Текст книги "Пластуны. Золото Арктики"

Глава 3

Петербург славился своими трактирами и питейными заведениями. От обычных «забегаловок», где завсегдатаями были в основном люди невысокого общественного положения: дворники, извозчики, рабочие фабрик и заводов, любившие после окончания трудового дня опрокинуть рюмочку-другую «с устатку». До заведений весьма достойных и приличных, где собирался цвет столичного бомонда.

К концу девятнадцатого века в столице империи Российской получили широкую популярность пришедшие на смену трактирам заведения более высокого класса – так называемые ресторасьоны, или по-простому, как их называли поначалу в народе, – «растеряции». Называли эти заведения так по той причине, что пребывание в них предполагало трату определенной денежной суммы. А если учесть, что в ресторациях, кроме того чтобы отведать изысканных блюд под живую музыку или в крайнем случае провести деловую встречу, можно было поиграть и в азартные игры, то величина потери облигаций порой достигала стоимости небольшого особняка где-нибудь в центре Петербурга.

Ресторан «Палкинъ» принадлежал роду потомственных рестораторов Палкиных. В 1785 году купец первой гильдии Анисим Палкин, родом из Ярославля, воодушевленный ростом собственных капиталов, открыл в Петербурге трактир. Но уже в 1830 году правнук Анисима Павел Палкин на углу Невского проспекта и Большой Садовой улицы построил ресторан. Спустя ровно двадцать лет его сын, Константин, на пересечении Невского и Литейного проспектов открыл свое заведение. С того времени ресторацию отца стали называть «Старопалкин», а заведение сына – «Новопалкин». Во второй половине девятнадцатого века ресторан переехал в дом напротив, на Невский проспект, 47. Он поражал роскошью: двадцать пять залов, изящная мебель, зимний сад с экзотическими растениями, фонтан, бильярдные. Подавали известные котлеты «по-палкински», суп-пюре Сант-Гюрбер, палкинскую форель, пломбир Меттерних, пудинг из фруктов гляссе а-ля Палкин. Цены были соответствующие. В этой связи и было названо сие заведение «растеряцией». Но несмотря на это, ресторан довольно быстро получил популярность среди столичной аристократии. Особенно в вечернее время залы ресторана были заполнены до отказа.

Граф Суздалев также был завсегдатаем сего известного заведения. Довольно часто ужин в кругу представителей таких же известных столичных фамилий плавно переходил в карточную игру, в которой счастье получить весь выигрыш выпадало графу пятьдесят на пятьдесят. В одной из последних ставок Суздалев роскошно взял банк, главной ставкой в котором был арабский жеребец.

– Так что, дорогой мой Николай Иванович, изволите ли вы принять мое приглашение и разделить трапезу в сем заведении? – в голосе Ивана слышались пафосные нотки.

– Я бы с радостью, но… – Микола осекся, но чтобы пауза не затянулась надолго, спросил: – Может, выберем несколько иной ресторан?!

– Не выдумывай, Николай! – хлопнув по плечу товарища, мгновенно парировал граф. – Ресторан то что нужно! В аккурат для таких, как мы! А какая там игра, друже! Люди имения проигрывают! Азарт, братец, чувствуешь?! – тонкие ноздри графа возбужденно расширились.

Билый с немым вопросом устремил взгляд на односума.

– Ну, мы ж с тобий справыжные офицеры! – отвечая на немой вопрос друга, отозвался Суздалев. – Правильно сказал хоть? – Иван на секундочку нахмурился, вскидывая бровь.

Микола прыснул в кулак.

– Слушай, Ваня, оставь эту тарабарщину. Окажись ты в станице, над твоей «балачкой» смеялись бы и стар и млад!

– Да и пусть!

Суздалев не обиделся, осознавая то, что его товарищ был абсолютно прав:

– Да, односум, сдаюсь, – продолжил он. – Вопреки всему, у тебя преимущество. Ты владеешь основными европейскими языками, с которыми познакомился лишь в столице… – граф, произнеся это, украдкой взглянул на Миколу, не перегнул ли с этим самым «лишь»? Но казак и виду не подал, пропустив мимо ушей неловко сказанное слово. Суздалев, стараясь не затягивать паузу, продолжил: – …не хуже, чем своим родным. А мне, знакомому по меньшей мере, кроме русского, разумеется, с французским с детства, ваша балачка, сколько мы с тобой друг друга знаем, так и не поддается!

– Это по той причине, Ванюша, – Билый медленно перевел взгляд с одного конца улицы на другой и с легкой улыбкой на губах посмотрел на графа, – что любой язык общения требует, а без оного сохнет. Сродни корню саженца без надлежащего ухода! А балачка, Ваня, – язык сочный, певучий!

– Это ты хорошо сказал, друг, – согласился Иван. – Красивый язык. В турецкой кампании на бивуаках у костра заслушивался я, как ты со своими казаками говорил, какие песни вы пели. Правда, не все понимал. Но не покидало ощущение, говорите – что горная речушка шумит, переливается на перекатах!

– Так я и говорю, – с удовольствием подчеркнул Микола. – Сочный язык! Дед Трохим наш станичный даже на рифму слова о балачке положил. Могу прочитать.

– Охотно послушаю. – Граф достал из кармашка своего костюма, сшитого по последнему писку моды, часы и, открыв крышку, прищелкнул языком. – Только давай уже к цели нашего плана продвигаться начнем, а то набьется столичная публика, и не видать нам рябчиков да наливки. Придется вместо «Палкина» ужинать в каком-нибудь захудалом «на вынос» в обществе сам понимаешь кого.

– Тогда в атаку! – задорно подхватил Билый, и оба друга, отстукивая дробь каблуками сапог по брусчатке, направились к известному в Петербурге ресторану «Палкинъ». День был погожим. Конец апреля щедро одаривал столичный люд теплом. Аромат весны, настоянный на запахах цветущих плодовых деревьев, растущих вдоль улиц, приправленный солнечным светом и разносимый легким ветерком, щекотал сознание, пробуждая в душевном состоянии каждого прохожего свои, присущие только ему, неповторимые чувства. Весна уверенной походкой наступала на столицу Российской империи, оставляя следы свежести и обновления на всем живом.

Суздалев, вдохнув полной грудью пьянящий апрельский воздух, прищурившись посмотрел на светло-желтый пылающий солнечный диск. В голове, как вино в дубовых бочках, бродили мысли, побуждая к решительным действиям. Но какой-то конкретной цели не было. Хотелось все сразу. По уши влюбиться, вскружив голову какой-нибудь красивенькой барышне, заставив ее непременно страдать и даже ревновать. Одновременно возникало желание оказаться на боевом коне в центре жестокой сшибки с врагом и, конечно же, выйти из нее победителем. Нестерпимо хотелось сразиться на дуэли, которые уже давно были высочайшим указом запрещены под страхом каторги. И, наконец, внутри его молодой натуры рождалось нечто, что побуждало написать стих или даже поэму. Хотя к написанию чего-то подобного у графа способностей никогда не было. В общем, азарт и сумасбродство, которым отличался граф Иван Суздалев, помноженные на весеннее настроение, рождали внутри бурю эмоций, которые только и ждали подходящего момента, чтобы выплеснуться мощной волной.

– Так что твой дед? Трофим, если не ошибаюсь? – весело, по-мальчишески подтолкнув идущего рядом Миколу Билого, спросил Иван. – Ты стих обещал прочитать, им написанный.

– Ты так увлеченно смотришь по сторонам, будто только на свет народился! Вот и думаю, стоит ли читать или же дать тебе весенним настроением сполна насладиться?! – так же задорно отозвался казак. – А дидо Трохим всем дидам дед. Балагур наш станичный. Песни да стихи мастак слагать. За старину нашу казачью горой стоит, сродни и за язык предков.

– Не тяни коня за гриву, Николай, выкладывай шедевр дедов, – Суздалев подмигнул другу, всем видом показывая, что интерес к творчеству станичного балагура у него неподдельный.

 
– Звучит балачка ручейком
Из глубины веков, певуче.
И я с ней сызмальства знаком.
Она – как песня, как созвучье.
В ней дух исчезнувших времен,
В ней жизнь, события и люди.
Глубоким смыслом наделен
В ней каждый слог, как цвет в этюде.
 

Билый с удовольствием процитировал первые четверостишья.

– Слушай, Микола, ощущение, что ты рифмы писал, а не дед ваш! – заметил граф.

– Не перебивай, друже, – парировал казак. – Весь смысл стиха в его непрерывности.

Иван кивнул головой, соглашаясь.

 
Лэлэка, хата и дымарь,
Раины, баз, стреха́ и ерик,
Кабыця, грубка и лыхтарь,
Буряк, кавун, макуха, велик.
 

Билый смаковал каждое слово, произнося их не торопясь. Все они, знакомые с малых лет, напоминали ему о станице, в которой он уже порядком не был. Суздалев медленно перевел взгляд с друга, которого до сего слушал со вниманием, на другой конец улицы. Стих, несомненно, был хорош, но ему, баловню судьбы, одному из тех, кого называли столичной элитой, внутренний душевный подъем не давал покоя. Все его нутро желало праздника, и ужин в ресторане был лишь незначительным эпизодом этого праздника, его началом. Душа пела и хотела большего. И это большее в изысканных платьях проходило мимо него по той же самой улице, по которой они шли с казаком Билым к ресторану. Взгляд графа скользил по представительницам прекрасного пола, словно выбирая самый прекрасный цветок из благоухающего ароматами букета. Вдруг Иван остановился и не отрываясь уставился в одну точку. На противоположной стороне улице мелькнуло пышное розовое платье. Его обладательница – юная особа, прикрывая голову от ярких солнечных лучей зонтиком, казалось, не шла, а плыла над мостовой. Суздалев, будто завороженный, не сводил взгляда с красавицы. Она приближалась. И хотя их разделяло некоторое расстояние, уже отчетливо можно было разобрать черты лица девушки. И тут Ивана словно током пронзило. По спине пробежал холодок, и лоб покрыла испарина. Не замечая этого, он продолжал смотреть на девушку, не отрывая взгляда.

 
Здесь в каждом слове красота!
Душе тепло и сердцу радость.
Балачка простотой мила,
В ней есть особенная сладость.
Звучит балачка, что ручей.
В ней связь невидимая с прошлым.
В ее сакральной глубине
Кубанский код Сечи заложен.
 

Казалось, что слова его боевого товарища доносятся откуда-то издалека, из параллельной вселенной. Суздалев уже не слышал их отчетливо. Он был полностью поглощен видением, посетившим его и в один момент овладевшим его сознанием.

– Ванюша!

Сознание графа стало недосягаемым для реальности. Он не видел и не слышал ничего.

– Иван! – голос прозвучал громче, и чья-то рука опустилась на его плечо. – Ваше сиятельство! Вы где?! – голос односума стал отчетливым, выводя Суздалева из оцепенения.

– А?! – с трудом оторвав взгляд от прекрасной незнакомки, все еще растерянно спросил граф. – Что? Ты что-то сказал? Извини, Николай Иванович, – серьезно тихим голосом добавил Иван. – Я словно в наваждении каком-то был. Еле вынырнул. Да и признаться, не хотелось.

– Что, что? – усмехнувшись, переспросил Микола. – Я уже понял! Ты где был последние два четверостишья? Ты их вообще слышал? Я тебе такие прекрасные стихи читал! Так старался! А ты заснул, что ли?!

– Слушай, Микола, не сердись, – пропуская слова друга мимо ушей, сказал Иван и усиленно потер лоб, полный смутной тревоги и раздумий. – Странный вопрос сейчас прозвучит. Ты в привидения или, скажем, в переселение душ веришь?!

Билый, слегка смущенный вопросом друга, не нашел мгновенно что сказать. Пауза длилась с минуту. Микола соображал, куда клонит его друг, а главное, что могло побудить весело настроенного Суздалева кардинально измениться в лице, так, будто он и впрямь увидел приведение.

– Тюю, Иванко, – усмехнулся казак, решив всё обратить в шутку. Хоть чувства его, как истинного христианина, и были зацеплены. – Верю в Бога, а в приведений нет. Стало быть, и бояться их желания не имею!

Суздалев переминался, растерянно трогая себя за пуговицу на жилетке. Решил пуститься в объяснения.

– Ты за курганы степные что-нибудь слышал? Ведомо тебе? – Иван неопределенно пожал плечами. – Так вот, тюркские народы, те, что по степи кочевали в стародавние времена, в курганах хоронили погибших воинов и родичей своих. У нас за станицей их тоже насыпано немало. Мы малыми еще в детстве в ночное, коней на выпас к тем курганам гоняли. А чтобы в ночном не спать, страшилками друг друга стращали. Мол, выходят из могил по ночам души басурманские и рыщут по степи, кого бы поймать и с собой утащить в мир подземный. Словом, байки это все, Ваня! А вот то, что в крови у нас, казаков, тюркская кровь отчасти течет – это уже истинная правда. К примеру, в станице у нас казак живет Иван Колбаса. Род его из сечевиков ведется. А фамилия у него как есть тюркская. «Кол» – с тюркского переводится как рука, а «бас» – давить. Что означает, предок его дальний недюжинной силой обладал и…

Микола не закончил, Суздалев перебил его, вставив:

– А я, кажется, начинаю верить.

Казак вздохнул – ведь на самом интересном месте остановился, про род свой рассказывал. Ну, где же у графа терпение?

«Сиятельный» друг уже полностью пришел в себя, и прежняя веселость постепенно возвращалась к нему. Он вновь посмотрел в сторону прекрасной леди, остановившейся, чтобы, по всей видимости, перейти улицу.

Микола поймал взгляд друга и улыбнулся.

– Все ясно, какое приведение посчастливилось увидеть вашему сиятельству! – шутливо отозвался казак и добавил: – Неужели струхнул?! Не похоже на тебя! Давай, кадри. Про шар ей воздушный расскажи. Может, будет слушать. А потом пригласи лягушек есть. Тьфу ты! Будь они неладны!

– Не в том дело, дорогой ты мой человек! – хлопнул по плечу друга граф. – Внимательней посмотри! Никого не напоминает?

Микола пристально, но так, чтобы не привлекать внимания девушки, посмотрел на нее. Она, взглянув по сторонам, еще раз убеждаясь, что улица свободна, сделала шаг вперед. Легкая улыбка озаряла ее прекрасное, молодое личико. В одной руке она держала легкий зонтик, в другой – небольшую дамскую сумочку в тон ее платью. Шляпка покрывала ее голову, обрамленную аккуратно уложенными темно-русыми волосами.

– Перестань накручивать себя, друже! – понимая, куда клонит Иван, попытался возразить Микола. – Если она и похожа на баронессу, то совершенно незначительно!

– Да как же, друг мой! Та же стать, и походка ее!

Билый кашлянул. Ему, как пластуну, который сызмальства примечал такие тонкости, стало искренне жаль друга.

– Посмотри же внимательнее! – горячился граф. – Одно лицо!

– Как знаешь, односум! – согласился казак, видя всю бесполезность данного спора.

– Я знаю! И теперь еще больше верю в то… – Иван осекся. Внезапно раздался оглушительный свист, в точности такой, как свистят извозчики, когда стараются заработать хорошую деньгу и пускают коней во всю прыть. Топот копыт громким эхом отдавался от стен домов. Из-за поворота, с соседней улицы, на огромной скорости вылетел открытый экипаж, запряженный двойкой лошадей. Извозчик истово подстегивал их, громко свистя. В самом экипаже сидело несколько молодых людей в форме юнкеров Николаевского кавалерийского училища. Трое из них были одеты в алые бескозырки с черными кантами, защитные кителя, синие рейтузы с красным кантом. На ногах были высокие хромовые сапоги со шпорами. Двое других юнкеров были одеты в форму кубанского казачьего войска. Один, тот, что повыше, кричал во все горло:

– Гони!!!

Девушка с зонтиком, на которую обратил внимание Суздалев, была уже на середине улицы, когда экипаж, не сбавляя скорости, несся прямо на нее. От неожиданности страх сковал ее. Она остановилась, будто оцепенела, не в состоянии двинуть ни рукой, ни ногой.

Суздалев с Билым, наблюдавшие за этой сценой, переглянулись. Нужно было действовать мгновенно, в противном случае девушка могла погибнуть под колесами экипажа.

– Ты к девушке, а я к экипажу! – коротко выпалил Билый и шагнул навстречу летящей опасности. Суздалев, не раздумывая, подбежал к девушке и, подхватив ее на руки, в несколько шагов оказался на тротуаре. Второпях носком сапога зацепился за небольшой булыжник и, увлекая прекрасную незнакомку за собой, чуть было не упал на нее. Реакция сработала мгновенно, и в последний момент бывший капитан смог изменить положение своего тела так, что приземлился на спину, принимая на себя легкий стан девушки. Суздалев крепко прижимал к себе незнакомку, и шансов освободиться от крепких объятий графа у ней не было. Их глаза встретились. Краска залила лицо барышни. Сходство с погибшей баронессой было потрясающим. Суздалев, пораженный этим, не отрывая взгляда все смотрел и смотрел в бездонную синь глаз прекрасной незнакомки, пока та, пребывая в сильном смущении, не попыталась освободиться от его объятий. С третьей попытки, не без труда, ей это удалось, и, поднявшись на ноги, она устремила свой взор туда, к чему были прикованы взоры прохожих и просто зевак. Граф, прогнувшись в спине, ловко подпрыгнул и встал рядом. Все смотрели за развитием событий на дороге.

Извозчик, оценив всю тяжесть сложившейся ситуации, постарался сдержать лошадей. Но уж слишком высока была скорость. Он успел лишь натянуть поводья, насколько это было возможно. Этого хватило для того, чтобы Микола замысловатым маневром, подняв руки резко вверх, захватил шлею и, используя энергию движения лошади, очутился верхом на ней.

– Тпруууу! – громкий окрик разлетелся в предвечернем воздухе. Лошади встали как вкопанные. Извозчик было замахнулся кнутом на дерзкого прохожего, бесцеремонно вскочившего на одну из его лошадей, но казак так взглянул на него в ответ, что старик сконфузился и выпустил кнут из рук. От резкого торможения все пятеро юнкеров цеплялись руками кто за что успел, но кое-как удержались на месте. Тот, что был выше всех, в казачьей форме, ловко соскочил на мостовую и решительно двинулся к лошадям.

– Кто осмелился остановить наш экипаж! – громким окриком он обратился к сидевшему на лошади Миколе.

Билый, готовый к любому повороту сюжета, резко обернулся, чтобы в случае чего дать подобающий ответ невоспитанному юнкеру. Взгляды их встретились. Наступило невольно молчание. Выражение лица со злобы постепенно сменялось недоумением.

– Ты?! – первым нарушил молчание Билый. Глаза его засияли огоньком радости. Одним прыжком он соскочил с лошади и очутился рядом с юнкером.

– Микола! Брат! – закричал юнкер и шагнул навстречу.

– Михась!

Через секунду братья заключили друг друга в крепкие объятия, выплескивая эмоции радости.

Наблюдая за происходящим, на улице стала собираться толпа зевак. Где-то неподалеку раздался свисток городового. Увлеченный действом у экипажа, Суздалев не заметил, как девушка, которую он спас от неминуемой гибели, затерялась в толпе. Тщетно граф метался из стороны в сторону, пытаясь разглядеть среди толпы зевак прекрасные черты лица незнакомки, так похожей на его погибшую возлюбленную. Девушка исчезла, как будто ее и не было. От досады Иван закусил губу и несколько раз стукнул сжатым кулаком по ладони другой руки.

– Ну! И что все это значит?! – спросил граф, подойдя к Миколе и Михасю.

– Знакомься, Ваня, брат мой – Михаил! – представил своего брата Микола. – А это, Михась, – Билый протянул руку, указывая на Суздалева, – мой большой друг и однополчанин граф Иван Суздалев.

– Весьма рад, ваше сиятельство! – четким голосом отрапортовал Михась.

– Чего уж, можно просто Иван Матвеевич, – то ли шутя, то ли с чувством сожаления сказал Суздалев и добавил: – Титул графа, мой юный друг, впрочем, как и чин офицера, весьма ненадежная штука. Не правда ли, Николай Иванович?!

Михась не понял сказанного новым знакомым и вопросительно посмотрел на брата. Тот, уловив вопрос, так же молча развел руками и пожал плечами. Мол, долго объяснять, принимай как есть.

– Микола! – на подъеме братских чувств выпалил Михась. – Как ты?! Где ты?! В училище такое говорят! И никто толком ничего сказать не может.

– А вы, юнкер, не слушайте того, что говорят, – по-дружески заметил бывший капитан. – Привыкайте пользоваться информацией из первых рук. Это сэкономит и время, и нервы.

– Досыть тебе, Иван, – сбавляя поучительный тон односума, сказал старший Билый. – Видишь, Михаил и сам в недоумении. Жаль, времени мало для разговора.

– Ладно, господа казаки, – важно заметил граф. – Вы пообщайтесь, как у вас говорят, трохи, а я отойду на минутку. Пропажа случилась. Может, удастся отыскать. Дела важные!

– Микола, так как ты все же? Неужели все, что говорят у нас, правда? Да и от родителей письма получал. Не ведают, что с тобой. Не писал, видимо, давно! – голос младшего брата отдавал нотками беспокойства.

– Так, драголюбчик мой, – как можно мягче прервал брата Микола. – Я не знаю, что там у вас говорят, но чтобы снять все последующие вопросы, скажу прямо. Все, что произошло, – необходимость. Так было нужно!

– Нужно кому? И что конкретно? – Михась не унимался. Ему хотелось докопаться до истины, чтобы по возможности развеять слухи, долетавшие до стен Николаевского училища. – И как прикажешь отписать родителям?! Они места себе не находят.

– Не утруждай себя, братику, – по-отцовски ответил Микола. – Найду время, сам отпишу.

– Так зачем писать! – радостно воскликнул младшой Билый. – У меня билет в кармане. В каникулярный отпуск отбываю через два дня. Махнем вместе до родной станицы. Батьков повидаем, да и по родыне своей, поди, соскучился уже. Марфу с Димитрием когда бачив последний раз?

От волнения Михась не замечал, что в его речь вклинились слова балачки. Голос его слегка дрожал:

– Батько писал, шо матушка тайком плаче по ночам. За тебя сердэнько болит.

Микола молчал, слушая брата. Волнение передалось и ему. Вмиг представились родители. Строгий отец, смотрящий с укором, и мама с покрасневшими, заплаканными глазами. Жена Марфа, держащая сына Димитрия на руках. Билый сжал кулаки. В нем боролись сейчас два чувства. Одно заставляло его поддаться эмоциям и уговору младшего брата и поехать с ним в станицу. Другое, наоборот, хладнокровно и размеренно диктовало остаться и не менять решения отправиться в экспедицию. «Микола Билый если дал слово, то держит!» – пронеслось в голове старшего брата. Он взглянул на Михася, улыбнулся и хлопнул руками по плечам младшого.

– Не журысь, братове! – справившись с охватившим было его волнением, сказал Микола. – Не время еще мне вертаться до станицы. Есть еще дела…

– Да что же может быть важнее, чем увидеть родителей?! – перебил старшего брата Михась.

– Ну, брат, ты и сам должен понимать, что значат слова долг и честь. Скоро офицером станешь, а такие вопросы задаешь!

Билый заметил на лице брата тень негодования.

Свисток городового раздался вновь. Теперь уже где-то совсем близко. Сидевшие в экипаже юнкера отчаянно жестами показывали Михаилу Билому, что необходимо уехать до прибытия представителей власти. Тот из них, что тоже, как и Михась, был одет в форму кубанского казачьего войска, привстал и крикнул:

– Михась! Нужно ехать. Если городовой нас задержит, то точно опоздаем, и тогда нарядов не избежать!

– Понятно, – усмехнувшись, понимающе сказал Микола.

– Не то! Брате, ты же сам понимаешь, – в сердцах ответил на усмешку младший Билый. – Если опоздаю, то не только нарядами задавят, но и отпуска лишат!

– Извини, Михась, я не со зла! – как бы оправдываясь, сказал Микола. – Вспомнил, сколько раз сам попадал в подобные ситуации! Эх! Время летящее!

– Все, Микола, прощевай! Не могу боле! К тому же и не один я! – Михась умоляюще взглянул на брата.

– Добре, брате! Ступай с Богом, – произнес Микола как-то грустно, задумчиво. И тут, словно искра осенила, крикнул вслед удаляющемуся брату: – Михась, Бога ради, почекай трохи! Самую малость!

Юнкер остановился, оглянувшись.

– Будь ласка, – голос Миколы звучал тепло, по-отцовски. – Я подарков прикупил для станичников и для батьков. Но, видно, самому не судьба их доставить. Запомни, склад у вокзала номер 15-3, спросишь охранника Степана, скажешь, от меня. Остальное он сам сделает. Отвези в станицу и скажи…. – Билый замолчал, кусая губу. Михась видел, как брат борется с искушением. Он хорошо знал это его состояние с малых лет, и в такие моменты лучше было ничего не спрашивать старшого.

– Нет! – громко произнес Микола. – Ничего не говори. Сам! Лично сам скажу!

Михась вопросительно посмотрел на брата. Тот, понимая взгляд, не задумываясь ответил:

– Как Богу будет угодно! А сейчас не время еще!

Михась кивнул в ответ и, сделав шаг навстречу Миколе, раскрыл объятия. Микола в ответ сделал тот же жест, и братья крепко обнялись, будто прощаясь навек.

– Прости меня, брате, – произнес Микола. – На три раза прости!

– Бог простит, Миколушка, – сдерживая эмоции, ответил Михась. – И ты меня прости!

– Бог простит! – отозвался Микола, слегка отталкивая брата. – Беги уже, а то…

Не договорил. Но сколько братских чувств было в этом последнем «а то»! Толпа зевак, наблюдавшая за всем этим действом, недоумевала. Слышались негромкие возгласы:

– Да не понять, что там!

– Ой, да оставьте, просто знакомые встретились!

– Не говорите глупостей! По всей видимости, давние друзья!

Никому и невдомек было, что этот случай свел вместе двух родных братьев, оказавшихся, вопреки обычному утверждению, в аккурат в том месте и в тот час. Лишь один человек смотрел на это с пониманием и осознанием действительности. Он знал, кем приходятся друг другу эти крепко обнимающиеся, коренастые и схожие ликом люди. «Вот оно – золото! Истинное! Настоящее! – пронеслось в его голове. – И что ты мне ни говори, Микола, никакое иное золото, будь то золото форта, или империи, или же, кто знает, золото Арктики, не сравнится с тем неподдельным чувством, что может быть лишь между родными братьями. Вот оно и есть – ЗОЛОТО!»

Михась ловко запрыгнул в экипаж, и лошади сорвались тут же с места, унося юнкеров к их альма-матер. Старший Билый, провожая экипаж взглядом, осенил брата крестным знамением.

Толпа постепенно расходилась, мусоля меж собой произошедшее. Прибывший наконец-то городовой, оценив ситуацию и, видимо, не испытывая особого желания приступить к своим непосредственным обязанностям, спокойно отправился в ближайшую чайную.

– Слушай, Николай Иванович, дорогой, – Микола вздрогнул, не заметив, как к нему подошел Суздалев, – завидую тебе по-белому. У самого брат в гардемаринах сейчас. Век не видел. В Японии, что ли.

– Знаешь, – с грустными нотками в голосе произнес Билый. – Тяжело. Тяжело осознавать, что… – Микола поднял сжатую руку в кулак и резко опустил, будто шашкой рубанул.

Суздалев все понял и не стал дальше продолжать тему.

– Так, друже! Пока мы с тобой совсем в объятия кручины-тоски не отдались, пойдем-ка по намеченному маршруту!

– Пошли, односум! – отозвался Микола. – Душа требует!