Текст книги "Американская мечта"

6. ВИДЕНИЕ В ПУСТЫНЕ

Я лежал рядом, касаясь кончиком пальца ее сосков, весь проникнутый новым для меня знанием, падающим с небес подобно дождю, – ибо теперь я понимал, что любовь это не дар, а обет. Только смельчак в силах хоть какое-то время жить под ее знаком. Я подумал о Деборе и о тех ночах многие годы назад, когда я лежал с нею, томимый любовью совсем иного рода, но уже и тогда я кой о чем догадывался, догадывался с Деборой, догадывался с другими, с теми, с кем случалось переспать раз и расстаться навсегда, потому что поезда расходились в разные стороны. Иногда в течение длившегося несколько месяцев романа я испытывал это в какую-то единственную ночь, посреди смертельного пьянства. Любовь всегда оставалась любовью, и найти ее можно было с кем угодно и где угодно. Только никак не удавалось удержать. И не удастся, пока, друг мой, ты не будешь готов пойти за нее на смерть.

И я снова вернулся к нашим с Шерри объятиям. Силы наши были исчерпаны, а может, и нет, ибо в некий момент мы прикоснулись друг к другу и встретились – так птица задевает крылом гладь вечернего озера, – и поплыли по приливной волне, глубоко погрузившись друг в друга. Я не мог удержаться от прикосновения к ней – разве какая-нибудь другая плоть сулила мне когда-либо такое прощение? Я положил руку ей на талию: некий призыв исходил от ее груди, и моя рука повиновалась ему. Я сел в постели и потянулся к ее ступням. Пришло время заняться пальчиками, которые так не понравились мне поначалу грубоватыми очертаниями широкой стопы. Ее ноги, казалось, привыкли гулять сами по себе. Я обхватил руками ее ступню, как бы говоря: ты пойдешь со мной. И у этой ноги хватило ума расслышать мои мысли, она согрела мне руки, точно маленькая собачка с горячим сердцем. Я поднял голову, окинув взглядом контуры и тени ее тела, и, дойдя до нежного рисунка лаванды и серебра на лице, блаженно улыбнулся и спросил:

– А не позволят ли нам немного выпить?

Она принесла бутылку, и мы не спеша выпили. Уже забыл, когда я вот так, глоточками потягивал спиртное. Было приятно бросить лед в стакан, налить четверть дюйма и смотреть, как виски отдает свое золото воде. Все предметы в комнате обступили нас точно часовые, готовые первыми оповестить о визитере с лестницы. Я рассказывал Шерри о своей телепрограмме – ведь именно это мы обсуждали, впервые встретившись на улице, и теперь я развивал эту тему, а на самом деле нам просто хотелось немного отдалить тот момент, когда мы заговорим о нас двоих. Поначалу все это смахивало на авангардный цирк: интервью с бородатыми козлами, последние четверть века покуривающими марихуану, рассказы бывших заключенных о гомосексуализме в тюрьмах, моя лекция на тему «Пикассо и его пушка» (самодельное эссе о Пикассо как о церемониймейстере людоедских игрищ в современной Европе – самая трудная лекция за всю историю телевидения), беседа с проституткой, разговор с вождем рокеров, с вожаком гарлемской банды, с домашней хозяйкой, похудевшей за год на восемьдесят пять фунтов, с бывшим священником, с покушавшейся на самоубийство девицей (три шрама на запястье). Я объяснил Шерри, что в ту пору мне хотелось проложить тропу от психоанализа к благотворительности.

– Какой ты умный, – сказала она и легонько укусила меня за ухо. – А помнишь, – продолжала она, оставляя у меня на ухе жемчужинку слюны, – помнишь, что писал об этом Мак Н. Раун: «Это вакханалия дурного вкуса, который насилует каноны благопристойности, принятые на телевидении»? – Она рассмеялась. – Знаешь, у меня как-то раз было с ним свидание. С Мак Н. Рауном.

– И он изнасиловал каноны?

– О, ему претила даже мысль о том, что я могу не испытать его любви, но здорова ли я? Тогда я ему сказала: понимаешь, дружок, сифилис то заразен, то не заразен. Ну, и у него все упало. Пришлось сажать его в такси.

Я засмеялся. Какая-то тень прошла, не задев нас. Бедный Мак Н. Раун. За исключением его высокоуважаемой персоны остальные телекритики мою программу просто игнорировали. Мы постоянно теряли спонсоров и обзаводились все более скверными, продюсер (да вы с ним уже знакомы) сидел на транквилизаторах, а я еще как следует не освоился. Потом среди гостей программы стали появляться профессионалы высокого класса: чиновники, профессора, оптовые торговцы, мы обсуждали книги и текущие события – мы плыли в популярность.

Я немножко порассказал Шерри обо всем, слегка коснулся прошлого (мне в самом деле хотелось, чтобы она кое-что знала обо мне), рассказал о своей научной карьере, я гордился тем, что решительно порвал с политикой, отправился в посредственный университет на Среднем Западе и за пять лет прошел стадии доцентуры, третьего и второго профессора. А еще через два года, вернувшись в Нью-Йорк, стал полным профессором (лекция о Кларке Риде Пауэлле). Конечно, я не принадлежал к гелертерской школе: какая-нибудь история тут, анекдот там – наше настроение колебалось, точно лодки в гавани, подпрыгивая на каждой волне.

– Давай-ка поедим, – в конце концов сказала она, вылезла из постели и приготовила два небольших бифштекса, спагетти и яичницу. Я накинулся на еду, лишь сейчас вспомнив, насколько я голоден, а когда мы поели и сидели за кофе с очередной сигаретой, настал ее черед рассказывать. Она сидела за столом в небрежно наброшенном на плечи халатике пшеничного цвета – мне была предоставлена широкая роба, вероятно, прежде принадлежавшая Шаго Мартину, – и рассказывала, а я слушал. Ее воспитывали сводные брат и сестра. В тот год, когда ее родители погибли в автомобильной катастрофе, сводному брату было восемнадцать, старшей сестре шестнадцать, ей четыре, а самой младшей год. Брат пользовался уважением в округе, потому что работал сразу в двух местах. Работал до изнеможения и содержал семью.

– Лишь одна мелочь портила все дело, – сказала Шерри, – мой братец каждую ночь трахал старшую сестричку. – Она покачала головой. – Как-то раз, еще совсем крошкой, я услышала, как об этом говорили родители. Надо заставить его прекратить это баловство, сказали они. Когда мне исполнилось лет восемь или десять, я поняла, что в городе известно, что творится у нас в доме. Но почему-то никто не относился из-за этого к нам менее уважительно. Я играла с подружками возле их домов, а порой и они заглядывали к нам. А тем временем братец делал в городе недурную карьеру. Нас с младшенькой он, скорее всего, не любил. Может и ненавидел. Но он понимал, какое впечатление производит на людей, в восемнадцать лет играя роль добропорядочного главы семейства. На жителей городка, где чуть ли не каждый регулярно ходил в церковь. Он все это учитывал. К восемнадцати годам у него уже были большие челюсти и изо рта торчала сигара.

– И кем он стал нынче?

– Шерифом. По моим последним сведениям, шерифом штата. Меня так и подмывало послать ему мой снимочек в обнимку с Шаго. – На мгновение показалось, что Шаго вновь возвратился в ее жизнь. – Ладно, – продолжала она, – так или иначе, мы делали вид, что наша фамильная тайна никому не известна и мы ничуть не отличаемся от окружающих – ведь все горожане, все шесть сотен человек, происходили из хороших семей. В городке такого размера, чтобы прослыть человеком из хорошей семьи, достаточно иметь богатого двоюродного дедушку, которого ты ни разу в глаза не видел, и самому быть столь богатым, чтобы суметь пристроить к дому флигель. Но, – она отхлебнула кофе, – братец мой наконец остепенился, вступил в законный брак и послал сестру на все четыре стороны. А она от этого слегка спятила. Она стала давать всем подряд – за четвертаки, за пятаки, – тут уж нас с младшенькой перестали уважать. Все по-прежнему восхищались моим братцем, похоже кровосмесительная связь научила его, как обходиться с людьми, но сестер и меня соседи подвергли остракизму. Я одна приходила в школу и уходила тоже одна. В конце концов нам пришлось уехать из города.

Они перебрались в Джорджию, потом в северную Флориду, старшая сестра вышла замуж, Шерри училась в старших классах, живя в доме свояка, которого с каждым днем все более нервировало ее присутствие. Школу она закончила, работая официанткой и снимая дешевую комнатушку.

– И конечно же, я околачивалась во всяких кафешках и ночных клубах, потому что у меня прорезался забавный голосок, и я надеялась стать певицей. В тот год я уступила футбольной звезде, но он решил уехать в колледж. На его письма я не ответила. Я чувствовала себя точно во сне, в той стадии сна, когда знаешь, что вот-вот проснешься. Я думаю, что кровосмешение воскрешает умерших. – Шерри сказала это с холодной уверенностью, свойственной старым дамам, и с такой убежденностью, что я не понял, собственная ли то ее идея или просто одна из тех баек, которыми деревенский идиот потчует городского директора банка.

– А потом настал короткий период голубой мечты всякой девицы – военно-морской летчик. Мы собирались пожениться. Но тут выяснилось, что он уже женат. Разрыв. Затем я повстречалась с дедушкой-оружейником, – сказала она и умолкла. – Ты уверен, что хочешь слушать дальше?

– Абсолютно. – Мне и впрямь этого хотелось.

– Ну ладно. Какое-то время я жила с богачом. С богатым стариком. Он подцепил меня в ночном клубе – он был в деловой поездке. Что-то между нами завязалось. Дальше он поехал уже со мной.

– Понятно.

– Это длилось несколько лет. Он был значительно старше меня, но…

– Что?

– Но в постели нам это не мешало.

– Понятно, – кивнул я.

– Беда была в том, что я его почти не видела. Он селил меня в какую-нибудь симпатичную квартирку то в одном городе, то в другом и пропадал, бывало, на целую неделю. Порой мне казалось, что он успевал за это время раза три пересечь всю страну.

– А тебе не скучно было одной?

– Нет. Я нанимала учителей пения. И уйму всего читала. Я просто ждала, пока дедушка-оружейник вернется. Мне так нравилось с ним говорить. И все было хорошо, пока я верила, что он просто интеллигентный богач, у которого где-то есть семья. Но однажды я увидела в журнале его портрет и поняла, что он даже не назвал мне своего настоящего имени. Я чуть было не рассталась с ним. Но он уговорил меня поехать с ним в Лас-Вегас. Сказал, что там мы сможем вместе появляться на людях. И я на это клюнула. В Лас-Вегасе я познакомилась с его друзьями. Вернее дружками. Все они были заправилами мафии.

– Он тоже был из мафии?

– Он был страшно богат. И в высшей степени респектабельный джентльмен. И азартный игрок. Мне часто казалось, что мы приехали в Лас-Вегас только ради этого. Правда, я подозревала, что ему там кое-что принадлежит. Потому что, когда ему случалось покидать меня на неделю, а порой и на месяц, телефон у меня замолкал. Что трудно представить, будь он просто богатым человеком, оставляющим свою молодую любовницу в одиночестве. И я поневоле думала о том, что либо я чересчур непривлекательна, либо дедушку тут чересчур уважают. Как-то совершенно по-особому уважают. Хотя по внешнему впечатлению он никак не мог принадлежать к мафии. Хочешь еще кофе?

– Нет, спасибо. Я в полном порядке.

– Я, кажется, тоже. Разумеется, кругом шли разговоры о крестном отце. Есть таковой или нет? Случалось мне видеть мафиози, спорящих об этом. Один скажет: все это миф, легенда, чушь собачья, а другой просто перекрестится.

– А к какому выводу пришла ты?

– Думаю, что в мафии он все же не был. Но мафия выполняла для него весьма деликатную работу. Обширную и деликатную. В том числе и за океаном. Такое у меня создалось впечатление. – Она помолчала. – В конце концов, я вовсе не была уверена в том, что мне хочется знать слишком много. Ведь все равно мне когда-то нужно будет освободиться от него, а я не понимала, как это сделать. Он был не из тех, кто стал бы угрожать или что-то в этом роде, но я знала, что путь на свободу окажется тернистым. Весь вопрос был в том, до какой степени тернистым. – Она снова замолчала. – Итак, мы расстались друзьями. Мило обо всем потолковали, и он передал меня своему приятелю – разумеется, с моего согласия. Я решила, что так проще смогу от него откупиться. И вот я обзавелась дружком – и через пару дней обнаружила, что он главарь наркобизнеса в Лос-Анджелесе. А еще у моего дружка обнаружились тайные наклонности, от которых можно было свихнуться. Он пригрозил убить меня, если я вздумаю от этого уклоняться. Пришлось мне как следует поднапрячься. Я встретила противника, с которым можно было помериться силами. «Лучше оставь это, – сказала я. – А не то я на тебя порчу наведу». Все мафиози жутко суеверны. Я сказала именно то, что требовалось. Но тогда я об этом еще не догадывалась. И месяца два не могла уснуть по ночам, ожидая, что вот-вот появится убийца. Но у меня хватило ума никуда не уезжать из города. Один из самых мудрых людей, каких я знала, сказал мне однажды: «Беги от ножа, но вступай в поединок с пистолетом». А уж этот мафиози был самым настоящим пистолетом. Если бы я попыталась смыться, то получила бы пулю в спину. Не самый лучший выход, да и порча куда эффективней.

– Экая ты профессионалка!

– Можешь не сомневаться.

– Я просто потрясен.

– Я была точно сухой лист, который сейчас слетит с ветки. Но мне повезло. Я осталась на плаву. Начала петь и гулять с мужиками в Лас-Вегасе

– мои предыдущие связи давали мне некоторые преимущества, – и провела пару недурных годков. Я спала только с теми, кто мне нравился, и лишь с немногими закручивала короткие романы. Парочка шикарных итальянцев. Бандиты, разумеется, но они мне нравились. Итальянцы по натуре такие предатели, что рядом с ними чувствуешь себя добродетельной особой. Но тут я поняла, что пора перебраться в Нью-Йорк.

– Почему?

– Когда-нибудь я тебе это расскажу.

– Расскажи сейчас.

Она поджала губки, словно подписывая счет.

– В Лас-Вегасе я приобрела власть, которой не заслуживала. И не знала, что с нею делать. В мафии никто толком не знает о том, сколько знает кто-то другой. А точнее, никто не знает, сколько знает даже он сам. И вот, видя, с какими людьми я путаюсь, многие готовы были оказывать мне разные услуги. Даже те, кого я едва знала. Они полагали, что я более влиятельна, чем то было на самом деле, но благодаря этому я и впрямь становилась более влиятельной. Не так-то просто рассказывать об этом, но у меня было довольно власти, чтобы убивать людей. И тут мне пришло в голову, что и меня могут убить, и я не буду знать, за кого и за что. Может, я и хищница, но при этом достаточно трусливая, – понимаешь, о чем я? Я выросла в препоганом городишке. И когда нахватала лишнего, то почувствовала себя снова маленькой южанкой.

Она вздохнула. А потом объяснила, что ей всегда казалось, будто какой-то ангел хранит ее от бед. Все сироты верят в нечто подобное – компенсация, даруемая природой. Ангел же появляется вместе со шлюхой, потому что эта парочка души друг в друге не чает.

– Я всегда была независимой, – продолжала Шерри. – По крайней мере, мне так казалось. Я верю, что есть во мне какая-то часть души, которая запрещает использовать других людей, и может, за это все эти мерзавцы меня и любят. Но другая часть моего «я» раздувалась, как лягушка, – и я становилась такой же сволочью, как какая-нибудь бандерша-мулатка. Мне хотелось хорошенько растормошить моего ангела. – Шерри произнесла это с жутко порочным выражением лица. – К тому же я должна была не спускать глаз с моего убийцы. С безумного убийцы, притаившегося во мне.

– А ты уверена, что в тебе есть убийца?

– Богом клянусь.

– А может, ты подцепила его от кого-нибудь из своих дружков?

– Поди догадайся. Но прискорбный факт заключается в том, что один-два человека были убиты в Лас-Вегасе, скорей всего, благодаря мне. Они, разумеется, находились на другом конце цепочки, но я проявила достаточно мстительности, чтобы весь механизм пришел в действие. Я всерьез задумалась о своей местечковой ненависти, которую, как мне казалось, я сумела преодолеть, о ревности и злобе, которые стали частью меня. Я пришла к выводу, что увязла в этом слишком глубоко и не выберусь, если останусь в Лас-Вегасе. И тогда я поняла, что нужно уехать в Нью-Йорк.

– И твой ангел привел тебя к Шаго Мартину?

– Нет, – ответила она и тут же передумала: – Да, да.

Нам было ясно, что оба мы думаем сейчас о ее сестре.

– Знала бы ты, как замечательно ты выглядишь.

– Я похожа на призрак, – возразила она и чувственно ухмыльнулась.

– Надо мне было включить тебя в мою телепрограмму.

– Уж я бы ее украсила. Я бы объяснила всей Америке, что у одних людей есть душа, а другие просто призраки.

– Готов согласиться.

– На людях, у которых есть душа, держится мир, – сказала она своим южным голоском, и акцент был столь же легок и деликатен, как у старых дам с Юга. – А когда они терпят поражение, но благородно, то Бог из милосердия забирает у них душу и они становятся призраками. Ужасное дело сделаться призраком. Ты больше не можешь жить с другими призраками, это невыносимо. И тебе приходится искать кого-нибудь с душой – даже если они будут подлыми и отвратительными.

– Вроде Эдди Гануччи?

– Он ужасен. Больной старикашка, никогда не обладавший классом.

– Однако люди, обладающие классом, перед ним трепещут?

– Да. – Она кивнула. – Может быть, я уехала из Лас-Вегаса и по этой причине. Скверно водиться с людьми, которые выглядят молодцами, а на деле оказываются сущими слабаками. – Она улыбнулась мне. – Я была уверена, что прошлой ночью ты удерешь от Ромео.

– Я зашел так далеко, что мне было на все наплевать. Даже если бы он избил меня до смерти.

– Не наговаривай на себя.

– Это Шаго научил тебя петь?

– Кое-что он мне преподал. Но, боюсь, певичка из меня вышла паршивая.

И на этом разговор о Шаго закончился. Она потянулась и широко зевнула. У меня полегчало на душе. Я ждал от ее рассказа чего-то худшего. А теперь все снова было превосходно. И вскоре нас опять потянет в постель.

– Стив? – сказала Шерри.

– Что?

– Ты убил свою жену?

– Да.

– Да, – повторила она.

– Ты умница-разумница, вот ты кто.

– Нет, дружок, я знала, что ты сделал это. О, Господи.

– Откуда ты знала?

– Однажды я видела человека, только что убившего другого человека. И ты выглядел абсолютно так же.

– А как он выглядел?

– Как будто его одолели некие чары. – Ее лицо исказилось. – Я надеялась, что ошибаюсь, но знала, что не ошиблась. Ох, остается надеяться, что для нас двоих ничто еще не поздно.

– Ничто не поздно.

– Но мне страшно.

– Мне и самому немного страшно.

– Тебе надо сегодня ночью куда-нибудь пойти? – спросила она.

Я кивнул.

– С кем ты должен встретиться?

– С отцом Деборы.

– С Барнеем Освальдом Келли?

– Тебе известно его имя?

– Я читала сегодня газеты.

Но я почувствовал, что за ее словами кроется еще что-то. Мне не понравилось, как она это сказала.

– Тебе доводилось слышать о нем и раньше?

Она пристально поглядела на меня. Наступила пауза, самая длинная пауза во всем разговоре. Она длилась так долго, что, казалось, в комнате зазвенел сам воздух.

– Стивен, – сказала она, – я знакома с Келли.

– Ты с ним знакома?

– Это он взял меня с собой в Лас-Вегас.

И вновь передо мной возникло то же видение, что и в постели Руты: город в пустыне с огнями, горящими на заре.

– Я не хочу больше говорить об этом, – сказала она. И как будто это разоблачение раздело ее догола, пшеничного цвета халат медленно распахнулся, мрачно и многозначительно.

– Но как ты могла? – вырвалось у меня.

– Он привлекательный мужчина.

– Он смешной до омерзения.

– Вот уж нет.

И в самом деле это было не так. Разумеется, не так. Вернее, как-то иначе. Мне показалось, что мы с Келли купаемся в чьей-то крови. И ощущение невозможности принадлежать самому себе, оккупации и замещения моего «я» Деборой – ощущение, овладевшее мною за пять минут до того, как я ее убил, вернулось ко мне. Вновь запахло убийством. И это напугало меня. Само предположение, что чувства, которые я испытывал, когда мы занимались любовью, были только моими чувствами и Шерри вовсе не разделяла их, – само это предположение наполнило меня жаждой крови. Ибо как человеку отличить любовь от дьявольского наваждения?

Но затем, как ребенок, я сказал себе: «Дьявол летать не умеет». Эти розы, омытые морскою волною, этот ангел, скользнувший сюда…

– Как ты думаешь, ты забеременела сегодня?

– Думаю, да.

Ничто в комнате не шелохнулось. Если она солгала мне, значит, мне суждено умереть слепцом, или же она само исчадие ада. Мгновенья бежали за мгновеньями. Я вновь чувствовал нежность.

– Мальчик или девочка?

– Знаете, мистер, – сказала она, – я вам так скажу: или мальчик, или девочка.

Но нам предстояли операции, без которых невозможно обойтись. Я обладал практичным дикарством любовника.

– Давай-ка выкладывай до конца, – сказал я.

– Но я уже выложила.

– Не все.

Я видел, как в ее душе поднимается некая буря, со вспышками той загорелой чувственной гордости, с которой она пела свои песенки прошлой ночью. Но возобладала кротость.

– Ладно, – сказала она.

– Это не первая беременность?

– Нет.

– От Келли?

– Да.

– Что случилось с ребенком?

– Я его не оставила.

– А еще?

Она промолчала.

– От Шаго Мартина?

– Да.

– И побоялась оставить?

– Шаго побоялся.

– Когда это было?

– Три месяца назад. – Она кивнула. – Три месяца назад. А на прошлой неделе я с ним порвала.

Однажды, под ливнем, я наблюдал, как рождается ручей. Вода текла со всех сторон и собиралась в ямку размером не больше листа. Ямка заполнилась, и образовался ручеек. Он побежал вниз по склону холма между участками травы и сорняков, завернул в сторону, побежал в ущелье и влился в маленькую речку. Он не знал, что сам не был рекой. Вот так же слезы хлынули сейчас по щекам Шерри. Они собрались в какой-то ямке горя, в какой-то горькой полости, поднялись к глазам, хлынули по щекам, упали на обнаженную грудь, упали на бедра и в пах – чайная ложка десятилетней печали.

– Прости, – сказала она и принялась рыдать в голос, – я думала, что у меня никогда не будет детей. Доктор, которого послал ко мне Келли, намекнул, что что-то у меня не в порядке, и я никогда не пыталась выяснить, в чем дело. Я просто все эти годы не залетала. А с Шаго залетела. И он взбесился. Он сказал, что я белая ведьма, – а ведь мы прожили с ним так долго.

– А тебе самой не хотелось его оставить?

– Я не решалась. И потом, знаешь ли, я изменяла ему.

– С Тони?

– Да.

– Чего ради?

– По привычке, наверное.

– По привычке, так твою мать. А почему с Тони? Что в нем такого?

Она покачала головой. Казалось, она испытывает физическую боль.

– В Тони есть нечто привлекательное. Можешь мне поверить.

– С какой стати?

– Я так мучилась. Шаго бывал чудовищно жесток.

И это решило все. Она опустила голову на стол и предалась своему горю. Я погладил ее по волосам. Прекрасные, наверно, были когда-то волосы, но визиты в парикмахерскую несколько огрубили их шелк. Пока она рыдала, я слышал эхо маленьких недоговорок нашей беседы, каждой паузы в ее рассказе. «Господи Боже мой», – сказала она наконец, подняла голову и попробовала улыбнуться. У нее был расслабленный вид, какой бывает после секса или после пережитого горя и крайнего физического истощения.

– Дай мне сигарету, – сказала она.

И я протянул ей сигарету, предварительно раскурив ее.

– А как насчет меня? – спросил я. Было явным ребячеством ожидать ответа в такой ситуации. – Удалось ли мне зацеловать раскрытую рану? Тебе было хорошо?

– Не больно-то распинайся.

– Но мне надо знать.

– С тобой у меня что-то произошло.

– А что именно?

Она покачала головой.

– Зачем ты настаиваешь? Накличешь несчастье. Ну, раз уж ты настаиваешь. Видишь ли, Стив, это произошло именно с тобой. С тобой у меня был оргазм. Никогда раньше такого не случалось. Ну и будь доволен. – Но в ее словах проскальзывала тень какой-то печали, как будто я был не тем человеком, а квартира эта не тем самым местом, с кем и где это должно было произойти.

– А что ты имеешь в виду, говоря «никогда»? – Мне очень хотелось, чтобы она повторила.

– Никогда раньше. Любым другим способом, да. Но никогда, Стивен, пока мужчина был во мне там, где ему положено быть.

– Все эти годы?

– Да.

– Господь всемогущий!

– Клянусь.

– Прикажешь поверить?

– Да уж изволь поверить. Потому что у меня всегда было чувство: стоит этому со мной случиться, и я скоро умру. Я знаю, что это странно и глупо, но боялась я именно этого.

– А теперь не боишься?

– Не знаю, боюсь или нет, или чего боюсь. Я только знаю, что счастлива. Ну и прекрати, а то все опошлишь.

Раздался короткий резкий стук в дверь. Часовые нас все-таки не предупредили. Стук, отбивающий легкий искусный ритм. Шерри взглянула на меня, и лицо ее окаменело.

– Это Шаго, – сказала она.

Ключ повернулся в одном замке, потом во втором. Дверь распахнулась. Элегантный негр с кожей черной, как ночь, вырос в проеме. Он поглядел на меня и на халат, в который я был одет.

– Ладно, – сказал он, – оденься. Оденься и проваливай.