Текст книги "Что такое дзен? Прямые ответы на вопросы начинающего"

Кроме того, многие люди начинают практиковать дзен, чтобы уйти от собственного религиозного прошлого, в котором они столкнулись с пугающими и властными представителями церкви, а также почти бесполезными ритуалами и догмами. Когда всё это обнаруживается в традиции дзен, это может вызвать возмущение.

Некоторые недавно возникшие дзен-буддийские линии передачи никогда не имели и не хотели иметь священников, поскольку считают институт священства архаическим и непродуктивным. Другие линии передачи однажды предполагали статус священника, но более-менее отказались от него из-за случаев злоупотребления властью, которые имели место не в далёком, а в недавнем прошлом. Тем не менее, насколько мне известно, во всех дзен-буддийских линиях передачи есть уполномоченные учителя и ритуал дзюкай – так что различия сохраняются и, следовательно, сохраняются и священники (без одеяний).

Да, как ты говоришь, дзен характеризуется твёрдым убеждением в том, что все существа без исключения обладают природой будды, или, как говорит Догэн, являются природой будды. Это первое, главное и, наверное, единственное, что нужно учитывать. Все различия между практикующими (или даже между практикующими и непрактикующими) нужно воспринимать в этом контексте. Стоит нам запамятовать об этом, как мы теряем почву. Но если нам удастся всегда это помнить, мы, возможно, сможем извлечь пользу из этих традиционных различий.

Почему же человек решает стать священником?

Раньше я говорил, что причины, по которым человек становится священником, не всегда лежат на поверхности. Судзуки Роси однажды сказал своим западным ученикам: «Вы не священники и не миряне». Однажды его спросили: «Кто такой священник?». Он ответил: «Не знаю» (мой учитель обожает цитировать этот ответ, когда его просят определить, кто такой священник). Если так говорил почитаемый основатель нашей традиции, неудивительно, что вокруг вопроса о том, кто такой священник или кто должен им быть, столько тумана! Обычно, когда люди, принадлежащие к нашей линии передачи, обсуждают такие вопросы, разговор получается долгим, глубоким и очень личным. Решение стать священником – это вопрос сокровенного религиозного чувства – которое не всегда легко определить.

Порой человек, который решает стать священником, считает, что все обычные идентичности, с которыми он (или она) соотносит себя в жизни, не дают удовлетворительного ответа на самые глобальные человеческие вопросы: «Почему мы живём?», «Кто я?». Такой личности недостаточно быть мужчиной, женщиной, мужем, женой, отцом, матерью, заниматься искусством или каким-то делом – хотя многие из этих вещей могут присутствовать в его жизни и он может ценить их. Так или иначе, внутренняя преданность стремлению отбросить все прочие идентичности и оставаться просто учеником Будды, носить одеяния Будды, есть из посуды Будды на протяжении бесконечных жизней, практиковать ради себя и других существ – видеть, что различий между мной и другими не существует и не может существовать – для человека, становящегося священником, все эти вещи, какими бы смутными они ни казались с обыденной практической точки зрения, – единственное, что придаёт жизни смысл.

Тем не менее сомневаюсь, что большинство людей, которые решают стать священниками, будут объяснять так своё решение. Возможно, человек просто скажет, что хочет стать священником по велению сердца, что искренне чувствует: ему необходимо вступить в сан. Может быть, он находится под влиянием и глубоко восхищается каким-то современным или давно покинувшим этот мир священником и чувствует потребность пойти по его стопам – то есть получить сан. Возможно, он ощущает неизъяснимую боль человеческого бытия, которую, как он считает, можно исцелить, только если стать священником. Трудно сказать. Трудно определить. Иногда кажется, будто человек уже стал священником ещё до посвящения. Вот совет, который обычно даёт мой учитель Соджун, когда к нему обращаются с просьбой о посвящении. Он говорит человеку, чтобы тот не дожидался церемонии и уже сейчас начал внутренне жить как священник.

Мирская практика – может, за ней будущее западного дзен? Большинство людей, которые интересуются дзен, хотели бы продолжать жить в миру. Монашеский образ жизни не входит в нашу культурную традицию. С чего бы человеку выделяться среди обычных людей странными одеяниями и бритой головой? Что ты думаешь о словах: «Повседневный ум – это путь»?

Ты говоришь резонные вещи. Американский дзен – безусловно, мирское движение. В Азии мирская практика по традиции состоит в совершении подношений и поддержке храмов, а более глубокие религиозные практики оставляют монахам.

Здесь же, на Западе, мы интересуемся практикой, которой всегда занимались монахи, – медитацией, опытной мудростью, изучением Дхармы – и мы чувствуем, что можем заниматься этими вещами как миряне. В этом состоит радикальный отход от традиции, но, похоже, он отвечает духу нашего времени. Наверное, каких-то западных буддистов это вдохновляет, а вот другие, возможно, считают это странным или даже нелепым. Но я уверен, что все западные практикующие, как миряне, так и священство, поддерживают подобную мирскую практику, воспринимая её как путь западного буддизма. Не думаю, что на Западе есть люди, которые хотели бы запретить мирянам основную практику. Повторюсь, существует множество центров для мирян, и даже монастыри в основном населяют ученики-миряне, которые живут там относительно короткое время.

В связи с этим возникает вопрос: нужно ли в принципе духовенство буддизму? Конечно, нужно – людям, которые хотят хранить целибат и посвятить свою жизнь практике. Такой более традиционный путь практики должен быть доступным для тех, кто хочет им следовать, и они будут присоединяться к линиям передачи (тхеравады, чань, тхиен, сон, тибетского буддизма), где есть традиционное правило о безбрачии. В японском дзен оно отсутствует.

Что тогда можно сказать о дзен-буддийских линиях передачи? Должны ли у нас быть священники?

На самом деле, думается, вопрос звучит иначе: должны ли мы проводить ритуалы? Если нет, то не нужны и священники. Но, повторю, ритуал оказывает сильное и важное влияние на практику. Если же сохраняются ритуалы, нам понадобятся люди, которые изучают и проводят их – то есть те или иные священники.

Ты можешь сказать: «Но ведь можно не утруждать себя ношением окесы и сделать так, чтобы миряне могли делать те же вещи, которые делают священники!». Конечно, это возможно, но тогда эти миряне будут в том или ином смысле священниками.

Если же есть ритуалы и люди, которые их проводят, почему бы не давать этим людям более традиционную подготовку и поддержку? В области ритуала эффективность – не всегда самое главное. Сегодня мы с тобой можем придумать некий ритуал, который проведём завтра, и он будет приносить много радости, творческого вдохновения и смысла, но ритуал, за которым стоит долгая традиция, к которому мы долго готовимся посредством проведения других ритуалов, будет иметь дополнительное измерение. Церемония посвящения в сан, например, которую мы переводим с японского, содержит в себе слова и жесты, имеющие многовековую историю, которые многие поколения повторяют искренними практиками. Когда мы проводим церемонию, произносим слова и совершаем жесты, мы проживаем их, и это серьёзно обогащает наш опыт – не только в ходе ритуала, но и после него.

На самом деле ты спрашиваешь: какого числа ритуалов достаточно? Где провести грань? Ведь с ритуалами можно переборщить. Но, на мой взгляд, ритуалы, которые мы проводим сейчас, – осмысленные и полезные практики, и я не хотел бы отказываться ни от одного из них. Для этого мне нужен более серьёзный повод, чем предпочтения или вопрос удобства.

Повторю свой вопрос: что насчёт повседневного ума?

Да, на первый взгляд всё это мало связано с повседневным умом, но, может быть, не настолько, как тебе кажется. В дзен фраза «повседневный ум» впервые звучит в знаменитом диалоге между Наньцюанем и Чжаочжоу. Чжаочжоу спросил: «Что такое путь?». (С этого же вопроса мы начали эту книгу: «Что такое дзен?».) Наньцюань, его учитель, ответил: «Повседневный ум – это путь». Чжаочжоу сказал: «Если повседневный ум уже есть путь, как мне познать его? Как мне стремиться к нему?». Наньцюань сказал: «Вопрос не в знании и незнании. Знание – это преувеличение; незнание – глупость. Путь широк и просторен. Как он связан со знанием и незнанием?».

«Широк и просторен»: обычно мы не считаем, что повседневный ум, повседневные занятия – просторные и широкие. Обычно мы думаем, что знаем, что происходит. Но так ли это? Бывает также, как намекает Наньцюань, что мы превозносим «незнание», своеобразный романтичный антиинтеллектуализм, считая, что это подлинный дзен. Но повседневный ум, повседневная жизнь обширнее и того и другого.

«Широк и просторен», то есть превосходит всё, что мы знаем или полноценно понимаем, однако включает всё, что мы знаем и понимаем. Наньцюань говорит, что наша жизнь – наша конкретная, обычная повседневная жизнь – это и есть просветление. Не нужно искать серьёзные метафизические прозрения за её пределами. Если бы мы просто сумели быть своей жизнью, а не пытаться её контролировать, возможно, мы смогли бы лучше её прочувствовать.

Когда я учился в монастыре Тассаджара, со мной случилось важное озарение, связанное с повседневной жизнью. В монастыре я находился вместе со своей женой Кэйти и нашими сыновьями-близнецами, Ароном и Ноа, которым тогда было около девяти месяцев. Мы с Кэйти разделили поровну монастырскую практику, так что половину времени она проводила в зале для медитации, а я сидел с детьми. Все остальные взрослые в радиусе двадцати миль находились в зале для медитации. (Тассаджара – очень уединённое место.) Однажды, когда я стал жалеть себя и думать о том, что пропускаю важную лекцию, мне пришло в голову – неожиданно осенило, – что если учения истинны, то прямо сейчас, когда я кормлю своих сыновей в тележке (во время еды они были совсем неугомонными и неуправляемыми; из тележки им было не вылезти, и когда они заканчивали есть, я мог её вымыть), – тот самый момент, когда я кормил их, и был моей лекцией о дзен. Если учения истинны, так и должно быть.

С тех пор я никогда больше не жалел себя. После этого мой подход к практике всегда опирался на повседневную жизнь. Иначе было нельзя. Если бы я продолжил хвататься за идеалистичное и изысканное представление о дзен, я не смог бы справляться с насущными проблемами.

На Западе есть места, куда ученик может поехать на продолжительный ретрит. Я ездила на продолжительную практику в горный Центр Тассаджара, расположенный далеко в горах Северной Калифорнии, в то самое место, где ты кормил своих детей в тележке, а я три месяца жила как монахиня – целиком посвящала себя Дхарме и следовала распорядку с религиозным рвением, если можно так выразиться. Этот опыт дал мне веру в свою природу будды. Важно ли ученику дзен получить опыт ретрита, ухода от мира?

В дзен есть вещи, которые можно полноценно прочувствовать лишь тогда, когда есть возможность поучаствовать в продолжительной практике, и лучше неоднократно. Но дзен-буддийская продолжительная практика – не то же самое, что ретрит.

В большинстве созерцательных традиций опыт ретрита считается необходимым. «Ретрит» обычно буквально означает уход от нормальной повседневной жизни и продолжительное пребывание – неделю, месяц, два или три месяца – в безмолвной медитации, когда человек прекращает всякую нормальную деятельность. Обычно такое затворничество даёт сильные медитативные переживания. В дзен такие интенсивные ретриты, предполагающие безмолвную медитацию, называются сёссинами, примерный перевод этого слова – «собирание» или «объединение» ума. На самом деле сёссин считается более «продвинутым», чем ретрит. Его смысл состоит в том, чтобы более глубоко погрузиться в существо повседневной жизни, а не уходить от неё. Классический сёссин длится семь дней. Сёссины – очень важный элемент дзен, возможно, основополагающий.

Продолжительная практика дзен, которую описываешь ты, – это нечто иное. Обычно она длится дольше, чем сёссин – его классическая продолжительность составляет три месяца, – и опирается на иную модель, чем безмолвный ретрит. Это повседневная монастырская жизнь, которая подразумевает не только медитацию, но и работу, обучение, дискуссии, буддийское служение и т. д. Главное в дзен-буддийской практике, если следовать истории о «повседневном уме» Чжаочжоу и Наньцюаня, – это включение интенсивной медитации в повседневные занятия, что позволяет почувствовать их простор и широту, а не уход от повседневной деятельности ради медитации. Поэтому в дзен высоко оценивается продолжительная практика, а не столько ретрит как таковой. В типичном японском монастыре сото-дзен монахи тратят столько же времени на проведение церемоний и работу, особенно уборку, что и на медитацию.

Разве можно называть это повседневной жизнью? Моя повседневность совсем другая. Продолжительная практика глубоко повлияла на меня как раз потому, что отличалась от обыденности. Неужели я упустила главное?

Верно. Продолжительная практика отличается от твоей повседневной жизни и повседневной жизни большинства современных людей. Но она ближе к повседневной жизни, чем медитационный ретрит. Во время продолжительной практики можно говорить; люди общаются, стирают, ведут домашнее хозяйство; имеют человеческие проблемы. Постоянно приходится переходить от одного занятия к другому; вот ты медитируешь, затем переодеваешься в рабочую одежду, затем звонит колокол, и ты снова переодеваешься, чтобы вернуться в зал для медитации на формальную трапезу. Спустя дни, недели, месяцы продолжительной практики ты начинаешь ощущать, что все эти занятия не сильно различаются. Они образуют нечто единое – одну нераздельную жизнь, один бесконечный настоящий момент жизни, абсолютно широкий и просторный. Поэтому, несмотря на то, что продолжительная практика, конечно, кажется спокойным ретритом в сравнении с суетливой современной жизнью, на самом деле через такую практику учишься проживать любую жизненную деятельность в духе практики. Если повседневная жизнь для тебя – суетливая и напряжённая тягомотина, безмолвный ретрит может показаться передышкой, облегчением. Потом тебе снова придётся возвращаться к этой страшной рутине. Но ученик дзен – по меньшей мере именно этому должна способствовать практика – переживает обычную жизнь (даже очень суетливую) и медитацию как разные проявления одной жизни; они, конечно, отличаются, но по своей сути являются одним целым. Я знаю многих людей, неоднократно проходивших продолжительную практику, которые именно так и живут, с подобным пониманием и отношением. Этим я не хочу сказать, что они не испытывают стресса или напряжения, но жизнь для таких людей – это один непрерывный поток мгновений, трудная и часто радостная духовная практика.

Подозреваю, что, когда ты говоришь: «Этот опыт дал мне веру в мою природу будды», – ты имеешь в виду именно это.

Но ведь есть искренние практикующие, которые на самом деле не могут найти время, чтобы принять участие в продолжительной практике?

Да. Так и происходит в большинстве случаев в наших группах и, возможно, с большинством практикующих дзен в наши дни, если говорить о людях, которые имеют семью, карьеру и занимаются какой-то полезной работой. Возможно, для таких людей проходить трёхмесячную продолжительную практику – непрактично и даже невозможно. Я замечаю, что если человек посещает сёссин раз в год, ежедневно практикует дома или в центре, поддерживает контакт с учителем и сангхой, мало-помалу он начинает жить как дзен-буддист, даже если не участвует в продолжительной практике.

В последние десятилетия многие места, где миряне практикуют дзен и где отсутствует возможность организовывать продолжительную практику с проживанием, стали использовать классический образец продолжительной практики в обычной мирской практике. Назначают особый период времени – месяц или чаще несколько месяцев, во время которого практикующие посещают храм, где проводятся особые ритуалы и происходят другие события, и обязуются дополнительно медитировать дома и разными способами поддерживать друг друга в практике, при этом они не оставляют своей повседневной жизни. Такой подход сильно отличается от продолжительной практики с проживанием в монастыре, но при этом становится новой и плодотворной формой дзен-буддийской практики.

Иногда я мечтала, что стану монахиней и буду постоянно жить в таком месте, как Тассаджара или ферма Грин Галч. Но, наверное, этот импульс возникает из-за желания уйти от трудностей и противоречий мира. Я могла бы проводить целые дни в тишине, просеивая благовония, пропалывая огород. Мне бы не пришлось искать работу, платить за аренду или принимать серьёзные решения. Я бы жила в общине, и не была бы одинока. Именно такой была моя жизнь в первые три месяца в Тассаджаре. Может ли монашеская практика, предполагающая проживание в общине, быть формой эскапизма?

Да, когда человек на долгий срок уходит в монастырь, это может быть бегством от мира. Возможно, есть вещи, требующие его внимания, которые можно решить только при взаимодействии с обстоятельствами повседневного мира, в котором мы живём, и, может быть, избегать этого, уходя в монастырь, – слишком лёгкий путь. Это верно для некоторых людей, которые живут в монастырях. Старейшины монастырей будут мягко пытаться помочь человеку заметить это и поддерживать его, чтобы он (или она) наконец принял те вещи, которые нужно принять. Но иногда такая передышка, такое временное бегство, помогает человеку подготовиться к предстоящим трудностям. В этом случае (и я не раз это наблюдал) «бегство в монастырь» на какое-то время – плодотворный и положительный опыт.

Но на это можно взглянуть иначе. Возможно, чтобы убежать в монастырь, нужно больше мужества, чем остаться в мире. Остаться в мире – по меньшей мере это известный и принимаемый путь. Покидать мир на продолжительное время, чтобы учиться безмолвию и простоте, не принято в нашей культуре. Следование монастырскому уставу в месте, откуда нельзя уйти и убежать, где вас могут ожидать не самые простые условия, может требовать особого взгляда на жизнь и смелости.

С определённой точки зрения мир – это некая данность. Мы живём в мире, несём за него ответственность. Но с другой точки зрения мир – это довольно-таки безумное и разрушительное место. Возьмём хотя бы повседневное насилие, войны, жуткую несправедливость. Ежедневно в мире насилуют женщин, плохо обращаются с детьми, одни люди умирают от голода, а другие – бороздят океаны на роскошных яхтах с десятом-другим человек экипажа. Всякий, кто продолжает жить в мире, в некотором смысле поддерживает, обеспечивает всё это, становится шестерёнкой этого точильного камня.

Более того, существует простой повседневный стресс, убивающий душу, и напряжение современной жизни, время в транспорте, работа на бессмысленной и порой даже разрушительной должности, оплата счетов, поддержание домашнего хозяйства и сада и общего впечатления благопристойности – вся та скучная и непродуктивная деятельность, которой вынужден заниматься средний человек, чтобы держаться на плаву, деятельность, которая препятствует глубине понимания, глубине чувства и любому интенсивному переживанию реальности, выходящему за пределы выживания и приспособления.

Ведь тысячи людей, которые видели ужас, несправедливость, скуку и бесполезность мира, чувствуют, что у них нет иного выбора, кроме как уйти, жить отдельно, вести, как ты говоришь, чистую и простую общинную жизнь, возможно, молиться за мир, возможно, искренне заботиться о нём, но не поддерживать его безумие. Уход из мира может быть высшим жестом протеста.

В старые времена монахами часто становились отщепенцы. Они всегда есть в любой культуре. В последние несколько столетий ряды отщепенцев пополнили художники. Многие современные художники (безусловно, не все) считают, что покидают этот безумный мир и уходят в мир воображения, в мир протеста и критики, красоты и смысла – в отдельный мир. Вспомним влиятельный боевой клич Тимоти Лири, прозвучавший одно-два поколения назад: включись, настройся, уходи (англ. turn on, tune in, drop out). Оставь этот фальшивый мир и приди в настоящий мир, где возможны подлинные встречи и подлинная радость! Лири никогда не говорил, что будет делать человек после ухода из мира, но, вообще говоря, альтернативы создавались и продолжают создаваться. Одна из них – появление в Америке дзен-буддийских монастырей.

Ты можешь услышать это и решить, что такова моя позиция: мир – ужасное, разрушительное, скучное место, из которого нужно как можно скорее спастись. Отчасти я действительно вижу мир именно так. Иначе, наверное, я бы провёл свою жизнь иначе. С другой стороны, я также люблю мир (таким, какой он есть и каким мог бы быть) и не хочу уходить из него. Мне кажется, этот мир – невероятно интересный и бесконечно трогательный. Конечно, в мире много проблем и трудностей, но другого мира мы не имеем, есть только этот, который мы создали за многие тысячелетия, и это приносит подлинное удовлетворение – жить в нём и стараться приносить пользу.

В любом случае вот что я думаю: возможно, уходить от жизни в «мире» и жить в миролюбивой общине, потреблять минимум ресурсов и не причинять никому вреда – не самая плохая идея. Может быть, это не безответственно; может быть, это не трусливо. Если монашеская жизнь – это бегство от жизни, возможно, людям чаще нужно убегать от неё.

Впрочем, в дзен монашеская жизнь никогда не мыслится как бегство от мира. В монастыре мы исследуем жизнь и готовимся к более активной жизни. В Древнем Китае монахи странствовали по монастырям, чтобы посетить учителей и научиться лучше понимать и уважать учения. Их цель состояла в том, чтобы приобщиться к учению и благословению – они либо помогали монастырям обучать других людей, либо жили в храмах и городах, где они могли принести пользу людям.

Несомненно, подобное происходит и в американских дзен-буддийских монастырях. Два, три или четыре года в монастыре считаются долгим сроком. Редкие люди живут в монастыре десятилетиями, и эти люди так или иначе становятся ответственными за управление монастырём, чтобы приносить пользу людям. Так что монахи, которые надолго уходят в монастырь, не убегают от мира: они дают миру необходимое прибежище, учение и вдохновение. Они создают место, где всякий человек разными способами может искать духовного обновления и отдыха.

Тассаджара, как и другие монастыри дзен в Америке, которые я знаю, – открытое место. Любой может приехать и пожить здесь как монах на короткое или продолжительное время, а в весенние и летние месяцы предлагаются различные программы, чтобы люди с плотным графиком могли приехать в монастырь и позаниматься йогой, исследовать учения, научиться готовить, получить другой полезный навык или просто отдохнуть. В эти месяцы зал для медитации открыт для всех, кто хочет прийти, как и беседы о дзен.

Безусловно, монастырь – необходимый институт в здоровом обществе. Очень плохо, что монастырей довольно мало.