Текст книги "Мама. Леля. Грибное лето"

XXXII

Школа, в которой начинала работать Светлана четыре года назад, была одна на весь район – учились там и мальчики и девочки. А на новом месте, совсем недалеко друг от друга, – две школы: одна прежде была мужская, другая женская. Совместное обучение ввели опять только год назад. Ребят и девочек перетасовали, как карты в колоде, и почти все были этому рады. Почти, но не все.

Летом еще, когда стала устраиваться на работу, Светлана зашла сначала в школу – бывшую «мальчиковую».

Но там можно было взять только четвертый класс, а хотелось начать с первого, чтобы не расставаться весной, так и вести своих малышей с самого первого школьного дня.

Директор вроде понял, кивал головой. Голова черная, с проседью, крупные морщины около губ, рот большой, твердый, властный. И руки большие, властные.

Уходила с сожалением – директор понравился. И он ее отпустил, видимо, тоже с сожалением, после трехминутного разговора.

Уходя, спросила:

– А вы довольны, что опять вместе мальчики и девочки учатся?

Чуть усмехнулся уголком твердого рта:

– Не жалуемся.

В бывшей женской школе можно было начать с первоклассников.

Нина Александровна, директор, любезно привстала навстречу, приветливая, спокойная, величественная даже.

– Почему вы не работали эти годы?

– Ребята у меня.

Удивленно переспросила:

– Ребята? Сколько же их у вас?

И – уже почти с материнской нежностью:

– Молоденькая такая!

Нина Александровна тоже понравилась… Завуча не видела еще, был болен, но, говорят, приятный старик и хорошо с ним работать. Итак, до первого сентября!

Первое сентября – день совсем особенный. Начало работы – и в то же время праздник. Жалко, что кончились каникулы, – и весело войти в класс. Даже самые шалуны невозможные утром первого сентября как-то еще сдерживаются и кажутся хорошими, как все.

А уж первоклассники – такие трогательные, такие милые! Даже на переменках не решаются бегать и шуметь, как настоящие школьники!

Первый урок в первом классе – это наслаждение! Вот они собрались, еще не знающие друг друга, такие неопытные, такие домашние! Во все глаза, во все сорок пар глаз, ясных детских глаз, голубых, серых, темно-коричневых, смотрят на тебя – и ждут. Они готовы полюбить тебя с первого дня. А ты их уже с первого взгляда полюбила.

Приятно знакомое чувство собранности, уверенности в себе.

Три года не входила в класс, и было, конечно, волнение: как войду, как на меня посмотрят, возьму ли сразу правильный тон, не растеряла ли чего-нибудь за эти годы?

Нет, не растеряла, а может быть, даже кое-что и приобрела.

Как звучит голос – нравится самой. Движения точны. И так увлекательно во время этой первой беседы с классом каким-то боковым чувством и боковыми мыслями давать ребятам первые характеристики на лету. Потом будет интересно проверять себя: угадала или ошиблась?

Вертится худенький мальчуган у окна – трудно с ним будет: чем заинтересовать такого? Главная беда – туповат, видимо, бедняга, если ему уже сегодня интереснее смотреть назад, чем вперед!

Слишком спокойно и быстро поднял руку черноволосый мальчик, переутюженный мамой, выделяющийся своей аккуратностью даже в этот первый день, когда отглажены все. Слишком четко и без смущения ответил на вопрос. Учиться будет хорошо, но… не мешало бы ему немножко застенчивости.

Бело-розовая девчушка с прямым носиком и светлой пальмочкой волос, стянутых бантом над головой. Зашепталась с соседкой. Пришлось сделать замечание. Покраснела ужасно, стоит, лапочки дрожат на крышке парты… Со стороны смотреть – и то жалко, а ей-то каково: она-то видит себя в самом центре!

Теперь не упустить момент, заметить, когда она поднимет руку, дать ей ответить хорошо, похвалить.

Ведешь урок дальше, а ее не упускаешь из виду. Так и есть. Самолюбива и старательна. Вот уже тянется вверх ручонка… Эх, опустила, засомневалась в себе. Теперь нужно посмотреть прямо ей в лицо, подбодрить:

– Ну-ка, Люба, ответь…

Расцвела. Ответила.

– Молодец! Садись.

Села Люба. Румянец еще жарче. Но это уже счастливый румянец.

После первого урока пропали два ученика – заблудились на перемене.

Зато постучался в дверь чужой мальчик, совсем несчастный:

– Это первый «В»?

– Нет, это первый «Б». Да ты не плачь. Вторая дверь по коридору направо.

Наивны до предела. В конце второго урока, по обычаю, показывала своим новичкам школу.

– Вот здесь – буфет, будете тут завтракать. Это – наш физкультурный зал. А внизу – раздевалка. Тихо, тихо, все вместе будете спускаться по лестнице и брать пальто.

Показала и более интимные уголки: мальчикам – отдельно, девочкам – отдельно. И вдруг на пороге комнаты для девочек горько, навзрыд расплакалась самая крошечная ученица.

– Тетя, а если мне не хочется!

Думала, бедняжка, что и сюда заставят приходить всем коллективом!

Даже не засмеялись другие: в семь лет чувство юмора не очень развито.

Хорошо, что взяла первый класс. И жалко, что слишком быстро вертится Земля: в сутках двадцать четыре часа – маловато! Впрочем, сутки – понятие растяжимое.

За одни сутки можно двадцать раз сменить пеленки своему малышу, пять-шесть раз его покормить, два раза погулять, в промежутках приготовить завтрак, обед и ужин, а после ужина лечь без сил.

А можно полдня провести в школе, где сорок чужих малышей, и в каждого вкладывать себя всю. Потом домой вернуться к своим двум, прихватив с собой восемьдесят тетрадей… Такой день кажется гораздо длинней и содержательней.

Но все это возможно потому, что сидит с твоей дочкой и заведует ее пеленками другая женщина, а твой сын под бдительным оком воспитательницы поет в детском саду: «Каравай, каравай, кого хочешь выбирай!»

Но ведь сын Варвары Андреевны учится в школе, и только дело случая, что он не в первом классе.

А в детском садике Димкином вдруг заметила, что у доктора знакомое лицо. Оказалось, что встречались на родительском собрании – это мать Любы, девчушки, которая получила замечание в первый день и дрожали у нее лапочки на крышке парты.

XXXIII

И вот еще что в голову пришло один раз.

Вечером задержалась на педсовете, стояла на школьном дворе с огромной стопкой тетрадей. Вторая смена кончилась, выходили из школы пятые и шестые классы.

А что, если довести своих до четвертого класса, а тем временем заочный институт будет уже окончен и можно будет преподавать в средней школе?.. Что, если стать классной руководительницей у тех же ребят, когда они перейдут в пятый? Загорелось узнать, возможно ли это.

У кого спросить? Завуч опять болеет, давно уже его не видно. У директора?

Вернулась в школу. Раздевалка уже опустела. Спросила нянечку:

– Тетя Дуся, Нина Александровна у себя в кабинете?

У тети Дуси какая-то растерянность и даже страх в глазах. В тревоге сбежала с лестницы старшая вожатая Тамара.

– Воронцова ловят, – зловещим шепотом пояснила тетя Дуся, – и Нина Александровна тоже. Он с финкой по школе бегает!

– С финкой?

Нина Александровна заглянула с площадки второго этажа.

– Его видели в буфете! – крикнула ей Тамара.

И обе исчезли.

Воронцов. Фамилия как будто знакомая. На педсовете как раз говорили. Кажется, он в пятом…

– Вот он идет! – испуганно сказала вдруг тетя Дуся.

По коридору шагал размашисто невысокий, крепко сложенный мальчик в серой курточке с «молнией». Глаза круглые, бешеные, подбородок кверху, губы добела сжаты, ступает гулко – не полагается школьнику в школе ходить так. Пропечатал каблуками через всю раздевалку, рванул с вешалки пальто, а к двери подошел, поднял ногу в уровень с подбородком и ногой распахнул. Стукнулась в тамбуре дверь – на пружине она – и захлопнулась с грохотом.

Вожатая спросила откуда-то сверху:

– Ушел?

Нина Александровна быстро вышла, почти выбежала из коридора.

– Ушел?

Где ее величественное спокойствие, педагогическая уверенность в себе? Она похожа на растерявшуюся бабушку, у которой на улице закапризничал внук, она не сумела его унять, и совестно ей перед прохожими.

Не только заговорить – даже подойти к ней сейчас было бы бестактностью. Светлана быстро вышла из школы.

Ее поразил этот мальчик. Хотелось увидеть, что же он будет делать на улице.

Прошагал до ворот, приостановился… кажется, по бульвару пойдет. Это бы хорошо… Но ужасно мешали тетради… да еще книг набрала в школьной библиотеке, все это не помещалось в портфеле… А что, если… Но тогда слишком мало вещей в руках…

Яблоки продают в ларьке на углу, желтоватые, приплюснутые сверху, – бумажный ренет. Вот оно!

В порыве какого-то веселого вдохновения Светлана подошла к ларьку:

– Мне яблок, пожалуйста, три кило. Только побыстрее, пожалуйста, – и вытянула из кармана авоську.

Портфель и сверток с тетрадями под мышкой, бумажный ренет в авоське болтается сбоку… Светлана быстро пересекла улицу, ей удалось догнать мальчика в самом начале бульвара.

– Воронцов!

Он обернулся, весь какой-то еще раскаленный.

Знает он, что я учительница? Видел меня в школе?

Да, знает, насторожился, приготовился к бою.

– Слушай, Воронцов, тебе, кажется, по бульвару идти?.. (Кроме как по бульвару ему было идти некуда!) Ты не поможешь мне донести яблоки? Я не справлюсь, не рассчитала, много вещей набрала. Пожалуйста. – И уже совала ему в руки зеленую авоську.

Он так растерялся и так был удивлен, что даже не успел отдернуть руку. Взял три килограмма яблок в авоське и понес – просто от удивления.

Шли рядом неторопливо, и оба молчали. Воронцов остывал понемногу под тяжестью яблок. Да и мороз все-таки, хоть и небольшой.

– Это ты сейчас в школе с финкой бегал? Она с тобой? Слушай, покажи мне финку, я никогда не видела, какие они.

Светлана постаралась придать своему голосу как можно больше простодушной любознательности.

Воронцов покосился настороженно, увидел черные ожидающие, почти восхищенные его разбойничьим мужеством глаза, фыркнул презрительно, переложил под мышку портфель и сунул руку в карман.

– Вот… «финка»!

На крепкой мальчишеской ладони с чернильным пятнышком у сгиба указательного пальца лежал обыкновенный ученический перочинный ножик, не новый уже, поцарапанный и потертый, маленькое лезвие сломано у основания.

– А-а! – разочарованно протянула Светлана. – Что же они говорили: «С финкой бегает»?

Воронцов еще раз фыркнул с чувством презрительного превосходства.

– Так ты просто нарочно, напугать хотел?

– А чего они пристают?

– Кто – они?

– Девчонки.

Димкин садик уже был через два дома, полминуты разговора, не больше.

– Я знаешь, отчего про финку спросила? Моего мужа этой весной бандит финкой ранил.

– Бандит? Этой весной?

Воронцов помолчал немного, ужасно заинтересованный.

– Ваш муж военный?

– Да. Майор.

– Так это он бандита задержал? Вот что суд был недавно.

– Да, он. Слушай, ты не очень торопишься, подожди меня здесь, я за мальчиком зайду, очень быстро.

Светлана исчезла за широкой дверью с веселой надписью «Детский сад».

Воронцов остолбенело застыл у крыльца, в одной руке портфель, в другой – яблоки. Светлана была уверена: уйти не сможет, об истории с Новиковым знали в городе все – и взрослые, и дети.

И снова шли по бульвару, на этот раз в обратную сторону. Шли втроем: по левую руку Воронцов, прикованный любопытством, по правую – Димка. Димок чирикал без умолку, рекламировал отца, видимо стараясь придать себе вес в глазах большого мальчика.

– Мой папа был на фронте и убивал войну. Он победил войну. Папа одной рукой стрелял, а другой спасал! Товарищей, целую роту!

Светлана спросила:

– Я тебя не очень задерживаю? Может, тебе домой пора? Мама не будет сердиться?

– Мама-то?.. Нет, не будет.

Ага, значит, мама есть… Одет чистенько, аккуратно… Заботливая, добрая мама, которую он в грош не ставит.

В переулке, через площадь, красное кирпичное здание – бывшая «мальчиковая» школа.

– Ты прежде в этой школе учился?

– Да, в этой.

Вспомнился директор, симпатичный такой, он еще сказал: «не жалуемся», про совместное обучение. Возможно, когда составлялись списки для перевода в бывшую женскую школу, директор – все мы люди! – не торопился включать в эти списки самых кротких мальчиков, самых ангелоподобных…

Переходили из школы в школу ребята, переходили учителя… Перешла из школы в школу репутация Воронцова, а репутацию нужно поддерживать… И весело слушать, как девчонки визжат…

Или все было иначе: там – твердая рука директора, здесь – помягче, Нины Александровны… Кто знает?

– Мама, – спросил Димок, – а папа уже вернулся?

– Думаю, что вернулся.

Костя, на счастье, был уже дома. Костя иногда очень здорово все понимает.

Представила:

– Вот это Леша Воронцов, ученик нашей школы, а это – мой муж.

Подмигнула, покосилась на гостя – нужен, мол, мужской разговор. И в кухню вышла – ужин подогреть. Потом обратно в комнату – и в кухню опять…

А у них, у троих, начался мужской разговор, в который Маринка, вышагивая по кроватке в белых ползунках, изредка вставляла свои замечания.

Воронцов сначала застеснялся, но сел ужинать, яблоко съел. Потом встал:

– Спасибо. Мне домой пора все-таки.

– Приходи.

Прощаясь с Костей, Воронцов вдруг сказал совсем другим голосом, как-то печально и гордо:

– Мой папа тоже майором был.

Светлана проводила его до двери. Вернулась в комнату задумчивая.

Леша Воронцов, твой папа тоже был на войне, и убивал войну, и война убила его. И не с кем тебе теперь вести мужской разговор…

Но ведь это же объяснение, а не оправдание.

Самые трудные классы – пятые, шестые. И меньше всего в них ребят. Вдвое, втрое меньше, чем в других классах.

И у половины ребят в классе нет отцов. Дети военных лет. Им труднее учиться, нервные они, слабее здоровьем.

Но выходили сейчас мальчики из школы – как раз эти классы, пятые, шестые, – и все руками открывали дверь, ногой вышиб дверь только один.

Костя спросил:

– В каком классе этот парень учится?

– В пятом.

Он усмехнулся:

– У тебя вроде первый класс?

– Первый. Ну и что?

– Жадная ты у меня, вот что!

Димка удивительно памятлив на слова. Вечером спросил:

– Мама, а для чего бандиты родятся?

– Какие бандиты?

– Ну, вот Леша говорил, что папу ранил бандит. Для чего они родятся?

– А бандиты вовсе и не родятся, Димок.

– Не родятся? А кто же тогда их делает?

Да, вот именно: кто?

Зазвонил в передней телефон.

– Светлану мне… Светлана, это ты?..

Взволнованный голос Тони Бобровой:

– Светлана, он меня выгоняет с ребенком из дома!

– Что, что? Кто выгоняет?

– Да Сашка же, черт, меня из дома выгоняет с ребенком! Светлана, можешь ты сейчас к нам приехать?

Это она, как Саша выражается, уже «перешла на визг».

– Могу, если надо… (Тетради, тетради – восемьдесят штук!) Да что случилось у вас?

Неожиданно – Сашин голос:

– Врет она все, не слушай ее, Светлана, дуру психованную! А впрочем, приезжай, может, хоть тебя постыдится!

Опять Тоня вырвала трубку:

– Приезжай, он меня чуть не убил сейчас!

Костя тоже вышел в переднюю, морщится:

– Что там у них? Давай я поеду.

– Нет уж, зовут меня – лучше я.

Автобусом – шесть остановок, да пока собиралась, пока ждала автобуса – сколько времени могло пройти? Полчаса? Сорок минут?

Тоню и Сашу встретила у подъезда их дома.

Тоня – нарядная, в новом пальто, новой шляпке, белый капроновый шарфик вокруг шеи.

Саша – большой, красивый, сапоги у него, как два черных солнца, излучают свет.

Поддерживает Тоню под руку, чинно сходят с крыльца на тротуар.

– Ах, Светланка! Ты к нам? А мы в кино на девять тридцать… – Тоня чмокнула Светлану в щеку. – Посиди с бабушкой, мы ведь скоро вернемся. Жаль, что билета лишнего нет. Говорят, очень веселая комедия!

Бабушка у них тихая, сдержанная – Сашина мать. Встретила, как всегда, радушно. С чуть заметной тревогой окинула взглядом комнату. Поправила у двери стул, перекошенную скатерть на обеденном столе, подняла с пола Тонин халат и какие-то пестрые черепки.

Боря уже в кровати, не лежит, а сидит, заснет не скоро. Губы напряженные, руки беспокойно теребят одеяло. Светлану почти и не заметил, думает о своем.

– Бабушка, а с каким ребенком папа маму выгоняет из дома? Со мной?

– Что ты, что ты, милый, никто никого не гонит! – Бабушка подсела к нему, уложила голову на подушку, взяла маленькие руки, зажала в ладонях, чтоб остановили свое движение. – Спи!

– Да нет же! – Борина голова поднимается, как голова ваньки-встаньки. – Мама сама сказала, что папа ее выгоняет из дома! И с ребенком! А другого-то ребенка у них нет!

– Спи, детка, тебе показалось, ты не понял.

– Да не показалось!

– Ну, просто мама немножко поспорила с папой… Мало ли что взрослые говорят.

– Бабушка, а зачем мама чашку на пол бросила? – Боря заплакал.

– Да ты о чем?

– Чашку жалко!

Светлана вышла в другую комнату. Села. Книгу взяла.

А Боря все вертится, вертится, всхлипывает, сопит…

С них-то как с гусей вода. Смотрят веселую комедию. А трагедию дома оставили. Борька у них не гусь, он цыпленочек, с него вода не стекает.

Полчаса, час прошел. Эх, жаль, время зря пропадает, половину обеда можно бы сварить на завтра… Знать бы – захватила бы тетради!

Бабушка заглянула к Светлане.

– Заснул?

– Заснул.

Видимо, она считает, что пора бы уже гостье уходить, неловко ей. А вот возьму и не уйду! Позвали меня – я и пришла. Дождусь.

Дождалась. Тоня вроде уже и забыла о Светланином существовании.

– Ах, ты здесь? Вот хорошо-то! Светлана, какая картина чудесная!

Саша загремел дверцами буфета, застучал посудой.

– Давайте дыню есть. Последняя в этом году. Редкость. Садись. Светланка.

– Нет, – сказала Светлана, – дыню я не хочу. И не шумите так. Борька плакал, заснуть не мог, только что успокоился.

Тоня и Саша переглянулись испуганно.

– Подите-ка сюда. Сядьте.

Выложила им все, что накипело за эти полтора часа, про комедию и трагедию, про гусей и цыпленочка…

Дыню все-таки пришлось есть: сразу после такого острого разговора уйти было неудобно.

Саша, смущенно покашливая, положил дыню на блюдо.

– Арбуз режут или «по-московски», или «как Бог повелел». – Он сделал сначала кругообразное движение, потом провел ножом вдоль полос. – А дыню? Светлана, что говорит наука?

Подумал, нарезал вдоль, разложил по тарелкам, отхватил белыми зубами сразу пол-ломтя.

Прожевав, Саша спросил:

– Слушайте, девочки, почему ни один тайфун ни разу не называли ни Светланой, ни Тоней?

– Тайфун? – удивилась бабушка.

– Разве ты не знаешь, мама, что по идее какого-то дамского угодника или, наоборот, женоненавистника тайфунам дают женские имена? Пишут, например, так: «К берегам Юго-Восточной Азии приближается опустошительный тайфун Анни, или Бетти, или Нелли…» Причем, кажется, дают имена разных народов, по очереди, чтобы никому не обидно… Так вот я и спрашиваю: почему ни один тайфун не был назван Тоней или Светланой?

Тоня вытерла слезы, улыбнулась, польщенная. Бабушка, видимо, была рада, что разговор перешел на более спокойную тему – о тайфунах.

Два самых больших куска дыни отложили, спрятали в буфет: Борьке оставили.

Утром, перед уроками, раньше всех в школу пришла – хотелось рассказать про Лешу Воронцова.

Кому рассказать? Как рассказать? Старшей вожатой? Директору? Начала с директора.

Обидится? Кто ее знает. Костя говорит: «Ты ушиблена своей Ириной Петровной. Не все такие».

Да, не все. И даже очень мало таких. Но именно о них ушибаешься.

Нина Александровна утром за своим директорским столом была спокойно-приветливая и даже немного величавая, как всегда.

Но запомнилась она уже другой, по-вчерашнему расстроенной, ближе поэтому была – человек всегда будет ближе, чем директор.

Сначала удивление, потом развеселилась даже.

– Перочинный ножик, вы говорите? Нет, стойте, погодите рассказывать!

Подозвала вожатую, попросила срочно зайти классную руководительницу.

– Вот послушайте, товарищи, как Светлане Александровне Леша Воронцов вчера яблоки нес!

Все рассказала – и про яблоки, и про мужской разговор. Кто-то постучал, вошел в кабинет. Нина Александровна приветливо улыбнулась:

– Простите, я сейчас освобожусь… Послушайте, это интересно.

Светлане даже оглянуться было некогда. Торопилась, тысячу слов в минуту – ведь до звонка оставалось совсем мало минут… Даже успела про Димку, как он спросил: «Мама, для чего бандиты родятся?»

Когда кончила, взглянула испуганно на часы. Нина Александровна сказала, вставая:

– Спасибо вам. Вот и возьмемся за него все вместе.

Очень как-то тепло сказала. И было у них у всех в глазах что-то от Костиного одобрительного: «Жадная ты у меня!»

По лестнице на второй этаж к своему классу не взошла, а взлетела. Во-первых, уже звонок, а во-вторых – от счастья. Люблю школу! То есть уже и раньше любила, но только свой класс… А теперь вся школа стала моя, наша школа. Наш директор Нина Александровна – лучший из директоров. Наша старшая вожатая Тамара – никакая она не старшая, молоденькая совсем, большерукая, большеногая!

И милая классная руководительница из пятого «Б». Она тоже торопилась к своим и отстала, конечно, когда Светлана взлетела на второй этаж. Но успела шепнуть:

– Это очень хорошо, что вы перед уроками рассказали!

Начался урок.

Радовалась на своих первоклашек.

Особенно красивыми вышли буквы на доске. Ребята притихли, старательно списывали. Светлана ходила по рядам, привычно заглядывала в тетради.

И вдруг появилось странное ощущение – будто кто-то смотрит на нее сзади. Обернулась – нет никого, только маленькие первоклассники, поглощенные своим трудным делом. Но ощущение чужого взгляда осталось. Нужно вспомнить… Был чужой взгляд. Кто-то вошел в кабинет директора, когда рассказывала о Воронцове. Нина Александровна сделала приглашающий жест, и кто-то слушал, стоя в дверях. А потом ушел раньше, чем успела обернуться, вышел легкими, четкими шажками. Вспомнила, что показалась походка знакомой, и знакома была эта манера смотреть в спину.

Ладно, вернемся в класс.

Вела урок дальше, но, почти без мыслей даже, нарастала уверенность. И когда ворвался в уши звонок, знала уже наверное, чей был взгляд и чья была походка. Все понятно, ничего странного: заведующий учебной частью хворал почти с первых дней; говорили, что ему не придется работать…

В коридоре старшая вожатая сказала на ходу:

– А у нас новый завуч!

В учительской Нина Александровна любезно представила:

– Вот, познакомьтесь, пожалуйста…

Ирина Петровна улыбнулась своей неизменной медовой улыбкой:

– А мы знакомы… Мы со Светланой Александровной целый год вместе работали.

Пожимая узенькую руку, Светлана поймала чуть заметную тревогу во взгляде. Поняла, почему Ирина Петровна ушла из школы, где работала много лет. Там – знали. Может быть, не все, но знали. А в этой школе предположительно не знает никто. Племянник – не сын, да и фамилии разные…

Ирина Петровна как бы предупреждала: «Я надеюсь на вашу порядочность».

«Можете надеяться».

Перемена короткая, опять звонок, нужно вернуться в класс.

По лестнице на второй этаж поднималась неторопливо.

Вот и кончилась спокойная жизнь в новой школе… Ничего, слишком розово-благополучно все представлялось… И ведь всегда любила врагов, хотя и не по-христиански… А ей тяжело было слушать, когда рассказывала про бандита…

Вошла в класс. Встали малыши. Сели, придерживая крышки парт (научились уже!), чтоб не стукнули. Урок начинается.

Через несколько дней зашел зачем-то в учительскую Леша Воронцов. Подозвала его:

– Леша, приходи к нам завтра после уроков, если мама позволит. Товарищ мужа из Москвы приехал, Димке подарил поезд заводной – бегает по рельсам, светофоры зажигаются, стрелки можно переводить; мосты они строят, туннели… Только Димка у меня еще несмышленок, скорее для отца забава. А ты оценишь. Придешь?

Леша задичился немного, потом сказал:

– Спасибо. Приду.

Ирина Петровна сидела у дальнего стола: кроме нее, в учительской никого не было. Когда Воронцов вышел, спросила участливо:

– А вы не думаете, что трудно вам будет в дополнение к вашим основным делам еще пятиклассника перевоспитывать?

Ответ напрашивался сам собой:

«Ирина Петровна, вы не беспокойтесь, перевоспитывать Воронцова буду не я, а мой муж в свободное от работы время».

Это был бы ответ ядовитый… Стоит ли? А Ирина Петровна продолжала:

– И не находите ли вы, что такая частная филантропия – не наш путь?

На это можно бы возразить сознательно и кротко:

«Ведь я не одна буду перевоспитывать. Вы слышали, как Нина Александровна говорила: “Вот и возьмемся за него все вместе”. Какая же это частная филантропия?»

Неожиданно для самой себя Светлана подошла к завучу и сказала негромко:

– Ирина Петровна, между нами встало тяжелое. Я не знаю, как сложатся наши отношения. Я только хочу, чтобы наши отношения никак не отозвались на детях, судьба которых во многом зависит от нас.

Ирина Петровна, кажется, удивилась. А тут – звонок. Можно было не продолжать – это было тоже на короткой перемене.