Текст книги "Моя жизнь. От зависимости к свободе"

Наша внутренняя конфронтация достигла апогея на XVI съезде Компартии Казахстана. По установленному порядку, неписаному закону на партийных съездах делается два доклада. Первый – отчетный доклад руководителя республиканской партийной организации, второй – содоклад председателя правительства. В тот год он был озаглавлен так: «О проекте основных направлений экономического и социального развития СССР на 1986–1990 годы и на период до 2000 года». Мой доклад строился в основном на критике. Обычно такой документ ограничивался перечислением сделанного в экономике, а также предстоящих задач. Таким был вариант, который я предварительно представил в Центральный комитет… На вариант, озвученный на съезде, отдел организационно-партийной работы, конечно, не дал бы разрешения. Поэтому пришлось вынужденно пойти на такую уловку. Собрав необходимые сведения из надежных источников, собственноручно написал текст доклада. Кроме меня, его никто не видел. Конкретно я говорил вот о чем:

«…В ряде отраслей промышленности сорваны задания пятилетки. Темпы роста объема производства и производительности труда в целом оказались ниже соответственно на 3,6 и 4,6 пункта. Свои договорные обязательства по поставкам продукции не выполнило каждое четвертое предприятие, а фондоотдача упала на 15 %. По данным обследования, из 334 объектов, сданных за последние девять лет, почти половина не вышла на нормативную мощность. В большом долгу остались и сельские труженики. Государству за пятилетку недоданы миллионы тонн зерна, не выполнены задания и по основным видам животноводческой продукции. В строительстве недоосвоено 2,7 миллиарда рублей капитальных вложений.

Допущенное отставание в немалой степени вызвано тем, что отдельные министры, председатели комитетов и облисполкомов не сумели перестроить работу в соответствии с установками апрельского (1985 г.) Пленума ЦК КПСС, зачастую свою энергию тратили не на укрепление государственной плановой дисциплины, а на выискивание разного рода причин и аргументов для корректировки планов. Убаюкав себя среднестатистическим благополучием и победными реляциями подчиненных, они заняли позицию приспособленчества к сложившейся обстановке вместо активного вмешательства и изменения ее в лучшую сторону.

Свои негативные последствия дает сложившийся на местах и еще не преодоленный стиль выпячивания отдельных успехов, восхваления районного и областного начальства за несуществующие заслуги. Все это стало возможным еще и потому, что руководством республики такие негодные методы работы своевременно и по-партийному не пресекались…»

Тяжелая критика. Факты, беспощадно разоблачающие масштабные нарушения. У меня другого выхода не было, не мог не сказать обо всем этом. Конечно, написать такое в докладе было нелегко, душа ныла, когда делал это. Правда и то, что накануне съезда я почти не спал. Не говоря о добром участии Димаша Ахмедовича в моей судьбе и карьерном росте, мы прежде всего казахи, люди Востока, для которых относиться с уважением к старшим – долг и обязанность. Поэтому в докладе я не высказывал прямую критику в адрес Д. А. Кунаева. И без того ясно, что ответственность за все несет руководитель республики.

Зато я не пожалел родного брата Динмухамеда Ахмедовича. В докладе были такие слова:

«Руководство Академии во главе с ее президентом А. М. Кунаевым ведет дела инертно, без должной инициативы. Оно не сумело поднять научные силы республики на решение фундаментальных проблем самой науки и народного хозяйства. Поэтому не случайно ни один институт Академии не вошел в состав созданных в стране межотраслевых научно-технических комплексов, а за всю прошлую пятилетку не заключено ни одного лицензионного соглашения. Настораживает и то, что в прошлом году экономическая эффективность одной внедренной разработки по сравнению с 1980 годом снизилась почти в два раза, а из 76 предложений Академии наук по причине их недоработанности в Государственный план текущего года включено только пять, в планы министерств и ведомств – девять.

Сегодня на съезде надо прямо сказать о том, что АН республики оказалась у нас организацией некритикуемой. Там создана обстановка угодничества, подхалимства. Видимо, поэтому президент АН не является не только на заседания Совмина, но и на балансовые комиссии. Таким образом, он самоустраняется от своих обязанностей. Думаем, Димаш Ахмедович, что пора призвать его к порядку».

Факты, изложенные мной, были известны и алматинцам, и всей стране.

Эти мои слова были встречены бурными аплодисментами собравшихся. Вообще-то, я имел полное право так возмущенно критиковать Аскара Кунаева. До этого я говорил «первому» о слабой работе брата, о его неприглядном поведении (надо открыто сказать, что он не только запустил работу Академии, но и частенько злоупотреблял спиртным, из-за чего редко бывал на рабочем месте – об этом знал почти весь город). Я говорил в форме пожелания, что надо бы вразумить брата, ибо на него никто другой не может повлиять. Димаш Ахмедович вроде правильно воспринял мои слова, но через день мне позвонил Аскар Кунаев и все время спрашивал, за что я его не люблю. Чувствовалось, что человек выпил. Только после всего этого пришлось вынести этот вопрос на партийную трибуну. Критика в адрес Академии наук – это был лишь один из многих эпизодов того доклада. Видимо, он особенно запомнился потому, что касался родного брата первого руководителя.

Следует твердо сказать вот о чем. Выступая с критикой, я говорил это Кунаеву в глаза, а не за его спиной. В своем выступлении открыто говорил о том, что сложившееся в республике положение должно быть изменено. Недостатки в Казахстане были связаны не только с работой Центрального комитета. Все они имели прямое отношение к правительству, которое возглавлял я сам. То есть я самокритично рассматривал и свою работу. Призвал совместно исправить промахи. Указывая на недостатки, предложил совместно обсудить пути их искоренения. На этот шаг я пошел потому, что у меня болела душа и за Кунаева, и за доброе имя всей нашей республики.

Понятно, что все это далось нелегко. Вспоминаю одну историю, которую где-то вычитал. Когда на знаменитом пленуме Хрущёв перечислял недостатки Сталина, критиковал вовсю, из зала раздался вопрос: «Почему вы не сказали ему об этом при жизни?» Тогда Хрущёв задал встречный вопрос: «Кто это сказал? Пусть выйдет на трибуну». В зале установилась тишина. Никто не отозвался. «Понял теперь? В то время я тоже был таким, как ты», – сказал Хрущёв. Я привел этот пример для того, чтобы было понятно, насколько рискованным делом являлось высказывание критики в лицо члену Политбюро, уважаемому руководителю республики на виду у трех тысяч человек, присутствовавших на партийном съезде.

Мой доклад произвел эффект разорвавшейся бомбы. Не знаю, как в других республиках, но в истории Компартии Казахстана на партийном съезде именно такой открытой и горькой критики до этого не было. Ставя вопрос таким образом, я надеялся помочь Кунаеву, произвести встряску среди группы руководителей, пораженных безразличием, предостеречь первого секретаря Центрального комитета от создавшегося болота, которое рано или поздно могло затянуть его самого.

Делегаты встрепенулись. Они много раз прерывали мой доклад аплодисментами, а когда я сходил с трибуны, в зале вовсе долго стояла овация. Сложившуюся после этого ситуацию точно описал в своей книге «Кремлевский тупик и Назарбаев», вышедшей в 1993 году, заместитель главного редактора газеты «Правда», мой давний знакомый Дмитрий Валовой: «Если зал аплодировал Назарбаеву, то чиновники стали его сторониться». В тот день я встретился с Дмитрием Васильевичем. В новостях ни одно мое слово не прозвучало, в 2–3-секундном сюжете только показали меня как докладчика за трибуной, диктор ограничился тем, что привел несколько моих предложений общего характера. Мне запомнились слова Валового: «Перемены в обществе неизбежны. Пройдет немного времени, и ты будешь гордиться своим поступком. Тем более что совершен он не в узком кругу, а перед тысячей наиболее достойных представителей всех регионов республики».

Д. Валовой свою статью о работе съезда построил в основном на критике. В то время критиковать члена Политбюро было редкой смелостью. На это отважился лишь академик В. Г. Афанасьев, возглавлявший газету «Правда». Позже Дмитрий Васильевич поделился со мной одной новостью. Оказывается, заместитель главного редактора газеты «Известия» Анатолий Друзенко (который тоже специально приехал для освещения работы съезда) поздравил своего коллегу с дельной и смелой статьей: «При нынешнем главном о таких статьях мы в “Известиях” можем только мечтать». В своей газете они дали рядовой дежурный отчет.

Люди стали верить в то, что в республике не могут не произойти изменения. Но было бы неправильно связывать их только с первым руководителем. На том съезде Д. А. Кунаев вновь был избран первым секретарем Центрального комитета Компартии Казахстана, спустя некоторое время на очередном, XXVII Съезде КПСС он также сохранил свое членство в Политбюро. Выдержав паузу и осмотревшись после республиканского съезда, заинтересованные люди, в особенности из Комитета государственной безопасности, еще больше стали заниматься очернительством моей деятельности, устраивать гонения. В глазах окружающих читалась мысль: «Назарбаеву остались считаные дни».

Что тут сказать? Тягаться с такой личностью, как Кунаев, было трудно. Не говоря о психологическом гнете, буквально на следующий день после съезда я начал испытывать настоящие гонения. Приведу лишь один факт: за три недели между XVI Съездом Компартии Казахстана и XXVII Съездом КПСС было организовано 53 анонимные жалобы на меня. Все их тщательно проверяли различные комиссии. Измерили площадь дома моего младшего брата, работавшего в ауле слесарем-сантехником. Хотели убедиться в том, не построил ли он большой дом, пользуясь авторитетом старшего брата. Но этот дом оказался одним из многих рядовых домов аула. По ночам неизвестные люди звонили мне по телефону, не давали покоя. Что только не говорили! Отключать телефон было нельзя, поскольку это было единственное средство связи. В любое время может позвонить сам первый секретарь. Однажды даже позвонили моим домашним и сообщили, что я погиб в автомобильной аварии. Как-то Сара, которой надоела вся эта нервотрепка, сказала: «Пропади все пропадом. Давай уедем в Темиртау. Ты же хороший металлург. Как-нибудь проживем».

Для меня начался трудный период. Стоит ли писать о том, что нашлись люди, которые стремились показать меня человеком, очернявшим Кунаева. В результате их «оперативности» даже был выкуплен в киосках весь тираж газет, в которых печатался мой доклад на съезде. Дело прошлое – забвение всему. К тому же знаю, что эти люди потом искренне каялись за свое недостойное поведение. Позже некоторые наиболее способные из них назначались на разные должности.

В начале декабря 1986 года после поездки вместе с Председателем Совета Министров СССР Н. И. Рыжковым по нефтегазоносным районам Казахстана я вернулся в Алматы. Нас встретил Кунаев, который буквально до этого побывал в Москве, и сообщил о том, что подал заявление об уходе на пенсию. Не совсем была понятна причина того, почему он сказал об этом с некоторым чувством удовлетворения, даже с некоторой гордостью. Потому что раньше он говорил, что поработает до 75 лет и уйдет после этого. А до этого срока оставался еще год. Тем более в том году он был вновь избран членом Политбюро.

Но позже выяснилось, что Кунаев заходил к Горбачёву с предложением освободить Назарбаева от должности Председателя Совета Министров (он не мог самолично решить это, требовалось разрешение Москвы), если можно, перевести на зарубежную работу по линии Министерства иностранных дел. А тот в свою очередь сказал, что на самого Кунаева поступило много жалоб из Казахстана, что секретари Центрального комитета не удовлетворены работой первого секретаря, что при необходимости можно пригласить всех в Кремль и провести откровенный разговор. Тогда Кунаев отвечает: «Нет необходимости. Я уйду сам».

Дальнейшее развитие сюжета и вовсе запутанное.

В своих мемуарах «О моем времени» Д. А. Кунаев пишет: «Он принял заявление и сказал, что поддерживает мою просьбу. Вопрос вынесет на рассмотрение Политбюро.

В конце разговора спросил М. Горбачёва о том, кто будет секретарем вместо меня. Он ответил: “Позвольте это решить нам самим”. Затем мы попрощались, и я уехал в Алма-Ату».

То есть ясно одно: Кунаев на свое место никого не предлагал, только спросил, кто будет, и все. Так он пишет сам.

В двухтомных мемуарах Горбачёва «Жизнь и реформы» об этом говорится несколько по-другому. Когда речь зашла о преемнике, Кунаев не называет ничье имя. Более того, как пишет Горбачёв, Кунаев предложил назначить руководителем Казахстана русского человека…

«Михаил Сергеевич, – сказал он, – сейчас некого ставить, тем более из местных казахов. В этой сложной ситуации на посту первого секретаря должен быть русский.

Думаю, с его стороны это был продуманный шаг, рассчитанный прежде всего на то, чтобы не допустить избрания Назарбаева. Их отношения предельно обострились, хотя в прошлом Кунаев относился к нему покровительственно».

Ладно, скажем, Горбачёв – тот человек, слова которого нуждаются в свидетелях. Может, Динмухамед Ахмедович не говорил даже именно так в отношении отсутствия из своего народа представителя, способного руководить республикой. Отсюда ясно, что, уходя с работы, когда уже терять было нечего, он ничего не ответил на слова «Позвольте это решить нам самим» и молча вышел из кабинета. Да, Кунаев ограничился лишь тем, что задал вопрос, кого Москва направит вместо него. В его мемуарах приводятся только такие слова Горбачёва: «Решение этого вопроса оставьте нам. В республику будет рекомендован и направлен хороший коммунист».

Этот момент очень трудно поддается пониманию. Удивляет поведение человека, повидавшего в жизни много и положительного, и отрицательного, и взлетов, и падений, человека умного, который в ответственный момент оказался во власти негативных эмоций, его неспособность, бессилие перебороть личную обиду. Понятно, что он не собирался меня рекомендовать. Поскольку был в обиде на меня. Получается, столько лет возглавляя Казахстан, он не смог воспитать ни одного достойного руководителя?

Помнится, приехав из Москвы, Кунаев собрал в кабинете членов бюро. Рассказал о произошедшем. Сообщил о беседе с Горбачёвым, о том, что подал заявление об уходе в отставку. И замолчал. Все мы ждем, что он скажет дальше. А он говорит: «Никто из вас не будет избран вместо меня. Первым секретарем станет русский». И он внимательно посмотрел на нас, особенно на меня. Или мне так показалось? В конце концов его слова сбылись. Это привело к приходу к руководству совершенно чужого, случайного человека, к унижению нашего национального достоинства и попытке сломить нас.

Следующая глава моей книги посвящается тем событиям.

Имя им – Желтоксан.

Желтоксан

Заботишься о нации – значит, националист

«Мы с Камалом Сейтжанулы обменялись мнениями по этому поводу.

– Это очень опасно, хоть бы не обвинили его в национализме, – сказал я.

Но все прошло спокойно, программа была принята в Центральном комитете Компартии Казахстана. Работа началась».

Это писал видный писатель Аким Тарази. Камал Сейтжанулы – известный публицист, государственный деятель Камал Смаилов. Чуть выше в том тексте есть такая фраза: «В один из дней я прочитал, что Назарбаев опубликовал программу создания условий для развития тридцати отсталых районов Казахстана». Разве не удивительно это? Новый глава правительства приступает к работе и сразу дает задание сделать анализ по республике. Определяет, где положение лучше, а где неважно. Затем поручает отобрать 30 районов, где наблюдается самое тяжелое положение. Решает, что в первую очередь необходимо улучшить положение именно тех районов. Заставляет уделять им больше внимания. И все. Где тут можно узреть национализм? Оказывается, можно. «Мы знаем, что население этих тридцати районов составляют исключительно казахи. Это были самые отдаленные степные районы», – говорит писатель. Вот в чем проблема! Если по велению главы правительства принимается программа, посвященная развитию самых отсталых в стране районов, и поскольку население этих районов были казахи, то, получается, вполне можно оказаться националистом! Если заботишься о нации – значит, ты националист… Мы вышли именно из такого общества.

Руководство Советского Союза сразу приступило к осуществлению политики перестройки, не создав конкретную программу возрождения страны. В своем интервью знаменитому американскому режиссеру Оливеру Стоуну Владимир Путин говорил: «Было понятно, видимо, и для Горбачёва, и для тех, кто его окружал, что страна нуждалась в переменах. Но сегодня я могу с полной уверенностью сказать, что они не понимали, какие нужны перемены и как их добиться». Конечно, это небольшая вина – не понимать, как добиться поставленной цели. Самое критичное в оценке Путина – «они не понимали, какие нужны перемены». На самом деле было так. Это как у Сенеки: «Когда корабль не знает, к какой пристани он держит путь, для него ни один ветер не будет попутным». Отсутствие конкретного видения перестройки особенно негативно отразилось на межнациональных отношениях. Можно только удивляться тому, как остался вне внимания инициаторов перестройки этот наиболее важный для многонационального государства вопрос. А межнациональные отношения в таком федеральном государстве, как СССР, требовали особого внимания, самого глубокого анализа. В этом деле даже у самой правящей партии не было четкой определенности и единогласия.

Некоторые критики своего родного государства договариваются до того, что независимость якобы сама свалилась нам в руки. Утверждают, что после распада СССР мы автоматически стали независимыми. Но для доказательства того, что многовековая борьба нашего народа на пути к независимости продолжалась буквально до вчерашних дней, я хочу рассказать, как в морозном декабре 1986 года молодежь вышла на площадь Алматы именно с требованием предоставления независимости родному Казахстану.

Да, в дни Желтоксана Алматы продемонстрировал на весь мир, как разлетелась пеплом по ветру социалистическая доктрина решения национального вопроса. Сегодня мы должны четко понимать, что недолог век любой доктрины, основанной на приоритетности классового сознания перед национальным сознанием. ХХ век окончательно свел на нет один из коренных принципов марксизма о том, что классовый характер стоит выше национального характера. Многие набившие оскомину мифы вплоть до возвышения над «советским народом» некоего исключительного «старшего брата» с его особым местом на самом деле были лишь прикрытием на долгие годы коварной политики подавления национального чувства и национального сознания. Но насильное внедрение во все сферы жизни морального кодекса «советского народа – новой исторической общности» не могло уничтожить национальные чувства людей и стремление народов знать и помнить свои этнические корни.

Тоталитарные методы решения национального вопроса впервые показали свою слабину в Казахстане. Национальные выступления в суверенных государствах Восточной Европы – в Венгрии в 1956 году, Чехословакии в 1968 году – были подавлены путем применения грубой силы. После событий 1986 года казахский народ скоропалительно обвинили в национализме, но вскоре режим сам был вынужден отменить это решение. Об этом расскажу чуть позже.

Национальное сознание, до того запечатанное в коконе мифологии, впервые за послевоенную историю вылилось в политические действия. Такой новый образец открытого политического выступления придал огромную динамику развитию национально-демократического движения по всему Советскому Союзу. Все события подобного рода в Тбилиси, Баку, Киеве, Москве, Прибалтике, в других городах страны произошли после Алматы.

Конечно, развитие демократических процессов в союзной республике такими темпами имело и другие причины. Тем не менее бесспорно, что один из основных механизмов запустила казахская молодежь, представители которой почувствовали себя не слепыми исполнителями чужой воли, а наследниками своих свободолюбивых предков.

Не говоря о нашествиях иноземных захватчиков в древние времена и о борьбе против колонизации в более позднюю историю, даже в XX веке, когда казахам удалось объединиться в одно государство, насильственная и унизительная политика большевиков породила много протестных выступлений разгневанного народа. Численность тех, кто поднимался против режима, росла раз от раза. Движение сопротивления охватило весь Казахстан. В 1929–1931 годах в 380 мятежах и восстаниях участвовало около 80 тысяч человек. Самые крупные из них – Созакское, Иргизское, Аксуское, Адайское, Каракумское и другие восстания. Все они были беспощадно подавлены регулярными частями Красной армии.

Как возникло такое положение, когда руководить целой республикой мог прийти совершенно случайный человек? Весь вопрос в этом. На самом деле в декабре молодежь вышла на площадь не против конкретно Колбина, она выступила прежде всего в защиту национального достоинства, против лжи, охватившей все общество, против тех, кто не считался с казахским народом, против прихода к власти человека, который абсолютно не знал нас. Если бы лет десять назад руководителем республики назначили человека со стороны и даже другой национальности, то вполне возможно, что такого инцидента не случилось бы. А вообще, за семидесятилетнюю историю Казахской ССР на должность первого секретаря республиканской партийной организации было избрано только два человека казахской национальности – Жумабай Шаяхметов и Динмухамед Кунаев. Если добавить сюда Мухамед-Хафиза Мурзагалиева, который в начале 20‐х годов всего полгода (с января по июнь 1921 года) занимал должность секретаря бюро Киргизского обкома партии, руководителей республики из казахов едва наберется три человека. Если же взять послевоенные годы, то в Казахстане по велению Москвы один за другим перебывали такие руководители, как Скворцов, Борков, Пономаренко, Брежнев, Яковлев, Беляев. Кто бы из них ни избирался первым секретарем, это не оборачивалось чрезвычайным происшествием. А декабрьские события показали, что у нас выросло новое поколение, ставящее национальное достоинство людей и страны выше всего, что сформировалось национальное сознание нового склада. Самое главное – это поколение сумело обратить внимание на то, к чему может привести отсутствие самоуправления.

Принимая отставку Кунаева, Горбачёв сказал, что на пленум поедет Разумовский, и в этом тоже была своя подоплека. Спустя некоторое время, когда от обязанностей первого секретаря Компартии Украины был освобожден Щербицкий, в организационном пленуме в Киеве принял участие сам Горбачёв. То есть в важнейшем изменении на Украине участвовал глава государства. А направить на подобное важное мероприятие в Казахстане даже кого-нибудь из членов Политбюро посчитали лишним делом. Разумовский был всего лишь секретарем Центрального комитета. Вот тебе и равноправие!

Москва по-особенному трепетно относилась к республикам, где, по ее мнению, мог подняться шум и могли иметь место протестные настроения. Хотя, например, в других республиках, где не добывали в больших количествах подземные ископаемые, не выращивали полновесный хлеб, не занимались продуктивным животноводством, благосостояние народа все равно было намного выше. В верхах вообще не допускали мысль, что миролюбивые, терпеливые и кроткие казахи могут восстать. Структура союзного производства никак не позволяла стремиться к самостоятельности. В ту пору на любом уровне власти и управления было так: если первым руководителем был казах, то вторым – непременно работал русский, и наоборот. Но главные причины всегда кроются в экономике. Казахскую молодежь не готовили для работы на производстве. Не учитывалось то, что нацию на самом деле формирует рабочий класс. Вернее, не было заинтересованности в формировании настоящей нации. Даже на заводские специальности высокой квалификации, на должности с высокой зарплатой не назначали молодежь из казахов. Такое я не раз видел своими глазами.

Национальное сознание было вконец унижено в результате того, что союзный центр абсолютно не считался с нуждами и чаяниями целого народа, что казахи в мирное время стали, правильнее – их сделали, меньшинством на своей земле (по итогам переписи населения 1989 года численность казахов не доходила даже до 40 % населения республики). Все мы помним, что в городах бытовало такое понятие, как «казахские этажи». Так называли первый и пятый этажи домов, где не было лифта. Представителям коренной национальности квартиры доставались в основном на этих этажах. Таким образом, народ, давший название республике, фактически оказался в роли нелюбимого пасынка на родной земле. Известно, что любой народ, оказавшийся на грани утраты национального облика, культуры и языка, испытывает гнев и отчаяние. Было время, когда мы были отлучены от религии, унижены в языке, попраны в культуре и стали влачить бесправное существование. В такой ситуации было просто невозможно, чтобы отчаявшийся народ не возмутился и в нем не созрели гроздья справедливого гнева. Совесть нации – великое понятие. Одним из сигналов послужила протестная манифестация ветеранов и молодежи в Целинограде в 1979 году, когда начался разговор о создании в Казахстане немецкой автономии. Но Москва посмотрела на это как на случайный эпизод, связанный с неудачным экспериментом. Из того события Центр не извлек никакого урока. А это в конце концов привело к Желтоксану.

Как все началось?

После подачи Динмухамедом Ахмедовичем заявления об уходе с занимаемого им поста стало ясно, что Москва уже определила человека, который должен был прийти на его место. Но мы абсолютно не думали, что будет принято именно такое решение. Конечно, в политике бывает всякое. В том числе и субъективизм. И даже случайность. Кто мог подумать, что Кунаев не предложит на свое место человека, подготовленного из среды своего народа?

Только 15 декабря, за день до организационного пленума, встречая самолет из Москвы и стоя у трапа, мы узнали, что на эту должность рекомендован Г. В. Колбин, работавший до этого первым секретарем Ульяновского обкома партии. Вместе с Колбиным прилетел секретарь Центрального комитета КПСС по кадровым вопросам Г. П. Разумовский.

Я должен сказать, что такое отношение к важнейшей проблеме, по сути к будущей судьбе Казахстана, по-настоящему ошеломило членов Бюро Центрального комитета республиканской Компартии. Все мы были шокированы настолько, что напрочь забыли о необходимости обсудить предложенную кандидатуру на заседании бюро или на худой конец обсудить хотя бы «для протокола». Но, по правде говоря, и обсуждать-то было нечего – никто из нас ничего толком не знал о Колбине. В такой атмосфере недоуменного оцепенения собравшихся Пленум Центрального комитета Компартии Казахстана прошел за 18 минут. Все проголосовали «за», и Колбин в мгновение ока стал первым секретарем Центрального комитета. Вновь дала знать о себе старая болезнь бездумного подчинения, казарменной психологии, дескать, «мы лишь солдаты партии». Никто не задумался о последствиях. А эти последствия не заставили себя долго ждать.