Текст книги "Роксолана. Королева Османской империи (сборник)"

– С Вишневетчины… гм… Вишневетчины… – Почему-то задумалась турчанка… – Ну, садись, пленница из широких степей… Здесь есть все… яблоки, виноград, сладкое вино…

И тихо вышла.

* * *

Роксолана села на диван перед окном в большой задумчивости. Что будет с ней? Гвоздем в голове засела эта назойливая мысль, которая не давала ей покоя ни на минуту. Видела, что действительно жизнь ее здесь быстро изменилась, но изменилась к лучшему или к худшему – этого она не могла понять. Правда, роскошь здесь королевская, но… часто пугают мешком и Босфором. Сам султан, правда, хороший рыцарь, но тоже горячий, гневный и… совсем не похож на наших рыцарей – честных, справедливых и образованных казаков. Азиат, безоглядный азиат, который живет не разумом, а сердцем: то он деликатный, а через минуту – уже кровожадный зверь. Не могу ничем помочь себе в этой мгле, даже Оксану потеряла и не знаю, как ее теперь найти… Потеряла верную подругу и оказалась сразу на распутье: везде подстерегают, подглядывают… Даже старая турчанка уже знает, что люблю читать, видимо, донес старый евнух… Что-то плел дорогой о великом визире Ибрагиме, говорил слушаться только его, Мустафу… гм… может и будет какая-нибудь польза в трудной ситуации, не надо его чураться, как-никак, а помог мне с султаном… Поживу здесь, увижу, что и как, но все же сушит меня печаль, ни есть, ни пить я не в состоянии…

Она посмотрела в окно и залюбовалась.

Увидела синие-синие воды Мраморного моря. Море было спокойное, одна за другой набегали волны и качали парусные лодочки, над которыми летали неутомимые чайки. Все побережье было усажено зелеными цветущими магнолиями, миндалем и лимоном; повыше, в крутых расщелинах, змейкой вились тропинки, а над морем свисали тяжелые гроздья винограда. Издали казалось, будто бы над морем растут гигантские висячие сады библейской царицы Семирамиды. Теплый ветер заносил в открытое окно душистый аромат роз, жасмина, лакфиоли, лимона. Слышен был людской гомон, свист и грохот тяжелых якорей, – это рыбаки и моряки приходили в эти тихие воды и ловили для султанского стола разную рыбу и крабов. Маленькие фелюги быстро пробегали мимо султанских белых дворцов, и большие галеры медленно привозили тяжелый груз в портовые склады.

«Это наши невольники в турецкой каторге, – думала пленница. – Может там и мой пан Ярема, все-таки пошел к Байде… А я тут…» И тяжело вздохнула.

– Загляделась на море? – услышала она чей-то голос и оглянулась: перед ней стояла девушка, которая все время лежала на широком диване. Она была пышная, как розовый цвет, с красивыми кудрями и ясными детскими глазами. Но ее уста были резко изогнуты, что свидетельствовало о капризном характере и излишнем упрямстве.

– Загляделась… – улыбнулась красавица… – Вот возьми трубу, с ней увидишь еще больше моря, – ласково предложила она Роксолане.

Девушка молча взяла трубу и посмотрела.

– Да, видно еще дальше… Как там красиво! – сказала Роксолана.

– Там хорошо, здесь мерзко! – сказала невольница и села рядом. – Ты из Вишневетчины, я слышала, а я вон оттуда, где Греция, а зовут меня Фрина.

Она действительно похожа на божественную Фрину, ту самую, которая когда-то отдала свои ценности на храм Дианы: статная, гибкая и ласковая, как молодая лань, и такая же капризная и дикая, как серна. По всему видно – она скучала.

– Там моя земля, а я здесь… – шептала она, и в голосе ее слышалась невыразимая тоска…

– Почему здесь так тихо?.. Как будто нельзя разговаривать… – спросила Роксолана, эта тишина ее действительно угнетала.

Валиде-султан

– Нет… это так кажется… – вяло сказала Фрина. – Здесь можно говорить и даже кричать, но никто не придет спасать.

– От чего спасать?

– Наверное, ты хочешь спросить: от кого спасать. Тогда я просто скажу: от султана спасать.

Роксолана, оторопев, посмотрела на новую соседку.

– Султан гадкий, и я его ненавижу! – вдруг Фрина ударила себя в грудь. Она с трудом поднялась и стала ходить по комнате. – Если меня еще раз позовут в его покои, я или убью его, или брошусь из окна в море.

Роксолана только смотрела на эту красавицу, которая за мгновение изменилась: побледнела, дышала тяжело и в уголках губ собрались пузырьки пены…

– Разве здесь зовут девушек к… к султану? – спросила тихо.

Фрина кивнула:

– Здесь всех зовут. Нас здесь двадцать, нас и зовут. Придет время – позовут и тебя.

Потом помолчала и добавила:

– В этом дворце главная – мать султана.

– Она очень нехорошая… – сказала обиженная Роксолана.

– Гм… нехорошая. Она злая, как свирепая волчица! – сжала пальцы Фрина.

– Как ее величать, чтобы сжалилась? – спрашивала Роксолана.

– Никак… я не называю ее никак. Она это знает и хочет свести меня в могилу: все нашептывает султану обо мне всякие глупости, сама это слышала, но я не сдамся этой проклятой черкешенке…

– Разве она не турчанка? – удивлялась Роксолана.

– Нет, не турчанка… Я не знаю, откуда она, знаю только то, что зовут ее здесь все Гальшкой. Говорят, она из ваших краев, что ли.

Роксолана так и не узнала от своей соседки, кто еще живет в этих покоях, какой завела порядок мать султана и много ли гвардейцев-евнухов.

На третий день утром великан евнух подошел к двери, за которой жила Роксолана, и властно постучал. После тихонько приоткрыл дверь и заглянул в покои.

– Господин и повелитель зовет наложницу Фрину! – громко сказал и встал на пороге.

За спиной этого сильного евнуха стояла и слушала старая Гальшка. Фрина молчала, была еще сонная и не хотела вставать с постели.

– Господин и повелитель зовет наложницу Фрину немедленно!

Фрина потянулась, прищурила глаза и равнодушно сказала:

– Не надоедай, дурак! Скажи господину, что я сплю и никуда не пойду.

Не успела она отвернуться к стене, как великан быстро, молниеносно схватил красавицу поперек тела и через мгновение уже был с ней за дверью комнаты. Послышался душераздирающий крик, отчаянный плач… еще мгновение – и все внезапно стихло. Снова наступила жуткая тишина, которая постоянно так угнетала Роксолану.

Роксолана долго сидела на постели без движения, без мыслей…

«Теперь я понимаю, почему здесь так страшно, так тихо: по правде, – нет спасения, – думала она, заворачиваясь в одеяло. – Я такая же несчастная рабыня в этом дворце, как и мои братья в море на турецкой каторге».

* * *

Роксолана жила в роскоши одна: Фрина не возвращалась, и Роксолана не могла узнать, куда пропала эта такая милая гречанка. Размышлять о ее судьбе не было времени, когда и своя судьба еще не определилась, как следует. Каждый стук, каждый смутный шорох, даже шелест пугали ее до безумия. Она хотела быть где-то среди людей, только не в четырех стенах с окном на море. Охотно ходила в купели, разговаривала с прислугой, гуляла в саду или сидела на мраморной скамье, наблюдая за подросшими утятами, которые плавали по затянутой ряской воде.

Здесь действительно гуляли лучшие девушки, холеные, с манерами ленивых наложниц, привыкшие к ласкам и всяким причудливым прихотям, которые ни о чем не думали, не сокрушались ни о чем, но все же не веселились, не резвились, не вели оживленных разговоров, как бывает среди веселых девушек на свободе. Каждая из них знала все обо всех. И никто уже ничего не рассказывал, и никто никого не слушал. Господствовали здесь покой и лень в избытке… Всего было в избытке, поэтому именно здесь царило равнодушие. На молоденькую Роксолану никто не смотрел, никто к ней не подходил, никто не расспрашивал ее о чем-либо.

Роксолана всегда торопилась из сада в свои покои, садилась у окна и часами смотрела на синее море. Иногда приставляла к глазу забытую Фриной трубу и наблюдала за морской жизнью: фелюги, лодки, галеры; чайки и альбатросы непрестанно сновали везде, летали над морем везде и всюду. Потом она откладывала трубу в сторону, ложилась на роскошные подушки и все слушала неясный шум, среди которого время от времени доносилось тоскливое, беспросветное «Гей-гой! Гей-гой!».

В один из таких дней к ней пожаловал сам султан. Она хотела встать на колени, но он властно усадил ее в кресло и сам сел у окна.

– Все грустишь, Роксолана… – то ли спрашивал, то ли жалел девушку.

– Я не скучаю…

– Нет, грустишь… и мне сегодня невесело, – сказал он как-то неохотно.

Роксолана взглянула на султана: он действительно изменился, будто осунулся.

– Расскажи мне, моя госпожа, что-то о себе…

– Что, светлейший мой? – спросила она робко.

– Расскажи о своей земле, о своей семье, о своей девичьей жизни там… Я хочу все это знать… Интересовался я у своей матушки, но она ничего не знает, говорит: давно из дома, все забыла, – и султан горько вздохнул.

– Ясный повелитель, ваша матушка с моего края?

– Да, с твоего…

Сначала Роксолана стала рассказывать робко, тихо…

Со временем увидев, что султан слушает ее внимательно, немного привыкла, оживилась. Сейчас он уже не казался ей страшным, наоборот – похож на обычного человека. Что говорить, была она измучена своими сомнениями, которые ее точили, как ржа железо. Султан видел в ней девушку нежную, которую измучила злая судьба. Но она его заинтересовала еще и умом, любовью к книгам, знанием языков, то есть всем тем, что присуще было только мужчинам. Поэтому он внимательно слушал все, что она рассказывала.

– Своей матушки я не знала, – тихо говорила она,

– Была еще младенцем, когда потеряла самое дорогое сокровище – мамочку. Росла без нее под присмотром служанок и таких бабушек, которых бы не следовало приставлять ко мне. Но батюшка был воином, редко сидел дома. Он увлекался больше военными делами, делами своего края. Так я и жила сиротой… до тех пор, пока немного не подросла.

Только тогда батюшка опомнился и неожиданно увез в Чернигов, в большой город, намного больше, чем наша слобода. Там мне было лучше, там я жила со своей тетей… Она стала мне как мать, ухаживала за мной, лелеяла и учила… Я ходила в монастырскую школу, в которой были хорошие наставники: учили всяким премудростям, а когда еще подросла, стала изучать и чужие языки, потому что так было принято. Надо было знать латынь, греков, хорошо уметь писать и на родном языке. Мне там было уютно, никто не докучал, дома меня любили. Я выросла, стала взрослой девушкой. Школу оставила, но дома продолжала учить этих греков, потому что старый монах Исидор-грек очень об этом заботился и много для меня сделал. Он мне подарил хорошие книги, чтобы читала и вспоминала своего требовательного учителя. Его книги я берегла, думала прожить в Чернигове всю жизнь, но случилось так, что я должна была оттуда бежать…

– По какой такой причине? – спрашивал умиленно султан.

– Да… поляки стали обижать нас… за веру…

– Разве вы и поляки не одной веры? – уже удивлялся султан.

– Нет, не одной… – сказала Роксолана.

– Как так! – не понимал султан. – Я знаю, что и вы, и поляки христиане, молитесь одному Богу, прославляете Христа… Тогда не понимаю, за что они вас обижали?

– За различия в богослужении…

– Гм… это уже не такой и большой грех, – улыбнулся султан.

– Думаю, что небольшой… – Мы их не упрекаем за грехи, они, наоборот, считают нас великими грешниками, называют «схизматами»…

– Что это значит?

– Схизмат, значит еретик… Поляки хотят всех нас сделать католиками, перестроить церкви в костелы и литургию править по католическому обряду.

– А вы?

– Мы не хотим этого делать, потому что все мы греческой веры, как и все греки, которые живут в Стамбуле.

Мы твердо стоим за свою веру. Тогда поляки стали принуждать нас… Поэтому я должна была бежать домой подальше от этой передряги…

– Гм… не знал, что у вас есть такие распри, – говорил султан, внимательно присматриваясь к степной красавице. – Не знал, клянусь тенью великого пророка.

– Такое творится везде, мой господин. Я живу здесь долго и слышала кое-что о вашей вере.

– Что ты слышала? – снисходительно улыбался султан. Его все больше и больше интересовала эта грустная красавица, удивляло ее благоразумие… – Что ты слышала про нашу веру?

– Слышала, что отец светлейшего моего господина ходил войной на персов и много их уничтожил за веру. Но персы тоже одной с вами веры, они магометане, за что же их убивали?

– Вот как! Так ты и это знаешь! – удивлялся султан. – Били мы их за то, что они, эти персы – сунниты, а мы, турки – шииты, то есть правоверные мусульмане.

– А что это? – тоже удивлялась Роксолана.

– А то, что персы ненастоящие мусульмане, – хмуро сказал султан. – Они сунниты, потому что верят в сунну, такую книгу, где собрано много такого, что только сушит голову, персы неверно толкуют Коран – книгу святую, такую как ваше Евангелие.

– А настоящие магометане, значит, называются шиитами? – спрашивала Роксолана.

– Умная у тебя головка… – похвалил султан. – Да, они шииты, потому что верят только в Коран – подарок самого Аллаха.

– Мне кажется, что все это небольшой грех между персами и турками. Пусть себе верят и в сунну, чтобы обоим народам не было вреда от этого. Большой вред, когда начинаются распри, убийства ни за что. Аллах не хочет братоубийства!

Фабио Фабби. «В гареме»

– Ишь, какая ты доброжелательная к другим – уже смеялся султан. А если бы ты была мусульманка, что бы выбрала: сунну или шиит?

– Изучала бы Коран и читала бы сунну, – просто сказала Роксолана.

Султан встал и искренне поцеловал в голову наложницу – «Соломона», как говорил он потом.

– Может, чего хочешь, скажи. Чтобы не было скучно, я пришлю тебе книг и Коран. Ты же умеешь читать «Наля и Дамаянти», сумеешь прочитать и Коран.

Роксолана встала, поклонилась властелину и шепнула:

– Прошу Коран и… сунну…

– Хорошо, – улыбнулся султан, – пришлю. И еще чего хочешь?

– Хочу видеть мою подругу.

– А где же она и кто она?

– Она приехала со мной из Бахчисарая. Мы жили здесь в одной зале. Теперь нас разлучили, и я очень скучаю по этой девушке. Хочу, чтобы она была со мной.

– А кто она?

– Оксана…

Султан не проронил и слова, но вышел хмурый.

* * *

На третий день, в комнату Роксоланы тихими шагами вошла мать султана Гальшка. Роксолана, как всегда, сидела у окна и наблюдала за турецкими галерами, украшенными разноцветными фонарями и роскошными коврами. У турок сегодня большой праздник Байрам. Стреляли из мушкетов, играли на бубнах и кобызах. Доносились печальные песни, присущие только Востоку и еще той необъятной степи. Песни, присущие двум народам, живущим рядом – татарам и украинцам. Она слушала эти песни, сдвинув брови, и даже не заметила, как старая турчанка положила на стол две толстые книги и встала перед ней со скрещенными на груди руками.

– Почему загрустила, будто бы тебя ведут на казнь? Не бойся, никто не будет наказывать, наоборот, ухаживают, как за куколкой по приказу господина султана… Понимаешь это? Или оглохла?

– Я слышу хорошо и вижу, как вы ко мне добры…

– Добра… гм… еще неизвестно как пойдет, как покажет твоя звезда, тогда и будем говорить о моей доброте. Вот книги, возьми, их прислал сам великий султан, чтобы ты читала Коран и понимала святое слово. Видимо, уже захотела взять веру нашего народа… Что же! Задумала хорошее дело…

– Я слышала, светлейшая госпожа, что и вы приняли эту веру ради спасения души…

– Я! Ах ты рыночное мясо! Кто тебе это сказал? Сейчас же признавайся! – сердилась турчанка. В ее в руках неожиданно появилась палка. Но Роксолана уже ее не боялась.

– Вас же зовут, светлейшая госпожа, Гальшкой, искаженное народом настоящее христианское имя Элизабет. Сама слышала, что вы не турчанка…

Турчанка глянула на нее, бросила палку и села на мягкую скамью.

– Это тебе наврали продажные баядерки: они меня не любят и плетут такое, что ни на какую голову не налезет. Я – настоящая турчанка потомственная с деда-прадеда, и тебе далеко до меня. Думаешь, если султан стал ухаживать, можно уже и на голову сесть. Нет, милая, еще так изобью палкой, что будешь долго меня помнить…

– Я вас не оскорбляю, а если вам такие разговоры не по вкусу, можно и не продолжать… Действительно, не стоит больше говорить об этом…

И Роксолана опять повернулась к окну…

– Почему отвернулась?

– Я смотрю, как люди празднуют Байрам. Что это за праздник, скажите мне, светлейшая госпожа?

– А черт их знает, что они там празднуют, – сказала гневно старая турчанка и поднялась, чтобы идти в свои покои.

– Вы же турчанка, – удивлялась Роксолана. – Должны знать свои обычаи…

– Мусульмане празднуют Байрам. Пост три дня подряд во славу Аллаха, потом отдают жертву мечетям четыре дня тоже во славу Аллаха… Вот и все…

Она помолчала, потом уже мягко добавила:

– Меня правда зовут Гальшкой, я не из Турции. Привезли меня сюда к султану Селиму, по прозвищу Ужасный, вроде тебя – наложницей. Но Ужасного я совсем не боялась. Наоборот, он меня очень боялся, а когда родился мой сын, Сулейман Великий, и вовсе стал мягкий…

– Как вы это сделали?

– Будешь все знать, состаришься! Я не так добра, как тебе кажется, но… если будешь меня уважать, может, и тебе будет лучше…

– Я вас очень уважаю…

– Не так чтобы и очень… – и вышла из комнаты, не забыв палку.

Только вышла, как кто-то уже просунул голову в дверь и приветливо улыбнулся: это был евнух Мустафа. Роксолана засмеялась и быстро позвала его к себе: она любила Мустафу за искреннюю доброту к ней и услужливость. Евнух прикрыл дверь и осторожно ступая, подошел к Роксолане.

– Есть хорошая новость! – шепнул он, оглядываясь.

– Какая, милый Мустафа! Какая новость?

Мустафа покачал головой, прищурил один глаз и приложил палец к губам.

– Никому ничего не скажу! – догадалась Роксолана.

– Наш Великий султан сделал тебе, сердце, что-то очень приятное, но приказал молчать. Рассказываю тебе только за тем, чтобы не расстревожилась…

– Ну что же, Боже мой? – уже по-настоящему испугалась Роксолана.

– Хорошо, все хорошо, пусть от меня отвернется тень пророка на веки вечные, если говорю неправду. Великий султан позволил тебе видеться с Оксаной.

– С Оксаной! – крикнула Роксолана и спрыгнула с дивана, как молодая козочка.

– Тсс! – замахал руками евнух. – Не кричи, потому что услышит Гальшка, будет тогда нам обоим…

– Я молчу, молчу, только скажи, когда я смогу увидеть мою любимую Оксаночку?

– Великий господин позволил мне открывать ворота в султанский сад и пускать на прогулку Оксану после обеда каждый день. Будешь с ней до ужина разговаривать о чем угодно и развлекаться, как вам нравится…

Роксолана счастливыми глазами смотрела на безбородого евнуха и готова была его расцеловать… Но евнух уже собрался убегать, потому что ему не разрешалось быть здесь. Роксолана все же догнала его и спросила еще раз:

– А сегодня я могу видеть Оксану?

– Я же сказал: после обеда… Сейчас все отдыхают, где кто хочет. Я уже впустил Оксану в султанский сад, к фонтану… Беги туда и там увидишь ее. Теперь сама видишь, как много делает бедный Мустафа… Не забывай о Мустафе и ты…

Роксолана уже не слышала слова евнуха, она бежала в султанский сад.

* * *

Роксолана через несколько минут оказалась перед решетчатыми воротами султанского сада; ворота были настежь открыты. Навстречу ей по тополиной аллее шла, почти бежала любимая подруга. Роксолана узнала ее издалека. Оксана бросилась в объятия: она целовала подругу, всхлипывала и сквозь слезы все шептала:

– Думала, что уже никогда тебя не увижу, думала обо всем, а особенно – о страшном, потому что эта Гальшка могла отправить тебя на тот свет!

– Только пойдем прочь отсюда в какой-нибудь угол, – говорила Роксолана: она видела здесь наложниц. Они гуляли парами и искоса поглядывали на подруг. – Пойдем к озеру, там всегда тихо, никого нет, только плавают утята и лебеди… Баядерки не любят там гулять: все выглядывают, не выйдет ли на прогулку сам султан… Пойдем…

У озера они сели на скамейку, свесили ноги, утопив в шелковой траве и стали смотреть… никого нигде.

– У меня так много новостей, так много… – сказала Оксана, рассматривая внимательно подругу. – Ты как будто немного похудела, но стала еще красивее… Там, наверное, плохо кормят, может, посадили на кулеш и сухари…

– Нет, – смеялась Роксолана, – кормят хорошо, дают всякие изысканные лакомства.

– Тогда почему похудела?

– Наверное, потому, что слишком соскучилась по Божьему миру и по тебе, и я не знала, что с тобой. Спрашивала Гальшку, и она, как водится, ничего не сказала…

– Это не человек, а злая личина, – сердилась Оксана. – Мне она тоже ничего не говорила, а только показывала палку… Спросить еще кого… но не видела Мустафу.

Роксолана засмеялась.

– Она и мне показывала палку и не один раз.

– Может, хотела ударить?

– Да, хотела ударить за то, что она такая же пленница, как и мы с тобой, только что из других краев: не любит, чтобы ей напоминали об этом.

– Вот как! А знаешь, это хорошо, что она пленница из наших земель… очень хорошо! Как-никак, а наша она, и может чем-то помочь тебе. Советую не раздражать ее, а нежно разговаривать, кое в чем и прислужить, все будет на пользу.

– Я ее не трогаю и отнюдь не хочу раздражать… лишь бы лихо было тихо.

– Знаешь, здесь ходят слухи, что ты скоро заменишь султаншу Фатиму, которая недавно умерла.

– Чушь говорят, – равнодушно сказала Роксолана. – Здесь много красавиц лучше меня…

Но она насторожилась и стала внимательно прислушиваться к словам подруги:

– Говорю тебе, что слышала, слышала и сегодня. Ты не зря попала в двадцатку, отдельно гуляешь, запрещено даже подходить к тебе кому-то из девушек. Султан приходит к тебе со всякими разговорами. С другими он так не поступает. И о чем он болтает с тобой? – интересовалась Оксана, поправляя на подруге ожерелье.

– Это было только один раз – с досадой махнула рукой Роксолана. – Во второй раз уже не приходил, а только прислал Коран.

– Что прислал? – переспросила Оксана.

– Коран, такая у них святая книга, чтобы читала, а я еще и не заглядывала в нее, не знаю, что там написано.

– Это неспроста, – задумалась подруга. – Неспроста: получается, значит, в залах говорят правду.

– Какую правду?

– Такую, что возьмет тебя султаншей: хочет ввести тебя в свой закон, жениться хочет, как на мусульманке.

– Хе… может, я не захочу: это своеволие! У меня есть жених пан Ярема… не стану я султаншей, и мусульманкой не буду никогда!

Султан Великолепный и Роксолана. Песчаная скульптура

Она уже кричала, говорила так страстно, так взволнованно, что даже испугала Оксану: подруга стала перед ней на колени и начала прижимать к себе. Но Роксолана сопротивлялась, отталкивала ее и неистово кричала:

– Не хочу! Это душегубство!

– Тихо, тихо… зачем кричишь как сумасшедшая! Здесь услышат, зачем зовешь сюда беду! Мы невольницы, не должны этого забывать… Может все только глупые сплетни, успокойся! Сядь и послушай меня: здесь насилуют только наложниц, тех девушек, которых набирают для развлечений. Но султанша не наложница, а настоящая султанская жена: ее никогда не обидит султан, это считается преступление против Корана. Ко всему тебя еще будут спрашивать – хочешь ли ты быть султаншей.

– Не хочу! Так и скажу, что не хочу, потому что у меня есть жених пан Ярема.

– Слышала, слышала уже об этом пане Яреме! Забывай своего жениха: отсюда никогда не вырвешься, и никому невесту не вернут, даже если бы этот Ярема пошел на Турцию со всей Сечью. Не отдадут, потому что мы все здесь невольницы: сделают султаншей, лишь бы прочитала кое-что из Корана, поклялась и поцеловала первую страницу этой книги. Все эти их выкрутасы я хорошо знаю еще из Бахчисарая.

Роксолана успокоилась и уже молчала.

– Этот твой пан Ярема неизвестно где, – тянула свое Оксана.

– Я хорошо знаю, что ни в Глинском, ни в Вишневетчине его давно нет: пошел в Сечь и как в воду канул.

– Откуда ты это знаешь? – удивилась Роксолана и снова занервничала.

– Знаю… Я могу свободно выходить из дворца: позволил сам султан, я не наложница, а твоя подруга с ханского Бахчисарая. Меня нельзя трогать никому, и сам евнух Мустафа – ничто для меня!

Роксолана отодвинулась от подруги и не сводила с нее глаз. Тогда тихо спросила:

– Как ты получила разрешение? И кто тебе его дал?

– У меня есть указ, – гордо кивнула пышная красавица. – На этом указе есть печать самого султана, он же позволил мне выходить в город. Я христианка и просила великого султана не запрещать мне ходить в церковь: в городе есть много наших храмов греческой веры. Султан мне разрешил, я здесь только живу для тебя. Так мне сказал евнух Мустафа.

– И ты ходишь в церковь? – все больше и больше удивлялась Роксолана.

– Да, – кивнула Оксана. – Хожу по воскресеньям в самую большую церковь, в которой правит службу Божью наш святой отец Исидор.

– Какой такой Исидор? – насторожилась пленница.

– Исидор… тот, который был в Чернигове, твой монастырский учитель, – спокойно сообщила Оксана. – Он бежал из этого монастыря, потому что его чуть не убили поляки за то, что он не католик. Сам он родом из этих мест и шел домой пешком в Константинополь, ставший теперь турецким Стамбулом… Теперь он визитатор в святом соборе. Турки не запрещают нам молиться в своих церквях, лишь бы сидели тихо.

– Ты, может быть, ему что-то рассказала и обо мне? – спрашивала Роксолана, едва дыша.

– Рассказала… за этим и ходила в церковь, поэтому и искала отца Исидора, чтобы поведать о тебе все…

– Разве ты его знала?

– Знала, ты же мне рассказывала о своей жизни в Чернигове, и, видимо, уже забыла… Говорила…

– Что ты ему рассказывала?

– Все, от начала и до конца! Как приехала в свою слободу, как схватили ордынцы и привезли в султанский гарем. Даже сообщила и то, что теперь живешь у самого султана и не сегодня-завтра станешь султаншей…

– Зачем же ты так опозорила меня перед святым монахом! – уже плакала Роксолана. Этот учитель любил меня за благотворительность, христианскую набожность и добропорядочность. Теперь…

– Что теперь? Теперь он еще больше любит тебя: ты сейчас в большой беде и горести… Он благословляет тебя на великий подвиг, зовет к долготерпению…

– Сколько мне терпеть еще и за какую вину? – умоляюще спрашивала пленница.

– Терпи, сколько Бог отмерил в твоей жизни… Все мы терпим: вот турки завоевали целое государство, Византией называлось, народ греческий жил в роскоши и мудрости… Но ворвался враг, все поломал, разрушил, сжег и изувечил… Сколько народа загубили, сколько продали в рабство в дальние страны… Так вот терпит народ, возносит молитвы к Всевышнему, потому что беда случилась не для того чтобы турок ласкать, а нас наказать за грехи наши, за разврат… Так говорил в церкви сам отец Исидор… Но турки на этом не успокоились: теперь они задумали идти на другие христианские державы, задумали брать большой город Вену; об этом я тоже услышала от святого монаха Исидора. Султан наш будто бы хочет завоевать этот большой город и перенести свою столицу туда, переселиться в Вену и управлять оттуда всем миром… Точит он нож на весь христианский мир, хочет всех нас отдать на растерзание своим ужасным янычарам… Порежут, покромсают всех христиан на куски, отдадут на корм собакам без суда и покаяния… В церкви все плакали… – рассказывала Оксана, вытирая слезы.

– Что же теперь будет? – ужасалась Роксолана.

– Отец Исидор на исповеди сказал мне, чтобы ты не колебалась, а заключила союз с великим султаном, если он так благоволит к тебе. Сказал, что может раба Божья Анастасия отвернет этого лютого Сулеймана от злого дела: ты же грамотная, знаешь всякие науки, знаешь турецкий язык, Бог тебя просветил, видимо для того, чтобы стала на защиту христианства, на защиту невинных. Бог тебя научит, как внушить Сулейману встать на праведный путь и просветить затуманенный ум словом разумным, словом милосердным… Речь идет о спасении народов, христиан всего мира… Турция сейчас большая, мощная, христианским королям и князьям трудно бороться с ней, султан и его визири могут причинить людям много боли… Ты должна подать руку султану и стать его женой… Об этом союзе уже везде говорят…

– Как же я могу это сделать, как стану султаншей, если я христианка, а он другой веры!

– Для спасения всех христиан, для спасения, может, и нашего народа нужно это сделать. Святой монах велел передать тебе, чтобы ты не колебалась… Бог наш за такой подвиг обнимет тебя в лоне святой христианской церкви, чтобы и сердце твое не было в большом печали…

– Не могу пойти против своей совести, это большой грех! – плакала Роксолана.

Она замолчала, вздохнула и, наконец, сказала:

– Да и не послушает он меня, не будет менять свои планы, как решил со своими визирями, так и будет.

– Может и так, но доброе семя, посеянное в душу, всегда дает крепкий росток. Если думаешь бороться с ним за свою веру, тебя никто и спрашивать не будет: султан возьмет тебя против твоей воли. А если так, тебе придется только смириться без сожаления и слез. Как только переступишь порог в его покои, так и станешь его женой. Тогда уже легче поговорить с султаном уже не как с султаном, а как с любимым мужем: дать добрый совет никогда не бывает поздно. Христиане напуганы и боятся войны.

– Неужели и война неизбежна? Я ничего не слышала, может только пугают…

– Не знаю, милая… Теперь мы с тобой будем видеться каждый день… Ты должна будешь мне рассказывать все, что произойдет за эти дни… для общего нашего блага…

– Хорошо, сердце… Я в этом ничего не вижу плохого и буду тебе доверяться, как лучшему другу… Все скажу, как священнику на исповеди.

Долго разговаривали подруги, долго шептались и советовались. Обе грустили, но все же твердо решили видеться чаще и не чураться советов святого монаха Исидора.

* * *

Прошло еще три прекрасных лета, три теплых лета на Босфоре, которые впоследствии принесли в султанский дворец значительные перемены. Читая Коран, Роксолана недолго колебалась и быстро уступила властному Сулейману Великому: в конце концов, она заключила с ним союз. Роксолана заменила умершую Фатиму и стала жить в роскошных покоях самого султана. Через год она подарила ему сына Магомета, законного наследника султаната. Пришли одновременно и разные хлопоты и проблемы, дворцовые интриги, склоки… Она уже забыла все свои девичьи мечты вырваться из гарема на вольную волю, улететь в родной край, разыскать своего Ярему и зажить своей счастливой жизнью в семье, среди своего народа. С Оксаной она теперь разговаривала недолго, только иногда спрашивала о монахе Исидоре и новостях из далекой Украины. Но новостей не было… Лишь однажды узнала, что пан Ярема стал казацким старшиной, живет на Днепре, где-то в Томаковке, и вместе с Байдой и Дашковичем собирается в поход на Молдавию против самого султана. Она задумалась:

– Неужели этот старшина имеет большое войско? – спрашивала она озабоченно.

– Этого я не знаю… – хмуро ответила Оксана. – Передавали, что этих сечевиков и янычары остерегаются.

– Не боится, значит!

– Наверное, не боится… это же Сангушко! Известно всем, что ни Сангушко, ни Вишневецкие не боятся никого…