Текст книги "Моя жизнь. От зависимости к свободе"

Джонатан Айткен писал: «Эта трехчасовая задержка, возможно, спасла жизнь Бориса Ельцина. Судя по истории, которую российский президент рассказывал некоторым своим помощникам через несколько лет, что, когда он плавал в ущелье Талгар, участники переворота начали свои первые шаги в Москве с целью свергнуть правительство Советского Союза. По словам Ельцина, один из первых и наиболее зловещих их приказов был получен советскими противовоздушными силами на военной базе в Актюбинске на западе Казахстана утром 18 августа. Это был приказ сбить самолет, взлетевший из Алматы в пять часов вечера в направлении Москвы. Так ли это было, точно неизвестно».

По-моему, это нелогично. Дело не в особой человечности организаторов путча, а в том, что это были люди, неспособные пойти на такой риск. Не говоря об уничтожении президентского самолета, у них даже не хватило смелости арестовать Ельцина в московском аэропорту, когда тот спускался по трапу. Более того, они даже не смогли остановить президентскую машину, когда Ельцин ехал с дачи в Белый дом.

Нежданно-негаданно нагрянуло то фантасмагорическое чрезвычайное положение. Проводив гостя, я уснул крепким сном. А утром по обыкновению собирался на работу… И тут из радиоприемника полились ошеломительные известия. Оказывается, у Горбачёва внезапно ухудшилось состояние здоровья и он неспособен управлять страной… Поскольку положение в стране стало критическим, для наведения порядка, выполнения конституционных требований создан Государственный комитет по чрезвычайному положению… Исполнение обязанностей главы государства возложено на вице-президента…

Услышав это радиосообщение, я сразу вышел во двор, и тут же сердце екнуло – машины не было на месте! Что можно было подумать? Если в тот момент кто-нибудь подошел и арестовал меня, я бы не удивился. Но, оказалось, водитель поставил машину в тенек и не заметил моего выхода. Да, в те минуты все было возможно. Мне сразу вспомнилось встревоженное лицо Ельцина во время встречи в Москве. Неужели нас на самом деле подслушивали? Какие только мысли не приходят в голову!.. В тот миг я невольно подумал о положении страны, о судьбе независимости, о себе, о своей семье и своих детях.

Только добрался до работы, позвонил Ельцин. Он сразу оценил это событие как настоящий переворот, сказал, что мы должны быть готовы ко всему. Призвал вместе выступить против ГКЧП. Я ответил, что поддерживаю его. Борис Минаев, автор вышедшей в серии «ЖЗЛ» книги о Ельцине, описал это так: «Слова поддержки прозвучали и от лидеров республик, с которыми у Б.Н. были не такие уж безоблачные отношения: Назарбаева, Кравчука, которым Ельцин позвонил сам, находясь в Белом доме. Это были важные сигналы». Да, в тот момент такая поддержка была очень важна.

По словам Ельцина, в сторону Москвы движутся танки. Мы договорились продемонстрировать единство и переговорить с руководителями других республик. Минут через двадцать позвонил председатель Комитета государственной безопасности Крючков, рассказал о сделанном заявлении. Дух его риторики был таков: страна доведена до крайности, чрезвычайное положение объявлено только ради борьбы с преступной мафией, в Москве цена картофеля выросла до пяти рублей и тому подобное. Добьемся стабилизации положения в стране, затем все передадим вам. И руководителя сами изберете, одним из них, возможно, будете вы. «Не вам решать этот вопрос. А где Горбачёв?» – прервал я его. «Горбачёв тяжело болен, он в курсе всего, скоро выступит с заявлением, мы опубликуем информацию о его здоровье», – сказал Крючков. Спустя час позвонил секретарь ЦК КПСС Олег Шейнин, который тоже сказал, что Горбачёв болен, не может продолжать работу, он информирован обо всем, мы действуем с его согласия. То же самое сказал позвонивший мне премьер Павлов.

Самую оригинальную версию я услышал из уст руководителя ГКЧП, вице-президента Геннадия Янаева. По его словам, Горбачёв знает о принимаемых ими мерах и будто согласен с ними. Более того, якобы сам Горбачёв «благословил» замысел Государственного комитета по чрезвычайному положению. Он даже договорился до того, что ситуация, сделавшая из них «героев – защитников Отечества», не позволяет полностью соблюдать конституционные нормы, но потом Верховный Совет узаконит все это задним числом. Я никогда не был высокого мнения о Янаеве, но не предполагал, что у него хватит наглости на столь беззастенчивое вранье. Что такое могло случиться со здоровьем Горбачёва, который буквально за два дня до этого был здоров? Что могло заставить его отказаться от проекта Союзного договора, который он защищал всей душой?

Бόльшая часть жизни Янаева прошла на комсомольской работе. В этой сфере он работал вместе с Горбачёвым, тесно подружился и сблизился с ним. Сам частенько прикладывался к бутылке. Как-то раз И. Каримов пригласил меня в свой гостиничный номер. Там я и увидел мертвецки пьяного Янаева, спавшего под столом. Позорище. Знавший такого Янаева, я поначалу изумился: «Неужели он оказался человеком, способным на поступок?.. Чужая душа – потемки. Значит, созрел». Но здесь я ошибся, и верным оказалось мое первое впечатление о нем. Недалекость Янаева и иже с ним проявилась на их первой же пресс-конференции. Наглядным символом неспособности таких людей управлять государством стали трясущиеся руки Янаева… Глядя на это, я вспомнил, что в канун его избрания вице-президентом СССР кто-то из депутатов спросил: «Как у вас со здоровьем?» И тогда присутствовавшие были шокированы его ответом: «Жена не жалуется».

В том, что сложилась действительно экстремальная ситуация, я еще больше убедился, когда оперативно собрал руководителей республиканских органов, чтобы обсудить происходящее. Что удивительно, некоторые из них высказались в поддержку ГКЧП. Среди нас были «настоящие коммунисты». Они восприняли ГКЧП как акт защиты Союза. Они призывали меня проявить осторожность, не обвинять провозгласителей чрезвычайного положения.

Однако я не мог не сказать о том, что комитет, который без участия республик создали несколько человек, фактически пренебрегает нашей Декларацией о суверенитете. Говорить так мне позволяли сформировавшиеся в Казахстане политическая стабильность и межнациональное согласие.

В обращении к народу Казахстана я говорил следующее:

«В этот крайне ответственный для страны час я призываю вас к сохранению спокойствия и выдержки. Сейчас это особенно необходимо, поскольку любое эмоциональное, непродуманное действие со стороны каждого из нас может стать началом тяжелейших социальных потрясений.

Я обращаюсь ко всем гражданам, к представителям всех наций и народностей, населяющих нашу многонациональную республику. В эти дни мы должны в полной мере опереться на накопленный веками опыт дружбы между народами, который всегда был для нас основой единства и взаимопонимания.

Я обращаюсь к трудовым коллективам Казахстана. Сейчас очень важно поддерживать высокую сознательность и организованность. Нельзя допустить хаоса в народном хозяйстве. Особая ответственность лежит на сельских тружениках, в чьих руках судьба урожая, продовольственных ресурсов.

Я обращаюсь к представителям всех политических сил и движений республики. Очень важно отрешиться от сиюминутных разногласий, основываясь на здравом смысле, на чувстве ответственности перед народом, не допустить конфронтации.

Я призываю личный состав частей и подразделений Вооруженных сил, КГБ и МВД СССР, дислоцированных на территории Казахстана, к верности конституционным нормам, уважению к правам личности и местным органам власти. Хочу особо подчеркнуть, что чрезвычайное положение на территории Казахстана не вводится, вся полнота власти в соответствии с принятой Декларацией о государственном суверенитете и Конституцией Казахской ССР принадлежит советским органам.

Я подтверждаю приверженность политике укрепления суверенитета республики и принципам демократии, единства нашего Союза, выражаю решимость проводить в жизнь начатые реформы. Глубоко уверен в том, что народ Казахстана проявит высокую сознательность, бдительность и сплоченность».

Отмалчиваться или высказываться по-другому было недопустимо. К тому же в те дни активизировались руководители, которые, созывая людей на экстренные собрания, принялись витийствовать о том, что, дескать, «хватит талдычить о суверенитете, хватит слишком вольно рассуждать о возрождении религии и правах родных языков» и что «такой встряски следовало ожидать». Мы не стали выявлять их имена и фамилии, не составляли списки. Нет смысла обвинять кого-то в том, что в такой смутный период он не преодолел прежние психологические барьеры. Может, многие люди, вконец разочаровавшиеся в этой бестолковой действительности, и на самом деле желали, чтобы произошло хоть какое-нибудь изменение.

В Москве положение обострилось. В город были введены войска. Народ вышел на улицы. Пролилась кровь. Ельцин собрал своих сторонников в Доме правительства, который люди прозвали Белым домом, и перешел к открытому сопротивлению. На улицах появились баррикады. Над страной нависла угроза гражданской войны.

У меня состоялся довольно жесткий разговор с министром обороны СССР Д. Т. Язовым. Я имел на это моральное право. В свое время он был командующим военным округом в Казахстане, много лет жил в Алматы, мы общались семьями. Пользуясь этим, я задал ему вопрос в лоб: «Так как же вы завязли в этом, Дмитрий Тимофеевич? Что вы собираетесь делать теперь?» Как человек военный, он тоже заговорил начистоту: «Ей-богу, не знаю. Связался с этими глупцами. А что вы предлагаете?» Почуяв в нем некоторое замешательство, я усилил натиск: «Вы герой войны, вы отец и дед. И вы собираетесь отдать приказ стрелять в женщин и детей на улицах Москвы? Хотите запятнать руки кровью молодых людей, виноватых только в том, что они стоят напротив Белого дома и защищают президента от штурма?» Язов говорит: «Я ввел танки в Москву, но у меня нет дальнейших приказов». «Забудьте про приказы. Вам следует арестовать людей, которые организовали этот переворот. Но сначала уберите танки из Москвы», – посоветовал я.

Не знаю, то ли подействовали мои слова, то ли другие причины, но спустя минут двадцать позвонил его помощник и сообщил, что танки, направленные к Белому дому, остановлены. После этого я позвонил Янаеву. Сказал ему, что созданный ими комитет противоречит Конституции, да и принятое постановление не соответствует закону. Он согласился со мной. «Да, есть такие проблемы, но обстановка вынуждает поступать так», – сказал он. Затем снова подтвердил, что Горбачёв знает обо всем. Я сказал, что, если надо, прилечу в Москву, могу выступить посредником между Чрезвычайным комитетом и Верховным Советом. Он обрадовался. Но меня отговорил Ельцин. «Нурсултан, не делайте ни шагу за пределы республики. В такой ситуации ваш дом – ваша крепость», – сказал Борис Николаевич. Его устами гласила истина. Наши местные руководящие работники тоже не поддержали мое намерение вылететь в Москву. Президиум Верховного Совета также решил, что президент должен находиться в республике.

Члены Государственного комитета по чрезвычайному положению быстро перешли к действиям. Телефонная связь в республике была заблокирована, поступило распоряжение ни в коем случае не публиковать мое Обращение по центральному телевидению и в газетах. Но им не удалось заткнуть наши рты. Моя пресс-служба сумела оперативно передать текст Обращения в разные средства массовой информации, в том числе и зарубежные. Решительное слово Казахстана услышал весь мир. В Соединенных Штатах Америки вечером 20 августа официально была распространена информация о том, что наша взвешенная позиция и отказ от поддержки ГКЧП перевесили соотношение сил в сторону демократии.

Открытый разговор с Янаевым дал конкретный результат. Он заверил меня, что штурмовать Белый дом не будут. Я довел это до Ельцина. Эта новость, как я думаю, особенно вдохновила его. Тем более что сам он был человеком мужественным. С момента, когда «Вести» показали, как Ельцин, взобравшись на танк, зачитывает заявление, он превратился в народного героя. На второй день, увидев народ, плотным щитом окруживший Белый дом, впавшие в замешательство мятежники отказались от своих намерений и были вынуждены полететь в Форос, чтобы «бить челом» перед Горбачёвым. Так бесславно заткнулся тот трехдневный мятеж.

Действительно, недальновидность и бестолковость инициаторов Государственного комитета по чрезвычайному положению не могут не поражать. Похоже, они думали, что проблему решат быстро, как когда-то сместили с поста Хрущёва, и что толпа немедленно последует за ними. Куда там, ведь и общество, и люди успели измениться очень сильно, время было уже не то.

Особо запомнился момент моего первого разговора с Михаилом Сергеевичем после окончания путча. Это был действительно трепетный, трогающий душу разговор. По дрожащему от волнения голосу Горбачёва чувствовалось, что ему пришлось пережить. Михаил Сергеевич выразил сердечную благодарность всему народу Казахстана за проявление верности принципам свободы и демократии, преданности законно избранной государственной власти. Именно в то время у него в приемной ожидали аудиенции Янаев, Крючков, Бакланов и другие. Перед тем как запустить их, Горбачёв решил переговорить с Ельциным и со мной. Наш разговор занял всего минут десять, но я тоже пережил сильное волнение, а после этого даже почувствовал какое-то облегчение. А. Дзасохов в своей книге писал: «Был у меня с ним единственный разговор, когда он находился еще в Крыму. Это было 21 августа в 16 часов. Он сказал, что я третий, с кем он разговаривает. До меня разговаривал с Бушем и Назарбаевым». Положив трубку, я посмотрел на часы: было девять вечера. По телевизору начиналась программа «Время». Но ничего не было сказано о подавлении путча. Хотя после разговора с Горбачёвым у меня уже не было сомнений в полном поражении путча. Захотелось побыстрее поделиться этой радостью с казахстанцами.

Что делать? Вспомнил о телецентре, который виднелся из окна моего кабинета. Незамедлительно направились туда. Там не поверили, что к ним собственной персоной пожаловал сам президент. Очень удивились тому, что мои помощники требовали быстро подготовить студию для записи заявления. Стали делать это, только увидев меня воочию. Народу Казахстана я сообщил, что буквально недавно переговорил с президентом СССР Михаилом Сергеевичем Горбачёвым, что он жив-здоров и вновь приступил к своим обязанностям. Я поблагодарил наш многонациональный народ за понимание и поддержку руководства республики в дни переворота. Но и тут не обошлось без приключения!.. Я уже покидал студию, когда телевизионщики с великим смущением попросили меня… заново записать это обращение. Оказывается, они тоже переполошились настолько, что забыли нажать кнопку записи… Что ж, я снова занял место в студии и вновь проговорил уже сказанное. Как мне показалось, второй дубль вышел более выразительным.

Августовские события – как финал мытарств социализма, как бесславный конец смутной поры – ускорили политические процессы, происходившие в Советском Союзе. Остановить распад Союза теперь уже стало невозможным.

Этот путч выявил многие вещи. Он закончился политической смертью компартии.

В книге Михаила Горбачёва «Остаюсь оптимистом» есть такие строки о действиях в августовские дни секретаря Центрального комитета КПСС Олега Бакланова: «Он, призывая меня поддержать комитет, говорил: «Вы отдохнете, мы сделаем в ваше отсутствие “грязную работу” (!), и вы вернетесь в Москву». Эти слова не нуждаются в комментариях.

19–20 августа в адрес Центрального комитета Компартии Казахстана поступил ряд документов из Центрального комитета КПСС, однозначно свидетельствующих о поддержке секретариатом Центрального комитета КПСС действий и постановлений так называемого Государственного комитета по чрезвычайному положению. Так, в одной секретной записке, в частности, говорится: «В связи с введением чрезвычайного положения примите меры по участию коммунистов в содействии Государственному комитету СССР по чрезвычайному положению». Этим Секретариат Центрального комитета КПСС уронил свой авторитет, противопоставил себя рядовым коммунистам, показал свою оторванность от истинных нужд и чаяний народа, подтвердил свою приверженность тоталитарному мышлению.

Наступило время сделать выбор.

Я сделал заявление о том, что не могу состоять в составе Политбюро и Центрального комитета КПСС и выхожу из них, что как руководитель партийной организации Казахстана хочу поставить перед коммунистами республики вопрос о выходе Компартии Казахстана из состава КПСС. Письма и телеграммы, полученные в те дни от тысяч коммунистов и беспартийных, укрепили меня в осознании правильности принятого мной решения.

Все плюсы и минусы перестройки уместились в жанр трагифарса – печальной иронии судьбы и истории.

В заключение этой главы хочу высказать свое мнение, которое всегда терзало меня. Горбачёву было нелегко. Время было очень сложное. Власть уходила из рук. Думаю, что он размышлял об объявлении чрезвычайного положения в стране. Вероятно, проскальзывала у него эта мысль. Ведь если бы ГКЧП победил, то М. Горбачёв был бы на коне. Возможно, он признался бы тогда, что обо всем этом знал. Если не приказал, то намекнул: «Я поехал, а вы делайте». Уж очень несамостоятельны и трусливы были те, кто взялся за переворот. Это мое сугубо личное мнение. Не все еще ясно в этом вопросе.

Полигон

Бесславный конец смутной поры

«В целом правда о путче ГКЧП полностью не раскрыта до сих пор, хотя прошло три десятилетия и написано немало книг», – говорил я в предыдущей главе. По возвращении из Фороса Горбачёв на первой пресс-конференции сказал журналистам: «Всего я вам не скажу. Всего я не скажу никогда». Хотя я почти ежечасно был в курсе событий тех дней, поскольку во время путча не находился в Москве, в гуще этих событий, сказать что-либо конкретное сложно. А так о ГКЧП много всевозможных мнений.

«По рассказу Янаева, еще весной 1991 года Горбачёв дал поручение силовым министрам подготовить предложения по введению чрезвычайного положения в стране. Было подготовлено четыре варианта действий. Так что можно сказать, что идея создания ГКЧП принадлежала Горбачёву. Во всяком случае он не отвергал ее. За день до своего отпуска, 3 августа, на заседании кабинета министров он сказал: «Мы не позволим развалить Советский Союз, будем принимать все меры вплоть до введения чрезвычайного положения». С этими словами и отбыл в Форос.

Документ, который был обнародован 19 августа, – это один из вариантов, подготовленных для Горбачёва. И когда 18 августа группа товарищей прилетела в Форос, Горбачёв не сказал, что не надо вводить чрезвычайное положение. Он сказал буквально следующее: «Надо меры принимать, но вы поймите меня, я не могу в этом участвовать». Так писал Николай Зенькович.

Во время проводов в аэропорту Внуково-3 председатель Верховного Совета СССР Анатолий Лукьянов сообщил, что соратники со всех сторон говорят о невозможности дальше терпеть такое, над страной нависла угроза и необходимо что-то предпринять. Тогда его прервал Горбачёв четкими словами: «Ну попробуйте, попробуйте». Кто знает, что он имел в виду. На одной из личных встреч Горбачёв и со мной делился внутренними сомнениями, задал вопрос в этом роде. В то время я не мог дать ему ответ по такому сложному вопросу.

Судя по книгам членов ГКЧП, они говорят, будто выполняли прямое поручение Горбачёва. Сергей Плеханов писал: «Действия ГКЧП были таковы, что наводили на мысль: он является исполнительным органом, а центр принятия решений находится вне Комитета. Поведение его членов производило впечатление, что они ожидают чьих-то указаний, а когда их не последовало, они запаниковали. Похоже, эту неуверенность заметили в окружении Ельцина и закономерно связали со странной изоляцией президента СССР. Вполне вероятно, что у них имелись какие-то улики, и Горбачёву дали понять, что его “подловили” на соучастии в подготовке диктатуры и ждут от него сговорчивости. На самом деле обвинить его открыто в подготовке переворота было бы не очень удобно для руководства России – тогда выходило бы, что действия ГКЧП оказывались легитимными. А вот управлять попавшимся на крючок Горбачёвым было намного проще». Так, хотя Язову было приказано подтянуть войска к Москве, дальше никакого указания не было – и это из-за неуверенности. Даже если допустить, что публицисты многие вещи упрощают, даже если не учитывать того, что большой политик Шеварднадзе говорил о том, что Горбачёв знал о готовящемся путче (однажды он с высокой трибуны открыто сказал о «наступлении диктатуры»), весь мир своими глазами увидел, что вид у вернувшегося из Фороса президента напоминал больше побежденного человека, нежели победившего.

Когда мы с Борисом Николаевичем играли в теннис, в случае сомнительного падения мяча вовнутрь или вовне он всегда кричал: «Аут!» Поскольку это повторялось часто, я выразил как бы обиду: «Борис Николаевич, если будем играть так, то вас невозможно будет победить!» Тогда Ельцин ответил: «Моя жизнь без того трудная, а вы хотите, чтобы я проигрывал и здесь?» Да, он был борцом, не терпел поражений. ГКЧП был ему на руку. Он не только повел за собой народ, соорудил баррикады возле Белого дома и отразил путчистов, но и отправил в Форос специальный самолет и привез президента в Москву в добром здравии. 21 августа были арестованы все члены так называемого Государственного комитета по чрезвычайному положению. Вскоре они были привлечены к уголовной ответственности.

Горбачёв безоговорочно признал решающую роль Ельцина в подавлении путча. Это закончилось тем, что президент страны был приглашен на заседание Верховного Совета РСФСР, где Ельцин собственноручно подписал указ о прекращении деятельности компартии на глазах у Горбачёва. В присутствии всех средств массовой информации подошел к трибуне и потребовал, чтобы Горбачёв тоже подписал. Это, конечно, была попытка опозорить Горбачёва. Тот не мог ничего сделать, лишь промолвил: «Борис Николаевич, оставьте, нельзя так делать…» Спустя месяц сам генеральный секретарь оставил свою партию.

В результате последствий этой смуты для нас родилась одна существенная возможность…

Семипалатинский полигон – наследие холодной войны.

В 1945 году, после того как Америка сбросила бомбы на города Хиросима и Нагасаки, началась бешеная гонка вооружений. По поручению Сталина под контролем Берии, под руководством Курчатова за короткое время удалось добиться создания советской атомной бомбы. Есть мнение, что Советский Союз овладел секретами атомного оружия путем разведки, шпионажа. Позже выяснилось, что это дело действительно осуществилось под руководством Берии. Но даже в этом случае ясно то, что формула, написанная на бумаге, сама собой не превращается в бомбу. Следует отметить, в ту пору сильного обострения международной обстановки советские физики сделали большое дело по обеспечению безопасности Родины. В 1947 году Сталин подписал решение о создании вблизи города Семипалатинска ядерного полигона. Секретному городу дали секретное название Семипалатинск‐21. По прошествии всего двух лет…

«29 августа 1949 года…

Ровно в семь часов утра стремительно разрастающийся огненный шар внезапно вонзился в тело земли и, опалив его, грозно взметнулся над миром, словно вознамерившись заменить собой Солнце. Земля от боли и неожиданности буквально вскрикнула. За огненным шаром столбом, словно зачарованные чудовищной мощью и ослепительным сиянием, потянулись горящий пепел и испарения исчезнувшей плоти степи. Горелый запах земного покрова и горький запах удушливого дыма искусственный ветер мгновенно разнес по всем окрестностям, словно возвещая о приближении невиданного и беспощадного врага. Будто гигантская невидимая метла разом смахнула с лица земли обезумевшую живность и ничего не понимающую растительность и отбросила их на несколько миль. Словно гигантский сказочный дракон Айдахар, вылезший из недр земли, провел своим огромным огненным языком по ее телу.

Люди, населяющие близлежащие редкие аулы и малочисленные хутора, потрясенные резким сотрясением земли и ярким мгновенным сиянием небосвода, выбегали на улицы, безмолвно и потрясенно смотрели на горизонт, где вопреки всякой человеческой логике и опыту рождалось и потухало на глазах второе солнце.

Все кончено… Горелое, без единой растительности и окрашенное в черные сумрачные цвета куцее покрывало степи. Слепые орлы, словно только что родившиеся птенцы, ковыляющие по степи неведомо куда и зачем. Агонизирующие тела мелких млекопитающих – грызунов, корсаков, волков и только недавно зеленых и шустрых ящериц. В их предсмертных судорогах ощущался немой вопрос, заданный неизвестно кому: “За что?..” А потрясенные и оторопелые люди все еще не могли выйти из какого-то оцепенения, так и не найдя ответа на вопрос: “Что это?” Невиданное зрелище невольно заставило их застыть в минуте молчания, словно они, сами того не подозревая, отдавали дань памяти былым благословенным дням цветущих и полных жизни степных просторов и горных склонов, которые уже, может быть, никогда не вернуть».

Это отрывок из моей книги «Эпицентр мира» о первом испытании атомной бомбы в СССР.

Картины такого кошмара до этого, наверное, возникали лишь в воображении писателей-фантастов. И это событие произошло на казахской земле.

Почему полигон был размещен в Казахстане?

По данному поводу обычно говорили, что так было сделано из-за наиболее редкой заселенности этой территории Советского Союза, малой отдаленности от основных линий коммуникаций, а также наличия возможностей для строительства большой взлетной полосы. В результате был выбран район в 150 километрах от областного центра, чтобы не строить длинную железную дорогу, не идти на большие финансовые расходы. Полная информация о будущем полигоне скрывалась от собственного народа. Поблизости имелось немало аулов, населенных пунктов. Если назвать вещи своими именами, все они на деле были принесены в жертву военно-политической задаче государства. Причем сознательно. Ибо знали, какое влияние могут оказать ядерные испытания на здоровье людей региона, какую опасность они таят. Для советского руководства, которого только заботила задача быстрейшей ликвидации монополии США на атомное оружие, жизнь и судьба сотен тысяч людей практически ничего не значили. Предупреждение населения о каждом предстоящем ядерном взрыве начали делать только с 1953 года. А до этого, то есть целых четыре года, абсолютно не предусматривались предварительное объявление населению о взрыве, временная эвакуация его в другой, безопасный район. Особенно ощутимым был ущерб от первого взрыва. Радиоактивные вещества покрыли практически все населенные пункты того района. Жители аулов, ничего не ведающие о происходящем, получили большую дозу радиоактивного облучения. Это же ужасно! Как после этого относиться к правительству, которое нисколько не жалело собственный народ, смотрело на людей как на подопытных кроликов. Даже в 1986 году, когда началась перестройка и проводилась политика гласности, когда произошел взрыв на атомной электростанции в Чернобыле, Москва в течение двух суток держала в секрете информацию о катастрофе. А она произошла в апреле, в конце недели. Люди в субботу и воскресенье беззаботно гуляли на улицах, находились на дачах. Если бы даже в эти два дня людей проинформировали о произошедшей катастрофе, то они могли бы не выходить из домов и вероятность заражения радиацией снизилась бы значительно.

Застойные явления в народном хозяйстве вскрыли противоречия и недостатки командно-административной системы в планировании и размещении производительных сил. С течением времени хищное использование природных ресурсов в Казахстане чувствовалось все сильнее, были заложены экологические «мины» замедленного действия. Самой крупной из них явился Семипалатинский полигон. Ядерное насилие вокруг полигона – один из самых грубых нескончаемых примеров варварского отношения к земле наших предков.

Хочу отметить, что казахский народ достиг демократии, без преувеличения, испытывая страдания, в том числе и от того, что немалая часть его была уничтожена в ходе бессмысленного коммунистического эксперимента. Казахстан с его уникальными запасами природных ресурсов, достаточных для процветания республики, Центр превратил в сырьевой придаток, в испытательный полигон в своих антигуманных целях. Да, казахстанцы пережили всевозможные испытания, в том числе и атомные, настоящие «испытанные, закаленные» люди. Помнится, в советскую пору, восхваляя нашу республику, называли ее «лабораторией дружбы народов». Лаборатория – место, где проводят эксперимент. Даже то, что построенное в царское время укрепление – нынешний Алматы – назвали Верный, наряду с «верностью» говорило о «верноподданичестве». Император, например, укрепление на чеченской земле назвал по-другому – Грозный.

Такое давление и несправедливость продолжались долго. Личности, вставшие на защиту национальных интересов, были обвинены в «национализме» и подвергнуты гонениям, многие расстреляны. Национальному составу республики нанесен огромный ущерб, который невозможно исправить в ближайшее время, плодородие почвы истощено, земля предков приняла неприглядный вид. Высыхало Аральское море. В ходе освоения целины сильно пострадали луга и пастбища Сарыарки. Родину Абая Чингистау на протяжении 40 лет сотрясали испытания Семипалатинского ядерного полигона. Мощность совокупных зарядов, взорванных здесь в воздухе, на земле и под землей, в сотни раз превышала мощность бомб, сброшенных на Хиросиму и Нагасаки.

Испытывая ядерное оружие в Казахстане, в том числе на земле, система совершила одно из самых горестных преступлений в истории человечества против граждан своего государства. Только в нашей республике более полумиллиона человек пострадали от радиации. Большинство из них ушло из жизни в самом расцвете сил, сотни тысяч безвозвратно потеряли здоровье. Несколько поколений детей сразу после рождения стали пожизненными инвалидами.

Помню, академик Рымгали Нургалиев рассказывал, как в детстве много раз видел «ядерный гриб». Он – уроженец Абайского района, чуть не нарвался на неприятность, когда в университете преподаватель по гражданской обороне, капитан по званию, на экзамене просил его обрисовать ядерный взрыв. Он подробно рассказал, как в пору его учебы в школе совершались эти взрывы, что собой представляет этот самый «гриб». После экзамена капитан отвел Рымгали в сторону и, сильно сжав руку, сказал, что если он еще раз обмолвится об этом, то пропадут и он сам, и его родственники. Да, эту страшную картину многие годы видели сотни тысяч людей. Здоровье свыше полумиллиона казахстанцев, получивших радиоактивное облучение, было принесено в жертву ядерной гонки вооружений, которую безрассудно развернуло руководство СССР. Невозможно подсчитать тот громадный материальный и моральный ущерб, который был нанесен нашему народу.