Текст книги "Мама. Леля. Грибное лето"

XXIII

Милиционер, к которому подбежал Константин, задумался, переспросил:

– В розовом плаще? Была тут одна дамочка в розовом плаще, у расписания стояла. Видимо, отошла, товарищ капитан, или же с московским поездом сейчас уехала.

Константин нагнулся к окошечку кассы.

– Девушка, будьте добры, не брала ли у вас сейчас билет…

Но кассирша или не заметила розового плаща, или не было вовсе розового плаща у кассы.

Константин заглянул в зал ожидания, обежал станцию кругом, еще раз прошел по платформе. Самые дикие, самые невероятные мысли теснились в голове, перебивая друг друга. Может быть, Светланка увидела его и спряталась? Но с какой целью?..

Он шагнул под высокую платформу, даже карманным фонариком посветил. Обдуваемые сквозным ветром, тихо шевелят лопухи широкими листьями. Дрожит, как в ознобе, кустик лебеды. Он попал в какое-то воздушное завихрение и почти непрерывно вертит и размахивает маленькой зеленой рукой, будто хочет доказать что-то, или оправдаться, или рассказывает об ужасном происшествии, свидетелем которого он только что был.

Фу, глупость какая!

Опять газетный киоск, давно уже закрытый, площадь позади станции… Милиционер спросил с участливым любопытством:

– Все ищете, товарищ капитан? Я тут поспрошал кое-кого. Вроде видел ее один товарищ. – Он показал на пожилого рабочего, укрывшегося от дождя под навесом платформы.

Тот подтвердил:

– Да, минут двадцать тому назад в аптеку девушка заходила, кудрявая, небольшого росточка, в розовом плаще.

– Глаза черные, волосы черные?

– Вот-вот!

Двадцать минут тому назад? Здесь, на станции, она стояла позднее. Что могла Светлана покупать в аптеке? Уж не заболел ли Димка? Но зачем ей было ехать так далеко, ведь аптека в пяти минутах ходьбы от дома?

Но если в аптеке… потом стояла у расписания… Глупо было искать только здесь, не перейти на другую сторону. Там тоже навес для ожидающих, немного подальше, наискосок, темно под навесом, да еще дождь не дает вглядеться.

Константин посмотрел на расписание… незачем смотреть, уже слышно, как идет электричка из Москвы. Через виадук уже не успеть.

Милиционер предостерегающе сказал:

– Буду штрафовать, товарищ капитан, если через пути побежите.

Но Константин уже спрыгивал с платформы.

Милиционер поднес было к губам свисток, а потом только рукой махнул:

– Эх, молодость, молодость!

Поезд, сияя окнами, протянулся вдоль платформы, постоял, прогудел негромко…

Милиционер увидел капитана в мокром кителе, торопливо переходящего из вагона в вагон. А в одном из последних вагонов у окна что-то розовое промелькнуло. Милиционер с досадой сказал громко, сам себе:

– Эх, не в ту сторону пошел!

Дойдя до головного вагона, Константин повернул назад, но пройти весь поезд насквозь было невозможно – дверь детского вагона заперта. Детский вагон с белыми занавесочками, с окнами, открытыми только с одной стороны, с картинками на стенах. Детский вагон можно обойти, если поезд остановится на следующей станции. Кажется, останавливается… Где же расписание? Поезд остановился. Дождь хлестал еще сильнее, молния осветила платформу, всю в пузырях, сейчас же вслед громыхнуло – теперь это был настоящий ливень.

Еще один вагон… и еще один… На вешалках и свернутые на коленях у женщин голубые, белые, синие, серые плащи… Нет Светланы! Если ее нет в поезде, нужно будет вернуться, как ни бессмысленно это, – ведь сколько времени уже прошло!

А может, еще раньше был поезд из Москвы и она уехала? Бегал кругом станции и не обратил внимания?

Открыв последнюю дверь, Константин вдруг увидел розовый плащ на вешалке у окна. Мокрый розовый плащ… но рядом никто не сидит. А на скамейке напротив, спиной к двери, – девушка с книгой. Темные волосы, тугой перманент, красные лакированные ногти.

Неужели можно было так ошибиться? Два раза Константин прошел мимо нее, взад и вперед. А что, если этот плащ – не ее, что, если Светланка сидела здесь, а потом вышла?

Наконец стало казаться, что и плащ не такой, ярче, более резкого цвета…

– Простите… это… ваш плащ?

Та посмотрела удивленно:

– Да, мой. Почему вы спрашиваете, товарищ капитан?

Глаза темные… Но ведь ничего похожего нет! Правда, там, на платформе, через стекло, через сетку дождя… да и видел-то мельком! Но такой знакомый был жест: маленькая рука поправляет капюшон и растрепавшиеся волосы… Светланка! Где же она?

Константин едва догадался сказать: «Извините!» – и отошел в тамбур.

Еще раз взглянул оттуда, издали. Девушка тоже обернулась, заинтересованная, но уже с беспокойством. И сейчас же забыл про нее. Что же делать теперь? Ехать назад или домой сначала зайти?

Конечно, зайти домой – самое разумное.

Не всегда разумное решение бывает правильным. Шагая от станции к дому, сначала по тротуару, потом по глинистой дороге, расплывшейся от дождя, Константин был весь охвачен тревогой и предчувствием близкой беды. Ему казалось, что он идет в обратном направлении, уходит от места, где он сейчас нужнее всего. Зачем она ездила в аптеку? Рассказ такой есть – кажется, у Мопассана. Девушка то в одной, то в другой аптеке покупает опиум, маленькими дозами, будто у нее зубы болят, а потом…

Мост через речонку… знакомый поворот налево, к Надиному дому. Сколько раз приостанавливался в этом месте: свернуть налево или прямо пойти?

Мертвый, поблекший лист, прилипший к деревянному настилу, неизвестно откуда взявшийся – ведь лето! – напомнил прошлую осень, томительное ожидание у дверей роддома, долгие вечера в больничном саду.

«Только бы все счастливо кончилось! Светланка, я тебе никогда никаких огорчений!..»

Как часто мы даем самим себе такие вот обещания – и как редко их выполняем!

Холодно как стало! Или потому, что промок насквозь? Или от мыслей холодно?.. Вот сейчас войду, вот сейчас узнаю… через три минуты… через две минуты… через одну!

Скрипнула калитка, в доме свет, в средней комнате, это значит, что тетя Леля сидит там… это ничего не значит!

Дверь уже заперта. Конечно, дома одна тетя Леля, а Димка спит, а Димка болен, поэтому она не ушла к себе, а Светлана…

Постучал негромко. Сейчас же быстрые шаги, звякнул крючок, дверь распахнулась.

В передней стояла Светлана в темно-красном домашнем платьице, в тапочках. Посмотрела удивленно:

– Это ты? А я думала…

Она так и не сказала, что она думала, прошла в столовую.

Дома Светланка, дома, здесь!.. Значит, ничего не случилось? А Димка? Но ведь в аптеку заходила не она! Значит, и Димка здоров. Значит, все в порядке!

Константин присел на стул, снял мокрые, грязные башмаки, на цыпочках прошел в спальню. Там горела слабая лампа-ночничок, Димка ровно дышал у себя в белой постельке.

Мельком в зеркале Константин увидел свое лицо. Как же ничего не случилось, если Светланка встретила его вот таким и не спросила, что с ним стряслось, а спокойно перебирает посуду в буфете?

Она негромко сказала из столовой:

– Рубашки твои в комоде.

– Да, я нашел, спасибо.

– Хочешь водки?

Это Димкину бутылку она вынула из буфета – обтирает его каждое утро.

Константин, стоя в дверях, уже в сухой гимнастерке, попытался пошутить:

– Внутрь или снаружи?

Не вышло! Покривились губы, отвернулся.

Светлана сказала:

– А это как тебе угодно, – и поставила бутылку на стол.

Проходя к умывальнику, Константин взглянул на вешалку в коридоре. Розовый плащ, мокрый розовый плащ!..

– Тебе тоже пришлось выходить? Не промокла?

Конечно, у той девушки в поезде плащ был совсем другого цвета: кричащий, яркий, этот нежнее, этот…

Светлана ответила спокойно:

– Я в аптеку ездила. Ноги, конечно, промочила.

– Почему в аптеку? С Димкой что-нибудь?

– У тети Лели голова разболелась, я купила ей анальгин.

– Но почему «ездила»? Разве наша аптека…

– Наша закрыта на ремонт.

Как все просто и как… В комнатах тепло и сухо. Пахнет флоксами – большой букет на обеденном столе. Уже начали увядать немножко: роняют на скатерть белые и розовые звездочки, у каждой пять лепестков и хвостик, в тон лепесткам. Другие звездочки не успели упасть, висят на тонких, почти невидимых зеленоватых ниточках-паутинках – хвостиком вверх – и чуть покачиваются.

Светлана жалеет бросать цветы, когда они еще живые, каждый день обирает подвядшие лепестки – со стола и те, которые еще не упали… А вот сегодня не оживила букет, забыла про него.

Константин одну за другой собрал в ладонь все опавшие звездочки, осторожно снял висевшие на зеленых паутинках. Кучкой сложил на подоконнике, спрятал Димкины пол-литра в буфет.

Светлана вошла в столовую в жакете, юбке и высоких ботах.

– Костя, если ты уйдешь, скажи тете Леле, попроси ее послушать Димку, она лежит у себя. Я ненадолго схожу к Зиминым.

– Да ведь дождь! Куда ты пойдешь! Грязь такая!

– Ничего, я ботики надела. Я встретила Александру Павловну, когда на станцию шла, она просила меня купить Верочке рыбий жир.

– Неужели завтра нельзя?

Светлана завернула в бумагу пузырек с рыбьим жиром и сунула в авоську.

– Нет уж, лучше сейчас.

Может быть, она не хочет идти завтра днем, чтобы не встретиться с Надей?

Или хочет узнать, где сейчас Надя – в Москву уехала или тоже вернулась домой?..

– Я тебя провожу, темень такая!

Эти слова звучали вопросом.

Светлана молча снимала с вешалки плащ.

Константин заглянул в комнату к тете Леле. Она не спала.

– Тетя Леля, мы уйдем ненадолго.

Разумеется, самое простое было бы пойти одному, передать Александре Павловне этот нелепый рыбий жир, а Светлане остаться. Но если он пойдет к Зиминым один…

Дождь был уже не такой сильный, будто устал к ночи, а дорога еще грязнее.

Шли молча. Константин думал с ужасом: нам не о чем говорить! И еще думал с досадой и неприязнью: почему, собственно, Александра Павловна Светлане поручила купить рыбий жир для Верочки, а не поручила Наде, которая ехала в Москву? Что за бесцеремонность такая! Да еще с доставкой на дом!

– Осторожнее, здесь очень скользко! – Он взял Светлану под локоть.

Когда обошли лужу около моста, Светлана отстранила его руку. Поправила капюшон таким знакомым движением….

Им открыл Алексей, растерянно принял из рук Светланы пузырек с рыбьим жиром.

– Светланочка, да зачем ты сама! Да я бы завтра зашел!

Он не сразу заметил, что Светлана не одна, очень удивился.

– Здравствуйте, Костя! А я ведь думал… Проходите, проходите, пожалуйста, мы как раз чай пьем. Садитесь.

Верочка уже давно спала, никакой рыбий жир ей был сегодня, конечно, не нужен. Александра Павловна разливала чай.

– Спасибо тебе, Светланочка! Что же ты в такую погоду! И разве можно вечером одной ходить! Ты имей в виду: говорят, у нас неспокойно. Стали возвращаться эти… ну, как их… выпущенные уголовники. Ах, и Костя здесь! А я ведь думала… – И договорила наконец за всех троих, и за себя, и за Светлану, и за Алешу: – Я ведь думала, что ты с Надей в Москву уехал!

Константин ответил, размешивая ложечкой сахар, устраивая маленькую бурю в стакане с чаем:

– Да, мы поехали вместе. Три остановки проехали. А потом я вдруг из окна Светланку увидел на платформе… То есть мне показалось, что это она, темно уже было, я плохо разглядел. И вдруг как-то тревожно стало… Бывает с вами? – Он смотрел на Александру Павловну, только на нее. – Бывает – вдруг покажется, что сейчас, сию минуту, что-то должно случиться… нехорошее! Ну, я взял и сошел с поезда.

Александра Павловна удивлялась все больше и больше.

А Константин все с тем же напряжением в голосе рассказал, как он бегал вокруг станции, искал Светлану, потом розовый плащ в вагоне…

– Должно быть, именно это мы называем предчувствием… Когда потом случается что-нибудь, говорим: сбылось предчувствие, а когда ничего не случается – забудем, правда?

– Ну, а… где же Надя? – спросила вдруг Александра Павловна.

– А Надя в Москву поехала. Все это так быстро… и поезд уже стоял. Я, собственно, уже на ходу спрыгнул. Ничего даже ей не успел сказать.

Он повернулся к Алексею, посмотрел ему прямо в глаза. Очкарик сидел бледный, обхватив длинными узкими пальцами свой стакан, будто грел их. Кажется, первый раз в жизни Константин смотрел на него без неприязни. Вспомнились вдруг Светланины слова:

«Он очень хороший, Костя!»

И еще вспомнилось, как Светланка рассуждала о ревности и как это казалось смешно тогда.

– Спасибо, Александра Павловна. Я думаю, что нам пора идти. – Он встал. – Алеша, вы передайте Наде, что я прошу ее меня извинить.

Надолго запомнилось пожатие длинной узкой руки.

…Дождь совсем прекратился. В темных провалах между облаками были видны звезды.

Мостик. Поворот к дому. Лужа на перекрестке разлилась во всю ширину дороги.

Светлана, придерживаясь рукой за забор, опустила в воду ботик, измеряя глубину.

– Осторожнее, зачерпнешь. Дай я тебя перенесу.

Вода доходила до половины сапога. Рука Светланы лежала на его плече.

Лужа кончилась. Светлана сделала движение, желая спуститься, но он только крепче прижал ее к себе.

Темно было и поздно. На улицах никого. Рука Светланы обвилась вокруг его шеи.

Вот за какое молчание десять лет жизни отдать не жалко!

Но все-таки сказать нужно именно сейчас, пока она так близко, пока совсем темно и они одни в целом свете.

– Светланка! Я даже не знаю, что это было! Наваждение какое-то! Слушай, давай уедем отсюда.

Она ответила своим прежним голосом, даже вроде со смешинкой:

– Если, чтобы наваждение кончилось, тебе приходится уезжать, – пожалуй, лучше будет уехать мне одной, то есть мне с Димкой, конечно!

– Так я вас и отпустил!

Большое облако отодвинулось, выглянул месяц, ущербный, совсем сказочный, такой рисуют на картинках.

Дубы за прудом на том берегу блестели влажной листвой, казались какими-то цельнометаллическими. Ветер стих. Ни один листок не шевелился.

А вода все еще не могла успокоиться. Трепетал и блестел лунный столбик, трепетали деревья, опрокинутые в воду. Казалось, все тревоги этого дня остались только в подводном царстве отражения.

XXIV

Если у Кости все это было, как он сказал, «наваждение», то что же было… или еще есть – у Нади?

Через два дня, вечером, Надя опять пришла, и опять не одна.

Светлана любила сидеть на скамье за калиткой и смотреть на закат.

Улица широкая, вся в зелени, от каждой травинки длинные тени протянулись. И от маленького Димки тоже длинная тень. Длинноногая черная тень от белого, в рыжих пятнах, коротконогого Мурзика, любимого котенка тети Лели.

Димка все пытался поймать Мурзика. Растопырив пальцы, шел за ним, котенок гибко увертывался, Димка разочарованно взвизгивал. Но, будучи оптимистом по своей природе, Димка не отчаивался, медленно поворачивался и опять устремлялся в погоню.

Костя сидел рядом и хохотал, глядя на сынишку. Димкины волосы золотились на солнце – он хоть и темненький, но не совсем черный, что-то в нем и отцовское тоже есть.

– Костя, он на тебя все-таки тоже немножко похож.

Костя вдруг перестал смеяться. Светлана увидела, что он смотрит куда-то в сторону.

Там, где улица делала поворот, за забором, кто-то высокий нес на плечах Верочку Бочкареву, и она казалась плывущей над кустами акации, чуть покачивалась со своим ярким бантом и крылышками на фартучке.

Димка тоже увидел предмет своего обожания, забыл котенка, заспешил навстречу.

Верочку нес не Алеша, а Сергей Петрович, Надин отец.

Алеша и Надя шли за ним, взявшись за руки, – демонстративно, как показалось Светлане.

И еще показалось, что взялись за руки они только сейчас, подходя к дому Лебедевых, и не Алеша подал Наде руку, а она ему.

Надя была совсем такая же, как прежде: спокойная, уверенная в себе. Но что-то усталое было в уголках красивых губ. Даже жалко ее стало и не хотелось вглядываться в ее лицо. Надя отошла поздороваться с Костей – Светлана не обернулась, разговаривала с Надиным отцом.

Сергей Петрович приехал только вчера. Светлане он всегда очень нравился. Он работал в Сибири. Он и казался жителем тайги, необжитых мест, массивным и тяжелым, как медведь.

Сейчас пришел звать своих «старых молодых друзей», то есть Светлану и Костю, провести вечер вместе.

– И самого юного друга тоже прихватите. Какой же он у тебя, Светлана, молодец! Ведь ему год только, правда? А как здорово топает!

Светлане всегда было странно, как мог Сергей Петрович жениться на Александре Павловне. И как он мог прожить столько лет в квартире, правда большой, но тесной от дорогой мебели, от множества лишних вещей. Все эти диваны, столы, столики, бесчисленные полочки с вазами, вазочками, фарфоровыми статуэтками… Когда Верочка и Димка, маленькие и быстрые, лавировали между этими ломкими предметами, было все время страшно, что они сдернут какую-нибудь салфеточку и что-нибудь разобьют. И за Сергея Петровича, большого и медлительного, тоже было страшно.

В Москве Сергей Петрович бывал наездами, всегда по делу, всегда ненадолго.

Переехать к нему, Светлана знала, Александра Павловна отказалась: «А как же оставить квартиру?»

Впрочем, во время войны и она и Надя больше двух лет жили у него. Потом вернулись. Надя окончила институт и теперь тоже работала где-то очень далеко. Они съезжались все вместе редко, может быть раз в два года. Александра Павловна жила одна, оберегая никому не нужную квартиру. И все время жаловалась на свою судьбу.

Тетя Леля говорила, что у Сергея Петровича давно уже другая семья, и добавляла: «Да это так естественно – сама виновата». То есть Александра Павловна виновата.

Ну, а если бы она поехала к мужу, бросила бы свой обжитой, пропахший нафталином и духами уют? Все равно была бы несчастной. Во-первых, есть люди, которые счастливыми быть не умеют и даже как бы любят быть несчастными. Во-вторых, ведь дела-то у нее никакого нет, кроме как сохранять порядок в квартире. А чем бы она занималась там, переезжая с места на место?

За ужином Надя рассказывала с большим юмором, как Костя сбежал от нее на полдороге в Москву. Алеша и Костя напряженно улыбались, Александра Павловна возмущалась, а Сергей Петрович поглядывал на всех с таким видом, будто хотел спросить: «Товарищи, что такое у вас тут происходит?»

Алеша и Надя уезжали на днях – улетали на самолете. Верочка пока оставалась у бабушки, с няней, про которую Надя говорила, что она – клад.

Пускай клад, но оставить ребенка и уехать в такую даль!.. Кажется, ни одной ночи не могла бы спать спокойно – все бы думалось…

Александра Павловна спросила:

– Вы ведь придете их проводить?

Под взглядом Сергея Петровича Светлана и Константин с готовностью ответили:

– Да, конечно!

…Провожали Светлана с Димкой – Костя еще не вернулся из Москвы, даже первый его поезд еще не пришел.

Перед домом стоял большой черный «ЗИС» с белыми колесами, будто в черном костюме и белых гетрах.

Няня, которая клад, помогала выносить вещи. Сергей Петрович и шофер устанавливали в багажнике чемоданы.

Надя в сером дорожном костюме и Алексей в светлом пыльнике прощались с Александрой Павловной.

При встрече в первый раз Надя поцеловала Светлану, и это было так естественно. Теперь Светлана ждала: как же будет?..

– Ну, всего хорошего, Светланка!

Надя нагнулась – теперь они смотрели друг другу глаза в глаза.

Любит она, любит Костю! Она и уезжает раньше, чем думала, и отпуск их еще не кончился, не собирались они так рано уезжать! И больно ей, что Костя не пришел попрощаться!

Светлана так вся и потянулась к Наде. Обеими руками обняла за шею, крепко поцеловала в губы и в обе щеки.

– Всего хорошего вам, Надя… то есть тебе… то есть, конечно, именно вам – с Алешей!

Сергей Петрович и Верочка должны были проводить их до аэродрома. Увидев, что Верочка садится в машину, Димка рванулся к ней.

Сергей Петрович сказал:

– И ты кататься хочешь, малыш? Садись, Светлана, мы вас подвезем до моста.

Александра Павловна махала платочком и плакала. Димка подпрыгивал на мягком сиденье рядом с Верочкой и был счастлив.

Около моста Светлана и Димка вышли. Теперь «ЗИС» должен был не выезжать на дорогу к станции, а ехать прямо, к шоссе.

И уехал бы, но Светлана вдруг увидела далеко, в конце улицы, Костю.

Он шел задумавшись и как бы даже не торопясь.

Сказать или не сказать? Сама не заметила, как сказала:

– Вон Костя со станции идет!

Теперь из машины вышли все. Костя увидел, что его ждут, и ускорил шаг.

Опять начались рукопожатия и пожелания «всего, всего хорошего».

Светлана отвернулась к ребятам. Потом почувствовала на своем плече Надину руку. Надя поцеловала ее еще раз.

Алексей открыл дверцу машины.

– Папа, ты похож на доктора! – громко сказала Верочка.

– Это мы в поликлинике недавно были, там доктор тоже высокий и в очках, – пояснила Надя.

– И в халате, – добавила Верочка.

– Да это не халат, а плащ.

Но Верочка не сдавалась:

– Все равно похож.

«А он и правда на доктора похож», – подумала Светлана, глядя им вслед.

Костя взял Димку на руки, и они пошли к дому.

Для городского жителя, дачника, лето кончается всегда неожиданно. Совсем еще не думаешь об осени – и вдруг в один какой-нибудь все еще прекрасный день увидишь, что цветы на клумбах расцвели осенние: астры и георгины.

Все больше и больше бледно-желтых, почти прозрачных листьев сметаешь с террасы, увитой виноградом. Димку, когда спит в саду, приходится укрывать теплым одеялом.

А там высокий старый дуб начнет озорничать, как мальчишка, швыряться желудями, стучать о забор и по крыше сарая при каждом порыве ветра. И вдруг услышишь в небе тревожное поскрипывание… Кружатся, кружатся журавли, то разобьются на звенья, будто подражая летчикам – ведущий летит, а за ним ведомый, то построятся большим клином, но еще нечетко, неумело. Будто учение у них происходит там, высоко в ясном небе, или репетиция перед отлетом.

Кружатся, курлыкают, и кажется, не они улетают, еще не хотят улетать, а просто ветром их относит все южнее, южнее… Уже трудно разглядеть, растворяются в синеве и только на виражах опять становятся видны, но уже точками… Вот и растаяли.

Нам тоже скоро собираться в путь. Так какое же было лето, Димок, хорошее или плохое?

Выросли мы за лето, Димок, повзрослели, и даже не на три месяца повзрослели, а пожалуй, и побольше!