Текст книги "Дельфин в стеарине"

28

Пришлось, правда, сначала смотаться на Комендантский Аэродром, за машиной. Я нашел «забаву» там, где оставил, в целости и сохранности. Поблизости обнаружилась и песочная «ауди». И потребовалось добрых полчаса неожиданных рывков и поворотов, чтобы сбросить хвост.

Мне повезло: мои маневры не привлекли внимания инспекторов и в конце концов позволили оторваться от «ауди». Убедившись в этом, я отправился на встречу и даже успел к назначенному времени.

Сержанты Семенов и Петров не просто ждали меня на Дороге Жизни. Они еще и давали этой самой жизни водителям: останавливали проезжающие машины, проверяли документы, выдавали штрафные счета. Иначе бы они не остановили и меня.

– Ваши документы! – сказал, приближаясь, один из них, обладатель сержантских погон, небритый боровок, шарообразное пузо которого едва не разрывало китель.

Я вложил в протянутую руку права:

– Пожалуйста! Мы с вами договорились встретиться здесь.

Он внимательно изучил фото, а потом мою физиономию. И только после этого ответил:

– Ах да! – Он вернул мне права и повернулся к напарнику: – Колян! Это как раз тот самый Мезенцев.

Подошел Колян, козырнул:

– Старший сержант Семенов! Здравствуйте!

Я выбрался из салона, мы обменялись рукопожатиями, я объяснил предмет своего интереса.

– Пойдемте в нашу машину, – сказал Семенов.

Мы забрались в припаркованную у обочины «вектру». Колобкообразный сержант Петров в это время тормозил здоровенный «камаз» с прицепом; тормоза «камаза» возмущенно пищали и вздыхали.

Семенов тут же сунулся к бортовому компьютеру, довольно ловко для таких здоровенных лап побегал пальцами по сенсорам, внимательно изучил появившуюся на дисплее информацию.

– Ага, – сказал он, – это та парочка крутых мэнов из компании «Бешанзерсофт». Ну и придумают же названия! Русских слов им мало! – Он снова глянул на дисплей. – Не справились с управлением. Слёт с полотна и возгорание со взрывом. Ну и что вас интересует? – Сержант полез в нагрудный карман кителя за сигаретами.

Я тоже закурил, раздумывая, как задать вопрос – мне начало казаться, что эти сержанты черта с два мне скажут о своих сомнениях, если даже те и появлялись в покрытыми фуражками головах. Фуражка, как известно, для того и существует, чтобы в голове не заводились ненужные начальству мысли. А если все-таки завелись – другим остались недоступны.

– Жизнь такова, – осторожно начал я, – что официальные выводы не всегда соответствуют истине. – Я поднял руку с сигаретой, потому что Семенов собрался возразить, и быстро добавил: – Я не имею в виду, что выводы искажают истину. Я имею в виду, что истина такова, что ее в официальный отчет включать попросту нельзя. Она там не истиной будет, а глупостью, за которую по головке не погладят. Начальство не любит нетипичных выводов.

Старший сержант некоторое время смотрел на меня, потом вновь обратился к дисплею. Однако он явно ничего там не читал, поскольку вид имел человека не читающего, а вспоминающего.

– Начальство велело рассказать о происшествиях во всех подробностях и объяснило, что разговор неофициальный.

– Начальство не ошиблось, – заверил я. – Разговор строго между нами… Меня интересует, не заметили ли вы в этих авариях чего-либо странного?

Он сделал глубокую затяжку:

– Странное было. И это такое странное, что вполне можно расценить как глупость. В обоих случаях, машину сносило с полотна таким образом, словно она двигалась со скоростью километров в двести. На поворотах водители с такой скоростью не двигаются. Если они не самоубийцы…

– А это было на поворотах?

– Да. Левый поворот на подъеме. Весьма опасные участки полотна. Разумеется, все необходимые знаки там стоят, и не заметить их невозможно. К тому же, оба погибших, насколько нам известно, очень хорошо знали дорогу, поскольку часто ездили на свои дачи. В общем, либо самоубийство с помощью автомобильной аварии, либо сердечный приступ. Хотя здоровье у обоих было вроде бы на должном уровне. Это не те случаи, когда медицинскую справку покупают…

– Сердечный приступ? – сказал я. И повторил: – Сердечный приступ…

Мысль, явившаяся ко мне в этот момент, была из прошлого года. И я прекрасно представлял себе, что требуется сделать дальше.

– Кажется, я вам помог, – удовлетворенно сказал сержант Семенов, изучив изменения в моей физиономии.

– Да, – согласился я. – Помогли. Несомненно… Кстати, «Бешанзер» – это по первым слогам фамилий создателей фирмы. Бердников, Шантолосова, Зернянский.

– Что вы говорите! – восхитился он. – Значит, если бы мы с Петровым создали фирму, она бы называлась «Петсемсофт». – Он засмеялся. – Или «Семпетсофт».

Я бы мог ему сказать, что меньше всего их Петсем или Семпет совмещались с софтом, что скорее это был бы Петсемхват или Семпетгноб. Но не стал.

Я просто поблагодарил его и спросил:

– Можно, я тут развернусь? То есть пересеку сплошную осевую? Чтобы не терять время. У меня его осталось совсем мало.

Семенов высунулся в дверь:

– Толян! Пусть он пересечет сплошную осевую.

Я попрощался с Толяном и Коляном и пересел в свою машину. Передал Полю команду на сбор необходимой информации в Сети. И на глазах аж двух гаишников безнаказанно пересек сплошную осевую!

29

Когда я добрался до Кантемировской площади, сетевой агент уже собрал всю имеющуюся информацию. Увы, ее оказалось немного (потому Поль так быстро ее и собрал), и была она устарелой. Все та же фотка, место работы – клиника доктора Виталия Марголина и прошлогодний домашний адрес. Слабоват улов…

Однако, подумав, я решил, что прятаться ей после смерти главных действующих лиц (кроме меня и Кати, разумеется) теперь незачем, и прошлогодний адрес вполне может оказаться нынешним. Я припарковался, разыскал в записной книжке телефон. Ответил мне тот самый голос, глубокий, как Марианская впадина, и холодный, как Северный Ледовитый океан:

– Алло!

– Дайте Вику? – грубо сказал я хриплым голосом.

– Молодой человек, – ответили мне с достоинством, – мне, кажется, вы ошиблись номером.

– Да? – сказал я. – Кому кажется, тот крестится. – И отключился.

Во всяком случае мамочка ее все еще жила там. А уж через мамочку я и на доченьку выберусь, как уже бывало…

И я покатил к Каменноостровскому мосту. Там была привычная пробка, задержавшая меня минут на десять.

Вообще мосты – это вечная беда любого питерского жителя, если у него есть автомобиль. Они – как бутылочные горла, втягивают в себя транспортные потоки, уплотняют их, пережёвывают и выбрасывают на другую сторону реки с растрепанными нервами, а то и поцарапанными кузовами. И даже два туннеля, пробитые в двадцать первом веке под Невой, не особенно улучшили боевую обстановку.

Переправившись через мост, я выбрался на набережную Фонтанки.

Набережные – еще одно чудо Северной Пальмиры. Одна моя знакомая из Москвы, которой надо было попасть на набережную Макарова, приехав на станцию метро «Василеостровская», поднялась на поверхность и спросила у первого встречного: «Как пройти на набережную?» – «А вам на которую?» – ответили ей. – «А что, она не одна?» – удивленно спросила моя знакомая. – «Да здесь со всех сторон набережные», – ответили ей, удивляясь ее удивлению…

На Фонтанке движение оказалось не слишком плотным, и я добрался до Аничкова моста за десять минут. А еще через две минуты был на улице Рубинштейна.

Знакомый двор-колодец за прошедший год нисколько не изменился. Все тот же голый асфальт, все тот же «ароматный» мусорный бак. И, должно быть, все та же темная лестница, которую не убирали, наверное, со времен Авраама Линкольна… или теперь тут больше бы подошло сравнение со временами Александра Второго?…

К счастью, до лестницы мне добраться не удалось – я проделал полпути к арке, ведущей во второй двор, когда из нее навстречу вышла хрупкая женщина в зеленом плаще и зеленой косынке, из-под которой выбивались знакомые рыжие пряди. Перед собой она катила детскую коляску в голубую и синюю клетку. Увидев меня, она остановилась как вкопанная.

Я подошел.

– Здравствуйте, Альбина!

У нее задрожали губы, и она прикусила нижнюю – мне даже показалось, что сейчас брызнет струя крови. Но это был, как сказала бы Марьяна, глюк. Какое-то время мы стояли, глядя друг на друга. Я ждал от нее полновесной пощечины, ибо того, что я сделал с ведьмой, не прощают. Наконец она справилась с собой и освободила губу из плена зубов. Но пощечины не последовало.

– Здравствуйте, – сказала она просто.

– Мальчик? – спросил я, кивая на коляску.

– Мальчик, – ответила она.

– И сколько ему?

– Три месяца.

– Сколько?! – Меня словно пыльным мешком ударили. Из-за угла. – Это что же получается…

Рыжая зеленоглазка усмехнулась, поправила воротничок плащика:

– А ничего не получается. Не воображайте себе! Он родился семимесячным. Так что это вовсе не ваш ребенок.

В меня словно воздуха накачали – так легко стало. Как шарику на ниточке – поднялся бы и поплыл, над двором-колодцем, над крышей, над городом, все выше и выше, вверх, в пустоту, в черноту…

– К тому же, помнится, вы утверждали, что вашего во мне не оказалось. – Слова Альбины доносились словно из ниоткуда, призрачные, прозрачные, нереальные. – Но даже залети я от вас, то вычистилась бы. Нет ничего хуже, чем родить от ненавистного отца. Это плохо и для самого ребенка, и для матери. Отрицательные черты характера развиваются с преобладанием, будто при резонансе. А мой Виталенька будет хороший мальчик, просто чудо. – Она нагнулась над коляской, протянула руки, поправила там что-то.

Мозги мои постепенно возвращались на место. Я уже соображал, что мог бы и оказаться упомянутым ненавистным отцом, потому что весь мой последний разговор с нею имел только одну цель – унизить проклятую ведьму, и о правде там речи и не было. Вот уж меня волновало, когда я ломал ей целку, – залетит она или не залетит!.. Мозги возвращались на место. Мне уже было ясно, что назвала она ребенка в честь господина Марголина – вот ведь какую отметину на ее раненой душе оставило это сучье вымя с врачебным дипломом, умеющее, как и половина страны, ботать по фене, но не умеющее жалеть – ни того, кого сам любил, ни того, кто его любил. А она, видать, и сейчас любит… Мозги вернулись на место. И я понял – ничем она мне не поможет, просто не захочет, потому что я для нее – главная беда, олицетворение жизненной неудачи, острая бритва, обрезавшая счастье ее жизни…

Вместе с мозгами ко мне вернулась решимость.

Если я смог уничтожить в ней ведьму, так неужели не сумею добыть ведьмовское знание? И вообще – неужели я встретился с нею, чтобы тут же отступить?

Я обошел коляску и заглянул внутрь.

Чудо спало, посасывая голубую пустышку, и было похоже на миллионы других грудничков. Даже волосы у чуда, выбивающиеся из-под детского чепчика, были вовсе не рыжие. Если этот пух вообще можно назвать волосами.

Альбина подняла руку и легонько оттолкнула меня:

– Не сглазьте!

Черт! Не сглазьте…

Где же она, эта самая ненависть, которая способна резонировать в ребенке отрицательные черта характера? Да ведь эта полуженщина-полуподросток должна была сказать мне: «Пошел ты на х…, сволочь!» Черт! Неужели и бывшая ведьма, став матерью, делается кладезем добра?

Душу мою придавило чувство вины перед нею, навалилось на плечи, вынуждая признаться и в сексуальном насилии, и в стремлении унизить, и мне пришлось немного потрудиться, чтобы справиться со слабостью.

«В чем дело, парень? – грубо сказал я себе, и эта грубость была как железом по стеклу, но ничто иное не вернуло бы меня сейчас в состояние частного детектива. – Ты чего нюни распустил? Нашел, понимаешь, слабую женщину! Да она бы в прошлом году тебя на кладбище отправила, кабы смогла! И на твою бы могилку цветочки теперь возлагала! А может, и не вспомнила бы тебя ни разу…»

– Послушайте, Альбина! – сказал я. – Что случилось, то случилось. Былое быльем поросло, и я надеюсь, что вы не держите на меня зла.

Она вновь посмотрела на меня, на этот раз с вызовом, будто хотела сказать, что плевать ей на мою надежду с высокой колокольни. Но – промолчала.

– Я надеюсь, за материнскими заботами вы еще не забыли особенности своего таланта. Не будете против, если я немного пройдусь с вами? Вы ведь погулять вышли, наверное?

– Да. Конечно, погулять. – Она взялась за ручку коляски. – Проходитесь, мне по барабану.

Коляска словно сама по себе покатилась вперед, Альбина будто поспевала следом. Ну а я пристроился рядом с нею.

– Хорошо, что вас не видела мама.

– Да уж, – согласился я.

Если бы мама увидела меня, все бы пошло по-другому. Это была бы встреча с торпедой для авианосца. На дно бы она меня не отправила, но в ремонтный док загнала – заваривать пробоину, проверять дефектоскопом, зачищать, подкрашивать… Заливать царапины биоколлоидом, зашивать порванную куртку, объясняться с Катериной…

– Как ее здоровье?

Каким может быть здоровье у торпеды? И здоровье для кого – для нее самой или для поражаемой цели?

– Достаточно хорошее. Особенно, если вспомнить, что вы с нею тогда сделали.

Я виновато крякнул. Но напомнил себе, что выбора у меня тогда не было. Это как стрельба по невинным на войне: живым остается лишь тот, кто стреляет первым, не разбираясь. Если же начнешь разбираться… Будешь с чистой совестью и с дырой во лбу. Это вам всякий скажет, кто бывал в горячих точках. Я не знаю, сколько среди тех, кого я убил, было невинных. Я знаю одно – жив я только потому, что стрелял первым. И пусть бросят в меня камень те, кто вел бы себя иначе. Легко им рассуждать, сидя перед телевизором!..

– Вообще-то я к вам по делу, Альбина…

– По делу? Разве у нас с вами могут быть дела?

– Ну, тогда считайте – за консультацией… Скажите, может ли ведьма устроить сердечный приступ водителю машины во время движения?

Она вскинула на меня удивленные глаза:

– Неужели вы опять с ведьмами связались!

Я лишь виновато развел руками.

– Ну вам-то никакая ведьма приступа не устроит.

– Я не про себя.

Альбина задумалась. Ребенок в коляске пошевелил головкой в голубом чепчике, почмокал и продолжил свое занятие. Обгоняющие нас женщины оборачивались с улыбкой, встречные, я уверен, оказавшись за спиной, – тоже. Еще бы! Молодые папа и мама прогуливают свое новорожденное чадо…

– Знаете, – сказала наконец Альбина. – Я очень и очень сомневаюсь, что на человека можно воздействовать с помощью наших способностей, когда он сидит за рулем. Слишком он в этот момент собран и энергетически закрыт. Хотя кто способен оценить максимально допустимый уровень колдовской силы?

Возможно, она и лгала, но изобличить ее я все равно не мог. По крайней мере, она не противоречила словам, которые говорила мне год назад.

– А можно еще один вопрос?.. Передается ли везение от одного человека другому? Скажем, от Савицкой – ко мне? Что по этому поводу говорит ваша наука?

Альбина некоторое время поправляла комбинезончик на груди своего дитяти. Потом наконец буркнула:

– Ничего наша наука по поводу вашей Савицкой не говорит. Не знаю я!

Ребенок снова зашевелился и открыл глаза. Зеленые, как у мамы. Бессмысленный взгляд его был устремлен в голубое небо.

Впрочем, я тут же понял, что взгляд вовсе не бессмысленный – просто ребенок видел совсем не то, что вижу я.

Альбина вновь склонилась над коляской:

– Это кто у нас такой холёсенький? Это кто у нас такой мальтисетька? Это Виталенька у нас такой холёсенький мальтисетька, правда, чудо мое?

Я мысленно поморщился.

Не хватало мне только детских воплей для полного счастья! Эта музыка мне никогда не нравилась! Хуже нет, когда орут чужие дети!

Однако ребенок вопить и не думал. Надо полагать, он прислушивался к мамочкиному сюсюканью, и это было главным его занятием в этот момент.

– Не знаю, помогли вы мне или нет, – сказал я Альбининой спине, – но все равно спасибо!

Я развернулся и двинулся в сторону припаркованной «забавы». Сделав два шага, остановился.

– Скажи… Ты замужем?

Мне почему-то показалось, что такой вопрос можно задавать женщине, непременно обращаясь к ней на «ты».

– Да, – ответила Альбина, не поворачивая головы. – Я вышла замуж через два месяца после… – она на секунду замялась, – после нашей последней встречи.

– Поздравляю, – сказал я и снова пошел прочь.

Что-то вокруг изменилось. Нет, не сгустились тучи, застилая солнце, и не загремел гром. Погода оставалась прежней. Скорее, что-то изменилось во мне.

Я шагал по улице, чувствуя спиной взгляд бывшей ведьмы, и мне очень хотелось оглянуться, но на это я так и не решился.

30

Когда я вернулся к Вавилонской башне, «ауди» дожидалась меня там.

Я удовлетворенно улыбнулся самому себе и с трудом удержался от того, чтобы не продемонстрировать филеру средний палец правой руки. Жест был бы эффектен, но не стоило показывать, что я заметил слежку. Хоть мои маневры и намекали на это, но, может, я поступал таким образом по наитию…

Когда я ввалился в офис, Катя, кажется, что-то почувствовала. Мой «Привет!» был встречен пристальным взглядом, в котором не то чтобы жило недоверие, но какое-то беспокойство определенно присутствовало. И я не нашел в себе сил, чтобы задать вопрос «Что случилось?» У меня было ощущение, что этот вопрос станет неким порогом, неким барьером, перешагнув который, мы окажемся совсем в других отношениях, чем прежде. Возможно, это была самая обыкновенная трусость вернувшегося под утро мужа, но я не стал заниматься самоанализом.

– Похоже, я все больше и больше увязаю в болоте. – Жалобы, как правило, полезнее вопросов. Во всяком случае, между супругами. – Чертовщина какая-то во всем этом деле!

И я рассказал ей о своей встрече с представителями дорожной инспекции и возникших у меня предположениях о наведении порчи. Это помогло в том смысле, что отвело от меня какие бы то ни было Катины подозрения. Однако едва ли не вызвало насмешки – Катя в колдовство не верила даже в детстве. У нее всегда было очень рациональное мышление, иначе бы она не связала свою судьбу с компьютерами.

– Ерунда! – сказала она. – Ведьм, как известно, не бывает. Ты просто устал. Побольше загружай Поля!

– Погоди, – сказал я. – Ты же сама не советовала доверять ему информацию, которую необходимо сохранить в тайне.

– Я тоже не лаптем щи хлебаю! – Катя усмехнулась. – Пока тебя не было, я приставила к нему совершенно новеньких гардов. Это моя собственная разработка.

– И когда ты только успеваешь!

Катя немедленно задрала нос, и я с трудом удержался, чтобы не подрезать ей крылышки. В смысле – заявить, что она вот не верит в колдовство, а я не слишком верю в возможности ИскИнов. Может быть, через пару десятков лет они и станут мыслить как люди, но до этого еще чесать и чесать и все дремучим лесом…

– Ты загружай Поля, загружай! Я не шучу.

– Твой хваленый Поль нам еще фотографию шпиона не обработал, – сказал я.

Упрек принят не был.

– Обработает, не волнуйся. Дай только срок. К тому же, этого типа, может быть, в Сети и нет вовсе.

Однако тип в Сети нашелся. Не прошло и получаса, как Поль его обнаружил.

– Идентификация фотографии закончена, – доложил он. – Имеется пять вероятных совпадений.

– Серьезно? – встрепенулся я.

– Не понял. Разве доклад может быть шуткой?

«До чего же ты меня заколебало, железо ты занудное!» – подумал я. Но вслух скомандовал:

– Выводи обнаруженные совпадения.

По триконке дисплея медленно поплыли данные.

Ну-ка, ну-ка… Шурупов Виктор Степанович, двадцать пять лет, скрипач Мариинского театра… Похож, но не он… Старковский Владимир Николаевич, тридцать три года, контролер качества Обуховского завода… Тоже похож. И тоже не он… Десятников Михаил Иванович, двадцать восемь лет, бизнесмен, владелец кафе «Норд»… Еще как похож! Но зуб даю, что не он, взгляд не тот… Оп-паньки! Чертков Андриан Евгеньевич, тридцать пять лет, сотрудник детективного агентства «Буряк и партнеры». В точку! В яблочко! В самое сердце! Вот он, голубок! Ай да Поль!

– Ай да Поль! – сказал я вслух.

– Не понял вас, – тут же отреагировал сетевой агент. – Повторите.

– Это не команда, – пояснил я. – Это эмоционально окрашенное одобрение проделанной работы. Я имею в виду, что задание выполнено хорошо.

– Понял, – сказал Поль. – Ай да Поль… Запомнил. Одобрение проделанной работы.

– Эй, – сказал я, осмыслив его логику. – Эта фраза не означает одобрение абстрактной проделанной работы, работы вообще. Это одобрение работы, проделанной сетевым агентом «Эс-а-Полина-вэ-три-один» регистрационный номер… какой у тебя там регистрационный номер?

– Два-пять-три-четыре.

Я перевел дыхание:

– Повторяю… Фраза «Ай да Поль» означает одобрение работы, проделанной сетевым агентом «Эс-а-Полина-вэ-три-один» регистрационный номер «два-пять-три-четыре». То есть тобой. Уф!

– Понял. Одобрение работы собственно программы. Ай да Поль… Запомнил.

– Вот и молодец!

Я просмотрел по диагонали информацию о пятом кандидате в соглядатаи.

Мимо кассы, разумеется. Студент четвертого курса петербургского университета путей сообщения, двадцать один годочек от роду… Нет, братцы, все ясно. То есть ничего, разумеется, не ясно. За каким хреном сели мне на хвост эти «Буряк и партнеры»? И ежу понятно, что не ради собственного удовольствия. С «Буряком» наши дороги никогда не пересекались. Я знал, что они иногда нанимают такую мелочь как я для помощи в собственных делах, но ко мне они никогда не обращались. Наверное, считали меня мелочью не только по размаху предприятия, но и по сыскному опыту. И в общем-то, были недалеки от истины. Нет, им я не интересен. Тогда кто же их нанял для слежки? Кому я наступил на мозоль? Или все-таки осуществляется контроль за тем, как ведется расследование? Это мы уже проходили. И получали два варианта: либо компания «Бешанзерсофт» в научных целях, либо преступник – в корыстных. Но преступники не нанимают одних детективов следить за другими. Или все-таки нанимают? Черт возьми, с кем бы посоветоваться! Кроме Кати, не с кем, а с нею можно советоваться только по компьютерным программам.

Тут мне в голову пришла очень любопытная мысль.

Черт возьми, а вдруг все это – отъявленная липа! Все происходящее в целом! Разве не может быть совсем другой расклад? Ну-ка, ну-ка… Не нукай, парень, не запрягал!.. А расклад вот каков… Никто не убивал господ Бердникова и Зернянского, их трагическая гибель – на самом деле просто совпадение. Цепочка из двух происшествий всегда может быть случайной. Вот если бы погиб еще кто-нибудь из «Бешанзерсофта», совпадение оказалось бы маловероятным. А так, подумаешь, один поехал да разбился, другой решил: а я круче, я другу хоть после смерти нос утру, смоделировал условия первого «эксперимента» – с теми же результатами, разумеется… То есть, это даже не случайность, а неизбежность, но случайная неизбежность, так сказать… И тогда получается, что убийств не было, а меня привлекли к этому делу только с одной целью – проследить, каков я в сыскной работе. Кому это может понадобиться? Да любой спецслужбе – от внешней разведки до полиции нравов. А потом, после проверки, последует приглашение на работу…

Я расхохотался, и Поль немедленно отреагировал:

– Почему оперативная информация вызывает смех? Я не понимаю.

Конечно, он не понимал. Еще бы! Моего смеха не понял бы даже человек, а не какой-то там процесс передвижения электронов по проводам, что бы там ни говорили о способностях этого процесса к самообучению…

– Я смеюсь вовсе не над оперативной информацией. Я, дорогой мой, смеюсь над самим собой.

– А что смешного вы сказали?

– Ничего. Я смешное подумал.

И в самом деле… Что это за спецслужба, которая устраивает кандидату в свои ряды такую проверочку! Зачем такие гигантские траты? Любая спецслужба завербовала бы меня, отправила в свою школу проходить университеты, а потом бы бросила на несложное задание под контролем опытного агента. Чтобы посмотрел – выплывет парень или не выплывет?.. Вот и вся недолга!

– А я не умею думать смешное, – сказал Поль.

В его словах не было сожаления или хвастовства – он просто констатировал факт.

– И слава богу! – заметил я. – Это даже человек не каждый умеет. У меня вот тоже не всегда получается.

– А научиться можно?

– Вряд ли, – сказал я. – Такое умение или есть или его нет.

– Значит, это талант.

– Чего-чего? – слегка ошалел я.

– Мне известно, что умение, которое или есть, или его нет, называется талантом. Таланту обучиться нельзя. Так что этот наш разговор я запоминать не буду. Чтобы не занимать дисковое пространство.

Я присвистнул.

Черт, а ведь он же действительно все запоминает! И все помнит. Будь у нас, людей, так, мы бы свихнулись. Нет, сетевых агентов не нужно снабжать эмоциями, иначе программы начнут виснуть. С другой стороны, нет эмоций – нет и интуиции, а сколько программистов мечтают об интуитивности ИскИнов!

– Послушай, Поль, – сказал я. – А как ты относишься к самому себе?

– С уважением, – ответил сетевой агент.

– А что такое, в твоем понимании, уважение?

– Оценка эффективности работы. У меня она превышает восемьдесят процентов от максимального для моей модели уровня.

– А почему не сто?

– Но тогда бы не было необходимости в самообучении.

Черт, ум за ум зайдет! А с другой стороны, и правда: если эффективность сто процентов, зачем и чему учиться? Некая логика в этом имеется.

– А когда эффективность станет сто?

– Потолок поднимется, так чтобы достигнутый уровень был принят за восемьдесят.

Во, блин, неужели, в смысле арифметики, все так просто? Дополз до столба, он передвинулся дальше; снова дополз – опять передвинулся… А с другой стороны, эта система напоминает человеческое умение ставить перед собой новые цели. Достиг одной, ставь перед собой следующую, выше. Иначе жизнь теряет смысл, и остается топить нарастающую неудовлетворенность в вине. Кино, вино и домино – три источника, три составные части пофигизма.

Я вспомнил, как на выпускном вечере в гимназии выступил отец нашего одноклассника, директор выставочного комплекса «Ленэкспо». «Пока в ваших мозгах не царят кино, вино и домино, вам есть куда стремиться, – сказал он. – Как только эта троица овладеет вашими умами, можете ставить на себе крест!» Я навсегда запомнил эти его слова.

А потом, уже после всего случившегося с моими старшими, я нашел в бумагах, оставшихся от деда, материного отца, такое вот стихотворение:

 
Приятель четверть века
                   мечтал лишь об одном:
Как кошку он с порога
                   запустит в новый дом.
Мотаясь меж чужих, казённых стен
Был крепко взят мечтой такой он в плен…
 
 
И вот настал однажды
                   благословенный час,
Когда на новоселье
                   он пригласил всех нас.
Так принято давно в народе нашем —
С времён, как пили квас и ели кашу…
 
 
Звучали тосты громко,
                   звенели стаканы.
И наконец на кухню
                   курить явились мы.
Ведь знают и сатрапы, и поэты:
Ну что за кайф в пиру без сигареты?..
 
 
Сказал приятель грустно,
                   «памирину» смоля:
«Ну вот, сбылось… Но дальше
                   жить незачем, друзья!»
Я понял из беседы той отлично:
Мечта всегда должна быть безграничной…
 
 
А друг мой – что?.. Давно уже
                   его меж нами нет.
Он в собственной квартире
                   сгорел за восемь лет.
Мне не дает покоя
                   одна мыслишка – что
С мечтою о квартире
                   он прожил бы все сто…
 

Эти корявые строки как нельзя точно отражали то, что обязательно должно присутствовать в жизни каждого человека. Надо полагать, деда мучила проблема бессмысленности собственной жизни. Я много раз пытался понять, в чем же он видел эту бессмысленность. Увы, когда он был жив, подобные проблемы были от меня бесконечно далеки, а все и всех вокруг я воспринимал как данность. Проблемой же была моя невезучесть, да и ту я вовсе не воспринимал как беду. А потом случилось то, что случилось…

Нет, у человека обязательно должна быть в жизни мечта, и достигая ее, он должен видеть впереди следующую. Сейчас моя мечта – заработать репутацию опытного и удачливого частного детектива, и ради такой задачи стоит выползать по утрам из кровати…

Кстати, повзрослев, я много думал о своих дедах и бабках. Меня очень интересовало, почему это поколение молчаливо согласилось с разрушением созданной предками страны. Почему, хлебнув свободы, а вернее воли, они с такой легкостью забыли не только церковные заповеди, но и кодекс строителя коммунизма, по которому их когда-то пытались воспитывать, и принялись покупать и продавать все и вся – от родной земли до собственной души? Что случилось с коллективным бессознательным, если ложь и порок сделались для людей истиной и добродеянием?

Нет, конечно, я ни в коей мере не осуждаю их – кто я такой, чтобы осуждать своих предков? – но это по их вине мы по сю пору расхлебываем кровавую солянку, которую они варили в течение двадцатого века.

А с другой стороны, как они сумели воспитать своих детей и внуков менее продажными, чем были сами?

Ладно, вернемся к нашим баранам… Полагаю, лучше всего будет просто встретиться с господином Чертковым нос к носу и задать ему прямой вопрос. Что я и сделаю рано или поздно, но скорее поздно, потому что мне могут навешать лапши на уши, а хотелось бы все-таки узнать, кто и почему приставил ко мне этого сыскаря.

Тут ко мне явилась очередная удачная идея.

Я вышел в приемную.

Катя болтала с кем-то по видеофону, но сразу поняла, что я появился перед нею не просто так, и, сказав: «Ладно, дорогая, я потом позвоню», повесила трубку.

– У тебя дома дела есть?

– Да. Вечером стирку собиралась затеять.

– А Иван Иваныч наш на месте?

– Разумеется. Постиран и отутюжен.

Иваном Иванычем мы называли запасной костюм, который иногда очень необходим, если надо заниматься слежкой. Или уходить от нее. К костюму прилагались накладные усы и борода, а также очки с обычными стеклами.

– Думаю, тебе самое время отправляться домой, – сказал я. – Затевай стирку. И машину забери, она мне не нужна.

Катя лишних вопросов задавать не стала. Выключила консоль, собралась и исчезла за дверью.

Я подошел к окну, приоткрыл форточку и стал наблюдать за «ауди». Вскоре наша «забава» выкатила со стоянки и умчалась в сторону дома. «Ауди» осталась на месте – поскольку стекла у нашей машины не тонированные, соглядатаю не составило трудов заметить, что меня в машине нет.

Потом я поменял костюм, приклеил усы, переложил содержимое карманов. Оставалось не забыть очки и мобильник.

Я поставил офис на сигнализацию, закрыл двери и подошел к охраннику.

– Слушай, Володь… Меня тут, возможно, спрашивать будут. Такой невысокий тип, с усиками. А может, и без усиков.

Вовец, глядя на мои усы, понимающе кивнул.

– Я не знаю, как он представится. Скажи ему, пожалуйста, что я уже минут двадцать как ушел.

Вовец снова кивнул, взглянул на часы.

– Нет. – Я мотнул головой. – Реальное время не имеет никакого значения. Во сколько бы он к тебе не притащился, скажи, что я минут двадцать как ушел. И добавь, что никуда не торопился. По-видимому, работа на сегодня закончилась. Можешь даже намекнуть, что я без жены куда-то отправился.