Текст книги "Курганник"

Глава 20. Не дури!

 
Я надела прозрачное платье,
Умастилась сандалом желтым —
Меня, такую прекрасную,
На кого ты покинуть хочешь?
 

Гатха Тхери Чапы. Тхригатха, 291–311

У веранды на скамейке сидел Спиридоныч.

– Что слышно? – спросил его Макар.

Старик пожевал губами, рассматривая свои толстые пальцы.

– Тай! – махнул он рукой. – Как в воду канула твоя Лизавета.

– А Володьку кто видел?

– Та де там. Я думаю… эт, можа, их того… засосало?

– Куда? – растерялся Зотов.

– Ну, туда. – Старик ткнул большим пальцем в небо.

– Точно. Засосало, – пробормотал Макар, проходя в веранду.

Спиридоныч уже строил собственные версии.

– Стой, Макарка.

– Чего еще?

– Там до тебя гости.

– Какие еще гости?

– Ну. – Федор Спиридоныч развел руками. – Сама пришла.

– Лиза? – спросил Виктор.

– Та какая Лиза!

– Ясно, – буркнул Зотов.

Виктор поспешил за другом, чтобы увидеть непонятных гостей.

За столом на кухне сидела Люба – темные волосы сложила в высокую прическу, обнажив шею и загорелые плечи. Платье с серо-белым причудливым рисунком облегало красивое тело. Виктор невольно сглотнул – под тонкой материей выступали крупные соски полной груди.

Ее карие очи в обрамлении пушистых ресниц с надеждой смотрели на Зотова, и Ковалев сразу почувствовал себя лишним. Однако горячее желание рассмотреть девушку удержало его. Виктор притворился непонятливым, а Макар не возражал.

– Чё надо? – недовольно произнес Зотов, едва удостоив гостью взгляда.

Теперь Виктор увидел ятаган друга, лежащий посреди стола. То ли Макар его оставил без присмотра, то ли Люба достала его… Ковалев запнулся у двери, чувствуя крупную разборку.

Зотов меж тем помыл руки.

– Чё молчишь? – спросил он, вытираясь. – Зачем пришла?

– Поговорить. – Голос Любы дрогнул. Откровенная неприязнь Макара смущала ее, но девушка сдерживалась, чтобы не убежать от стыда, не расплакаться от обиды.

– Об чем? – Зотов достал из холодильника миску с овощами, снял с крючка разделочную доску.

– О нас, – ответила девушка, набравшись смелости. – Я так больше не могу, Макар. Я устала от постоянного ожидания. Я не могу больше видеть ее рядом с тобой. Я… – подбородок Любы дрогнул, – знаю, что ты не охладел ко мне, что ты любишь… надеюсь, любишь меня.

Зотов распанахал огурец и принялся нарезать его тонкими ломтиками. Остро заточенный нож дробно стучал по доске.

– Ты решила выяснить отношения, – кивнул Макар. – В который раз? Третий? Пятый? Двадцать пятый? – Зотов говорил спокойно, как человек, которому смертельно надоело повторять одно и то же. – Хорошо. Давай поговорим. Только обещай мне одну вещь, – он ткнул ножом в сторону Виктора, – при свидетеле: разговор последний, и, когда он закончится, ноги твоей не будет в моем доме.

Любовь бросила короткий взгляд на Ковалева, и тот почувствовал жар стыда на лице, словно юный любовник перед взрослой женщиной.

– Я, пожалуй… – Он сделал шаг назад, но Макар остановил.

– Не уходи, зема. Ты теперь свидетель. – Он сбросил нарезанные огурцы в миску и взялся за перья зеленого лука.

– Я согласна, – ответила девушка. – Если ты… Если мне не удастся переубедить тебя, я уйду. Навсегда уйду из этого дома.

– Отлично! – Зотов бросил в рот луковый листик и смачно захрустел. – Все равно целоваться не будем, – заметил он, отрывая еще один лист. – Удался в этом году… – цыкнул зубом, – лучок. Так, о чем это мы? А-а-а! Старая пестня о главном, – коверкая слово, произнес кузнец. – Ну-ну.

– Не надо так, – попросила Люба.

Макар тяжело вздохнул, воткнул нож в доску.

– Как «так»? – спросил он, теряя терпение.

– Так жестоко.

– Жестоко. – Зотов покачал головой. – Ты знаешь, когда я ходил, словно чумной, возле твоего дома, когда на работе думал о тебе, часто попадая молотком по руке, когда мчал домой с работы, чтобы увидеть тебя, я понимал – это любовь. Сколько сил и смелости мне нужно было, чтобы остановить тебя на улице и признаться…

Люба улыбнулась:

– Ты выпалил все сразу и смолк.

– Да. Я помню. И очень хорошо, что помнишь ты. Первые встречи умерили мой пыл, но явилось нечто большее. – Макар пошевелил пальцами, подбирая слова. – Я понял, насколько ты дорога мне. Я не спешил, стараясь показать себя, добиться ответного чувства…

– И ты добился его, но Лизка…

Макара перекосило.

– Не лги! Умоляю, не лги. Мы оба знаем, что она совершенно ни при чем. Она твоя сестра, и я должен был ей помочь. Ты согласилась.

– Она…

– Нет, Люба! Ради бога, хоть сейчас будь откровенна со мной. Да со мной – ладно. Черт со мной! Признайся сама себе – ты просто ревновала Лизу ко мне. Все! Никаких других причин просто нет.

Макар смолк, ожидая ответа. Виктор замер, стараясь стать невидимым и неслышимым.

– Да, – тихо ответила девушка. – Я ревновала. Да, я приготовила приворотное зелье и подливала тебе.

Она встала из-за стола – клешеная юбка распустилась дивным цветком, тонкие шпильки выгодно подчеркивали стройные загорелые ножки. Люба подошла к Зотову и заглянула в его глаза.

– Я прошу прощения, – негромко сказала она. – Прости меня, Макар. Пожалуйста, прости.

– Давно простил, – в тон ей ответил Зотов.

– Тогда… тогда позволь мне остаться. – Ее ладони легли на плечи Макара. – Мне тяжело без тебя. Лиза поймет. Она ведь… добрая. Мы для нее что-нибудь придумаем.

Зотов хмыкнул, покачал головой:

– Никаких «мы» быть не может. «Мы» давно умерло, сгорело и развеялось. – Он достал из холодильника подсолнечное масло. – Наше «мы» быльем поросло. Кончено.

С ресниц Любы сорвалась слеза.

– Как жестоко, – сдавленным голосом произнесла она. – Ты не человек, Зотов.

Он пожал плечами: суди как знаешь.

– Проклятый курганник… Что же ты со мной сделал? Может, опоил? – Любовь оперлась левой рукой о стол, правой размазывая по щекам слезы, смешанные с тушью. – А-а-а. Я поняла. Это Лизка наколдовала зелья. Иначе почему я не могу тебя забыть?

– Понеслась трында по кочкам, – пробормотал Макар, смешивая зелень в миске.

– Со мной так поступать нельзя, – прошипела Люба. – Сдохнет твоя Лизка, понял?! И тебе туда дорога!

Она вытащила ятаган из ножен. Макар быстро отступил назад, столкнулся с растерявшимся Виктором и не удержался – друзья рухнули на порог кухни.

– Получи, проклятый! – Перехватив ятаган двумя руками, девушка подняла его над головой.

Ковалев попытался подняться, чтобы помочь другу, но только мешал Макару встать на ноги. Их спасло то, что Люба неожиданно сомлела, ноги ее подкосились, и она повалилась на пол. Зотов облегченно выдохнул.

– Витек, убери свои ноги.

Наконец Ковалеву удалось встать. Макар поднялся сам.

– Извини, – пробормотал Виктор.

– Проехали.

В веранде появился озабоченный Спиридоныч.

– Вы чегой т тут? – спросил он, но, увидев лежащую без чувств Любу, отвернулся. – Макарка, ты чей т с девки труселя… того?

– Очень надо, – зло бросил Зотов. – Сама наряжалась, – и одернул задравшуюся на девичьей попе юбку.

– А-а-а… что это у нее? – промямлил Виктор.

Он присел, желая вновь приподнять оборки.

– Та не срами ты девку! – одернул его старик. – Что-что? Тебе оно надо? Токма под юбку бы залезть. Тьфу! Городская срамота.

– Да ладно тебе, Спиридоныч, – злился Макар. – Пусть посмотрит.

Он приподнял подол: от поясницы до ложбинки между ягодицами рос у Любы клинышек волосков длиной в палец.

– Это хвост? – Виктора перекосило от отвращения. – Бэ-э! Жуть какая.

– Этими волосками она и привораживала, – авторитетно заявил Зотов.

Ковалев побледнел, вспоминая длинные волосы на языке.

– Ты шутишь?

– Да какие шутки! А еще менструации добавляла для крепости.

Виктор вылетел во двор, едва не сбив с ног Спиридоныча.

– Только не в крыжовник! – успел крикнуть ему вослед Макар.

– От ты… – сердито произнес старик. – За шо ж ты так ее?

Люба застонала, содрогнулась всем телом. Карие очи распахнулись.

– С добрым утречком, – язвительно произнес Зотов.

На девичьем лице проступил испуг, словно она впервые увидела Макара.

– Давай вставай!

Люба приподнялась, отползла назад, испуганно глядя на разозленного кузнеца.

– Та шо ж ты делаешь, курганник? – возмутился Спиридоныч. – Сердце в тебе есть али как?

– Есть, тока закакано… всякими.

Старик вздохнул, укоризненно качая головой.

– Пошли, Любань. – Он протянул к девушке руки, желая помочь.

Та вдруг испуганно вскрикнула, разглядывая свое платье, руки и ноги, а завидев лежащий на полу ятаган, змеей бросилась к оружию.

– Та шо ж энто!..

– Уходи!

Макар успел вытолкнуть старика на веранду и нырнуть под руку с клинком. Люба смотрела на него затравленным зверем.

– Ого, красотка! – удивился Зотов. – Да ты знакома с оружием.

Девушка ответила, шипя сквозь зубы:

– И на каком языке мы заговорили?

Она повторила шипение, энергично махнув левой рукой в сторону.

– Надо выйти? Понимаю. Только не пущу. – Макар встал в дверном проеме.

За спиной, кряхтя, возился Спиридоныч.

– Та вы совсем сдурели! Ну ладно, девка от амуров с глузду съехала, но ты-то, Макарка…

– Уйди, дед. Не Люба это.

– Та не дури! – Старик вцепился в Макара.

Используя момент, девушка сделала выпад.

– Не дури!

Старик тянул влево, и Зотову пришлось повернуться к атакующему противнику боком. Люба сделала шаг вперед, чтобы не потерять равновесие, – Макар придавил ее телом в дверном проеме, вышибая дух.

Когда Зотов отодвинулся, девушка вновь упала без чувств, роняя оружие.

– Отстань! – рявкнул Зотов на Спиридоныча, вырываясь из его цепких пальцев.

Не желая искушать судьбу в третий раз, он отфутболил ятаган и перевел дух.

– Жива, – сказал он, приложив пальцы к шее Любы. – Вот это был номер, чтоб я помер.

– Ну, ты совсем стал зверюкой, курганник. Девку чуть не пришиб.

– Выживет, – отмахнулся Зотов. – Надо меньше с духами якшаться, – он подхватил свой клинок, – тогда освященный булат не будет ядом.

Спиридоныч смотрел на ятаган, открыв рот: три креста украшали лезвие, словно вплавленные в него во время ковки. По сути, так и было: Макар отковал брус из разных сортов стали, разрубил его поперек и из трех кусков сложил основу лезвия, как из мозаики.

– Боже святый, – тихо произнес старик, теребя в руках засаленную кепочку. – Как жи ж так, Макарка? Как жи ж так? Ведь она ж дитё исчо неразумное. Ей жи ж жить исчо и жить, дитёв рожать, а она… Еш трешь!

– Ото ж. Эге ж, – в тон ему ответил Зотов. – Одним словом, дура!

Он вздохнул, грустно глядя на бесчувственную девушку.

– Дура-дура-дурище, – приговаривал он, поднимая Любу на руки. – Горе с этими бабами.

Макар внес ее в комнату и положил на диван. Поспешно вернулся на кухню – Спиридоныч сидел за столом, вытирая кепочкой красную взмокшую лысину.

– Столичного гостя не видать? – спросил Зотов.

– Тута. Полощется у колонки.

Макар достал из буфета пол-литровую бутылку, поставил перед Ляпуновым.

– Вот тебе, Спиридоныч. Противоударное средство, так сказать.

Глаза Спиридоныча загорелись интересом. Он деловито откашлялся.

– Чой т ты, Макарка, салатик не доделал? – как бы невзначай поинтересовался он.

– Доделаешь тут с вами, – пробурчал Макар, разминая пальцами воск. – Набежите толпой: то у вас любовь, то морковь. Дома спокойно не пожрешь за детьми, на базаре – за нищими.

– Тю на тебя, курганник! Сам же ж выпить предложил. А как же ж без закуся?

– Вот и пей, и закусывай, – Зотов поднял указательный палец, – но в комнату чтобы ни одна живая душа не вошла! Понял?

– Никак нечисть выводить будешь? – вытаращив глаза, прошептал Спиридоныч.

– Все-то вы знаете, барин, везде-то вы побывали.

– Страсть-то какая, Макарка, – жалобно произнес Ляпунов. – А ежели оно да это…

– Чтобы не это – сиди, самогон квась. Нечисть пьяных не переносит, – заверил Зотов. – Оно как начальство – одного поля ягоды. – Он усмехнулся, подмигивая старику.

– Да ну тебя, кузнец!

Когда Макар скрылся за дверью, Спиридоныч приложил пухлую ладонь к груди, где под вылинявшей милицейской рубахой висел серебряный крестик.

– С нами крестная сила!

Тут же спохватился: Макар бутылку дать-то дал, а наливать во что?

Спиридоныч на цыпочках прокрался мимо закрытой двери, осторожно залез в буфет – шесть стопочек стояли рядком меж тарелок. Заполучив желаемое, старик вернулся на место. У двери прислушался: вроде курганник чего-то бормочет. Спиридоныч сглотнул, борясь с искушением послушать, но забурчавший не ко времени желудок чуть не выдал его.

– А где народ? – На пороге возник зеленый от рвоты Виктор.

Старик сделал страшное лицо и приложил палец к губам. – Чего? – шепотом спросил Ковалев.

Корча рожи, Спиридоныч замотал головой, силой увлек непонятливого гостя за стол.

– Макарка беса гонять будет, – прохрипел старик, дыша в лицо Виктора.

Ковалев отшатнулся – запах гнилых зубов едва вновь не вывернул его наизнанку.

– Это как?

– Тют ты! – вырвалось у Спиридоныча. Он быстро закрыл рот ладонью, покосился на дверь. – Крестом, ясное дело. Крестом да святой водой.

Федор Спиридоныч Ляпунов налил себе самогона. Ковалев усмехнулся, воротя нос от запаха спиртного, – у каждого своя святая вода. Спиридоныч расценил его усмешку как недоверие.

– Зря смеешься. – Он закатил глаза. – Прости, Господи, меня, грешного, – и, выдохнув в сторону, одним махом осушил стопочку.

– Живете в том городе, – морщась, просипел старик, – горя не знаете.

Спиридоныч уткнулся носом в потную кепку, занюхивая первую.

– Э-эх! – с облегчением выдохнул он, смачно захрустел щепотью салата из миски. – От Макарка беса из Любки вышибет, глядишь, и поладят.

– Ты чего мелешь, дед? А Лиза? Сомневаюсь, чтобы Зот… Макар отвернулся от нее.

Спиридоныч цыкнул зубом:

– Видал я, как ты на Любку таращишься. – Глаза его хитро прищурились. – Нравится-то краля? Вот и скажи: кто из девок краше?

– Ясное дело, кто… – пробормотал Ковалев.

– Вото ж! А Лизка… – Старик махнул рукой, хлопнул еще одну стопочку. – Чё та Лизка? Чудо кладбищенское. Она с детства с прибабахом была – у-ух! Забористо пошла! – передернул плечами, что тебе цыган. – Все в степь бегала, цветы собирала да в Балкином озере купалась.

– Так там камыш один! Где ж купаться?

– Эт щас камыш! Тада исчо родники били – усек? Пацанва даж рыбу ловила.

– Ну вот! А говоришь, одна Лизка туда бегала.

– Оно конечно, – согласился старик. – Детвора везде нос сует. Тока энту за версту дурочкой дразнили.

Спиридоныч приблизился к Виктору, горячо зашептал:

– А дорожка к тому холму проклятущему – видал! – через погост идет. Ближе к селу-то новое кладбище, а правее, если на курган идти. Там, – Ляпунов оглянулся, словно опасаясь чужих ушей, – старые могилы. Бог весть, с какого времени покойнички лежат. От Лизка возьми в один час да и потеряйся… – Спиридоныч со значением поднял брови, округлив глаза: – С пацанвой на озеро пошла. Ребятня уж вернулась, а ее как не быват! Ну, врозлые стали допытываться, не случилось ли чего, не обидел ли кто девчонку – с пацанов станется! Нет, говорят. Када вертались, знач, до кладбисша вроде шла следом, а после – щезла.

Старик развел руки: таки дела. Перевел дух, принялся выбирать из салата дольки огурца. Виктор отвернулся, чтобы не видеть черную грязь под его ногтями. Спиридоныч, довольно улыбаясь, аккуратненько налил третью и ни с того ни с сего выдал:

– Хе-х! Исчо тот археролог!

Закусывая, он сжевал недорезанную Макаром луковицу вместе с перьями и умял большую часть салата, постанывая от наслаждения.

Брезгливо морщась, Виктор наблюдал за пьянеющим дедом. Мысли старика путались, язык заплетался. Приплел вот какого-то «археролога».

– Кто знает, шо б с девчонкой стало, ежели бы ему в башку не втемяшилось могильные плиты раскапывать, – продолжил плести Спиридоныч.

– Что-то я ни хрена не понимаю, – сердито пробурчал Ковалев.

– Да чё тут понимать, дурья твоя башка? – возмутился старик. – Ен пошел старые могильные плиты копать, шоб знать, знач, какие людишки у нас на погосте схоронены. Ен и нашел Лизку на могиле. Ее солнышком шарахнуло – девчушка и сомлела. А ен откачал ее, знач.

– Да кто ен-то? – терял терпение Виктор.

– Та тихо. – Спиридоныч зашипел, вжимая голову в плечи. – Шо ж ты так орешь? – Он кивнул на дверь. – Ен жи ж и нашел.

– Да кто? – взмолился Виктор.

– Да Макар жи ж.

Ковалев в сердцах сплюнул.

– Они ж с Лизкой два сапога пара. Одна цветочки собирает, другой всяко разно старье копает. Посля ентого случаю друг за дружкой бегали по степи, та шо тебе сайгаки.

Виктор покачал головой, с трудом разбираясь в болтовне Федора Спиридоныча Ляпунова. Вот уж Бог дал фамилию! Нет, то, что Макар с Лизой сдружились, – понятно. Но откуда Любовь появилась? Почему Спиридоныч хочет, чтобы именно у нее с Зотовым сладилось?

– Та шо тута понимать. – Круглая физия старика расплылась в улыбке. – Лизка – энто ж детство. Вот тебе и весь сказ! А Любаша – энто ж, – он потряс кулаками, – э-эх! Тута настоясша любовь. Усе по-взрослому. К тому ж как Макар расти стал… Как тебе растолковать-то? Бриться начал – о! Понимаш?

– Ясно, – кивнул Ковалев. – Дети выросли.

– Вроде того, – согласился Спиридоныч. – Макарку на флот забрили, а Лизка исчо в школе сидела. Когда Макар вернулся, она в институте была. А тут Любов, – руки старика описали в воздухе контуры женского тела, – краса сама собою. Ну, Макарка и того… энтого.

Спиридоныча разморило. Он посмотрел на ополовиненную бутылку, что-то прикидывая в уме.

– Пойду-кась я прилягу, – пробормотал старик, пытаясь закрутить пробочку. С третьего раза получилось. Криво.

Глава 21. Чужая тень

 
И песня пробуждает души мертвых,
Зароненные, словно семена,
В чужое невозделанное сердце,
В котором зло с добром переплелись,
Как корни трав на поле одичавшем…
 

Ритта Козунова

Люба лежала неподвижно, будто уснула. Но ресницы ее мелко дрожали, глазные яблоки шевелились под сомкнутыми веками, пальцы чуть вздрагивали. Похоже, она и правда видела сон, в котором ей приходилось беспрестанно двигаться, словно на нее нападали со всех сторон невидимые Макару враги. Демон ли, дух ли, проявивший себя в драке, теперь увлек сознание девушки в свои миры. Кто знает, сколько может продержаться там Любовь? Если сейчас приняться за изгнание мятежного подселенца, можно самому подцепить нечто подобное или принять изгнанного в себя. Да и не по силам Зотову изгнание. Все, что он хочет, – заглянуть за занавес, увидеть чужака, быть может, понять, откуда взялся, чего хочет: завладеть телом или вернуться в иной мир.

Макар сел на стул рядом со спящей, принялся разминать пальцами воск, начитывая слова:

– Знаменуйся, раб Божий Макар, крестом животворящим – одесную и ошую, спереди и сзади…

Он прикрыл глаза. Бьющие в окно лучи солнца просвечивали веки. Когда в сердце и душу кузнеца пришел покой, он ощутил себя плывущим в золотом дожде. В вышине – волнующаяся поверхность моря, в глубине – за ним неповоротливыми рыбами плывут неясные тени, охотятся, и только яркий свет сдерживает хищников.

– Близ меня Христос и вся сила небесная…

Яркие вспышки, похожие на шаровые молнии, стали загораться вокруг Макара, и он неожиданно понял, что никуда не плывет, а висит на месте в подвижном огненном море.

– А далече от меня со своею темною силою стоит, и со всеми человеки прогнан бысть, третьюстами и шестидесятью ангелы стали Божии…

Покончив с установкой защиты, Зотов приоткрыл глаза. Если бы сейчас кто посторонний заглянул в них – испугался бы. Зрачки Макара горели оранжевым пламенем, словно в них полыхал костер.

Кузнец нацепил размятый воск на свой крестик, осторожно взял девушку за запястье, как это делает доктор, нащупывая пульс.

– Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа! Аминь! Нравом причастник и Апостолам наместник, Апостолом быв, деяние обрел еси боговдохновенне…

В золотом сиянии солнца за закрытыми веками прорисовался контур тела обнаженной девушки. Сначала обозначился золотистой линией, потом приобрел объем, в котором стали видны потоки и искрящиеся линии – кровотоки, нервные импульсы – закрутились взвеси. За девичьей спиной возникла тень. Зотов сначала не обратил внимания – увлекся поиском темной «медузы» наговора или злого чарования, которое могло вложить в Любу подселенца. Но такового не находилось, зато тень набрала силу, повторяя контуры золотого тела. Сразу так и не отличишь. Теперь отчетливо проступили различия: плечи и бедра шире, удлиненная форма головы.

– …с него же молимся человеколюбчу… – Слова стали даваться Макару с усилием.

Пришедшая на ум догадка не давала сосредоточиться. А ведь нет никакого чарования! Любка сама, по доброй воле или любопытной неосторожности подцепила неприкаянную душу. Каким только образом умудрилась?

– …очиститися и избавитися рабе Божьей Любви от всякого злого чарования, обаяния, колдования, – дочитывал Макар, наблюдая синхронное колебание светлого и темного контуров, – …от сего часу и минуты по весь ее век и на всю жизнь, во веки и веки. Аминь!

Золотое море огня вспыхнуло и исчезло вместе с силуэтами – солнечный свет пробивался через опущенные веки. Девичье запястье в пальцах кузнеца дрогнуло.

– Зотов? Ты чего? – В голосе испуг, неприязнь.

Он открыл глаза – темные кляксы плавали, скрывая лицо Любы.

Диван скрипнул. Девушка резко села и охнула – после всего случившегося кружилась голова. Макар поднялся со стула осторожно, чтобы та же участь не постигла и его. Ладонями растер уставшие глаза, виски.

– Ты чего тут творил со мной, курганник?

– Ты где-то нашла старинную вещь, – сказал напрямую Зотов. – Где? Что?

– Какую еще вещь? – жалобно всхлипнула Люба. – Отстань!

Курганник стиснул ее руку, девушка испуганно отстранилась. На мгновение их взгляды встретились – для Макара этого было достаточно.

– Старую бронзовую бляху размером с ладонь, – не унимался он.

– Зотов, будь же человеком. – Непритворные слезы потекли по щекам девушки. – У меня голова раскалывается.

Зотов ругнулся про себя: экзорцист хренов! Не разобравшись, что к чему, принялся изгонять из девки беса. Вместо этого едва насильно не оторвал подселенца, а без предмета, из которого вышел дух, этого не сделать. Скорее всего, Люба нашла зеркало, причем старинное, возможно, сарматское. Иначе откуда у нее вдруг появился навык фехтования и с чего вдруг она заговорила на странном языке, очень похожем на язык Степной Хозяйки?

Курганник, ты пропускаешь важные мелочи. Устал. Нет, халтуришь…

Апрель 1984 года

– Халтура, – недовольно произнес дед Федор.

Макар сильнее зажмурился, в ушах загудело от напряжения.

– Халтура, – тверже произнес дед и шлепнул внука палкой по бедру – не сильно, но ощутимо.

Макар отскочил в сторону, потирая ушибленное место.

– А можно без этого? – спросил он деда сердито.

– Можно, только по-другому не запомнится, – наставлял Федор, сложив жилистые ладони поверх навершия палки. – Ты ведь можешь. Почему халтуришь?

Макар шмыгнул носом, возвращаясь на исходную позицию. Они тренировались в беседке под цветущей черешней. Апрельское солнце заливало сад ярким светом и за день хорошо прогрело воздух. Разве усидишь дома? А через час в клубе начнется фильм – «Ангар-18». Фантастика с пришельцами! Такое очень редко показывают. Потому фантазия Макара рисовала одну яркую картинку за другой, отвлекая внимание, мешая сосредоточиться.

– Если бы ты успокоился, то почувствовал бы мое намерение ударить, – продолжал наставлять дед. – Или молитву забыл?

– Нет.

Дед был во всем прав. Макар, понимая это, все равно злился на старого Федора, на себя. Издевается: молитву забыл.

– Отче наш. Иже еси на Небеси… – забубнил внук из ехидства.

– Не вслух, неслух! – Дед стукнул палкой об деревянный пол беседки. – Перестань себя жалеть и ерничать. Ты шо, балбес?

Макар прикрыл глаза, усмирил дыхание и бьющееся от обиды сердце. Прислушался к звукам, ощутил на лице дуновение ветра. Хорошо! Тренированное тело вспомнило отработанное бесчисленными упражнениями состояние покоя, расслабилось: руки повисли вдоль тела, голова опустилась на грудь. С первыми словами молитвы тепло окутало обнаженные плечи, словно Макар окунулся в чистую воду. Улыбка коснулась губ.

Он не знал, что заставило его поднять правую ногу и развернуться. Когда открыл глаза, дедова палка била концом в грудь. Макар с ленцой в движении скользнул в сторону и оказался за спиной Федора. Поединок длился секунды три и закончился победой деда – палка достала внука поперек спины.

– Достаточно! – остановил внука Федор.

Макар вытянул руки по швам и поклонился.

– Свободен, – пробурчал дед.

Похвалу от деда внук слышал очень редко, но Макар знал точно: недовольство наставника – лучшая награда за выученный урок. Чувство легкости и просветления – иначе не назовешь – теперь не оставит до самого вечера, и если после фильма придется столкнуться с парнями из Укромного, то… будет неплохая тренировка в боевых условиях.

– Чтоб сегодня кино без драк, – предупредил дед, глядя ему прямо в глаза.

– Как скажешь, деда, – пожал плечами внук. Откуда он знает?

Когда Макар убежал, в беседку поднялась Клавдия Ивановна – невестка Федора Зотова, мама Макара. Женщина села за стол, расстелив перед собой газету. Гречневая крупа с шелестом высыпалась из пакета на газетину.

– Зачем вы так, папа? – Ей не нравились наказания палкой. – Мальчишка ведь совсем.

– К чему заводить старый разговор, Клавдия, – вздохнул старик. – Талантливый он у нас, а талант в узде держать надо, если поймет свои силы – зарвется.

Мать заправила выбившуюся темно-русую прядь под ситцевый платок, принялась за крупу.

– Чтоб он так в школе учился, как вашу науку учит, – негромко произнесла она.

– Я жизни учу…

– Сверстников лупить?

– За это наказую, – твердо ответил дед, недовольный тем, что его перебили. – Видела, сколько он читает? Думаешь, случись кургану проснуться, он пройдет мимо?

Женщина вздрогнула, испуганно взглянула на свекра.

Старик вздохнул: слишком уж Макар на мать похож – глаза карие с длинными ресницами. Потому Клавдия любила его больше старшего и, по мнению деда, баловала больше меры.

– Господь с вами, папа!

– Вот тогда и пригодится моя наука, – устало произнес Федор. – Пойми, дочка. Макарке сейчас пятнадцать, а он уже может то, что я только к двадцати усвоил.

Клавдия Ивановна принялась за гречку, проглотив слезы. Федор, казалось, заснул, сидя на табурете, с наслаждением вдыхая терпкий запах цветущей черешни. Беспокойная синица влетела в беседку. Женщина охнула от неожиданности, а птица прыгнула на плечо старика, крутанулась на месте, словно приглядываясь к человеку, и скакнула на руки, лежащие поверх навершия палки.

– Чик-динь! Чик-динь!

Федор приоткрыл глаза. Легкая улыбка коснулась губ старика…

Макар вышел на кухню за «федоровкой». Здесь дым стоял коромыслом – Ковалев задумчиво курил в полном одиночестве.

– Ну, чего там? – спросил он, глядя на друга, как на факира в цирке.

– Все то же, – буркнул Зотов, отливая в стопочку глоток эликсира. – Окно открой – дышать уже нечем.

Когда он вернулся в комнату, Люба по-прежнему сидела на диване, упершись локтями в колени и низко опустив голову. Она распустила волосы – темные волны спадали на плечи, скрывали лицо. Макару стало жалко бестолковую девчонку: натворила всякой всячины, чего на ум пришло, да еще дух чужой подцепила. Неизвестно, как его извлечь и что из этого выйдет.

Он присел перед девушкой на корточки, дрогнувшей ладонью – вдруг ударит по руке, закричит: не прикасайся! – убрал волосы с ее лица. Люба смотрела с укором, в уголках глаз блестели слезы. Горячей ладонью Макар вытер влажные щеки девушки, она отпрянула, откидывая волосы на спину. Курганник смутился. Надумал нежничать.

– Выпей, – предложил он.

– Не надо меня жалеть, – сглатывая слезы, с болью и обидой в голосе, ответила Люба. – Если все кончено – так тому и быть.

– Выпей, – повторил Макар, не желая возобновлять разговор.

Девушка дрожащими пальцами приняла стопку, глотнула «федоровки».

– Вот и хорошо, – одобрил Зотов. – Прости, если… что не так.

А «не так» все. Все не так, потому что не по-ее получилось, не по-Любиному, хотению-повелению…

Когда девушка ушла, Зотов плюхнулся на табурет, водрузив на кухонный стол литровую бутылку с вишневой настойкой.

– Как все прошло? – поинтересовался Виктор, наблюдая, как Макар вытирает пальцами чашку.

На слова друга курганник кивнул, налил себе вишневки и, немного поразмыслив, предложил:

– Пить будешь?

Выглядел он рассеянным и усталым, глубокая морщина пролегла меж бровей – Зотов думал сейчас о чем-то своем.

– Не откажусь, – пожал плечами Виктор. – Только с закуской.

– Да вот салат… – Макар придвинул к нему миску, – еще есть.

Ковалев поморщился:

– Там были пальцы Спиридоныча.

– А-а-а, – произнес Макар, плохо понимая, при чем тут пальцы Спиридоныча. – А-а-а! – До него наконец дошло. – Тогда салат мой, а ты возьми в холодильнике чего пожелаешь.

Не дожидаясь, пока друг сварганит закуску, курганник выпил вишневки, занюхал светлыми волосками на правой руке и задумчиво уставился в чашку, словно не понимая, как это она так быстро опустела.

– Так, – Виктору пришлось налить себе самому, выпить в одиночестве, и теперь он грыз ломтик сыра, – чего у вас было?

– Да чего там было, – задумчиво произнес Зотов. – Не пойму: такое впечатление, что эта дурища нашла где-то старинное зеркало и посмотрелась в него.

– Ну и что? – Виктор хмыкнул. – У нас в офисе старинное зеркало висит. Здоровенное такое. Конец прошлого века – не хухры-мухры. Шеф перед ним любит хорошиться. – Ковалев облизнул губы, склонился к Макару, желая выдать страшную тайну. – Говорят, он перед зеркалом тем Дашку Ларич – у нас одна фифа бестолковая – пялил.

– Хухры-мухры, мухры-хухры. – Зотов остался равнодушен к столь пикантной подробности из жизни Витькиного офиса. – Это пока никто из вас чужой дух не подцепил, как Любка. Вот тогда кому-то будет – мухры.

– Это как? – Виктор замер с поднятой бутылкой.

– А так: к примеру, если человек часто смотрелся в зеркало и не был похоронен – мало ли что: война, катастрофа над морем и концов не найти – его душа уходит в зеркало и может подселиться к любому, кто посмотрится в зеркало позже. Непохороненный дух остается неприкаянным.

Виктор сглотнул.

– Наливай-наливай. – Макар ложкой зачерпнул салат, почмокал с удовольствием и вновь предложил другу. – Будешь?

– Нет. Я ж тебе говорил: Спиридоныч там грязными пальцами копался.

– Ничего ты мне не говорил – первый раз слышу. А если и так, добру пропадать, что ли? – Зотов зачерпнул еще, прожевал, чокнулся с другом чашкой, выпил. – Вот сарматы! Они, зема, делали бронзовые зеркала. Одну сторону шлифовали до блеска. Изображение, конечно, кривенькое малость получалось, но ничего. И из Китая тогдашнего привозили бронзовые зеркала. На похоронах зеркало оставляли вместе с погребенным в кургане. Иногда даже ломали, чтобы душа усопшего не вернулась к родственникам. А ты думаешь, почему, по обычаю, у нас в доме покойника зеркала завешивают?

– Постой. Но ведь бронзовое зеркало за столько лет могло потемнеть, – заметил Виктор.