать в буфет, одновременно пытаясь решить извечно русский вопрос:

«Что делать дальше?»

Их внимание привлекло объявление по вокзальному радио, предлагавшему холостым гражданам трудоустроиться в опытном агрохозяйстве сельхозакадемии. Требовались рабочие, трактористы-машинисты и ещё многие специалисты, на первый взгляд, не связанные с сельским хозяйством. Трудоустроившимся предоставляется временная прописка в благоустроенном общежитии и другие льготы. Петр хлопнул Ивана по плечу и радостно воскликнул:

«Вот она, удача! Хватаем чемоданы и вперед в академию. Академиками мы можем и не стать, а трактористами стать обязаны!» – пытался перерифмовать поэта Петр.

Глава 21. Улыбка удачи

В отделе кадров их встретил мужчина с военной выправкой. Посмотрев документы, начальник спросил:

«В столице счастья захотели поискать лесорубы? Судимость есть?»

Друзья дружно ответили, что под судом не были.

«Права трактористов есть?» спросил кадровик.

«Да какие права в лесу на просеке? Устроились, бригадир ткнул пальцем в меня и Ивана и сказал, что будем работать на трелевочниках. Постажировались неделю и вся учеба». – честно признался Петр.

Начальник ОК, затюканный руководителями производств, руководством академии, которому жаловались производственники на острую нехватку кадров, махнул рукой и сказал им чтобы писали заявления в коридоре, а затем на подпись к нему. Оформившись и получив направления в учебно-курсовой комбинат опытного хозяйства академии, они на автобусе отправились в село Архангельское, где было расположено опытное хозяйство.

«Вот тебе и Москва!» – разочаровано проговорил Иван.

«Ванюша, лучшего места нам не найти. Потрудимся с годик. Улягутся страсти, а там видно будет». – успокоил друга Петр.

Старое строение, по замыслу архитектора, изначально предназначалось для скота, но в советское время было перепрофилировано для скота двухногого и стало общежитием учебно-курсового комбината. Они вошли в просторное фойе, именуемое «красным уголком». Возле окна стоял стол, за ним сидела пожилая женщина с красной повязкой на рукаве. Вахтерша приветливо улыбнулась вошедшим, взяла их направления и приятным грудным голосом спросила:

«Учиться будете? Пройдемте к коменданту общежития, он вас определит».

Кабинет коменданта находился в конце коридора. Вахтерша постучала и получив утвердительный ответ, ввела Петра и Ивана в кабинет. За столом, под портретом генерального партийного босса, сидел рыхлый мужчина с огненорыжей копной волос, конопатый, с вздернутым носом»

«Иван Митрофанович, новые жильцы прибыли» – доложила вахтерша и положила на стол направления.

«Паспорта при вас? Сдайте на прописку. Порядок должен быть!» – строго произнес Иван Митрофанович не глядя на жильцов.

«Илинишна, посели их в тридцать второй» – отдал распоряжение комендант.

«Хорошо Митрофанович» – ответила вахтерша и вышла.

Комендант забрал паспорта у новых жильцов, милостливо сказал, что они могут быть свободны. Друзья вышли из кабинета, возле двери их ждала Илинишна, она тихо произнесла:

«Ужас какой строгий у нас комендант, но справедливый. Майором в милиции служил. Теперь на пенсии и у нас службу несет».

Комнат, где им предстояло жить, оказалась светлой и даже уютной. На тумбочке стоял графин и два граненных стакана. Две койки, платяной шкаф, на полу дорожка. Возле окна стоял стол.

«Ребята, вы уж мебель не передвигайте, а то Митрофанович ужас как не любит, когда мебель передвигают. Водку тоже не пейте, посторонних в комнату приводить нельзя. Душ и туалет в конце коридора. Ключ сдавайте на вахту. Уборщица Дуня убирает до обеда. Устраивайтесь ребята, а я вам бельишко постельное принесу и одеяла» – закончила наставления вахтерша.

Заправив постели, присели на табуретки.

«Казарма на двоих» – констатировал Петр.

Иван ответил, что им не привыкать и поинтересовался, где в этом поселке можно поесть. Закрыли комнату, ключ сдали Илинишне, расспросили её о местонахождении столовой.

«Интересные тут порядки. Не столовая, а какой-то ночной клуб» – ворчал Петр, когда они узнали, что столовая не работает и откроется через два часа. Чтобы убить время, решили оформиться в УКК. Вахтер на проходной указал им на небольшое здание в глубине двора и сказал, что заведующий у себя. Возле кабинета заведующего стоял немолодой мужчина и читал объявления. Петр прочел об их зачислении на курсы трактористов-машинистов.

«Быстро работают!» – уважительно произнес он.

Посетитель вошел в кабинет, но через пару минут выскочил из него, матерясь и посылая заведующего куда подальше. Петр постучался и они вошли в кабинет. Заведующий натянуто улыбнулся и сказал:

«Все беды у нас от пьянки. Вот Абдулов, что перед вами был, классный тракторист, мастер на все руки, а глаза зальет, пиши пропало. Два дня назад спьяну перепахал опытные делянки посевов. Из бригады отчислили, так он ко мне пришел устраиваться на работу. Я ему отказал, за это он меня обматерил. Вот люди!» – облегчил душу заведующий. Друзья заверили его, что они спиртным не злоупотребляют.

«Завтра начинаются занятия в двадцать первой группе, вы зачислены в неё. Через полтора месяца получите дипломы трактористов-машинистов широкого профиля. Конечно за время отведенное на вашу подготовку нельзя подготовить первоклассного специалиста, но вы будете работать бок о бок с мастерами своего дела и „догоните дело в борозде“. С Лайкиным, нашим комендантом, будьте осторожны, суровый мужчина. Если есть нужда в деньгах, напишите заявление, выпишу вам аванс рублей по тридцать в счет зарплаты. По вечерам лучше не гуляйте по селу. Не любят местные хулиганы приезжих, особенно москвичей. Хотя если Москва будет так стремительно расстраиваться, то они скоро сами станут москвичами. Мастер вашей группы Лукьянов Анатолий, он вас посвятит в дальнейший распорядок учебы» – с облегчением закончил заведующий инструктаж.

Поужинав в столовой, друзья вернулись в общежитие и завалились спать.

Петр и Иван выбрались из смертельной ловушки, в которой оказались благодаря случаю или предназначению судьбы.

После окончания УКК их перевели в бригаду опытно-производственного хозяйства. Они перебрались в общежитие опхоза, которое ничем не отличалось от предыдущего. Разве только порядки в нем были более демократичными. Петр купил коробку дорогих конфет, флакон духов и преподнес их комендантше общаги. Подношение позволило им получить хорошую комнату, после ремонта, с полным набором мебели, холодильником, телевизором и умывальной раковиной за невысокой дощаной ширмой. Единственным отличием нового объщежития было отсутствие технички. Комнату жильцы должны были убирать сами, на вахту ключ от двери своей комнаты не сдавали. Друзья, попросив разрешения у комендантши, сменили дверной замок.

Постепенно привыкли к ранним подъемам, тряске в тракторе и другим неудобствам гражданской трудовой жизни.

Комендантша, баба разбитная и блядовитая, нашла им подружек, и друзья, пару раз в месяц, отрывались с ними, прогуливая зарплату за два дня, а потом питались в столовой под «запиши». Впрочем, такой порядок придумали не они, он существовал с покон века. На работе водку не пили, сверхурочно, по просьбе начальства, отрабатывали без лишнего нытья. Через полгода им присвоили второй класс и положили добавку к зарплате тридцать рублей. Зарплату получали неплохую, на сдельщине доходила до семисот рублей. После летних и осенних полевых работ, ученые перебрались в Москву, а механизаторы принялись за ремонт сельхозтехники.

Заурядная жизнь заурядных людей окружавщих наших героев, засасывала их как трясина. Ушли ночные кошмары, длинные, тягучие, переживаемые с открытыми глазами, сжимающие кисти рук в кулаки до судорог. Горящие города и падающие на них винтокрылые машины. Немой крик и глаза зэка подернутые смертельной белизной, убитого в последней погоне, сержантом Чернышевым. Трясущиеся в нервном ознобе руки прапорщика Бурлакова, достающего сигарету из пачки. Хрип старшего сержанта Татаринова пытающегося разорвать свою грудь и вырвать из неё нож. Взорванную зимовку. Мертвенно-бледное лицо Светки с оторванным затылком. Страх загнанного зверя. Медленно, словно замирающие вдали звуки, уходили из Иванова сознания события годичной давности. Молодое тело, молодое сознание не отягченное житейским опытом и инстинкт самосохранения, гасили в Иване ненужные воспоминания и эмоции.

Петр, напротив, с течением времени становился всё более замкнутым, не сдержанным на слова.

Друзья пережили зиму без происшествий. Пару раз съездили в Москву. Покрутились возле мест, где обычно тусовались валютчики, но сбыть что-нибудь из своих поясов побоялись. С приходом весны, а затем лета, работа навалилась на них и не давала возможности выбраться в столицу.

Жарким, летним днем друзья проводили химпрополку опытных делянок. Время близилось к обеду. Заглушив трактора они, разморенные жарой и одурманенные запахом ядохимикатов, медленно брели к березовому леску. Неожиданно Петр упал на землю и забился в истерике, злобно колотя землю кулаками, матерясь и нечленораздельно мыча. Иван удивленно смотрел на Петра и не мог понять, что с ним случилось. Минут через пять Петр затих, сел и оглянувшись, сказал:

«Все братишка, хана! Нужно дергать отсюда или я сойду с ума. В Афгане было проще – он покрутил головой и повторил – дергать нужно!»

По проселочной дороге пылил «пирожок», повариха везла обед. Выдав еду и несколько полуматерных частушек на десерт, подмихнув ухажерам, разбитная повариха укатила к следующему полю. Пожевав без аппетита засушенную котлету, вылив борщ в траву, запив обед компотом, Петр обматерил повариху за отвратительно приготовленную еду и пообещал засунуть ей засушенную котлету в одно место. Отобедав, друзья улеглись на травушку переждать полуденный зной. Летний день радовал чистой свежей зеленью деревьев, дружно подымающимися хлебами, голубизной неба. Над землей вился рой насекомых, которых при невнимательном рассмотрении и не увидишь, а лишь зайдя в траву, почувствуешь, что малое зверье живет и благоденствует. Оно сосет из вас кровь, грызет вашу плоть, жалит, щекочет, то есть делает с вами что хочет. Петр ужаленный оводом, выругался и сказал:

«В отпуск или на расчет!»

Он сломал с березы ветвь и стал отмахиваться от насекомых. Подъехал фургон поварихи, они отдали посуду. Петр отматерил повариху за дрянной обед и передал через неё бригадиру, что они опрыскали почти все делянки. Оставшиеся полгектара закончат вечером, когда спадет жара. Пропустив матерную ругань Петра мимо ушей, повариха рассмеявшись ответила:

«Хорошо, начальник, как прикажешь!» – и укатила на своем «пирожке».

До пруда, больше напоминающего по своим размерам на водохранилище, друзья добрались вконец разомлевшие и обессилевшие.

«Лучше северный мороз!» – выдохнул Петр, сбрасывая с себя одежду на ходу. С расположенного от них в ста метрах пляжа доносился визг купающейся детворы и приглушенный шум людского стада. Под деревьями расположился пивной ларек, дымились мангалы от которых тянуло ароматом жаренного мяса.

«Пивка бы сейчас» – мечтательно произнес Иван.

Петр достал из пистона брюк многократно свернутую сторублевую копюру и сказал:

«Давняя заначка. Берег на черный случай, наверно сегодня этот случай пришел. Купи, Иван, пивка, шашлычка, водочки – он протянул Ивану смятую сторублевку и с горечью добавил – на деньгах сидим, а жить по человечески не можем!»

Иван поднялся с земли и сказал:

«Брось, Петруха, рвать себе сердце, остались живы, остальное приложится. Не гневи Бога!»

Через полчаса Иван принес запотевшую трехлитровую банку пива, в большой миске шашлык, обильно приправленный зеленью и луком, достал из кармана бутылку Столичной.

«Сдачу грузин оставил в залог, рублей тридцать будет. Посуда-масуда тоже говорит денег стоит!» – отчитался Иван.

Выпили по стопочке, от души запили холодным пивком, закусили шашлычком. Сходили на пруд, окунулись, но вспомнив об оставленных поясах, быстро вернулись к одежде. Решили купаться по очереди.