Текст книги "Мама. Леля. Грибное лето"

XXV

Уезжать не хотелось. Да и с тетей Лелей подружились за лето: вроде половины бабушки она была для Димки.

Перед отъездом неделю целую прожили в Москве у Рогачевых. Перед отъездом отвела душу – всех, всех повидала. Это была безумная неделя, насыщенная впечатлениями.

Каждый день после занятий Оля и Славик, на которого уже приходилость смотреть снизу вверх, подхватывали Димку и, как два оруженосца, сопровождали Светлану.

Первый визит был, разумеется, в детский дом. Наталья Николаевна обняла Светлану, обняла Димку:

– Здравствуй, правнук!

А у Ивана Ивановича уже настоящий правнук, ровесник Димке.

Когда Светлана и Костя уходили вечером, Оля и Славик по очереди оставались с Димкой.

Потом Рогачев достал билеты в Большой театр для всей компании. Костя было начал:

– Илья Семенович, а я дома посижу…

Но Рогачев даже обиделся:

– Ты что, думаешь, я не сумею сварить манной каши? Иди, иди, Костя, иди, Светлана, не сомневайтесь: я опытный нянь!

Не хотелось уезжать.

А как вошла в свою комнату, Димкину кроватку увидела, коляску типа «Победа» – и весело стало.

В коляске Димка теперь гуляет, только когда ему нужно спать. В передней стоят саночки, удобные, весят они гораздо меньше двадцати килограммов, ждут первого снега. Мамы знакомые расспрашивают, дают советы.

– Неужели в ясли отдашь? Ведь муж у тебя хорошо зарабатывает.

– Неужели дома будешь сидеть? Пройдет несколько лет, тебя потом и в школу-то не возьмут – все перезабудешь.

– Слушайте, найдите мне хорошую няню!

Хотела зайти в школу или в гороно, узнать, можно ли поступить на работу среди учебного года, а тут Димка простудился, закашлял – опять тревожно стало. Нет уж, подождем до будущей осени.

В день, когда обновили саночки и Димка сидел в них, раскинув руки, пополневший от шубы и меховой шапки с наушниками, Светлана встретила на улице Машу, с которой подружилась в больнице год назад.

Обрадовались, поцеловались, стали жалеть, что до сих пор не удосужились побывать друг у друга.

Машина девочка выросла, стала хорошо говорить.

– Маша, какие вы обе совсем-совсем другие! Розовые, круглощекие!.. Помнишь Димку, Леночка?

Но Леночка, конечно, Димку не помнила, а и вспомнила бы – не узнала.

– А старший твой? – спросила Светлана. – Ведь мальчик, кажется, у тебя?

– Шестой год пошел. Ничего, здоровенький. Только…

Светлана, вот ты педагог, скажи, как с этим бороться? Дерзкий он у меня стал, даже грубый. – Маша страдальчески сморщилась. – Светлана, представляешь себе, он даже ругается! Я думаю, от мальчишек во дворе… У нас в соседней квартире парень один живет, ну просто… отвратительный! Не учится и не работает, кажется, нигде. И чем-то он привлекает к себе ребят, и больших, и таких вот несмышленышей, как мой Севка. Все у него на побегушках, все у него под началом. Грубый ужасно. С матерью как разговаривает! И ведь из интеллигентной семьи. И отец и мать очень хорошие люди. Мать в особенности милый и добрый человек. Только знаешь, Светлана, бывает, по-моему, вредная доброта, мягкотелая. Доброта, от которой другие люди хамеют! То есть те, на которых эта доброта распространяется! Ты не находишь, педагог? – Маша вдруг засмеялась. – Своего-то парня ты еще не избаловала?

– Да, кажется, еще нет, – ответила Светлана, погладив Димку по голове, вернее, погладив его меховую шапочку. – Вроде еще не охамел!

А все-таки задатки хамства в Димке есть – и даже давно уже проявлялись.

Летом еще – положишь ему в кроватку игрушки, а сама займешься чем-нибудь, и тут же, у тебя на глазах, сын одну за другой игрушки выбрасывает. Выбросил последнюю и ждет: ну-ка, мама, поднимай, кипяченой водицей вымой их все как следует, давай мне сюда, а я опять повыкидываю!

Пробовала убеждать – так не понимает еще. Помыла, обратно ему все отдала. Не успела оглянуться – загремела по полу погремушка, запрыгали резиновые куклы, розовые попугаи и зайцы – снова сидит Димка в опустошенной кроватке и ждет. Так нет же, не буду поднимать, не буду развращать ребенка, пускай без игрушек посидит, поскучает!

Не подняла. Пускай почувствует, сам виноват!

А Димке без игрушек скучно, сел посредине кровати и палец сосет. Мордочка сразу стала отупелая, глупая… Палец еще куда ни шло, а то загнет простынку и начинает расковыривать ватные помпоны на шнурах, которыми простеган матрац, и вот эту серую, абсолютно не стерильную вату – в рот! Скучно же ему без игрушек!

Как говорит тетя Леля: «Что делать?»

Или еще хуже: схватил как-то за волосы маму свою родную. Волос у мамы много, очень соблазнительно в них вцепиться. Ухватился ручонкой и потянул небольно.

И ему и маме смешно.

– Посмотри, Костя, что он делает! Не нужно, Димок, нельзя маму за волосы драть! Давай поиграем лучше: «Ладушки, ладушки! Где были? У бабушки!»

Димка вежливо похлопал руками. Но ладушки – уже пройденный этап, ладушками нас не удивишь. А тут совсем новое удовольствие. Изловчился и, когда не ждала, снова хвать за волосы!

– Ой, Димка! Стой, больно маме! Нельзя так делать, нехороший мальчик! Слышишь, нельзя!

А он смотрит смело, вызывающе и опять ручонкой тянется к волосам. Что делать? Отвлечь внимание? Посадила в кроватку, дала кубики, построили башню, развалили башню, позвенели попугаем – будто и отвлеклись.

Через полчаса стала кормить, Димка снова оказался у мамы на коленях и вдруг вспомнил. Появилось у него в глазах что-то агрессивное, нацелился ручонкой – вовремя удержала.

Игрушки из кровати теперь уже не выбрасывает, разве когда расшалится или оставишь одного в комнате. Что касается маминых волос… сколько с тех пор времени прошло? Несколько месяцев! А ведь нет-нет да и вспомнит.

У Тони Бобровой на все такие случаи один рецепт:

– А вот я тебя сейчас ремнем по попе!

Одно из первых слов, которые стал повторять Борька, кажется, еще раньше, чем «мама» и «папа», – на иностранный манер выговариваемое слово «по-попэ».

– Тоня, ты его действительно ремнем бьешь или только грозишься?

До ремня дело не доходило, и слова: «Ешь, а то с ремнем!» – имели значение какой-то мистической, непонятной угрозы. А вот рука Тонина довольно часто приходила в соприкосновение с Борькиной «попой».

«Мама попу бобо» – это была первая фраза, услышанная Светланой от Бори.

Еще с чем очень трудно бороться – это с детской жадностью. Между прочим, детскую жадность обычно подогревают взрослые – бабушки, мамы, няни.

«Ешь, Боря, кашку, а то мама съест!»

«Димочка, не бери совок, это наш совок!»

«Леночка, не трогай Митины санки!»

«Коля, зачем лопатку бросил, ее ребята возьмут!»

Димка привык летом играть с Верочкой ее игрушками и своими, не разделяя: твое – мое.

И теперь охотно отдаст ребятам лопатку, не станет кричать, если кто-нибудь захочет прокатиться в его санках. Но вот беда – с такой же непринужденностью он садится «не в свои сани» и может молча и хладнокровно взять лопатку из рук какого-нибудь оторопевшего малыша. За свою такую непринужденность он уже получил раз лопаткой по лбу.

И как внушить ему, что свое он должен отдавать, не жадничать, а другие ребята своим добром делиться не обязаны! Нет, мол, такого закона, каждая мама решает по своему усмотрению, каждая мать лепит характер своего ребенка по своему образу и подобию.

Потом будет (если будет!) детский сад, потом школа, но характер в основном уже вылеплен. Учителям (им и книги в руки!) остается только перевоспитывать.

Учителя, вожатые – хорошие, конечно, учителя и вожатые – перевоспитывают.

А дома продолжают свое воспитание папы и мамы. Очень часто это превосходные папы и мамы, или просто хорошие, или удовлетворительные. Но бывают – и еще, к сожалению, нередко! – папы и мамы, которые воспитывать не умеют.

Домашняя политика ремня и пряника, причем некоторые родители делают уклон в сторону ремня, другие – в сторону пряника.

Знакомая пожилая дама в беличьей шубке увидела Светлану еще издали, заулыбалась, подсела к ней:

– Гуляете? Какой сынишка стал! Герой! Да как бегает хорошо! Много, наверно, говорит?

Беличья шубка местами уже потерлась, порыжела – на ярком мартовском солнце особенно заметно. И много, много седых волос из-под серой меховой шапочки.

– А как ваш сын? Ведь он в институт, кажется, поступал?

Лицо матери омрачилось.

– Не удалось поступить. Ездил в Москву с товарищами, половина вернулась: конкурс большой.

– Что же он теперь, работает?

– Да, еще осенью стал работать.

– Где же?

– Да я все забываю… артель какая-то… «Пром… бом… мет… бром»… забыла название! – Она засмеялась. – И, знаете, неплохо зарабатывает! Муж мне присылает деньги… Живем, конечно, не так, как прежде, но все-таки неплохо. Сын костюм новый недавно купил – дорогой костюм, на собственные заработанные деньги. – Ее лицо оживилось и даже помолодело. – Мне ко дню рождения подарок сделал!

Она завернула рукав и показала часы-браслетку.

– И, представляете, так деликатно… Я за несколько дней перед этим прибирала у него в комнате, гляжу – ящик стола неплотно прикрыт. Невольно как-то выдвинула ящик, заглянула, а там эти часики лежат. А тут как раз сын вошел в комнату, он иногда днем дома бывает, у них работа такая: то в разъездах, то больше дома. Увидел, что я заметила часики, так, представляете себе, даже рассердился.

Даже немножко пошумел на меня, я даже всплакнула, признаться. И что же вы думаете? В день рождения он мне преподносит часы… – У нее и теперь были слезы на глазах. – Хотел сюрприз мне сделать, а я нечаянно подсмотрела!

XXVI

Косте предложили две комнаты в другом конце города, недалеко от места его службы.

– Как ты думаешь, Светлана? Комнаты чудесные, солнечные, квартира небольшая, соседи, кажется, очень приятные.

– Тебе, Костя, вставать можно будет не так рано!

– Да, конечно, мне-то очень удобно. Только вот… От школы Светланиной это, конечно, было очень далеко. Но ведь есть и другие школы.

А уж для Димки безусловно будет гораздо лучше. Дом на окраине, сад около дома, летом никакой дачи не нужно.

Посмотрели. Понравилось. Переехали. Дом был двухэтажный, стоял в глубине двора, а сад – за домом. Нравы патриархальные, черный ход всегда нараспашку, парадную дверь, если кто забывал свой ключ, можно было открыть английской булавкой.

Все жильцы давно знали друг друга, звали по именам и на «ты».

Квартира все-таки оказалась довольно большая, и жильцов было много.

Первое время Константин путал имена соседей.

– Егор Иваныч? Это тот, который в халате котлеты жарит?

Когда жена Егора Ивановича работала в дневную смену, а он – вечером, ему приходилось самому стряпать. Свои поварские обязанности он выполнял с увлечением и даже с блеском. Иногда при этом надевал женин байковый халат.

С правильными чертами полнеющего лица и небольшой плешью, в длинном, до щиколоток, халате, Егор Иванович походил на древнего римлянина времен упадка.

Сразу понравилась Светлане Варвара Андреевна, веселая и приветливая.

Муж ее зарабатывал немного, и она, кроме домашних своих дел, брала на дом стирку и ходила помогать убираться.

– Почему вы на производство не идете? – спросила как-то Светлана. – Вы бы стахановкой были.

Она всегда любовалась, как легко, без усилия выполняла та самую тяжелую работу. Начнет мыть полы, два-три движения могучих ловких рук – и кухня уже вымыта. Займется стиркой – тяжелое корыто в ее руках точно теряет свой вес. И кажется, не стирает она, а просто играючи взбивает мыльную пену.

– Нет, на работу я сейчас не хочу идти. Нужно за Федюшкой приглядеть.

Федюшка – ее сын. Славный парень, утром, вечером обязательно скажет «здравствуйте» или «спокойной ночи». Иногда говорит «здравствуйте», даже исчезая за узенькой дверью небольшого места общего пользования, и это звучит особенно трогательно.

Феде плохо даются арифметика и английский язык. Иногда на кухонном столе раскрывается задачник или учебник английского языка, и Феде начинают помогать всей квартирой.

– Светлана, вот ты, наверно, знаешь, ты скажи, – лицо Варвары Андреевны серьезно, озабоченно, – вот здесь на странице английское слово «чип» и нарисован корабль. И на той же странице нарисована овца, и она тоже «чип». Как же так? Для корабля и овцы – одно у них слово?

Федя как-то попросил:

– Светлана, вы мне не поможете решить задачу? У мамы не выходит, у папы не выходит, у Егора Иваныча тоже не вышла.

Светлана помогла, вернее, сделала так, что Федя, просияв, вдруг сказал:

– А ведь она не трудная! Подождите, я сейчас сам сделаю… Как Светлана здорово задачи объясняет! – восторженно сообщил он соседям.

– На том стоим. Ведь я учительница.

– Мама! – Федя помчался к матери по коридору и громким, почтительным шепотом сообщил: – Мама, она учительница!

С этого дня он стал называть Светлану по имени и отчеству.

– Если что нужно, приходи ко мне, позанимаемся.

Дело было как раз перед экзаменами. Федя приходил, приносил тетради и учебники. Когда Светлана занималась с Федей, Варвара Андреевна забирала Димку к себе в комнату. Димка полюбил ее и часто не хотел возвращаться домой.

– А ты, Светлана, почему не работаешь?

– Да вот – Димка. С кем же его оставить?

– А хотела бы?

– Конечно, хотела бы.

– Так давай его мне. Я маленьких очень люблю.

– А ваше хозяйство?

– Какое мое хозяйство? Мое хозяйство нетрудное. Твой парень днем спит. Да и вечер на что?

Так Светлана совсем неожиданно для себя нашла клад.

В гороно обещали с осени дать первый класс. Школа недалеко. А пока решили, что Варвара Андреевна будет помогать вполсилы. Таким образом Димка приобрел половину няни, а Светлана в свободное от Димки время могла заниматься.

В конце августа, вернувшись со службы домой, Константин увидел Светлану сидящей у окна с очень серьезным лицом. Она высчитывала что-то, загибая пальцы на обеих руках.

– Светик, ты что?

– Постой, не сбивай!.. Костя, знаешь, кажется, не имеет смысла мне сейчас начинать работать в школе.

– Почему?

– Потому что все равно я не доведу класс до конца учебного года, а уже в третьей четверти будет трудно.

– Почему трудно именно в третьей четверти?

Светлана подошла к нему и положила обе руки ему на плечи.

– Светланка! – сказал он. – Я, кажется, догадался… Какое будем одеяло покупать: голубое или розовое?

Друзья и знакомые реагировали по-разному.

Маша – встретилась с ней в книжном магазине – сказала ободряюще:

– Ну и очень хорошо! Один ребенок – это трудный ребенок.

Шестилетняя внучка Егора Ивановича, сидя в кухне на табуретке и болтая ногами, пока дедушка котлеты жарил, серьезно заметила:

– Не понимаю, что Светлана будет делать с двумя детьми! Один убежит в коридор, а другой будет плакать!

…Димке пошел третий год. Хорошо стал говорить. Настоящими словами. Коверкает их, конечно.

Самое удивительное, что он – малышка такая! – думает, соображает, накопил себе запас наблюдений, активно вмешивается в жизнь.

Вышли как-то вечером погулять. В небе месяц молодой узеньким серпом ярко так блестит. Димка посмотрел на него и сказал озабоченно и деловито:

– Месяц сломан. Надо чинить!

За домами, на самой окраине, – небольшой пруд и высокие деревья кругом. Березы роняют желтые листья, у берега на дне будто золотые монеты лежат.

Димка любит бросать ветки в воду, щепочки какие-нибудь и смотрит, как они плывут, как по воде разбегаются круги. От одной брошенной шишки по всему пруду волнение.

Поздней осенью пришли к пруду, земля твердая, под ногами хрустят жесткие травинки. На воде – тонкий слой льда.

Димка бросил палочку – не ныряет, не плывет, поверху скользит. Вода не шелохнулась. Димка, пораженный, приложил палец к губам, шепотом сказал:

– Вода спит!

Как-то в выходной день Светлана ходила за покупками, попеняла на погоду, на ветер:

– Ужасно холодно сегодня! Хуже, чем зимой!

Только что проснувшийся Димка, сидя на подушке в одной рубашонке, залопотал настойчиво и озабоченно:

– Маме холодно! Маме надо шубу купить!

О шубе разговор был, но давно уже; тогда решили, что именно этой зимой покупать не стоит, – придется отложить до будущего года.

Костя даже расстроился. Выхватил Димку из кровати, посадил себе на колени, стал утешать:

– Купим маме шубу, сынок, обязательно купим!

Тогда за маму заступился сын, а в другой раз – за папу.

Светлана готовила ужин, а за Димкой приглядывать должен был Костя. Вошла в комнату, а они оба – и отец и сын – лежат на диване в совершенно одинаковых позах, каждый на правом боку, у каждого маленькая подушонка под щекой. Вот-вот заснут оба каменным сном, без всякого ужина.

– Костя, неужели не мог поиграть с ним полчаса, занять чем-нибудь?

Костя сел, зевнул.

– Так мы же играем, Светланка!

Димок поддержал:

– Мы играем в спальный вагон!

И совестно стало, что рассердилась на Костю. Встает рано, не высыпается, вот и придумал хитрую игру – в спальный вагон! А уж при Димке-то сердиться никак нельзя. Может, он слов и не поймет – почувствует, каким тоном сказано.

Вообще взрослые люди иногда ведут себя так, будто маленькие дети – глухие и слепые, заняты своими игрушками и ничего кругом не видят и не слышат.

Боря Бобров как-то заявил Димке:

– Мама от папы уйдет.

Оба мальчика сидели на полу и строили из кубиков однобокую башню.

– Гулять? – предположил Димка.

– Уйдет, – с твердостью повторил Боря. – От идиота, от пьяницы такого.

– Иди-ота! – с удовольствием повторил Димка незнакомое слово.

– Не надо, Димочка, так говорить.

Борькин отец сидел тут же и хохотал, откинувшись на спинку дивана. Тоня – рядом с ним.

– А ну пойди сюда, Борис! – Он взял Борю на руки. – А ну-ка, скажи: «Мама, ты дура!»

Борис, переползая к матери на колени, сияющий, произнес:

– Мама, ты дуя!

Дорога, по которой идешь в первый раз, всегда кажется более длинной и трудной. Второй раз идти легче. И даже как будто быстрее идешь.

Все как-то быстрее и проще. И даже меньше хлопот, меньше приготовлений. Почти все Димкины вещи сохранились.

Кое-что все-таки приходится прикупать.

Костя беспокоится:

– Слишком резво бегаешь, Светлана! Если что нужно, ты скажи, я куплю.

– Бегать не бегаю, а ходить мне полезно.

– Не по магазинам же! Сегодня уж, во всяком случае, никуда не выходи, скользко ужасно.

Кончается зима, мороз и солнце работают в две смены: солнышко – днем, мороз – ночью. Длинные сосульки заглядывают в окно, истекают веселыми слезами. Димка сидит в кресле, посапывая от усердия, напяливает вязаную шапочку на плюшевого медвежонка. И кажется, что он ничего не видит и не слышит.

Светлана подошла, присела на ручку кресла.

Димка обернулся тревожно:

– Мама, можно упасть!

Встал, показал на свое место:

– Сядь сюда, мама!

Не успокоился, пока Светлана не села. Тогда взобрался к ней на колени.

– Спасибо, сынок! Костя, ты видел? Костя, он мне место уступил! Ты видел?

Костя произнес длинную фразу по-немецки, вернее, несколько коротких, наспех собранных фраз. От неожиданности даже не все поняла. Мол, не порти мне сына, не восхищайся при нем самыми естественными его действиями.

Вспомнил, кстати, как читал в детской газете или журнале, в отделе «Письма читателей» или что-то в этом роде. Писали две пионерки или два пионера, как они, идя в школу, перевели через улицу слепого. Когда об этом узнала вожатая, она пионеров похвалила и рассказала всему классу об их благородном поступке.

– Костя, да ведь ему два с половиной года только! Слушай, ты хоть по-немецки вырази свое восхищение!

– О, ja! – сказал Костя. – Wunderschцn! Wunderkind!

XXVII

В одной руке щетка, купленная на базаре, в другой – авоська, набитая всякой всячиной. Прежде бывало так: несешь портфель и авоську. Теперь носить приходится только хозяйственные предметы. А рук все равно не хватает. Уже перед самым домом Светлана не выдержала и купила у старушки на углу букетик желтых баранчиков – у них такой весенний, праздничный вид!

Идти стало совсем неудобно. Букет Светлана взяла в левую руку, вместе со щеткой, разделив их указательным пальцем, чтобы не смялись цветы. А для сумочки рук уже не хватило, пришлось сунуть ее под мышку.

Трудновато было открывать парадную дверь… но справилась, ничего не уронила. Медленно стала подниматься по лестнице. Как приятно будет сейчас выложить все покупки, поставить в воду цветы, сесть на диван и отдохнуть!

Кто-то вошел в парадную дверь. Мужские шаги. Светлана со всем своим хозяйством отодвинулась к перилам, чтобы он мог пройти. Но он не обогнал ее, он подошел вплотную… слишком быстро и слишком близко подошел.

Светлана обернулась. Перед ней стоял высокий и худой подросток. Раньше чем она успела удивиться, или испугаться, или даже просто подумать что-нибудь, он ухватился обеими руками за ее сумочку и рванул к себе.

Первое инстинктивное движение было – сопротивляться. И сейчас же привычная мысль – надо беречь себя. Он может толкнуть.

И еще подумала – знакомы эти руки: худые, узкие в запястье, широкие в кисти. Но те, знакомые, были меньше – или больше? – этих рук. Как раз в то мгновение, когда Светлана выпустила сумочку – или парень вырвал ее? – он поднял голову, и они узнали друг друга.

В глазах Володи Шибаева был ужас, и на лице Светланы тоже. Он повернулся и бросился бежать. Упала щетка, рассыпались цветы, авоська осела на ступеньках, как оседает на кухонном столе круглый ком теста. Светлана быстро спустилась с лестницы, вышла во двор. Володя Шибаев бежал прямо к воротам, другого выхода не было, кругом заборы. И казалось, что он бежит не торопясь.

В ворота вошли люди. Володя по-мышиному заметался вдоль высокой стены забора.

Мышь, на которую выпустили кота, кажется очень заметной именно потому, что двигается и что-то есть обреченное в суетливой медленности ее движений.

Идущие от ворот приостановились – это был Егор Иванович и его жена. Они удивленно смотрели на Светлану и на Володину суету. Видимо, заподозрив неладное, Егор Иванович крикнул:

– Эй, парень, стой! – и бросился к Володе.

Светлана с ужасом подумала:

«Сейчас его поймают!..»

Володя подпрыгнул, подтянулся на руках и, перемахнув через забор, исчез в соседнем саду.

– Украл он что-нибудь у вас? – спросил Егор Иванович, подбегая.

– Сумку из рук вырвал.

– Эх! Вы бы крикнули – я бы его перехватил. А теперь… – Он тоже сделал попытку перелезть через забор, но оказался для этого слишком грузен. – Ищи ветра в поле! В сумке-то что было? Денег много?

– Да вот, разменяла сто рублей, щетку купила, картошку… Главное, паспорт был… и фотографии… Но главное-то, конечно, не в этом, – непонятно докончила она.

– Вы бы его хоть щеткой ударили! – сказала жена Егора Ивановича, поднимая брошенную на лестнице щетку.

Егор Иванович понес Светланину авоську. Светлана грустно собирала разбросанные на ступеньках желтые баранчики – они такие весенние, молодые, жалко, если затопчут их.

– А по-моему, так ты даже обязана в милицию заявить!

– Костя, я уже сказала, что не хочу.

– Ну, тогда родителям.

– Ты ведь знаешь, какой у него отец. Я тебе рассказывала.

– Так что же ты думаешь делать? Украл – пускай ворует дальше?

В дверь постучала Варвара Андреевна.

– Светлана, тебя какой-то мальчуган спрашивает.

Волнуясь, Светлана вышла в переднюю. Костя тоже шагнул к дверям, она остановила его:

– Не ходи.

На площадке лестницы стоял мальчик, неожиданно маленький, лет шести, не больше. Обеими руками он держал пакет, тщательно перевязанный тонкой веревочкой.

– Вы – Светлана Александровна? – деловито осведомился он.

Где-то она уже видела эти темные глаза и щеки, похожие на две половинки яблока.

– Да, это я.

– Вот. Вам.

Он сунул ей в руки пакет и не сбежал даже, а как-то ссыпался с лестницы.

– Что такое? – спросил Костя, когда она вернулась в переднюю.

– Думаю, что это моя сумка.

Светлана разорвала оберточную бумагу.

– Вот видишь! Я знала, знала, что он вернет!

– Деньги-то целы? Сосчитай.

– Не буду считать. Без денег он не вернул бы сумку.

– Бывает, что возвращают только документы. Сосчитай все-таки.

– Точно-то я не помню… кажется, все. Вот видишь, и паспорт, и фотографии… твоя и Димкина… Мне так досадно было… Костя, вот видишь!

Ему было жалко омрачать ее торжество, но все-таки не удержался, сказал:

– Благородный разбойник. Своих не грабит. Светлана, а если бы он не узнал тебя или это была бы незнакомая женщина, думаешь, вернул бы?

– Костя, не будь циником.

– Никакой я не циник. Просто ты считаешь, что теперь все в порядке, а я этого не считаю.

Нет, Светлана не считала, что теперь все в порядке. Весь день она ни о чем другом не могла думать. Она не сомневалась, что сумку Володя вернет. Но что заставило его это сделать? Боязнь ответственности? Своеобразная воровская этика? Уважение к бывшей своей учительнице?

И еще другой вопрос, гораздо более страшный: что заставило Володю украсть? Она не могла не согласиться с Костей, когда он говорил:

– Мальчик в четырнадцать лет не может своим умом, без подсказки, дойти до грабежа. Это значит, что он попал, как говорится, «в дурную компанию». Оставить все как есть – значит оставить его в этой компании.

Костя настаивал, чтобы все-таки заявить в милицию.

– Ведь его же надо спасти. Или давай в школу схожу, если тебе самой туда идти не хочется.

– Нет, нет!

Они легли спать, так ни до чего не договорившись.

Ночью проснулся Димка, теплый и сонный сделал свое маленькое дело. Светлана положила его опять в кроватку, на правый бочок. Посидела около него, задумавшись. Костя шевельнулся на диване, спросил:

– Спит?

– Спит.

Костя приподнялся на локте.

– Светланка, помнишь, ты рассказывала, что у него бабушка очень хорошая… Может быть, к ней?

Хотя он не назвал Володю, а говорили перед этим о Димке, Светлана сразу поняла, о какой бабушке идет речь.

– Костя! – сказала она. – Ты гений! Утром отправлю Димку гулять и поеду к Володиной бабушке.

– Одна никуда не поедешь. Вечером пойдем вместе.

Маленький домик в три окна. Стены оштукатурены заново. Да и внутри какие-то перемены. Нет тюлевых занавесок, не видно плюща и розовых бегоний.

У крыльца – женщина с маленьким ребенком на руках.

– Вы не знаете, Мария Николаевна дома?

– Мария Николаевна? Здесь нет такой.

– Шибаева.

Та удивленно пожала плечами.

– Может быть, ты забыла номер дома? – спросил Костя.

– Да нет же. Ведь я бывала здесь.

Старичок, копавший грядки в соседнем дворе, подошел к невысокой изгороди:

– Вы кого ищете? Марию Николаевну? Так ведь она еще прошлой зимой умерла.

На обратном пути к остановке автобуса Костя вел Светлану под руку и участливо молчал. За домами и огородами – отлогий спуск к реке… А за рекой – лес, чуть припудренный зеленым сверху. На опушке цветет верба, пушистая и золотая. Думали, от Марии Николаевны пойти немного погулять, веток набрать, первых весенних цветов. Теперь об этом даже не вспомнилось.

Между вскопанными грядами и асфальтом тротуара, вдоль невысоких изгородей вылезает нежная молодая крапива. Такую срывают голыми руками и кладут в суп… Жестокой и колючей она станет потом.

Крапива и есть крапива, ничего другого из нее получиться не может. Но почему посадят на грядке хорошее, а вырастают сорняки? Ветром занесло семена? Остались в земле какие-нибудь старые корневища и дали всходы? Или сам хозяин виноват: недоглядел, не позаботился, не потрудился вовремя прополоть…

Подошел автобус, совсем пустой. Костя подсадил: трудновато уже стало взбираться на высокую подножку. Собственно, и ездить в автобусах уже не следовало бы.

– Придется завтра сходить к Володе домой, – сказала Светлана.

– Вместе пойдем, – сказал Костя.

– Нет, к нему я одна. С тобой прийти – только напугать его. К тому же я пойду днем, когда отца и матери нет.

– Ну уж одну-то я тебя не пущу!

– Не пускать можешь Димку, да и то с моего ведома, а я…

– А ты – вполне самостоятельный взрослый человек, мать семейства. Именно поэтому и должна быть благоразумной. И почему ты думаешь, что я тебе помешаю? Мало мне приходилось вправлять мозги ребятам чуть постарше его? Думаешь, в армию призывают только отличников по поведению? Такая шпана энергичная иной раз попадается… или маменькины сынки неумелые… Неизвестно еще, что хуже, что лучше!

Кажется, Костя немного обиделся. Светлана ответила, чуть прищурившись:

– А я-то думала, что твоих солдатиков как только подстригут под машинку на призывном пункте, так они и становятся сразу все хорошими, на одно лицо!

– Нет, Светланка, кроме шуток, ты хоть завтра одна никуда не ходи! Понимаешь, мне, возможно, придется задержаться, вечером приду поздно… уж очень беспокойно будет за тебя. Ты пойди в тот день, когда я смогу тебя хоть до дома проводить… Ладно?

Слова «не пущу», «не позволю» всегда рождают протест. Совсем другое дело, когда с тобой говорят кротким голосом и просительно заглядывают в глаза.

– Хорошо. Проводи меня.