Текст книги "Мама. Леля. Грибное лето"

XVIII

– Светланка, слушай, меня в Москву посылают, месяца на три. И вот я подумал: что, если нам всем вместе поехать, лето пожить дома? Как ты скажешь?

– Когда ехать?

– В конце июня.

Три месяца – значит, и сентябрь тоже… Значит, и в этом году с работой не получится. Но зато не думать о даче. И Димке там будет неплохо – сад. Интересно, когда у Нади отпуск. Кажется, она приезжает к матери каждый год. Ну, и увидит, что Косте хорошо, что у него сын растет… а у нее-то дочка!

Все эти мысли и даже глупая, чужая какая-то мысль о преимуществе сына перед дочкой промелькнули, пока наливала Косте суп.

– Поедем, конечно.

У Кости виноватый вид.

– Я ведь знаю, ты хотела осенью вернуться в школу, если как-нибудь удастся пристроить Димку. Но ведь, я думаю, и среди года можно?

– Да, может быть. Костя, но ведь там твои родственники живут, как же мы?..

– Тетя Леля сейчас одна. Ее дочка геолог, уезжает на целое лето. Да ведь три комнаты. Разместимся. Я думаю, она тебе поможет с малышом. Тетя Леля очень милый человек. Хотя…

Это «хотя» повторилось позднее, когда они все трое сидели в поезде.

– Я тетю Лелю очень люблю, – говорил Костя, – хотя она немножко, как говорится, «с чудинкой». И мама ее любила. В общем, она очень милый человек, но…

– Ничего, – весело сказала Светлана, – я теперь знаю: у каждого человека, как у точного прибора, своя «поправка» и, если эту поправку знать…

– Вот-вот.

От станции шли молча. Светлана чувствовала, что Костя взволнован – почти четыре года он не был здесь, со смерти матери. И самой было тревожно и странно. Так часто приезжала сюда на каникулы, еще девочкой, столько связано с этими местами и хорошего и грустного…

Много новых домов. Молодые деревья подросли… Вокруг соседнего участка – новый забор…

А вот и калитка – старая знакомая.

Костя нес чемоданы, Светлана – Димку. В саду стояла худенькая девушка с очень светлыми волосами, загорелая, в сарафане. Обернулась на скрип калитки – и оказалась довольно-таки уже старой женщиной. А волосы такие светлые потому, что наполовину седые. Лицо доброе, рассеянный взгляд, морщинки около губ и глаз.

– Костя, папиросы у тебя есть?

– Есть, тетя Лелечка, вот, пожалуйста. – (Специально для нее на вокзале купил.) – Здравствуй, между прочим.

Тетя Леля закурила, прищурилась и только тогда наконец поцеловала его в щеку:

– Здравствуй, дорогой. А это Светланочка? И сын? Очень приятно. Костя, я нашла на чердаке твою старую кровать. Только сегодня класть туда мальчика нельзя: я покрасила ее масляной краской и она пачкает.

На площадке перед террасой действительно стояла немножко уже помятая, но свежевыкрашенная белой краской детская кроватка.

– Неужели я когда-нибудь в ней спал? Удивительно, как она сохранилась!

Тетя Леля продолжала, вся в облаках дыма:

– Сегодня ко мне заходила Александра Павловна Зимина, так она говорит, что эта краска никогда не высохнет, что у них один раз покрасили такой краской кухонный столик… Не люблю я ее, – перебила она самое себя, – и Надю не люблю. Вот муж у Нади очень приятный. А девочка у них чудесная. От моей Зиночки вчера было письмо, так она пишет…

Светлана все еще стояла с Димой на руках, ища глазами скамейку, чтобы присесть: как-никак хоть и худенький, но девять килограммов Димка весил. Костя один чемодан держал в руке, другой поставил на землю, когда доставал папиросы.

– Тетя Леля, может быть, мы войдем в дом? А то, я вижу, Светлана…

– Да, да, как же, идите, разумеется. Не зацепитесь за кровать. Эта краска ничем не отмывается. Обед я сегодня не варила, но есть молоко и яйца…

Они вошли в дом. Тетя Леля вынула из буфета стакан молока и два яйца. И вдруг оглянулась тревожно:

– Где же мои кошки? Я вижу только двух!

Она поспешила на террасу. Обернулась на ходу:

– Костя, вы устраивайтесь у мамы в комнате и в столовой, а я буду у тебя.

Каждый раз, когда бывала у Зинаиды Львовны, Костиной матери, Светлана, немножко уже забыв, какая крошечная эта квартира, удивлялась заново. Теперь все показалось ей еще миниатюрнее.

Самая большая комната – спальня. Кровать, диван, письменный стол, полка с книгами – вот и все. Пожалуй, вот здесь, у окна, поместится Димкина кровать – когда высохнет краска.

Краска не просыхала в течение пяти дней. И все это время Светлана была как связанная. Даже когда Димка спал днем, было страшно – того и гляди, свалится с большой кровати. Пробовала укладывать в гамаке – через полчаса отчаянный вопль: зареванный Димка выползает из-под гамака на четвереньках. Хорошо еще, что невысоко и упал вместе с подушкой и одеяльцем.

Когда краска подсохла, стало спокойнее. Кровать выносили с утра в сад или на террасу, там и резвился Димка, как маленький веселый зверек в клетке.

Тетя Леля действительно оказалась очень милым человеком и старалась помочь Светлане чем могла, но…

Когда она брала на свое попечение Димку, а Светлана уходила в кухню или занималась уборкой, то и дело слышались, как призывы о помощи, неразрешимые вопросы:

– Светлана! Димочка кашу съел, а кисель не хочет есть! Что делать?

Или:

– Светлана! Димочка лезет под письменный стол! Что делать?

Иногда тетя Леля выходила с Димкой погулять за калитку, разумеется недалеко – вдоль огородов, до березовой рощи на берегу реки. В первый же раз потеряли пинетку. Старые Димке были уже малы, пришлось ждать, когда Костя привезет из Москвы. Тетя Леля очень расстраивалась. Расклеила на столбах и деревьях объявления: «Потеряна детская туфелька-пинетка, правая, коричневая, с красным шнурком. Нашедшего просят вернуть по адресу: Лесная улица, дом 5, Лебедевой, за вознаграждение». После этого в течение недели приходили соседские ребята, приносили старые туфли и тапочки, годные только в утильсырье, от самого маленького размера до сорок второго включительно, серьезно спрашивали:

– Это ваша туфелька-пинетка?

Наконец Косте это надоело, он пошел как-то вечером и сорвал все объявления, ничего не сказав тете Леле.

А все-таки, хоть и со странностями тетя Леля, хорошо, что она тут, рядом. Есть с кем поболтать, поспорить о политике, от кого получить женский, доброжелательный совет – о фасоне платья, например, или о том, какого цвета плащ лучше купить.

– Тетя Леля, какой мне лучше, как по-вашему: голубой или розовый?

Плащи такие теперь все носят, прозрачные, яркие, из пластмассы, в дождливый день расцветают улицы; давно такой хотелось, и вот увидела в универмаге.

Тетя Леля, прищурившись, оглядела Светлану с головы до ног.

– Розовый, конечно.

– Боюсь, не ко всякому платью пойдет.

Пересмотрела платья. Купила розовый. И правильно сделала.

Костя сказал: «Ты в этом плаще похожа на конфетку, завернутую в целлофан». Одобрительно сказал.

Костя уезжал на целый день, а лето выдалось тревожное, и хорошо было не оставаться одной с малышом и своими мыслями.

Провокация в Берлине… Июнь!.. И те же числа почти. Неужели есть люди, которые после всего, что было, хотят войны?

…Как-то в выходной день к Светлане приехали подруги: школьные и с которыми жила в детском доме. Влетели шумно, заполонили сразу все маленькие комнаты, террасу, сад. Увидели Костю, замолчали, смутившись. Церемонно поздоровались, зашумели опять.

Алла Нежданова кончила пединститут, уже получила назначение в московскую школу. Галя Солнцева перешла на третий курс. Нюра Попова в институт не попала, работает бухгалтером. Аня-Валя учились в техникуме, теперь тоже работают.

– Олечка, а ты?

Оля Рогачева, самая маленькая из детдомовских друзей, изменилась, естественно, за эти три года больше всех. Окончила школу, готовится к экзаменам в институт.

Стройненькая, с кукольно-светлыми волосами, причесанная совсем уже по-взрослому и даже модно. Ей идет.

В особенности глядя на нее, Светлана почувствовала, что переходит уже в следующее, старшее поколение. И что немножко отстала, по-женски отстала от столичных подруг. Нужно что-то сделать с волосами и платье, пожалуй, пальца на два…

Алла спросила:

– А как же ты, Светлана, с работой?

– Пока не выходит. Может, с середины зимы.

Алла осуждающе покачала головой:

– Я бы ни за что не бросила!

– Так я же не бросила!

Аллу так и видишь учительницей в классе. Даже летнее платьице в цветочках сидит на ней солидно и строго.

Говорили о том, кто куда уезжает на каникулы или в отпуск, с путевками или «диким» образом. Светлана вспомнила, как ездила с Костей на Черноморское побережье в позапрошлом году, первый раз видела море… Хорошее было лето!

Димка спал. Смотреть его Светлана не дала, боялась – разбудят. Разбудили все-таки. Кроватка стояла в саду. Димка сел, от-брыкнув одеяльце, потом встал, тоненький, в длинной рубашечке, до самых пят, розовый, черноглазый, задичился немного, просиял, увидев мать, протянул к Светлане ручонки и явственно выговорил: «Ма!»

Девушки застонали от восторга. Димка пошел по рукам, истисканный, не плачущий, но встревоженный, успокоился наконец у Светланы на коленях – она стала кормить.

– Котлетку ест! Подумайте только!.. Яблоко грызет! Девочки, совсем как настоящий!

Девушки притихли, с нежностью смотрели на Светлану и на малыша.

И каждой даже взгрустнулось немножко. Счастливая Светлан-ка!

– Нет, товарищи! – сказала вдруг Алла, как бы отталкивая от себя рукой все Димкино обаяние. – Неправильно это!

– Что неправильно? – спросила Галя Солнцева.

– Неправильно, что Светлана, педагог по призванию, даже потомственный педагог, – неправильно, что она бросила школу и вбивает себя в одного своего малыша! Пускай очень симпатичного, не спорю!

– Алла, так я же буду работать!

– Где уж тебе!

– Погоди, вот выйдешь замуж, заведешь себе…

– Не собираюсь выходить!

– Все мы не собираемся замуж выходить! – неожиданно поддержала Светлану Олечка Рогачева. – А Светланке не повезло: офицерская жена – существо неоседлое. Правда, Костя? Кроме того, она ничего не умеет делать вполовину.

К этому времени Димка уже покончил с яблоком и топал по дорожке, вызывая восхищенные возгласы гостей. Оля ходила за ним следом – боялась, упадет.

– Хотите, девочки, я вам расскажу, что вы будете делать, когда заведете своих вот эдаких? – весело спросила она.

– Просим, Олечка, просим! – Это Костя подал голос с террасы, где он сидел, с явным интересом прислушиваясь к разговору.

– Хорошо, я вам расскажу. Идем, Димок, предсказывать им их будущую семейную судьбу. Ты, Аллочка, с первых же месяцев отдашь своих в ясли на пятидневку, а сама будешь в школе преподавать и писать кандидатскую диссертацию! По воскресеньям будешь обучать своих детей печатать на машинке, и, когда диссертация будет написана, твои дети ее дисциплинированно, без единой ошибки перестукают.

Оля отвернулась от Аллы, остановилась перед Галей Солнцевой.

– У Гали очень хорошая мама. Конечно, она не откажется быть хорошей бабушкой. Судьба Галиных ребят в надежных руках.

– Олечка, а мы? – спросили Аня и Валя.

– Аня-Валя выйдут замуж тоже за близнецов и будут ходить на работу по очереди – одна работает, другая дома с ребятишками сидит, все равно они у вас все одинаковые будут, не разберешь, какой чей!

– Здорово! – сказала Нюра Попова. – Олечка, а я?

– У Нюры младенец будет востроносенький и самостоятельный, сам себя пеленать, сам себя искусственно вскармливать – маме никаких хлопот.

Светлана, любуясь Олечкой, смеялась вместе со всеми. И вдруг вспомнилось, как после войны приехал в детдом Олин отец.

А Оля и ее братишка, маленькие и жалкие, не узнали его, испугались …

К этим ребятам было даже какое-то материнское чувство.

Радостно думать, что выросла Оля хорошей – и хорошенькой, между прочим! – и умницей. Заботится об отце и братишку ведет, говорят, твердой рукой.

– Олечка, ты ничего не сказала про себя.

Нюра Попова, немного уязвленная своим будущим востроносеньким младенцем, заметила не без яда:

– У Олечки отец в военной академии работает, выдаст ее за генерала, квартира из четырех комнат, две домработницы…

Оля согласилась добродушно:

– Еще один вариант. Могу добавить в защиту Светланы, что «детоводство», как мой папа говорит, занятие трудоемкое, но увлекательное, увлекательное, но трудоемкое. По себе знаю: один мой братец чего стоит, а ведь Славка у нас хороший мальчик. Будет у тебя, Алла, свой, и никуда ты от него не денешься!

Вечером, после купания, гулянья, игры с Димкой, собрались уезжать.

– Рано еще, – сказала Светлана.

Но вспомнили, что хотели попасть в кино на 10.30.

– Светик! А ты поедешь с нами? Мы ведь и тебе билеты взяли… два билета, можешь с Костей. Картина замечательная! Все очень хвалят.

– Галочка! Да как же мне: сейчас Димку кормить.

Она проводила их до мостика. Вернулась. И стало ей чуточку грустно. Потом понесла Димку в дом. Он улыбнулся, уже сонно. Светлана ему ответила:

– Нет, Димок, это все-таки самое лучшее на свете!

– Что самое лучшее? – спросил Костя.

Светлана прижала к себе Димку:

– Вот это.

А девушки, идя к станции, жалели Светлану, и каждая порадовалась за себя: свобода – это пока тоже очень хорошо.

XIX

Костя приезжал из Москвы всегда с одним и тем же поездом. Если нужно было зайти что-нибудь купить, на полчаса или на час позднее.

В субботу Светлана с Димкой на руках вышла, как всегда, за калитку. Мимо проходили дачники и местные жители, растягиваясь вдоль зеленой улицы небольшими партиями: самые шагастые – впереди, старенькие и неторопливые – сзади. Потом пауза на десять – пятнадцать минут, и новая порция идущих со станции.

Семь, восемь часов… Некоторые здоровались. Светлана спрашивала:

– Вы каким поездом? Папку нашего не видели?

Нет, не видел никто. Димке, пожалуй, вязаную кофточку пора надеть… Вернулась в дом. Пока одевала – прислушивалась.

Опять вышел за калитку нарядный ребенок в голубой вязаной кофточке, в шапочке с помпоном.

– Ну-ка, Димок, скажи: «Па!»

Но Димка говорит: «ма» и еще «дай-дай». Только два слова, больше ничего не говорит.

Тетя Леля пришла с речки.

– Не приехал Костя?

– Нет еще.

А Константин выехал как раз со своим обычным поездом. Смотрел в окно и думал, как много было в жизни связано с железной дорогой. Сначала поездки с матерью, потом – самостоятельные, поездки с товарищами, поездки вдвоем. Дачные поезда, поезда дальнего следования, воинские эшелоны.

И еще думал – как мало ему пришлось быть дома за последние одиннадцать-двенадцать лет.

Когда приезжаешь в одно и то же место с такими вот большими промежутками, иной раз вдруг представится, что не было этого промежутка, что вовсе и не уезжал никуда.

За окном поворачиваются дома поселка, выдвигаются один из-за другого. Отсюда видно мамину библиотеку. И кажется – вот сейчас выйдет мама на крыльцо и помашет платком. Прямо даже чуть не привстал, чтобы самому помахать.

Дорога со станции знакома до мелочей. А то, в чем она изменилась, уже несущественно, теперь кажется, что всегда было так.

Постарше и пореже деревья, повыше кустарник, новые заборы, новые бревна моста. Вот здесь, именно здесь, перейдя речку, часто встречал Надю.

Иногда встречи бывали случайными, но чаще это был тонкий расчет, стратегический план.

Усмехнувшись, Константин невольно замедлил шаг и даже приостановился, перейдя мост.

И вдруг ему показалось, что на дороге, в тени деревьев, образующих здесь зеленый коридор, как бы из его мыслей возникла Надя. Почудилось? Да нет же! Надя в светлом платье, в белых босоножках идет, задумавшись, несет аккуратно перевязанный большой сверток. Неужели пройдет, не заметив?

Подняла голову, улыбнулась:

– Костя! Здравствуй. Мама говорила, что вы здесь. И что у тебя очаровательный сын.

– А твоя Верочка небось в школу скоро пойдет?

– Да, уж не так много осталось.

– Ты давно приехала? Всем семейством?

– Да, всем семейством. Вчера приехали. Ты, Костя, на станцию?

Надя перешла мост, Константин шел рядом.

– Собственно, я наоборот – со станции домой. А ты в Москву?

– Нет, я к своей портнихе, она за линией живет, на Садовой улице, помнишь?

– Дай я понесу. Что это? Солидных размеров твои наряды!

– Это мое драповое пальто.

Надя поглядывала на него искоса, с доброжелательным любопытством: вот ты какой!

– Костя, ведь мы… пять лет не виделись!

Он сказал:

– Шесть.

– Да, правда. Ты что на меня так смотришь? Подурнела, постарела?

– Не напрашивайся на комплименты.

– Как Светлана твоя? Я, Костя, очень порадовалась тогда за тебя.

– Спасибо за хорошее отношение.

– Она у тебя чудесная… Вот сюда пойдем, к переезду.

Шел поезд. Они постояли, пережидая, уже откровенно, в упор разглядывая друг друга.

– Ну, а я на твой взгляд – постарел?

– Это мы, женщины, стареем. Про мужчин говорят: возмужал.

Изменилась она? Да, конечно. Немного пополнела – и это ей идет. Ее красота была строгой, стала роскошной. Глазам больно смотреть! Кто ни пройдет мимо – оборачивается.

Константин проводил Надю до дома портнихи.

– Посиди здесь на скамейке, я очень быстро. Вместе вернемся.

На обратном пути Надя рассказывала о дочке. Заставила говорить о Димке, о Светлане.

– Это очень жаль, что Светлана не работает. Нужно устроить, чтобы преподавала опять.

– А как устроить? Ну, вот как ты устраивалась, скажи.

– У меня нянечка очень хорошая, клад.

Константин усмехнулся, вспомнил Олю Рогачеву: «еще один вариант».

– Не всем удается клад найти.

– А вы искали?

– Ну как же! Кроме того, ведь он хворал много. Я думаю, может, это и лучше, что Светлана пока с ним.

– А сейчас-то он здоров?

– Сейчас вроде здоров.

– Ну, тогда это мужская логика – радоваться, что жена дома сидит.

– Я, Надя, думаю, что в данном случае это логика общечеловеческая. Мне кажется, Светлане самой было бы жалко его отдать сейчас в чужие руки.

Они уже подходили к Надиному дому.

– Зайдешь?

– Нет, спасибо, я и без того задержался.

– Боишься, от жены попадет?

– Нет, не боюсь. Она у меня не сварливая.

– Уж будто не попадает никогда?

– Если и попадает, так за дело.

– Ах, все-таки, значит, бывали и серьезные проступки!

– Я, Надя, себя за ангела никогда не выдавал.

Надя сказала добродушно:

– Смешно мне все-таки на тебя глядеть: почтенный отец семейства! Ну, в таком случае до свидания, приходите к нам завтра всем семейством. Приходите часам к шести – днем у нас запланирована прогулка.

– Спасибо, я передам семейству. Всего хорошего.

Но как раз в эту минуту в саду появилась Александра Павловна. Теперь не зайти и не поздороваться было бы уже неловко.

Димка только что кончил сосать. Но положить в кроватку никак себя не давал. Как только Светлана делала движение – встать с кресла, малыш открывал глаза и рот, делал еще несколько дополнительных ленивых глотков и опять засыпал. И жалко было с ним расставаться, уж очень приятно тяжелела на руке влажная головенка.

Начинало уже темнеть. Светлана чутко прислушивалась к шагам на улице. Вот, кажется… Скрипнула калитка. Шаги на террасе. Костя осторожно заглянул в спальню. Светлана приложила палец к губам.

Через несколько минут она вышла в столовую.

– Голодный?

– Да, очень. Представь себе, Надю встретил. Они вчера только приехали. Стала расспрашивать про тебя, про Димку. Я проводил ее за линию – там портниха у нее какая-то, потом вернулись, неудобно было к ним не зайти.

– Верочку видел?

– Видел. Еще не спала.

– Славная она?

– Да, очень миленькая. Но… если говорить объективно, то Димка наш…

– …симпатичнее? – с живостью подхватила Светлана.

XX

В выходной день Димка, против обыкновения, проявил великодушие и дал родителям поспать. Позавтракали поздно. Вынесли в сад Димкину кровать.

Константин спросил:

– Ты купаться пойдешь?

– Я попозднее, когда управлюсь.

– Тогда я сейчас схожу окунусь, а потом еще раз пойдем, вместе.

Если дождя не предвиделось, Светлана готовила обед в саду. Две электрические плитки выводились длинными шнурами через террасу на широкую скамью. Две кастрюли дружно кипели, и можно было следить за ними и одновременно занимать Димку веселыми разговорами. Чайник ждал своей очереди: включенный вместе с плитками, он обычно гасил свет во всем доме.

– А вот мы сейчас с Димочкой кашу будем есть! А ну-ка, скажи, Димок: «Ка-ша! Каш-ка!» А ну-ка, скажи: «Каш-ка!»

Димка ходил по кровати и говорил:

– Дай, дай!

На нем была распашонка, надетая задом наперед, зашитая настолько, чтобы пролезала голова. Рукава, которые некогда казались такими широкими и длинными, теперь доходили только до локтей. Внизу распашонка едва прикрывала середину животика.

Размешивая кашу, Светлана все приговаривала:

– А хороший мальчик сейчас скажет: «Каш-ка!»

– Дай, дай!

– Нет, Димочка: каш-ка!

Димка вдруг приостановился, как бы прислушиваясь к чему-то происходящему внутри него, и зловещим голосом произнес:

– Кха!..

Но это было уже совсем другое слово, и имело оно совсем другое значение. Светлана поспешно отставила кашу и выхватила Димку из кровати.

– Вот они, чудеса науки и техники! Смотри-ка, Надюша, до чего остроумно придумано: хозяйство электрифицировано полностью!

Светлана обернулась. За забором стояли Надя и ее муж, Верочка сидела на плечах у отца. Они уже входили в калитку.

Надя сказала, улыбаясь:

– Алексей, ты лучше отвернись, будь деликатным.

– И не подумаю отворачиваться. Я сам отец. Светланочка, если нужно, давай я тебе помогу.

– Нет, нет, спасибо!

Тут же висел умывальник, вода нагревалась солнцем, и можно было обмывать Димку и самой мыть руки, не бегая в дом.

Управившись со всем этим и посадив сынишку в кровать, Светлана могла наконец поздороваться.

Гости были одеты по-праздничному. Алексей – в светлых брюках и белой шелковой рубашке, Надя – в очень элегантном платье; впрочем, на ней все казалось хорошо. На Верочке – пышное голубое платьице с крылышками.

И Светлане стало досадно, что Димка предстал перед ними в допотопной распашонке, правда очень чистенькой и хорошо отглаженной, но все-таки… Если бы знать, что придут…

И сама она была в красном ситцевом сарафане. Правда, тетя Леля утверждала, что сарафан ей очень к лицу: «Имей в виду, Светлана, красный цвет – твой цвет!»

Но сарафан уже полинял немного, а главное – стал коротковат… К тому же Светлана была босиком, а Надя – в чудесных белых танкетках.

Светлана поймала на себе Надин взгляд, любопытный, изучающий, – это был очень женский взгляд. Он как бы говорил: «Вот ты какая стала!»

– Маленькая мама! – ласково сказал Алексей.

Димка сейчас же потянулся к Верочке, она разглядывала его с интересом.

– Надя, что же вы стоите? Садитесь. А вы, Алеша, вот сюда.

Надя села.

– Мне кажется, Светлана, твое положение почтенной матери семейства как бы сравняло нас годами. Говори мне «ты», даже неловко получается.

– И мне тоже, Светланочка, пожалуйста. – Алексей, наклонившись над Димкиной кроватью, с большим знанием дела показывал и «козу рогатую», и «шу, полетели» – весь несложный репертуар для самых юных зрителей.

Надя спросила:

– Костя дома?

– Он купаться пошел.

Светлана вдруг вспомнила, что на речку Костя пошел в одних трусах и, разумеется, тоже босиком. Прошел не улицей, а огородами и вернется через боковую калитку, но все равно в дом ему, кроме как через террасу или через крыльцо, которое тоже на виду, не попасть.

А Константин и не думал искать незаметные пути. Вошел неторопливо, с полотенцем на плече, приглаживая загорелой рукой мокрые волосы. И вдруг заметил гостей, когда отступления уже не было.

– Добрый день! Вы… извините меня за такой… ультрадачный вид!

– Ничего, – весело сказал Алексей, – июль месяц, форма одежды – летняя.

– К тому же вы с Димкой дополняете друг друга, – смеясь, добавила Надя.

Она смотрела на Костю весело, непринужденно. И в то же время это был опять очень женский взгляд.

Глупая мысль – Светлане вдруг показалось, что если бы Надя стала сравнивать… Ей всегда было странно, что Надя полюбила именно Алешу Бочкарева. Конечно, он исключительно хороший человек… Кстати, ни разу прежде Светлана не видела его счастливым – всегда страдающим, хотя он очень здорово умел это скрывать… Казалось – он знает, что Надя не для него, и как-то примирился с этим. Верочка похожа на отца – и это хорошо, потому что такой красивой быть, как Надя, даже страшно! А вот если сравнить Костю и Алешу… Никогда Костя не казался Светлане красивым. Пожалуй, и не могла бы полюбить красивого мужчину. Красивый мужчина обычно знает, что он красив, и почти всегда немножко позирует, как актер. В Косте – другое. В Косте – мужественная привлекательность, о которой он сам и не подозревает, – может быть, потому, что его первая любовь была такой неудачной? Костя всегда остается самим собой.

Костя сказал:

– Вы меня извините, я все-таки пойду внесу кое-какие дополнения в свой туалет.

Надя встала:

– Костя, погоди… Ведь мы сейчас уйдем. Мы собрались в лес, за земляникой (у нее была маленькая корзиночка в руках), и вот подумали: может быть, и вы присоединитесь?

– Я не знаю. Как, Светлана?

– Нет, нет, я никак не могу: мне же Димку кормить и спать укладывать.

Надя спросила:

– А если его тете Леле подкинуть?

– Она в Москву уехала.

– Может быть, ты, Костя, пойдешь? Светлана, ты его отпустишь?

– Разумеется! Возьми с собой кружку, Димке ягод наберешь.

– Спи, Димок, спи, маленький. Папа вернется, папа тебе ягод принесет.

То ли понял Димка, понадеялся на ягоды, то ли просто так – взял и заснул.

Суп, кажется, сварился. Да, сварился. Плитка выключается, длинный шнур наматывается на руку, уносится в комнату. Теперь можно включить утюг. Гладить можно на террасе, на большом столе. Стол потребуется не скоро, обедать будем не раньше чем через два-три часа – сколько можно ходить за ягодами?

Пеленка складывается пополам – самый быстрый способ. Проглаживается… Так. Теперь вчетверо… Еще и еще раз. Все! Маленький белый квадрат откладывается в сторону. Берем другую.

…Пушкин сказал, что Отелло не ревнив, а только доверчив. Потому что ревнивый человек не будет дожидаться, когда его наведут на злые подозрения. Ревнивый человек вполне самостоятельно измыслит себе всякие мучения, даже если никакого повода нет.

Если повода нет, ревновать бессмысленно и глупо. Если повод есть…

…Плохо отстиралась салфеточка: это пятно от ягод. Ничего, понемножку отойдет… Кажется, еще говорят, хорошо на солнце повесить… Попробуем.

…Алеше не понравилось, когда она сказала: «Светлана, ты его отпустишь?» Не понравилось не потому, что он ревнивый, а потому, что она сказала нехорошо.

…Легко идет утюг, белье в меру влажное… Бывают люди, с которыми приятно жить и легко разговаривать – будто гладишь влажное полотно. А с другими – никак не налаживаются отношения. Если полотно пересохло, даже горячий утюг не берет. Как ни старайся, гладко не получается.

Стопочка пеленок росла и росла. Последняя рубашечка, последние штанишки… все! Светлана выключила утюг.

И вдруг увидела вдалеке на улице знакомую высокую фигуру – другого такого длинного человека во всем поселке нет. Ага! Возвращаются! Как скоро!

Она весело побежала к калитке. Подошел Алеша – один. На руках у него была спящая Верочка.

– Светлана, Верочка у нас заснула, я ее домой несу. Они немножко еще погуляют и придут. А вечером к нам, пожалуйста.

…– «Мой поезд летит, как цыганская песня, как те невозвратные дни…» Костя, это Блок?

– Думаю, что да.

– Забыла первые строчки. Ты не помнишь?

– Нет.

– Много набрал?

– С четверть кружки. А у тебя?

– У меня меньше.

– Могу с тобой поделиться.

– Нет, зачем же. Димку твоего обижать я не хочу.

Надя села на траву, поставила свою корзиночку на пень и обхватила руками колени.

– Костя, у тебя бывает иногда такое чувство: все, что сейчас, в настоящем, представится вдруг странным, нереальным каким-то. Как будто вдруг возвращаешься в прошлое. Помнишь, ведь мы и прежде на этой просеке землянику собирали?

– У меня было такое ощущение вчера, когда я шел со станции.

– Когда я «возникла из твоих мыслей»?

– Да.

– Ты почему усмехнулся?

– Я вспомнил первую строчку.

– Ну?..

– «Была ты всех ярче, верней и прелестней». Надя, я думаю, что нам пора возвращаться.

– В прошлое?

– Нет, в настоящее. Домой вернуться, обедать.

– Вот и вернулся наш папка, Димок, ягод нам принес, земляники. Полную-полную кружку принес, большую-пребольшую – не напрасно мы надеялись!

– Ну, не очень-то полную и не слишком большую!

– Ничего, Димка у нас доверчивый, Димка у нас оптимист. Вкусная ягода, Димок?

Димка протягивает ручонку:

– Дай, дай, дай!

– Костя, тебе очень хочется к ним вечером идти?

– Да… по совести говоря, не особенно.

– И мне тоже.

– Так, может, не идти?

– Пожалуй, неудобно.

– Да, пожалуй, неудобно.

…Вечер прошел принужденно. Как обычно бывает – помогали ребята.

Каждый младенец уже с первого года своей жизни – герой анекдотов и легенд, и пересказывать эти маленькие семейные предания людям, с ними еще не знакомым, всегда приятно. Потом разговором завладела Александра Павловна:

– Помнишь, Светлана, как ты к нам приезжала на елку? И летом. Сначала о тебе Костя рассказывал, ведь это он тебя в Москву привез с фронта. Кто бы мог подумать, что он на тебе потом женится! И почему-то он никогда не знал точно, сколько тебе лет, всегда говорил разное. А помнишь, как ты к Наде ревновала?

– Разве я ревновала? Мне кажется, наоборот, я всей душой стремилась устроить Костино счастье.

– Да, да, вспоминаю. Даже записочки Наде от него передавала! Теперь, пожалуй, не стала бы передавать, правда?

– Отчего же не стала бы? Если нужно, пусть пишет. Я передам.

Надя посматривала на Светлану улыбаясь: вот ты какая стала! А Костя хмурился – ему был неприятен этот разговор.