Текст книги "Дельфин в стеарине"

48

Приозерское шоссе – не Московское. Дорога здесь петляет и то ныряет под горку, то взбегает на вершину холма. Короче говоря, даже в светлое время водитель должен быть собран и внимателен. К тому же, поскольку шоссе не имеет международного значения, ширина его и по сю пору не соответствует европейским стандартам.

Говорят, финны (а когда-то это была территория Страны Суоми) специально так строили дороги, чтобы затруднить советским бомбардировщикам выход на боевой курс. Правда, было это почти сто лет назад, но, видимо, в головах ведающих дорогами чиновников все еще летают бомбардировщики и штурмовики…

С другой стороны, двигаясь по такому с позволения сказать шоссе, получаешь особое удовольствие от единения с машиной. Как она вписывается в поворот, прижимаясь к светящейся строчке разделительной полосы, как выходит из него!.. Нет, этих ощущений словами не выразишь! Наверное, нечто подобное испытывает летчик-истребитель, выписывая фигуры высшего пилотажа…

В общем, катил я с ветерком и в охотку. Движение среди ночи на шоссе редкое, это вам не в городе, где, кажется порой, люди и не спят вовсе – катаются, катаются, катаются…

Поэтому появившаяся далеко позади машина быстро привлекла мое внимание. Возникнув в поле зрения, она некоторое время догоняла меня, а потом словно привязалась к «забаве» невидимым тросом и шла с ближним светом метрах в двухстах позади, не приближаясь и не удаляясь.

Такое соседство мне сразу не понравилось. Я чуть надавил педаль тормоза, плавно сбавил прыть моего «рысака». Свет чужих фар приблизился, но тут же отошел на прежнее расстояние. Тогда я добавил газу. Преследователь мгновенно отреагировал, повторив мой маневр.

Это было странно. Если слежка, какой смысл так явно показывать свою цель? Разве лишь с целью давления на психику, простите за каламбур!.. Ну, насчет моей психики это вы зря! Не понимаете вы, ребята, с кем связались! Эта психика в горах проверена. И закалена в работе с величайшим из сыщиков мира – хоть в прямом, хоть в переносном смысле…

Прошло еще несколько минут. Преследователь по-прежнему не догонял и не отставал.

Нет, друг мой ситный, похоже, это вовсе не давление на психику. Похоже, тот, с кем я договорился встретиться у ответвления на Сосново, решил последить за моим прибытием на место встречи. Или я ошибаюсь, и это всего-навсего желание великовозрастного дебила попугать сотоварища-водилу?..

Я снял с баранки правую руку, сунул ее под левую мышку и снял стерлинг с предохранителя. А потом расстегнул ремень безопасности.

У любой другой машины, если только она не выпущена из заводских ворот в прошлом веке, автоматика тут же бы выключила зажигание, и водиле оставалось бы только припарковаться к обочине – без остановки двигатель снова не запустишь. Но моя «забава» не такая! Я давно уже сгонял ее на станцию обслуживания, и под мою ответственность мне сделали кое-какие переделки – лицензия частного детектива предоставляет такую возможность… А еще лучше такую возможность предоставляют деньги, как у Б@З.

Расстегнув ремень, я дал ему возможность уползти в гнездо. А потом вдавил в пол педаль газа. «Забава» с шорохом ринулась вперед, светящаяся строчка разделительной полосы едва ли не превратилась в сплошную линию. Я вписался в левый поворот, выскочил на вершину холма, ринулся под уклон – ухнуло вниз живота сердце, – двинул руль по часовой стрелке, загоняя машину в прыгнувший мне навстречу правый поворот, глянул в зеркало заднего вида…

Преследователь не отпустил меня. Более того, он сократил расстояние между собой и «забавой». Крыша, что ли, съехала у парня? Или это и в самом деле он, тот, с кем я договорился встретиться и кого провоцировал сегодня, перемежая Полинины стоны собственными взрыкиваниями, в которых любое ухо распознало бы гонку самца за наслаждением?

Я вспомнил голос в трубке, равнодушный, как речевой комплект ИскИна.

Справа промелькнул километровый столб с цифрой «41».

В душу ринулось острое предчувствие опасности.

Я еще добавил газу. И пошел в очередной левый поворот. Снова ухнуло в низ живота сердце, в теле наступила необычайная легкость. И я понял, что «забава» летит. Превратилась, понимаешь, в штурмовик. Или бомбардировщик. Вот только изменить траекторию полета, чтобы вернуть ее на боевой курс, я уже не в состоянии.

Дальше в действие вступил инстинкт самосохранения. Левая рука открыла замок, преодолевая сопротивление воздуха, распахнула дверцу… «Забава» все летела в темноту – так растянулось в моем восприятии время… Спружинили ноги, выталкивая тело в проем… Словно я выпрыгнул с горящего самолета… К счастью, пальцы не стали искать кольцо несуществующего парашюта, руки просто обхватили голову, защищая от неизвестности… Вернулась тяжесть – я воткнулся во что-то упругое и колючее, руки оставили голову и схватились за это упругое и колючее, тормозя полет, превращая его в прыжок на сетку батута – какие глупости порой приходят на ум в подобные моменты!

Через мгновение откуда-то послышался грохот сминающегося, раздираемого в клочья металла.

«Только бы не взрыв!» – взмолился я мысленно, а упругое подо мной прогибалось, уходило вниз (тяжесть-то вернулась!), выпускало меня из своих объятий, даже не пытаясь поддержать…

Мне повезло. Когда ветка, за которую держались руки, обломилась, я встретился с землей не головой, а ногами. И тут же завалился на бок, гася кинетическую энергию полета и потенциальную силы тяжести, превращая их в энергию качения и скольжения, в энергию продирания сквозь куст…

Мне снова повезло: я не выколол глаза в этом кусту. А когда все виды энергии оказались больше не в состоянии сдвинуть мое тело, я прислушался. Где-то неподалеку потрескивало, но звук этот не представлялся опасным. Тем не менее, я вскочил на ноги (они тоже оказались целы) и бросился в сторону от его источника, по-прежнему ожидая взрыва.

Там, где, по-видимому, находилась дорога, послышался длинный стон тормозов, будто оплакивающих мою судьбу. Хлопнула дверца, протопали шаги…

– Эй!

Голос наверняка был негромок, но моему мозгу он представился жутким воплем.

– Эй, вы там! Живы?

Я хотел отозваться, но инстинкт самосохранения перехватил мне дыхание, сжал клещами горло, не позволив вырваться наружу ни единому звуку. Так быстро здесь мог оказаться только мой преследователь, а надеяться на помощь с его стороны все равно что протянуть руку к ядовитой змее. Может, конечно, испугается и уползет. Но вряд ли!..

Послышался шорох: кто-то пробирался через придорожные кусты. Вспыхнул луч фонарика, ощупывая дорогу.

Я затаил дыхание и сунул руку за пазуху, горя нетерпением почувствовать в ладони рубчатую рукоятку «бекаса». И напоролся на пустую кобуру. Конечно, оружие было где-то рядом, вывалившись, когда я падал с дерева, но искать его сейчас время было неподходящее – луч фонарика приближался.

И мне снова повезло: «забава» наконец рванула. Более того, мне повезло вдвойне: я оказался достаточно далеко от места взрыва. А потом выяснилось, что повезло и втройне: сквозь треск огня послышалось хлопанье дверцы. Тут же вспыхнули фары, и машина умчалась. Разумеется, он все сделал верно. Хоть и ночь на дворе, но в любой момент по шоссе может кто-нибудь проехать. Вернее, остановиться и посмотреть, что случилось. А нарываться на непрошеного свидетеля моему преследователю явно не улыбалось. Вот он и свалил. В конце концов, я должен был сгореть, если не погиб сразу. Ведь он же не знал, что я – везунчик.

Когда пожар начал стихать, я выбрался из куста. Стерлинг и вправду лежал под деревом, спасшим мне жизнь. В свете угасающего пламени я нашел свое оружие очень быстро. Теперь можно было без страха вступать в контакт с внешним миром. Я расстегнул молнию на внутреннем кармане и вытащил мобильник. Крепкие они все-таки штуки – мобильник работал. Проблемы с органами правопорядка были мне ни к чему. Поэтому сначала я позвонил в службу спасения и доложил об аварии без пострадавших. Потом набрал номер Кати – она вполне могла не спать в своей гостинице, волнуясь за меня. Не знаю как Катя, но автоответчик, разумеется, не спал. Он со мной и пообщался.

– Привет, малышка, – сказал я тоном Арчи Гудвина. – Сейчас второй час ночи. У меня все в полном порядке. Отдыхаю на даче у хорошего знакомого. Утречком обязательно приеду в город.

Я не сомневался, что обязательно приеду и что приеду утром. В конце концов, вряд ли официальные лица отпустят меня до утра.

49

Официальные лица оказались еще более неторопливыми. Они появились только с рассветом. Впрочем, иначе бы они были не официальными лицами, а глупцами. Куда торопиться, если обошлось без жмуриков? Когда взошло солнце, на место происшествия прибыл и аварийный комиссар страховой компании. Этого, наверное, просто совесть мучила в связи с прошлыми делами, иначе спал бы да спал. Случай-то, на первый взгляд, был совершенно нестраховой.

Мент из дорожной инспекции проверил мои документы, прямо-таки обнюхал лицензию частного сыщика и неторопливо полез к месту пожарища. Страховой комиссар последовал за ним.

К этому времени я уже успел окончательно прийти в себя. Выкурил пару сигарет из мятой-перемятой пачки; поудивлялся резвости моей погибшей «забавы», обнаружив насколько далеко она улетела от дороги; замыл грязные пятна на штанах и куртке, зелень от травы сразу оставил в покое – с этим видом загрязнений бороться в полевых условиях бесполезно. Когда на дороге появилась, наконец, первая «свидетельская» машина, воспользовался ее аптечкой, обработав царапины на руках и плечах. Лицо, на удивление, не пострадало совершенно. Мужское достоинство – тоже. Наверное, о лице и МД позаботились чувства всех любивших меня когда-то женщин – от Лили Роуэн до Екатерины Савицкой.

Вернувшийся от пожарища страховой комиссар присвистнул:

– Да вы, мой милый, в рубашке родились!

Я даже вздрогнул, выронив недокуренную сигарету, но он моей дрожи, естественно, не понял.

– Как же вам удалось уцелеть?

Объяснения в мои планы не входили, я просто пожал плечами, намекая на судьбу-благодетельницу.

Потом за меня взялся выбравшийся на дорогу мент.

– У твоей тачки что, форсированный движок? – спросил он. И добавил: – Был. Я просто фигею!

Я не понял вопроса и на всякий случай снова пожал плечами.

– Судя по тому, куда улетела тачка, ты выжал из нее более двухсот. Никогда бы не подумал, что серийная «забава» способна на такое. Гнался за кем-то?

Я изобразил рукой неопределенный жест.

– Ладно-ладно, – сказал он. – Мне твои секреты глубоко до лампочки. Раз не прикончил никого, гуляй до хаты. Тачка восстановлению не подлежит.

– Да уж, – удовлетворенно подхватил комиссар. – Полагаю, вы согласны, что случай не страховой. Бумаги подпишете?

Я пару минут изображал мощные сомнения в справедливости его вывода, потом согласно кивнул.

– Полис с вами?

– Был в «бардачке». – Я оглянулся на обгорелые останки.

Комиссар взял мое водительское удостоверение, прошел к своей машине, поколдовал с бортовым компьютером.

– Все в порядке, – сказал он дорожному менту. – Сейчас сделаю извещение и протокол.

Через минуту в моих руках уже была бумага, в которой происшествие трактовалось как нестраховой случай.

– А добровольная страховка у тебя есть? – спросил мент.

– Разумеется.

– Сделай ему копию, – сказал мент комиссару.

Еще через две минуты на всех бумагах стояли необходимые подписи, в компьютеры была внесена должная информация. После чего мент уехал.

– Может, подбросить? – спросил комиссар. – Рейсовый автобус только через полтора часа пойдет, а у вас и так была тяжелая ночь.

– Куда вы сейчас?

– Я живу в Лемболово. Там есть станция монорельса.

– Буду весьма и весьма признателен!

Мы уселись в его «форд» всеволожского производства и покатили в Лемболово.

– По добровольной страховке тоже на многое не надейтесь, – сказал комиссар.

– Догадываюсь, – отозвался я.

– Не расстраивайтесь. Вы самую главную премию выиграли. Собственную жизнь. Если бы своими глазами не увидел, никогда бы не поверил, что в такой аварии можно уцелеть. Но впредь будьте осторожны. Дважды так повезти не может.

Через четверть часа мы были возле станции. Я попрощался с комиссаром и зашел в здание. До первого монорельса со стороны Приозерска оставалось двадцать минут. Я приобрел в автомате билет, вышел на платформу и полез в карман за куревом. Однако в пачке остались лишь обрывки бумаги вперемешку с табаком. Пришлось спуститься с платформы и вернуться в здание станции. Среди стоящих здесь автоматов нашелся и продавец сигарет. А когда я прошел по всему ряду, обнаружил стандартный торговый вокзальный набор – кофе, саморазогревающиеся пончики, лимонад и прочие полезные для организма вещи. Тут же возникло жуткое чувство голода, и я принялся разминаться с пончиками и кофе. Откуда-то появился тип бомжеватого вида, жадно заглянул мне в лицо.

– Привет, дядя! – сказал я и купил ему пончик. – Кажется, сегодня будет удачный денек. И у тебя, и у меня.

Он сцапал пончик нечистой рукой с давно нестрижеными ногтями, снова заглянул мне в лицо и проскрипел:

– Сто грамм бы к закуске… – И оглянулся на автомат, на котором была нарисована литровая бутыль «Охты».

Я был сердечен, как дед Мороз после десятых гостей, и через несколько секунд бомж получил из автомата запечатанную пластиком стопку. Распечатав, он предложил сначала хлебнуть мне, подтвердив ходящую в народе теорию о том, что самыми добрыми людьми на земле являются русские бомжи.

Впрочем, когда я отказался, он безропотно составил компанию собственному отражению в никелированной панели автомата по продаже презервативов. А я загадал, что если он выпьет и не начнет чихать, денек и в самом деле будет удачным. Он выпил и не чихнул, и я решил даже купить ему пачку презервативов, но тут мелодичный женский голос объявил о скором прибытии пригородного монорельса на Петербург, и я зашагал к выходу.

– Спасибо тебе, добрый человек! – проскрипел мне вслед бомж. – Дай бог тебе здоровья!

И мне ничего не оставалось как согласиться с последней его репликой. А вот в предыдущей прозвучала неправда – я вовсе не был добрым человеком. Я просто откупался от судьбы разовой подачкой нищему. Так делают многие, и судьба остается к ним благосклонна всю жизнь.

Я вышел на платформу, и почти тут же к ней подполз серебристый червь поезда. Бесшумно распахнулись створки дверей.

Через пять минут я сидел в вагоне и подремывал, прислушиваясь к женскому голосу, объявлявшему остановки. Голос был хорошо поставлен и отчего-то напоминал мне Полинино сопрано, хотя певучести в нем не было ни грамма.

50

Я прикатил на Ладожский вокзал точно по расписанию – в восемь десять. Время до начала похорон имелось, поэтому я посетил места общего пользования не только для основных дел, но и с целью умыть и разгладить слегка помятую физиономию. И даже для того, чтобы, глядя на себя в зеркало, вспомнить бородатый анекдот: «Чем отличается молодость от старости? Тем что, в молодости всю ночь квасишь, ширяешься и кувыркаешься с девочками, а утром выглядишь так, будто спал. В старости же всю ночь спишь, а утром выглядишь так, будто квасил, ширялся и кувыркался с девочками». Судя по физиономии, я был еще куда как молод. Но, главное, имел все шансы состариться, в отличие от Георгия Карачарова, который навсегда останется тридцативосьмилетним. Такой молодости не завидуют, не завидовал ей и я. Более того, после всего случившегося я прекрасно понимал, что вполне могу составить Карачарову компанию. И в общем-то, даже хорошо, что у меня теперь нет машины…

Едва я промокнул лицо и руки бумажным полотенцем, как в кармане зазвучала мелодия «Вчера». Я достал мобильник и глянул на дисплейку.

Звонила Полина.

Я нажал кнопку и поднес трубку к уху.

– Привет, Максим! – сказала она.

Певучий голос сегодня был почему-то слегка надтреснутым.

– Привет!

– С тобой все в порядке? Я полночи места себе не нахожу.

– Почему? – спросил я.

И тут же мысленно обложил себя матом: нашел же самый идиотский вопрос, придурок!..

– Не знаю, – беспомощно ответила Полина. – Жуткий сон приснился про тебя. Будто ты… – Она не договорила.

– Черта с два! – сказал я. – Как отвечал один мой знакомый на вопрос о здоровье, «Не дождетесь!»

– Слава богу! – В трубке послышался вздох облегчения. – И дергалась, и позвонить боялась. Как дура последняя… На похоронах будешь?

– Разумеется. Мне очень хочется посмотреть на реакцию одного типа, когда он увидит меня.

– Тогда до встречи!

– До встречи!

Прежде чем убрать трубку в карман, я глянул, который час. Восемь двадцать пять. А надо еще успеть заехать домой, прежде чем двигать в морг на улице Сантьяго-де-Куба. Ибо техническое вооружение мое заставляет желать лучшего, и самое время его слегка поправить. Да и переодеться не мешало бы.

Я спустился в метро и доехал до «Приморской». Сел там на автобус и докатил до родного дома.

Пуся даже не вышел меня встретить. И не удивительно – оголодать он не успел, в миске оставались и корм, и вода. Повезло кошаре, что хозяин не угробился.

Я просмотрел автоответчик видеофона. Катя, слава богу, не звонила, а значит, у нее все в порядке.

Времени было мало, но я все же заскочил на минутку под душ, а потом отправился в спальню и произвел инспекцию платяного шкафа.

Как и во всех нормальных семьях, три четверти жизненного пространства в нем занимали женские наряды. На оставшейся четверти нашлись и темная рубашка, и строгий черный костюм, в котором я хаживал в театр. Бравый капитан Ладонщиков смотрел с голограммы, как я напяливаю на себя траурную одежду. Мы с ним находились едва ли не в противофазах жизненной синусоиды: его война давно закончилась, а моя только-только началась, и будущее было туманно, как утреннее пространство над Маркизовой Лужей. Я подмигнул капитану, перебрался в кабинет и сложил в барсетку кое-какие профессиональные причиндалы.

Пуся наконец оторвался от дивана и отправился на кухню перекусить. Я тоже почувствовал голод, но времени на завтрак уже не оставалось.

Ладно, куплю парочку пирожков с лотка у «Приморской», по-студенчески, благо желудок гастритом не тронут, тьфу-тьфу-тьфу! Там продают очень вкусные пирожки с капустой.

Главное в планах – претворить их в жизнь.

Через четверть часа я уже с аппетитом поедал пирожки, шагая ко входу в метро. А еще через полчаса выбрался на поверхность в Озерках, на северном склоне холма, который громко зовется Поклонной горой. На расположенном поблизости рынке купил скромный букетик из четырех гвоздичек. До морга отсюда было недалеко, и я отправился туда пешочком.

Надо привыкать к новому социальному положению – безлошадного. Боюсь, машину мы теперь сможем купить нескоро. Хотя, собственно, кто мешает мне выставить счет клиенту? Я ведь утратил машину, находясь на боевом посту…

Когда я подошел к моргу, Константинов был уже там. Увидев меня, он и бровью не повел. Сдержанный, подобающий моменту кивок, сдержанный же, указующий в сторону входа жест…

Черт, может быть, я все-таки ошибаюсь! Может быть, стоит за толпой марионеток некий неведомый мне кукловод, который и дергает за ниточки, заставляя арлекинов плакать и смеяться, любить и ненавидеть, жить и умирать? Может быть… Нет, не может быть! Прочь сомнения, да здравствует решимость! Ищущий да обрящет!

Я огляделся.

Перед входом в морг толклись с полсотни человек. Завернутые в газету гвоздики немилосердно жгли мне руку. На похоронах всегда так, цветы выглядят уместными только возле гроба.

Я развернул цветы, скомкал газету и бросил ком в пасть мусороперерабатывающей машины, замаскированной под архитектурную колонну, поддерживающую широкий навес, выстроенный на случай питерской непогоды, которая не признает ни свадеб, ни похорон. Машина негромко заурчала.

Раскланиваясь со знакомыми (растерянный Громадин, равнодушный Брызгалов, спрятавший глаза за черными очками Ромодановский, строгая секретарша Елена Владимировна, Анита Зернянская с ненавистью во взгляде), я прошел в утробу морга, в зал прощаний.

Здесь тоже было людно. Гроб покоился на укрытом черной материей постаменте. Крышка была, естественно, закрыта. Рядом со скорбными лицами стояли несколько человек. Две женщины – пожилая и помоложе, лет тридцати, – вытирали слезы. Видимо, мать и сестра. Хотя молодая могла быть и не сестрой, а еще одной любовницей. По-моему, Кавказец был мужчина хоть куда и вполне мог успевать на два фронта. А то и поболе… Я положил на постамент свои гвоздички, немного постоял, слушая тишину, всхлипывания и шарканье подошв по цементному полу, и вернулся на улицу.

Тут не было ни всхлипываний, ни тишины. Вокруг негромко переговаривались, как обычно и бывает на похоронах – без шуток и восклицаний.

Мужские голоса…

– Как же так, мать-перемать? Я же с ним ездил как-то, он ведь был классный водила.

– То-то и оно, мать-перемать. Это же как тонут обычно. Не умеющие плавать не тонут, потому что далеко в воду не лезут. Так же и с машинами. Когда уверенность превращается в самоуверенность, жди беды, мать-перемать. К тому же ездят с отключенными подушками. Русский человек без риска не может. А в Карачарове еще и кавказской крови намешано…

Матерные слова, произносимые тихо, представляются мне в русской речи чем-то инородным. Как кошачий мяв под водой.

Мужские голоса замолкали, стали слышны женские…

– А кто там возле гроба – молодая плачет?

– Подружка еще со школы. Говорят, замуж за него хотела, а он десять лет канитель разводил.

– Ну так у него Шантолосова была. Слышали, наверное?

– Слышала. Но, говорят, Шантолосовой он не очень-то и нужен был. Так, воронку подставить, когда засвербит. Эти богатенькие бл…ди…

Кумушки оглянулись на меня и примолкли.

Я отыскал глазами Константинова.

Антон Иваныч выглядел как огурчик – черный костюм, черная рубашка, черный галстук. На лице – трагизм, уверенность в себе и чувство собственного достоинства.

Я подошел:

– На меня сегодня было покушение.

– На вас? – удивился он. – Когда? Где?

– Ночью. На сорок втором километре Приозерского шоссе.

– Стреляли?

– Нет. Все как в предыдущих случаях. Спровоцированная автомобильная авария, вылет с дорожного полотна. Машина вдребезги плюс пожар. А мне попросту повезло. Иначе бы послезавтра и меня следом за Карачаровым. – Я кивнул в сторону зала прощаний.

– Рад, что вы остались живы. И поздравляю! Значит, расследование движется в правильном направлении.

По толпе вокруг пронеслась волна возбуждения – все будто качнулись в сторону проезжей части. Я оглянулся. Это прикатила Полина. Она как раз расплачивалась с таксистом. Потом выбралась из машины. Одетая в темное, с черной косынкой на смоляных волосах, с букетиком белых и желтых хризантем, она показалась мне беззащитной и жалкой, как подраненная птица. Прижав худенькими ручками букетик к груди, она двинулась к дверям зала прощаний, прямая, будто в позвоночник ей вогнали лом. На ходу она бросала по сторонам быстрые взгляды, и я счел за лучшее показаться ей на глаза, иначе бы ее поведение показалось присутствующим как минимум странным, если не сказать хуже. Увидев меня, Полина едва не улыбнулась – я физически ощутил, с каким трудом она справлялась с мышцами лица. Но – справилась…

– Вы на поминках будете? – спросил Константинов.

Он все еще стоял рядом со мной и тоже смотрел на Полину. В какой-то момент чувство собственного достоинства на его лице сменилось жалостью к самому себе, но, переведя взгляд на меня, он снова превратился в неприступную крепость на направлении главного удара.

– Да, обязательно.

– Там и расскажете про вашу аварию.

Полина скрылась в дверях.

Я не пошел следом и не пронаблюдал за ее встречей с родственниками покойного. Зачем? Вряд ли это дало бы дополнительную информацию для подтверждения версии, которая сложилась у меня, пока я дремал в вагоне монорельса.

Потом Полина вышла из зала прощаний и направилась прямо ко мне, я снова глянул на Константинова.

Его физиономия была непроницаемой.

Полина приблизилась, и мы обменялись церемонными поклонами. Казалось, все вокруг разглядывают меня. Ведь наверняка многие из них уже знали, что смертью директоров занимается частный детектив, а те, кто еще не знал, скоро узнают.

– Не подхватите меня, Максим? Я сегодня без машины.

– Я – тоже, – сказал я.

Тут же влез Константинов:

– Я с удовольствием предложу вам свою, Полина Ильинична.

По лицу Полины можно было легко увидеть, где она видела АНТа-25 вместе с его машиной, поэтому теперь влез я:

– А меня не возьмете вместе с собой?

Полина наконец сообразила, что нельзя так открыто выражать свое отношение к человеку, и лицо ее обрело выражение, смахивающее на доброжелательность.

– Да, Максим, разумеется, – сказал Константинов.

Тон его был мягок и приветлив. В нем не было ничего похожего на змеиное шипение, которое он должен был издавать сейчас, если бы не умел справиться с собственной сутью.

Я почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд и обернулся. На меня смотрела Марьяна Ванжа. Ей бы тоже сейчас подошло змеиное шипение.

Я ответил не менее пристальным взглядом, говорящим, что во имя конспирации мы не должны демонстрировать близость наших отношений. И вообще я тут по делу, а не ради удовольствия…

Не знаю, поняла ли она, поскольку продолжить молчаливое общение соратников нам не дали.

У входа в зал прощаний возникла легкая суета. Народ начал перемещаться к стоящим неподалеку автобусам с траурными лентами на флагштоках. Из дверей морга появились люди с венками в руках. «Дорогому сыночке от безутешных родителей»… «Карачарову от одноклассников»… «Георгию от коллег по работе»… И прочие подобные рекламные слоганы, долженствующие пустить пыль в глаза окружающим, душе покойного и самому Творцу нашего мира. Наверное, чтобы он не разглядел за траурными лентами, в какую гадость превратилось то, что он создавал целых шесть дней, и те, за кого он-сын страдал потом на Голгофе. Потому, наверное, все траурное у нас и выкрашено в черный цвет: за такой повязкой ничего не разглядишь – ни добра ни дерьма…

Потом из дверей появились дюжие молодые люди, несущие гроб, и я понял: похороны перешли в активную фазу.