Текст книги "Цветы эмиграции"

– Ехать надо, могут вернуться.

Каждая поездка становилась всё страшней: они не знали, вернутся ли живыми домой или нет.

В этот момент жена получила весточку от сестры, которая разыскала их через общество Международного Красного Креста.

– Ехать, – сказал он себе.

Выхода не было.

Приблизительная схема деятельности зародилась на первом вечере у родственников в Бонне, а на основе собственного опыта и жажды деятельности она обрастала деталями, как мясо нарастает на скелет.

Густав не забывал о друзьях. Василию смогли сделать новые документы, по которым он въедет в Германию. От Шахина пока никаких вестей не было.

Магазин, который Густав взял в аренду у турка, стал началом торговли на новом месте в чужой стране.

– Везде найдутся люди, которые хотят жить и есть, – сказал он сам себе. – Надо открыть магазины с русской едой.

Работал и удивлялся тому, какая простая и здоровая система торговли существует в Германии. О таком он даже и мечтать не мог, когда колесил по пятнадцати республикам большого исполина, прогнившего насквозь и больного коррупцией. Простая схема «товар – покупатель – продавец» соотносилась с правилами всего из шести пунктов, о которых рассказал ему иноверец, турок.

С восходом солнца Густав варил себе кофе, подогревал молоко, добавлял сахар и пил маленькими глотками божественный напиток, который разгонял туман в голове и расставлял всё на свои места. Сдувая пену, строил план на день. Доставал маленький блокнот и царапал корявыми буквами адреса, куда должен был поехать.

– Не забыть бы очки, – напоминал себе и тёр переносицу. Жест, который родился за часами, проведёнными у компьютера в бытность работы программистом, прижился навсегда.

Умение просчитывать шаги, грамотность и личное обаяние помогали ему: торговые сделки с партнёрами шли ровно, без злости и подводных камней. Ему доверяли, как доверял бывший хозяин помещения, который по-прежнему забегал к нему посидеть, поболтать и дать дельные советы.

– Когда разбогатею, с меня щедрый башиш, – смеялся Густав.

– О нет, взятки в этой стране запрещены, – отмахивался гость.

Жена ещё спала, когда Густав выходил из дома, ставшего скучным и пустым после отъезда Дэна в частный пансион по совету Людвига.

Вот-вот должен был приехать Василий. Вдвоём уже не так страшно. Прошло почти полтора года с тех пор, как они расстались в аэропорту в Москве. Василий хохотал нарочито громко, но глаза у него были печальные.

Глава 11. Василий едет в Германию

Василий получил въездную визу в Германию. Он имел право жить на территории этой страны по закону для лиц еврейской национальности. Густав предложил ему побыть ещё немного в Москве, наработать первых клиентов – этнических немцев, которые начали перебираться на новую родину из Средней Азии и Казахстана, Украины и Поволжья. Василий должен был встречать их в Москве, ездить с ними в посольство Германии, помогать заполнять анкеты, провожать в аэропорту, заполнять таможенные декларации. По сарафанному радио будущие переселенцы уже обращались к Василию.

Вскоре он взял себе помощника – племянника раввина из еврейской общины, послушного грамотного юношу, который учился на последнем курсе в институте иностранных языков. В первое время они вдвоём приезжали в аэропорт, встречали прилетевших и отвозили на квартиру, где жил Василий, потом катали по городу, приводили в немецкое посольство и помогали. Всё шло так, как предсказывал Густав. Уезжающие не скупились, рассчитывались щедро, потому что сами шагу не могли сделать, боялись всего и полностью доверяли Василию. По таможенной декларации они не могли вывозить больше определённой суммы на одного человека и в аэропорту отдавали смятые купюры провожающему без жалости, не в мусорную же урну выбрасывать деньги.

Самолёт взмывал вверх, и через четыре часа полёта они попадали на землю обетованную, в Германию, по которой их водил уже Густав. Бывшие трактористы, механизаторы, колхозники и служащие цеплялись за человека, которого рекомендовал им Василий в Москве.

Сам Василий откладывал выезд в Германию. Надо было доделать кое-какие дела, чтобы потом нормально жить в чужой стране. Что ему много раздумывать – ни детей, ни плетей, он вольный казак. Даже не верилось, что каких-то полгода назад он не спал ночи, думая, что импотент. Смотреть не мог на женщин; злая всё-таки бывшая жёнушка, могла бы сходить вместе с ним в больницу, а себе грудь увеличить.

Теперь он был спокоен. Каждое воскресенье продолжал ходить в синагогу, слушал раввина, и ему казалось, что у него открываются глаза: менялось отношение к деньгам, к семье, к детям, к дочери, оставшейся с бывшей женой. И если когда-нибудь у него родится ребёнок, он будет с ним вести беседы, не оставлять ни на минуту, вообще, построит счастливую семью.

Сейчас надо работать. Переселенцы ехали в Германию табунами. Многочисленные семьи и родственники висели у Василия на шее в буквальном смысле, как гроздья винограда на крепкой лозе. Густав велел ему оставаться в Москве до середины декабря. Василий купил билет до Дюссельдорфа на двадцать первое число, потому что в посольстве наступали рождественские каникулы. Пришлось дать стоп-сигнал тем, кто уже сидел на чемоданах. Прошло полтора года, как он работал в Москве по схеме, разрисованной Густавом, он всё просчитал верно, только в цифрах ошибся: похоже, что число переселенцев не два миллиона, а три.

За беготней незаметно подошло время отъезда в Германию. Все рождественские каникулы, а возможно, и остаток своих дней он проведёт там. Начнёт заново. Он очень волновался перед встречей с другом и неизвестностью.

Густав увидел высокую фигуру друга, немного прихрамывающего на одну ногу. Рыжая шевелюра выделялась в толпе, Василий неуверенно оглядывался по сторонам, пытаясь найти знакомое лицо.

– Я здесь, – помахал Густав другу.

– Старик! – выкрикнул Василий.

– И ты не помолодел, – слукавил Густав. Они не виделись два года. Василий выглядел отлично: не потолстел, в отличие от него, смотрелся свежим и не измученным, как прежде. Улыбка играла на губах Василия, лукавая и задорная.

– Помнишь, как мы с тобой горланили песни, когда катались из одной республики в другую? – засмеялся Василий с таким видом, как будто сейчас начнёт петь во всё горло.

– Конечно, помню. Гитару с собой прихватил, а за все время, как переехал в Германию, не дотронулся до струн, – вздохнул Густав. – Времени не хватает на всю работу, да и петь особого желания нет.

В это время недалеко остановилась незнакомая девушка и пристально посмотрела на них.

– Простите, я услышала русскую речь. Вы из Казахстана? – обратилась она именно к Густаву.

– Да.

– Очень приятно. Я – Роза.

Это было время, когда русская речь ещё была редкой в Германии, почти невозможной. Они познакомились, стали разговаривать на тему, которая интересовала всех: откуда и как переехали сюда. Роза рассказала, что её семья – верующая. Из-за этого они переехали в Германию.

– Мы бежали, – сказала она прямо.

– Разве такое возможно? – удивился Густав. – Мы с вами были соседями в Казахстане, и я никогда не слышал об этом. Откуда вообще взялись христиане в тех краях?

– Предки были протестантами, сбежали в Россию. Потом нам пришлось бежать из России в Германию, – развела руками девушка.

Василий возмутился, не дослушав Розу:

– Как землякам можно разговаривать стоя? Пойдёмте в кафе, посидим. Густав, мы же можем посидеть с красивой девушкой?

– Надо, – ответил Густав. Он хотел узнать ещё одну официальную возможность эмиграции в Германию. И не мог подумать о том, что это была встреча, которая внесёт много изменений в судьбу его семьи.

Глава 12. История Розы Ган

Мужчины внимательно слушали историю, неправдоподобную и страшную.

Семья Ган переехала в Германию из Советского Союза в годы холодной войны, намного раньше Густава, когда до «железного занавеса» не смели прикасаться.

Их история началась с предков-протестантов, ставших «беглецами веры». Они бежали в Россию после известного манифеста Екатерины Второй. Им не нужны были льготы, обещанные императрицей: хотели сохранить свою протестантскую веру, молиться и приучать детей к религии.

Как они попали в Казахстан? Потомков «беглецов веры» депортировали в годы войны с фашистской Германией в казахские степи, как и многих других немцев. К своей национальности у них была ещё одна отметина – они были верующими, к которым в советские времена относились сурово.

Всё было спокойно, пока сосед не написал кляузу на семью Ган в райком партии. Он сообщал, что «вредные элементы общества – баптисты – по субботам устраивают сборища в их селе. Главный среди них Яков Ган. Подозрительные личности молятся, растлевают детей и окружающих». Гром грянул немедленно: Розу вызвали к директору школы и стали спрашивать, чем занимаются по субботам её родители.

– Пьют чай с пряниками, – ответила честно Роза.

– Ты смеёшься над нами, сейчас мы к твоим пряникам кнут подберём!

Роза сжалась и не знала, что ответить. Директор школы и завуч задавали вопросы, записывали что-то в тетради, требовали назвать имена и фамилии, сколько человек и откуда они приезжают, молятся они Богу или нет, есть ли у них дети и в какой школе учатся. Она не ответила ни на один вопрос, потому что не знала ничего. Пожимала плечами и молчала.

Дома она расплакалась:

– Меня сегодня вызывали к директору. Сказали, что вы занимаетесь нехорошими делами. Вообще в школу ходить не буду.

– Ты сама видишь каждую субботу, что ничего плохого мы не делаем, пьём чай с пряниками и беседуем о жизни, – растерянно ответила мать.

Сосед злорадно поглядывал на них:

– Мало вам одной войны, сколько душ погубили и сейчас тут песни свои на немецком распеваете, войны захотели, получите гранату, фашисты недобитые.

– Глупый ты человек и злой, – ответил ему отец Розы.

Сосед, может быть, и был глупым человеком, но жизнь стала невыносимой. Классная руководительница отсадила Розу на заднюю парту и делала вид, что там пустое место. И дома было не лучше. Жизнь, простая как дважды два: помолился, поел и поспал, душила её. По ночам сон убегал и оставлял ей дикую тоску от несуразных лебедей на ковре, от огромных пуховых подушек, в которых она задыхалась. Ей редко снились светлые сны. Во сне она была окружена темнотой, вырывалась и взлетала вверх, откуда, раскинув руки, стремительно падала вниз и просыпалась в поту от страха, не понимая, где находится сейчас. Сердце ухало будто у перепёлки, попавшейся в силки, расставленные умелым охотником. Роза видела однажды на клеверном поле, как под натянутой сеткой трепыхалась птица: поднималась вверх и падала, била крыльями по зелёной траве с жёлтыми цветками и ничего не понимала. Медленно валилась на одно крыло, а за другое её поднимал человек с ружьём на плече, довольный добычей.

– А если принести Евангелие в класс, заметит кто-нибудь? – подумала однажды Роза, но не смогла это сделать. Одиночество наложило отпечаток на её лицо: большие глаза смотрели спокойно, но без малейших признаков детской беспричинной радости. Она сама не знала, огрубела ли или покрылась коростой её душа в зоне отчуждения. Роза завела дневник, записывала обиды и разные происшествия, случавшиеся с ней.

Хорошо, что из сельской библиотеки её не изгнали. Домой брала сразу по три книги, проглатывала и опять шла за новыми. Кроме книг она научилась читать лица одноклассников по мимике, жестикуляции и выражению глаз. В классе были заядлые хулиганы, обычно они никогда не врали. А хитрецы ловчили. Она даже в дневнике описывала жесты врунов. Благодаря своей наблюдательности сразу подмечала фальшь. На долю секунды насмешка появлялась на одной стороне лица говорившего, потом быстро исчезала, показав, что человек сам не верит тому, о чём говорит. «Для дураков», – записала Роза в дневнике, – смотри, если почесали нос или дёргают себя за уши, дотрагиваются до них – тебя дурят». Удивил её ещё один жест: подруга всегда прикрывала рот, когда врала, как будто не даёт лживым словам выйти наружу. Иногда она пальцами дотрагивалась до шеи, тёрла или царапала себя, отводила глаза в сторону. От обиды Роза долго не могла прийти в себя, потом выговаривала подруге в дневнике:

– Опять обманула меня, тянула воротник своей блузки и потом стала тереть глаза, врунья.

Роза наблюдала и за домашними. Отец никогда не обманывал: уверенный голос, прямая спина, не отводил глаза в сторону. И мама, робкая и неуверенная в себе, с опущенными плечами и взглядом в пол, как будто в чём-то виновата, тоже говорила только правду.

Книги, наблюдение за одноклассниками, одиночество и полная свобода подружились с ней. Роза научилась быть незаметной, её не замечали даже родители. Девочке так было удобнее, иногда ей хотелось витать в облаках и не возвращаться: там, наверное, нет лгунов с презрительными взглядами.

Старая толстая книга, замызганная непослушными отцовскими пальцами, лежала в изголовье на тумбочке у родительской кровати. Роза дотронулась до плотного книжного переплёта, присела на краешек железной кровати и стала перелистывать страницы, которые пахли мазутом и пылью, как рабочая одежда отца. Прочитала первые фразы и ничего не поняла.

– Имена, непонятные слова, всё вообще ни о чем, и чего они каждое воскресенье это читают, сказки какие-то, – нахмурила брови девочка. Тихо скрипнула дверь. На пороге стоял отец, бросил взгляд на дочь, взглянул на книгу в её руках и кивнул ободряюще:

– Возьми себе, так не читают Божье слово, поймёшь всё потом.

Много лет спустя, когда отца уже не было в живых, она вспоминала его слова и поступки. Он не принимал необдуманных и категорических решений. Осторожно высказывал своё мнение, боясь кого-то ранить. Откуда в нём была тактичность? Ведь работал трактористом-механизатором и общался с такими же, как он сам. Значит, мудрость он почерпнул из Евангелия?

– Как дела? – спрашивала дома мать, вытирая руки о фартук, засаленный и неприглядный от постоянного прикасания к нему пальцами, вымазанными в жире, в креме, в тесте, в остатках овощей, нашинкованных для бесконечных обедов.

– Нормально, – глухо бормотала дочь, не поднимая головы.

– Ну и хорошо, – кивала в ответ мать, коротко взглянув на дочь, похожую на тень, появившуюся ненадолго в доме.

Сделав уроки, Роза принималась за Евангелие, непонятное ей. Она кружила по страницам, пытаясь расшифровать хоть один узор из длинных и тягучих слов. Кто кого родил? Роза закрывала глаза и начинала повторять по памяти из Родословия, кто кого родил. Выдыхала воздух и продолжала скороговорку. Представляя взгляд прежней подруги, снисходительный и брезгливый. Роза проговаривала про себя: «Авраам родил Исаака; Исаак родил Иакова; Иаков родил Иуду», – ряд имён обрывался на Иуде. На том самом, предавшим своего учителя. Надломил вместе хлеб, а потом предал.

Но как плохо одной. Идиотская табличка «Баптистка» больно шлёпала по лбу, отскакивала и опять била, и снова отскакивала. Никогда Розе не было так больно, как в школе. Одиноко. Немыслимо одиноко: она старалась изо всех сил казаться спокойной, но голову заполняли обиды, цепляли каждый нерв и тянули его за живое, не давая передышки.

Обиды не улетучились и во взрослой жизни: снились и не давали покоя. Роза просыпалась и обхватывала голову руками, стараясь изгнать унизительные картины прошлого. Школьная скамья стала для неё тюрьмой, о которой она не могла никому рассказать. Смотри и молчи, запоминай и молчи – эти слова стали её установками, тюремными решётками в детстве. Начало формыКонец формы

Глава 13. Роза в школе c подругами

Одноклассники продолжали сторониться её. На переменах она сидела в классе и боялась выходить в коридор, где гурьбой толпились бывшие подруги. Иногда быстро проскальзывала в школьную библиотеку и перебирала книги. Однажды увидела томик Шекспира. «Гамлет», «Макбет», «Король Лир» и «Ромео и Джульетта» вывели Розу из состояния, недалёкого от помешательства. Как странно: любовь и коварство, зло и добро – всё это было уже давно до того времени, когда Роза появилась на свет.

В школе дни были похожи один на другой. Унылые и скучные, потому что подруги продолжали отворачиваться. Дома тоже родители не разговаривали с ней: некогда им было; домашнее хозяйство им казалось важнее детей.

С ней Роза вместе выросла. Вместе пошли в первый класс и сидели за одной партой. После школьных занятий она прибегала к ним домой. Дурачились, играли во дворе и прятались от взрослых в сарае. У них даже одежда была одинаковая. Мать Розы сама сшила им школьную форму: коричневые платья, чёрные фартуки и белые воротнички. После того как Розу вызвали к директору школы, подруга пересела за другую парту.

– Ты куда? – удивилась Роза.

– На кудыкину гору, – отрезала та.

Однажды Роза увидела, как она смеялась в кругу других одноклассниц и что-то живо им рассказывала.

Через несколько дней подруга неожиданно вернулась на прежнее место, улыбнулась Розе как в ни в чём не бывало:

– Скоро у тебя день рождения.

– Да, – обрадовалась Роза.

– Угостишь пряниками, давно их не ела.

Когда Роза протянула ей пряники в свой день рождения, подруга позвала её на улицу:

– Угостишь девочек? Неудобно одним есть такую вкуснятину.

– Конечно.

Роза держала в руках угощение. Девочки взяли по несколько штук, и одна из них поднесла к носу пряник, понюхала и закричала истошным голосом:

– Отрава! Не ешьте отраву, они с ядом!

– С ядом! – подхватили остальные и стали бросать пряники в Розу. – Баптистка отравить нас хотела. Мы жалобу на тебя напишем.

Они кричали и топтали пряники ногами, как будто танцевали танец дикарей.

Роза вырвалась из круга и помчалась домой, бросив портфель на пороге, бросилась ничком на кровать и заплакала. Горестно и безысходно. Как выбраться из пряничного круга, она не знала.

Вечером мать зашла к ней в комнату. Роза неподвижно лежала на кровати в школьной форме.

– Дочь, что случилось? Пряники не понравились?

– Очень понравились, – ответила Роза и отвернулась к стене. Утром она спокойно сказала родителям:

– В школу больше не пойду.

– Как? – вскинулась мать. Отец осадил её взглядом и ответил:

– Поступай как знаешь.

И в это время раздался стук в дверь.

– Опять участковый, – вздохнула мать, накинула серую кацавейку и поднялась со скрипучего стула. Участковый приходил к ним каждый день как на дежурство. Вчера вечером, рассевшись на стуле, кричал на отца:

– Слушай, Ган, в последний раз говорю, чтобы прекратил устраивать сборища дома. В тюрьму загремишь, если не перестанешь вести вредительскую агитацию. Напиши список тех, кто приходит к тебе на собрания. Ваша религия – «опиум», яд для трудового народа. Детей пожалей, в тюрьму за собой потащишь их.

Было жутко. Над семьёй сгущались тучи. Происходило что-то непонятное и страшное. Роза превратилась в тень. Молчала и не ела толком. Вчера опять плакала и не выходила из комнаты. А сегодня не пошла в школу, что-то там произошло.

– Здесь проживает семья Якова Гана?

– Да, – удивилась мать, глядя на незнакомого мужчину.

– Можно войти, разговор долгий? – спросил гость, смотря на них светлыми глазами.

– Конечно, – засуетилась хозяйка и отошла в сторону. Он зашёл в дом, присел к столу рядом с хозяином. Отпив глоток горячего чая, отодвинул чашку в сторону и заговорил. Хозяева смотрели на неожиданного гостя и слушали его. Жена нервно дёргала скатерть, расправила её, потом придвинула вазу с пряниками гостю. Муж поглядывал в окно, сложил руки и крепко переплёл пальцы.

– Я возглавляю немецкую общину в Саратовской области. По радио услышал о вашей семье, которую должны наказать за религиозную пропаганду. Это очень серьёзное обвинение, вас могут привлечь к уголовной ответственности. Яков, расскажите, что произошло на самом деле.

Выслушав рассказ, он помолчал и сказал, что надо уехать отсюда: светит тюремный срок – это будет показательное выступление для немецких общин.

– Мы не можем бросить всё и ехать неизвестно куда.

– А в тюрьму хотите? Надо решаться на переезд быстро, у вас нет времени. Не бойтесь, одни вы не останетесь. Мы все братья во Христе. Поможем подобрать жильё на новом месте, детей в школу устроим. Если вас арестуют, детей поместят в детдом, затравят их, житья им не будет.

Роза ждала ответа отца. Она никогда больше не вернётся в школу. Сжалась в комок, вспомнив вчерашний день, свой день рождения. Лучше утопиться, чем сидеть с ними в одном классе.

Родители молчали. Потом Роза увидела, как отец смотрит на неё и думает.

– Надо ехать, – услышала она его твёрдый голос.