Текст книги "Мама. Леля. Грибное лето"

XV

Мир немножко расширился. К четырем стенам комнаты прибавился еще сквер, по которому разъезжает Димка в коляске обтекаемой формы типа «Победа».

Коляска типа «Победа» – роковая ошибка, родительский недосмотр. Весит она двадцать килограммов. Попробуйте снести такую со второго этажа, когда вам нужно избегать поднимать тяжести!

Утром коляску спускает женщина, которая приходит на два часа. Вечером, если кто-нибудь из соседей дома, помогут. По воскресеньям – Костя: коляску под мышку, вниз и вверх по ступенькам, будто это батон в четыреста граммов.

А когда никого нет в квартире или стесняешься попросить помочь, осторожно скатываешь тяжелую «Победу» вниз по лестнице. Димка, тем временем уже наполовину упакованный, лежит на диване, носик торчком, рот распахнут во всю ширину:

– Ува-а! У-на!

Возьмешь на руки – прекращается истерика. Плачет он теперь уже настоящими слезами. И улыбается настоящей улыбкой.

Улыбаться научился в больнице, когда ему еще плохо было. Доктор тогда сказал: «оптимист».

– Пойдем, дорогой оптимист, пойдем, погуляешь с мамой!

Маленький сквер – здесь совсем особенный мир. Мамы и дети. Няни и дети. Бабушки и дети. И еще – большие дети, самостоятельные.

На скамейках мамы к мамам садятся, бабушки – к бабушкам, няни – к няням.

Приглядываешься к няням – и страх берет иной раз за Димкино будущее. Дети – сами по себе, копаются в лужах или в снегу, бегут к выходу, а там машины. В общем, дети делают что хотят. Няни – или молоденькие девчонки, или старушки старенькие – сидят, обсуждают свои очень интересные дела. Об их профессии иногда можно догадаться только по лопаткам в руках или по мячу в сетке, потому что ребят поблизости не увидишь.

В первом часу, как раз когда возвращаешься кормить Димку, бегут по улице ребята, младшие школьники, с портфелями. Этот мир – деловой, суетливый, радостный – пока отодвинулся, на него смотришь со стороны.

Декретный отпуск кончился, кончился бюллетень, теперь идет очередной отпуск.

Как-то вечером покормила Димку, уложила его в кровать. Лежал смирно, таращил глазенки, не спал. И вдруг – четыре звонка. Это не Костя – у Кости свой ключ. Открыл кто-то из соседей. И входят – даже в глазах все запрыгало – Ирина Петровна и Юлия Владимировна. Пришли поздравить от всего школьного коллектива молодую мать и подарок принесли, тоже от коллектива: голубой вязаный костюм. Юлия Владимировна – как всегда красивая и спокойно-доброжелательная. Димке еще погремушку принесла, от себя лично. Задавала вопросы, на которые каждой матери приятно отвечать: как Димка ест и сколько пеленок уничтожает за день, – обо всем расспросила. Ирина Петровна сказала со сладкой улыбкой:

– Очаровательное существо!

И было видно, что она маленьким детям не доверяет, как потенциальным нарушителям дисциплины и будущим снижателям процента успеваемости.

Почему именно она пришла? Спросила любезно:

– Ваш муж еще не вернулся с работы? А как же вы думаете с малышом, когда кончится отпуск?

– Я хотела бы еще продлить за свой счет, хотя бы до Нового года. А в январе его в ясли возьмут.

Опять любезная улыбка:

– Ну что ж, зайдите, поговорите с директором.

Вязаный костюмчик еще велик, два Димки в нем поместятся.

Димке подарки со всех сторон, даже из Москвы пришла посылка от Наталии Николаевны и детдомовских подруг – разные хорошенькие одежки. И письмо поздравительное… Кто работает, кто учится…

Отдельная посылка от Аллы Неждановой – она в педагогическом на третьем курсе. И отдельное письмо. «Светланка, девочки сыну подарок, а я – тебе. Со значением».

Набор учебников для заочного пединститута.

Спасибо, Аллочка, понимаю твой намек.

Эх, повидать бы их всех! Показать бы им сына!

Иногда Валя забегает, физкультурница, посидит, полюбуется, поудивляется на Димку, расскажет последние школьные новости.

– Валюша, как там мои?

«Мои» – это пятый класс «В». В сущности, уже не мои и были бы не мои, даже если бы преподавала сейчас. Их даже и на улице не встретишь – кончают позднее, как раз когда Димка спать укладывается.

Трудный класс – пятый: новые предметы, новые учителя.

Но ничего, отличники держатся: Лена, Анечка, Андрюша Седов.

– А Володя Шибаев как?

– Да его не поймешь, чудной он какой-то… не располагающий к себе.

– Ладно, вот пойду после Нового года в школу, я за него опять возьмусь.

Уйдет Валя – тихо станет в комнате – до Димкиного просыпания. Странно тихо. Всегда был шум кругом, суета: в детском доме, в лагере, в школе…

Из окна виден за рекой вокзал и белый паровозный дымок. С детства любила поезда и рельсы, уходящие вдаль. Незабываема поездка на юг позапрошлым летом. Море до сих пор снится по ночам.

…Можно сидеть на берегу и часами смотреть на море. Разглядывать его и слушать. Сегодня оно не такое, как вчера, и утром не такое, как вечером. Даже в самую тихую погоду оно не остается неподвижным. Волны, издалека набегающие на берег, только кажутся одинаковыми – их движение неповторимо.

…Можно забраться в лесную чащу, лечь на траву и любоваться лесом. Ветерок пролетел где-то наверху, заволновались, зашептали нервные осины, качнулись, как пряди волос, тонкие березовые ветки. А ели стоят прямые, серьезные, какие-то даже геометрически правильные, точно построенные все по одному чертежу и покрашенные в один цвет, на зиму и лето, на вечные времена. Но вот и у них нежно-зелеными лапками на темных ветках молодые побеги. Вглядишься – одна шишками увешана, а вон на той белочка сидит, смелая, любопытная. Даже травинки растут из земли каждая по-своему и нет ни одного листа на дереве точно такого же, как другой.

…И можно часами сидеть у кроватки крошечного сына, ничего не делать – просто смотреть на него. Маленькие ручки и ножки то выпрямляются, то сгибаются в локтях и коленях… Бег на месте, физкультурная зарядка с утра и до вечера, с коротким отдыхом во время сна и еды.

Как быстро меняется выражение лица! Улыбка, мимолетное страдание, любопытство, потом как будто задумчивость – и снова улыбка. У маленького сына даже волосики на затылке не растут – до того быстро он вертит головенкой туда и сюда. Сегодня он не такой, как вчера, и завтра будет не такой, как сегодня. Потому что он весь в движении и движение это – жизнь.

XVI

Подсела как-то на скамью женщина – не молодая уже, но и не старая, в беличьей шубке и шапочке. Одета к лицу – и лицо у нее приятное, интересное даже. На колени поставила сумку с застежкой-«молнией», раздутую в боках.

Заглянула в коляску.

– Сынок?.. Ну то-то. На мамочку похож, но сразу видно – мальчик. Месяца четыре?

Светлана радостно ответила:

– Да, через шесть дней будет четыре.

Всегда приятно говорить с человеком опытным, который не назовет Димку милой девочкой и не спросит, сколько ему годочков.

– Четыре месяца… Вы даже и дни считаете. А потом оглянуться не успеете – сын в школу пойдет, из школы – в институт.

Светлана засмеялась, глядя на Димкин носик, торчащий из-под белого кружева.

– Ну, это еще не скоро.

– Говорю же вам: не успеете оглянуться. Моему – семнадцать. Давно ли вот так в коляске лежал… Весной сдает на аттестат.

– Хорошо учится?

– Хорошо. Я сыном довольна. Он способный. И, знаете, не зубрилка какой-нибудь, а по-настоящему способный, талантливый даже. Товарищи его любят. Спортом увлекается…

Она вдруг приоткрыла сумочку с раздутыми боками – что-то в ней толстое лежало, завернутое в бумагу.

– Вот, вчера признался, о чем мечтает.

Она развернула сверток – боксерские перчатки.

Светлана с интересом пощупала коричневую кожу.

– Мне казалось, что они должны быть тяжелее.

– Мне тоже. По совести говоря, страшновато мальчику давать… Кажется, у боксеров так часто носы бывают перебитые?.. Сама-то я бокса не видела никогда, только в кино.

Светлане весело было смотреть на эту маму с добрым, озабоченным лицом и разговаривать с ней о сыновьях, как с равной.

– Но если вы так боитесь, зачем же купили перчатки?

– Ну, как же не купить – такое будет торжество… Ни у кого в классе еще нет!

Светлана вынула из кармана маленькие голубые варежки – купила сегодня Димке – и, улыбаясь, приложила к ним кожаную перчатку.

– Моему, слава Богу, еще не скоро…

И с удовлетворением погладила маленький нос, которому пока еще ничего не угрожало.

Завернули покупку, задвинули «молнию». Женщина в беличьей шубе встала, пощелкала Димке языком, почмокала губами. Он вяло улыбнулся: спать хотел. Она кивнула Светлане и пошла, немного слишком полная, шагая по-утиному, вразвалочку, и отводя в сторону руку со своей сумкой, будто там лежали не боксерские перчатки, а пара ручных гранат.

Годы пока не мелькают и не прибавляются к Димкиным месяцам. А вот дни действительно идут очень быстро, хотя в каждом – много хлопот.

Димка, если перевернуть его на животик, держит голову, лежит, ручки вперед, как маленький сфинкс. Димка следит за яркой игрушкой, поворачивает глаза. Димка узнает своих родителей, каждого дарит особой улыбкой.

Молоденькая докторша в консультации отметила:

– Какой у него смышленый вид!

Но как посмотришь на других ребят, Димкиных сверстников, – все толще, все румянее, все лучше прибавляют в весе, до нормы Димке еще далеко.

А Новый год приближается. За ним школьные каникулы – они такие короткие: тринадцать дней!

За эти тринадцать дней нужно решить, как быть дальше.

Появились три кандидатки в няни. Одна не может быть приходящей, а поместить ее негде. Другая, совсем уже старенькая, заявила, что гулять может два часа, не больше. У третьей было такое недоброе лицо, что Светлана даже боялась: вдруг согласится? Сама нашла какой-то предлог, чтобы сделать отвод.

Потом по очереди говорили с заведующей яслями, сначала Светлана, на другой день – Костя. Заглядывали в спальню и в комнату для игр. Вечером сидели подавленные около Димкиной кровати.

– Костя, он будет самый маленький в группе. Самый слабый. Ты обратил внимание, какие они все там толстоморденькие, боевые?

Сама с десяти лет росла без семьи – на всю жизнь осталась неутоленная жажда материнской ласки, тихого уюта.

Димка лежал, ручки поверх одеяла, рукава кофточки зашиты, чтобы не царапал лицо ноготками. Улыбался каждому из родителей отдельной улыбкой.

Светлана погладила волосики. Спереди отросли хорошо, а на затылке – лысинка.

– Я завтра еще раз в консультацию схожу, посоветуюсь с доктором.

В консультации распаковала Димку на высоком столике с низкими перильцами.

Спит себе…

Две мамы сидели знакомые. Одна сказала:

– В ясли? Так очень хорошо! Я и первого в ясли с четырех месяцев носила, и девчонку хочу отдать. Свекрови трудно с двумя управиться.

А девчонка у нее – поперек себя шире, ножищи – две Димкины можно выкроить из каждой. Такая за себя постоит. Другая мама ахнула:

– Да разве можно в ясли, он у тебя слабенький! Там сейчас же всякие болезни начнутся.

А докторша в кабинете:

– Знаете что? Я вам справку дам. Если есть возможность, подержите еще дома месяц-другой. В яслях прикармливать придется, у вас будет меньше молока. А ребенок хоть и поправился, но…

Возвращалась домой не торопясь. Димка заснул, как только положила в коляску. На голубое одеяло осторожно, будто боятся разбудить, опускаются снежинки. Они совсем невесомые, не ложатся, а будто присаживаются или на цыпочках стоят. На улицах предпраздничная суета. Можно подумать, что половина жителей города переселилась в магазины, а другая половина ждет, изнывая от голода и жажды.

Вечером Новый год встречать. От тревожных мыслей за Димкину судьбу как-то отодвинулся праздник. Елочка, правда, уже стоит, но украсить ее не успела. Димке подарок припасла, а вот Косте ничего еще не купила.

О том, чтобы зайти с ребенком в магазин, нечего и думать: затолкают. Впрочем, вопрос с подарком легко разрешим: табачный киоск по пути – купить папирос хороших, и все.

Остановилась у киоска. Выбирала минуть пять. Самые дорогие купила, в самой роскошной коробке – Костя себе никогда таких не берет. Спрятала их Димке в коляску, чтобы не намочило снегом.

Костя вернулся поздно, тоже нагруженный покупками.

– Ну, как в консультации?

Рассказала. Потом встречали Новый год в тихом семейном кругу. Костя подарил сумочку – давно такую хотелось.

– Костя, а это тебе.

Поставила перед ним роскошную коробку с папиросами.

Костя реагировал как-то странно.

– Спасибо, Светланка!.. Эх!..

– Что «эх»?

Но он уже целовал ее и смеялся.

– Нет, стой, почему ты сказал «эх»?

– Да не почему. Чудесные папиросы, я очень тронут.

– Нет, все-таки почему ты сказал «эх»?

Костя почувствовал – не отстанет, добьется ответа.

– Светланка, да ведь я курить бросил, вот уже второй месяц пошел!

– Ох! – сказала Светлана.

Ну разумеется, надоело ему выходить в коридор или в кухню, а то и на площадку лестницы.

Бросил курить. А она и не заметила!

А вот как бы это сделать, чтобы все замечать! Иной раз придет вечером:

– Ты лежи, лежи, не вставай, я сам погрею.

Вечером сам и утром сам. Он очень рано встает – Димка обычно еще спит в это время. А когда Димка спит, можно тоже поспать, во всяком случае – хотя бы полежать еще очень хочется.

И все-таки нужно уметь заметить, когда можно полежать, а Костя пускай самообслуживается, и когда обязательно нужно встать и посидеть с ним, позаботиться о нем. Чтобы не было ему одиноко и неуютно, чтобы, сделавшись мамой, не перестать все-таки быть женой… Сложная это штука – семейная жизнь!

Второго января, как только вернулся Костя, побежала в школу. Оказалось, что директор хворает. А Ирина Петровна здесь где-то в школе. Решать теперь будет она.

В зале кружатся девочки в белых передничках. Большая елка – под потолок. В одном из классов у приоткрытой двери – Дед Мороз, еще в шапке и белой ватной шубе, но уже с молодым лицом и без бороды.

Ирина Петровна отдыхала у себя, елка в младших классах была днем, она задержалась случайно и уже собиралась уходить. Выслушала, надела очки, прочитала справку, сняла очки.

– Не знаю, как посмотрит директор, но я – против. Я считаю несправедливым, когда одни работают даже в праздник, а другие будут прохлаждаться.

– Чем болен директор? – спросила Светлана, стараясь, чтобы голос звучал ровно.

Оказалось, у него был сердечный приступ; видимо, пролежит еще долго. Светлана взяла справку и вышла в коридор. Поднялась на свой, на третий, этаж, заглянула в свой класс, четвертый «В».

Класс тот же, а ребята здесь другие, они были в третьем классе в прошлом году. А ее ребята теперь в пятом «В», в конце коридора. Но для Светланы они все еще оставались здесь.

Посидела за маленькой партой, потом на своем стуле. Взглянула на чужую стенгазету, на список дежурных с незнакомыми фамилиями. Порылась в сумочке, там был чистый лист бумаги – когда несла заявление об отпуске, взяла на всякий случай, – и быстро-быстро, стараясь почти не думать, написала другое заявление, совсем другое.

А справку? Пожалуй, и справку врача оставить – защепка для бумаг есть. Сцепила уголками – и опять в кабинет завуча.

Ирина Петровна разговаривала с незнакомой учительницей, уже в дверях. Взглянула нетерпеливо:

– Вы опять эту справку? Светлана Александровна, время уже не рабочее.

Светлана положила бумаги на стол, придавила пресс-папье.

– Справка та же, а заявление я переписала, это просьба об увольнении по семейным обстоятельствам. Вы можете прочесть его потом.

В коридоре кинулись навстречу две девочки – не в коричневых форменных, а в нарядных, светлых, почти уже взрослых платьях. Наташа – она была вожатой в прошлом году, и другая, которую толкнул на катке Леонид.

– Светлана Александровна! А у нас елка! Идите к нам! Как ваш малыш поживает?

Быстро пожала им руки:

– Девочки, милые, простите, никак не могу, опаздываю.

И уже на лестнице:

– Спасибо! Малыш – хорошо!

Старичок, охраняющий вешалку, задумался у окна, а сзади у него – лысина, только темной бахромой внизу волосы растут. Как у Димки.

Обернулась, взглянула на лысину еще раз…

День был ветреный, мело снежной пылью с крыш, легкие белые водовороты кружились на тротуаре, на мостовой.

Фонари, затененные сверху, уютно и празднично освещали каток. Редкие деревья, березы и елочки, за катком, в снегу, в вечернем сумраке, казались опушкой глухого леса.

Никто не катается – не до того: веселье в школе, веселье дома.

Неожиданно вынырнул из-за сугроба худой длинноногий мальчик и заскользил в белых вихрях поземки. Один? Да, один. Удивительно! Какой мальчишка пойдет на каток, если товарищи не идут? Вот опять сделал полный круг, пронесся по диагонали…

Светлана подошла поближе, потом побежала напрямик, проваливаясь в снег:

– Володя! Володя!

Он подъехал к ней, задохнувшись от быстрого бега и от радости неожиданной встречи.

– С Новым годом, Володя! Ты что тут делаешь один?

– Да вот… С Новым годом!

– Как живешь?

– Ничего. А вы как?

– Я тоже ничего. А Толя где, дружок неразлучный?

– На елку пошел… к тете своей.

– Володя, я страшно рада тебя видеть! У меня теперь маленький, нигде не бываю, никуда не отойти…

Она хотела сказать: «Собрались бы вы ко мне как-нибудь», – но замельтешили перед глазами пеленки, мохнатые полотенца, Димкина ванночка вечером посредине комнаты, кормление в три, кормление в шесть…

– Светлана Александровна, Валентина Николаевна говорила, что вы начнете работать после каникул?

– Не знаю, не знаю, что у меня получится… Пока не выходит… Володя, голубчик, мне пора. Привет всем, всем, всем!

Она тряхнула его руку в толстой варежке и заспешила навстречу ветру. Обернулась. Володя стоял и смотрел ей вслед. Помахал рукой и заскользил все кругом, кругом… Издали каток казался освещенной комнатой со стенами из сугробов и темноты.

Войдя в подъезд, Светлана услышала – через две закрытые двери – тонкий, пронзительный, требовательный голосок.

Костя, нарушая все правила воспитания, носил Димку по комнате взад и вперед, тетешкал, агукал, держал столбиком, пел колыбельные песни, стараясь заглушить Димкин крик, – ничего не помогало.

Не плачь, маленький, вернулось молочко!..

Уже сидя в кресле, в халате, со скамеечкой под ногами, принимая из рук Кости оглушительно ревущего сына, Светлана сказала:

– Ты бы его на животик положил, так он лучше успокаивается.

– Пробовал! – прокричал Костя.

Димка схватил грудь, потом вдруг выпустил, истерически всхлипнул и стал наконец ровно сосать.

– Даже вспотел! – Светлана провела рукой по влажной головенке.

– Еще бы! Нервный он у нас, Светланка, что ли?

– Никакой не нервный. Просто голодный, я опоздала.

В комнате тишина. Звонко глотает и довольно посапывает малыш.

Костя спросил, подсаживаясь на ручку кресла:

– Ну, как же у тебя?

– Я потом расскажу.

Она все гладила и гладила темные волосы и короткий пушок на затылке, где они вытерлись.

Костя заметил, что пальцы ее дрожат.

– Тебе холодно?

– Нет, просто руки холодные.

Он набросил ей на плечи теплый платок. Получилось вроде шалаша, где были она и Димка – и никого больше. А Костя – сторожем около шалаша.

– Посмотри, какие у него ресничищи длинные. В тебя! Симпатичный он у нас, правда, Светланка?

Это было очень кстати – разговор о Димкиной симпатичности. Костя иногда очень умело подбирал лекарства.

XVII

В шалаше все спокойно. Если бы не бояться могущих прийти напастей и болезней, можно было бы сказать, что в шалаше – рай.

Но Димка такой тоненький и хрупкий, не бояться нельзя.

Хрупкий и нежный, как девочка, но не отстает от своих сверстников, толстоморденьких, толстоногих. Положенный на животик, отталкивается ручонкой и сам с лихим воплем переворачивается на спину. Радостно блестит черными глазенками, чувствует себя героем. Оптимистом был, оптимистом и остался.

А вот он уже стоит на четвереньках в широких полосатых штанишках-ползунках и даже немножко передвигается по кровати при помощи рук, ног и головы.

Сидит, обложенный подушками, гремит целлулоидным розовым попугаем… А вот и сам начал садиться. Отгрыз помпон на шапочке резинового головастого морячка; это значит – чешутся десны, два зуба уже есть.

Иногда Тоня и Саша Бобровы приносят своего сынишку в гости, и два малыша, посаженные на ковер, с любопытством разглядывают друг друга. Димка, живулька и непоседа (кроме того, дома и стены помогают!), не дичится нисколько, делает все авансы, бросает в гостя розовым попугаем, морячком с отгрызенной шишечкой на шляпе: на€, мол, догрызай, мне не жалко! Натура у Димки широкая, щедрая, Димка протягивает гостю обсосанное печенье: угощайся!

Боря Бобров смотрит исподлобья светлыми, узкими серьезными глазами. По сравнению с Димкой он похож на борца-тяжеловеса (а Димка не больше чем борец в весе мухи). Характер у Бори мрачный и нелюдимый. Как ни старается расшевелить его вертлявый хозяин, расшевелить не удается. Все Димкины авансы обычно кончаются тем, что Боря вдруг подбирает губы, краснеет и начинает реветь не по комплекции тонким, пронзительным голосом.

Тоня сейчас же хватает его на руки.

– Дикий он у нас!

Когда гости уходят, родители единогласно решают, что этот мрачный ребенок и в подметки не годится их сыну.

– Да и вообще, Костя, – говорит Светлана, – ведь сколько я вижу ребят в сквере, в консультации, – ну вот скажи объективно: пускай худенький, пускай отстает в весе, но ведь Димка же самый симпатичный! Ну скажи!

И Костя подтверждает объективно, с полной готовностью, что другого такого милого парня, тем более девчонки, не существует, да и не может существовать на свете.

Иногда перед уходом, втискивая сынишку в синий, на вате, с застежкой-«молнией» стеганый конверт, родители Бори начинают упрекать друг друга.

– Дикарем воспитала, – говорит Саша.

Тоня сейчас же огрызается:

– Сам воспитывай! Много ты мне помогаешь воспитывать?

– Кутаешь ребенка, – говорит Саша, принимая на руки синий конверт.

– А тебе хочется, чтобы ребенок воспаление легкого схватил?

– Закалять нужно, чтобы не простужался!

– А кто обещал по утрам гимнастику с ним делать?

– Да где же мне? Ведь служба, мне вставать в шесть часов!

– Ах, ты служишь, ты занят, это одна я бездельничаю!

Дверь за ними захлопывается. Но слышно, как они продолжают спорить, сходя с лестницы.

…А трудоемкое это все-таки дело – сынишку воспитывать, если хочешь, чтобы все было по правилам.

Учебники, те, которые Алла подарила, на полке лежат. Бывает, даже книгу в руки взять некогда. Хорошо, если газету успеешь просмотреть, послушаешь радио.

Но все события большого мира кажутся уменьшенными и отодвинутыми, будто рассматриваешь их, перевернув бинокль узким концом вперед.

Даже если переворачивается бинокль и начинаешь видеть крупным планом то, что происходит в большом мире, видишь по-новому, с точки зрения матери, применительно к Димке.

Годовщина победы под Сталинградом… Сыночек, маленький мой, неужели еще когда-нибудь возможна такая война?

А кто-то уже подсчитал, во сколько раз турецкий солдат дешевле американского. И что при улучшении коэффициента полезного действия атомной бомбы убийство одного человека будет стоить в среднем лишь один доллар.

Блестящая победа наших конькобежцев… Вот это веселая победа, без всяких тревожных мыслей!

Интересно, с какого возраста можно ребят учить на коньках кататься? Когда начинала сама?

И далеким кажется – и близким…

Отец почти каждое воскресенье; коньки под мышку, дочку за руку…

Как она говорила, та женщина: «Оглянуться не успеете – сын в школу пойдет, из школы – в институт…»

– Костя, кем Димка будет, когда вырастет? Как ты думаешь?

Они сидели за столом, ужинали.

Димка еще не спал. Лежал в самой непринужденной позе: пальчик левой ноги во рту.

Костя усмехнулся.

– Не знаю. Пока не задумывался над этим. Вот почему ты так рано себе выбрала профессию, я знаю. Из-за Ивана Ивановича, математика вашего. Ну, конечно, и мама твоя… Ты, должно быть, вот в таком еще возрасте, – он показал на Димку, – решила стать педагогом.

– Нет, Костя, сначала я хотела стать летчицей. А потом, когда мне уже было лет пять, мама взяла меня с собой в школу – после экзаменов или в последний день занятий – не помню. Мама посадила меня в раздевалке и сказала: «Сиди здесь». Я сидела. Подошли две девочки, спросили: «Ты кто?» Говорю: «Светлана». – «Какая Светлана?» – «Соколова». – «А мама твоя кто?» – «Татьяна Дмитриевна». Они радостно так: «Девочки, девочки! Это дочка Татьяны Дмитриевны!» Кто-то спросил: «А почему ты на маму не похожа? Почему черненькая?» Я говорю: «Потому что я похожа на папу». Взяли меня за руки и повели по всем классам, по всем этажам. И сообщали всем: «Это дочка Татьяны Дмитриевны!»

И я поняла, как здесь маму любят… Потом, конечно, менялись мои будущие специальности, но воспоминание об этом дне, пожалуй, было решающим.

К концу мая Димка уже крепко стоял на ножках и бойко передвигался по кровати, держась рукой за перекладину.

– Он у тебя рано пойдет, – говорили мамы в сквере.

Приятно было поставить Димку на скамью и слушать, как восхищаются прохожие:

– Смотрите – крошечный такой, а вот-вот сам пойдет!

Как-то подсела пожилая мама, которая рассказывала о своем большом сыне. Поздоровалась приветливо. Изменилась она: похудела, постарела.

Светлана спросила:

– Как поживаете? Вы не хворали? Что-то давно вас не видно.

И совсем нечаянно, вдруг, та рассказала о своей беде. Ушел муж, у него другая семья. Сын переживает… Да и материально труднее стало.

– Ведь я не работаю. Да и специальности у меня никакой нет. Правда, муж дает деньги, сына он любит, всегда баловал: хочешь телевизор – вот тебе телевизор, захотел мотоцикл – на€ тебе мотоцикл. Теперь, конечно, не то, приходится жаться. А когда-то еще мальчик на ноги встанет!

Светлана невольно прижала к себе Димку.

– Ведь ваш мальчик кончает в этом году?

– Да, скоро экзамены. В институт хочет потом. Отец обещал помочь. Если поступит и уедет учиться, я тоже с ним. Уж как-нибудь устроюсь. Не могу одна.

Встала и пошла отяжелевшей походкой. Светлана, посадив на колени Димку, долго смотрела ей вслед.