Текст книги "Моя жизнь. От зависимости к свободе"

Кара

«Геннадий Колбин по-своему ускорил закат советской власти». С этими словами Джонатана Айткена нельзя не согласиться. Как человек, проработавший с Колбиным два с половиной года, я разделяю эту оценку. В книге Айткена говорится: «Назарбаев оставался вторым человеком в руководстве Казахской Советской Социалистической Республики, но у него возникло множество проблем при работе с новым первым руководителем Геннадием Колбиным. Вместо того чтобы успокоить народ после травмы декабрьских событий, Колбин намеревался начать охоту на ведьм, преследуя людей, которых он обвинял в организации демонстраций. Назарбаев пытался остановить его в этих попытках. В течение первых недель 1987 года оба руководителя много и откровенно разговаривали на эту тему. Поначалу казалось, что Колбин охотно выслушивает советы премьер-министра. Однако их рабочие отношения постепенно подрывались тремя факторами: вмешательством Москвы, декларативным стилем руководства, при котором давалось слишком много пустых обещаний, и атмосферой взаимных уколов и ударов, которая обнажала трещины на фасаде их лояльности друг к другу». Верны и следующие слова: «Неудачи первого секретаря портили его отношения с премьер-министром. Колбин последовал примеру Кунаева, приказав КГБ провести расследование в отношении своего подчиненного и попытавшись добиться для Назарбаева перевода на какой-либо высокий пост в московском аппарате. Однако Горбачёв не принимал подобные предложения».

Да, Колбин, вместо того чтобы на новом месте опираться на прежние кадры, старался избавиться от них и в первую очередь – от меня. При этом главным и единственным его обвинением было то, что я пошел на площадь к молодежи, более того, ходил вместе с демонстрантами по улицам города. Отсюда он хотел сделать вывод, что один из организаторов декабрьских событий – Назарбаев: поскольку в первый день глава правительства ходил вместе с молодежью, то на второй день она уверенно собралась на площади. Да, это правда, что я ходил на площадь, разговаривал с молодежью, ходил вместе с ней. Но это я делал для того, чтобы узнать об их намерениях из их же уст, разъяснить сложившуюся ситуацию, чтобы предостеречь их от опасных шагов, от провокаций. Именно в такой час испытаний я не мог не быть среди народа. В течение трех часов, которые я провел среди молодежи, они постоянно задавали один и тот же главный вопрос: «Почему руководителем Казахстана поставили человека, абсолютно не знающего его жителей, культуру и традиции местного народа, почему не поинтересовались сначала мнением общественности?» На этот простой и уместный вопрос не было ответа.

К сожалению, вскоре на Пленуме ЦК КПСС в Москве Д. А. Кунаев также сказал, что декабрьские события организовал стремившийся к власти Назарбаев. В тот день впервые у меня прихватило сердце, поднялось давление и меня прямо с пленума увезли в больницу. Здоровье металлурга, выдерживавшее тысячи градусов доменной печи, не выдержало наветов старшего, уважаемого товарища.

Когда его супруга Зухра Шариповна отошла в мир иной, по нашему обычаю я пришел к Динмухамеду Ахмедовичу выразить соболезнование. Тогда он обнял меня и горячо заговорил: «Прости меня, пожалуйста, прости меня». Я понял, что в этих словах заключено и сожаление за те слова. Я сильно растрогался. «Нет, это я должен просить у вас прощения. Вы простите меня», – ответил я. Действительно, я сам с течением времени понял, что в свое время не учитывал неумение Кунаева приспособиться к новым условиям, что требовал от него того, чего он не в силах сделать. Муки принятия нового испытывал не только Д. А. Кунаев. Многие партийные, правительственные руководители так и ушли, не приняв эпохальных перемен.

В тот печальный день мы посидели некоторое время, побеседовали. «Прошли разные времена. Когда человек занимает высокий пост, он не может не ошибаться. Поэтому мы должны прощать друг друга, – сказал он. – Ваши дела, которыми вы сейчас заняты, я поддерживаю. Думаю, вас понимает, поддерживает и народ. Я ни на кого не в обиде. Сейчас мне просто легче стало на душе».

Незадолго до его кончины я позвонил ему домой и пригласил вместе поехать на мероприятия памяти трех великих казахских биев, намеченные в Ордабасы в Южном Казахстане. Помню, он со смехом ответил: «Зачем старика в такую жару куда-то возить? Могу не выдержать дорогу». То, что Димаш Ахмедович в последние годы жизни отошел от политики, жил достойной жизнью, как и подобает мудрому старцу, являлось одним из признаков благородства. Я благодарен судьбе, что между нами не осталось никакой обиды. Что поделать, нещадные штормы политики испытывают человека на стойкость, ввергая в самые разные обстоятельства.

В истории немало случаев, когда к власти приходят случайные люди. Слишком долго перечислять. Например, насколько логично, что после Сталина руководителем страны стал Хрущёв? «Вообще надо сказать, что я встречался с Колбиным дважды и каждый раз убеждался, что к руководству республикой пришел случайный человек. У него не было данных, чтобы успешно руководить такой крупной партийной организацией, как наша. Он, попросту говоря, сел не в свое кресло. Направление его на работу в Казахстан было большой ошибкой Политбюро ЦК КПСС». Это мнение Д. А. Кунаева показывает нам, что на вопрос, каким образом оказался у нас Колбин, может ответить только противоречивая природа кадровой политики тоталитарного общества, которая ни с кем и ни с чем не считалась. Кстати, и в отношении Колбина к Кунаеву проявлялись его мелочность и мстительность. До самого отъезда из Казахстана он устраивал гонения на Динмухамеда Ахмедовича, поручал готовить самые разные статьи очернительского характера, проверить всю его деятельность во время руководства республикой. Подверглись гонениям работники, входившие в его ближайшее окружение, даже охранники. Были осуждены помощник Д. Бекежанов, управляющий делами А. Статенин. Арест А. Аскарова, бывшего первого секретаря Чимкентского обкома партии, также хотел увязать с Кунаевым (дочь Аскарова была снохой брата Кунаева). Была инициирована попытка снести его памятник и т. д. Словом, всегда и всюду искал грязь под ногтями. К счастью, никакого компромата «накопать» не удалось. Да и не могло ничего найтись у Динмухамеда Ахмедовича, который на протяжении 30 лет ежемесячно перечислял на счет детского дома солидную сумму доплаты, которая полагалась к его научному статусу академика. В этот период Центр стремился организовать у нас позорное «казахское дело» наподобие прогремевшего на всю страну «узбекского дела», но не получилось, ибо общественная ситуация у нас все же сформирована по-другому.

«Ради справедливости отмечу, что с уходом Колбина отношение ко мне резко изменилось», – писал в своей книге Д. А. Кунаев, и на самом деле последние годы его жизни прошли спокойно. Он продемонстрировал мудрость аксакала, которого уважал народ. Он же в отличие от некоторых «прежних» полностью отошел от политики, не терял достоинство и держался благочинно. Болел за меня и желал только добра. «При сегодняшнем бедственном положении народа, резко ухудшающемся из месяца в месяц, положении в экономике и угрозе распада страны мне искренне хочется пожелать Назарбаеву успехов в его деятельности. И хочу верить, что на посту Президента Казахстана он преодолеет трудности и найдет пути быстрейшего выхода из глубокого кризиса», – так написал он в своих мемуарах.

Никогда не забуду его слова при последней нашей встрече: «То, что ты говорил и делал, Нурсултан, оказалось правильным. Я поддерживаю твой курс». Тогда я с сожалением подумал: «Ах, если бы мы лет десять назад приступили к делу вот так, совместно».

Выдающиеся человеческие качества Кунаева мы особо осознали лишь после того, как он ушел из жизни в 1993 году. Прощание с покойным в Театре оперы и балета, печаль тысяч людей, выстроившихся в траурный коридор по обе стороны дороги, ведущей от театра на Кенсайское кладбище, – все это явилось продолжением добрых традиций нашего народа, умеющего ценить своих славных сынов. Эту память мы закрепили и путем увековечения моим указом имени Д. А. Кунаева. Оно было присвоено Горно-металлургическому институту, акционерному обществу «Лениногорский металлургический комбинат» в Восточно-Казахстанской области, где Динмухамед Ахмедович работал. Улица Карла Маркса в Алматы переименована в улицу Кунаева. Открыт Дом-музей Д. А. Кунаева. Сохранили памятник ему в Алматы. На доме, где он жил, установлена мемориальная доска. Одна из главных улиц столицы, которая ведет в Акорду, тоже носит имя Кунаева.

Увы, то, что простили мы, не простила История. Роковая ошибка привела к приходу постороннего человека вроде Колбина, о котором в те годы сложили песню, где были слова: «Залетный чирок не станет заботиться о нашем родимом озере».

Колбин – настоящий партократ, получивший воспитание Компартии. В Свердловском обкоме он работал вместе с Рыжковым, в Грузии – с Шеварднадзе. В верхах был замечен, когда на посту первого секретаря Ульяновского обкома партии активно проводил антиалкогольную кампанию Горбачёва. Был страстным любителем перетасовывать кадры. Под надуманным предлогом, что в Казахстане руководящие кадры не готовы к выполнению требований перестройки, он по решению Горбачёва в один день свалился как снег на наши головы. Поскольку всю жизнь находился на партийной работе, он всегда шел туда, куда партия приказывала, и, похоже, не особо задумывался, куда идет, какой груз ответственности берет на себя. Разумеется, сам он не просился к нам. Направили – пришел, поручили – сделал, позвали – ушел. В этом и драма Колбина.

Как человек, возглавлявший правительство и в силу этого непосредственно работавший с Г. В. Колбиным, думаю, нельзя промолчать о том, какую роль он вообще играл в Казахстане. Ясно, что в кризисе, который совпал с началом его работы в должности первого секретаря ЦК Компартии Казахстана, нет личной вины Геннадия Васильевича. Как я сказал выше, в Казахстан он не просился. Видимо, в этом и есть настоящая трагедия большого начальника, воспитанного на примерах прошлого, в условиях диктата командно-административной системы. Он не мог отречься от своих прежних методов работы, не смог вовремя уловить характер резко изменившегося времени. Мне кажется, Центр, по-своему сделавший максимальные выводы из декабрьских событий 1986 года, постоянно волей и неволей толкал его на проведение жесткой политики администрирования, личного управления.

Главный инструментарий руководства при административном стиле работы – проведение всевозможных совещаний, создание бесконечных бумажных потоков, раздача поручений, высказывание просьб. В 1987 году, например, в Совет Министров Казахстана поступило из союзных, республиканских и местных органов 40 тысяч документов. Наверное, не было недели, чтобы не проводились совещания с областными руководителями разного ранга и профиля: секретарями областных комитетов партии, председателями облисполкомов, начальниками управлений, хозяйственными работниками. Постоянное давление и подстегивание сверху зачастую приводили к подготовке сырых, безосновательных проектов, а они в свою очередь принимались в виде различных решений и программ в большинстве случаев лозунгового характера. Озвучивались амбициозные планы: за пять лет решить жилищную проблему, в кратчайший срок в масштабе всего Казахстана победить продовольственный дефицит. От всех руководителей, не владевших казахским языком, потребовали спешно освоить его. Стараясь подчеркнуть важность этого требования, Колбин, помнится, во всеуслышание пообещал, что на следующем Пленуме Центрального комитета он сделает доклад на казахском языке. Широко развернувшаяся борьба против пьянства, создание различных «зон трезвости» были восприняты как вполне нормальное дело. Однако после этого люди вместо алкогольных напитков начали употреблять одеколон, зубную пасту, гуталин, резко возникла проблема наркомании и токсикомании. Надо отметить, что сам он не был трезвенником.

Критикуя подобные методы руководства, я не хочу показаться человеком, абсолютно не имевшим ко всему этому отношения или каким-то нейтральным свидетелем, не несущим за это ответственность. Совсем не так. В свое время большинство таких мероприятий я тоже воспринимал как должное. Чтобы убедиться в полной несостоятельности и негативности практики голого администрирования, мне тоже потребовалось определенное время, шанс пережить личные ошибки и упущения. Но в то время и я, и все мои товарищи по республиканскому руководству всеми силами хотели помочь Г. В. Колбину, старались оградить его от принятия неправильных решений. Хотя многие его ошибки были видны невооруженным глазом, у нас и в мыслях не было выступить против или, скажем, создать противостоящую группировку, ведь буквально недавно все мы пережили очень трудный период. По принципиальным и важным вопросам он адекватно воспринимал многие мои советы. Эти советы, по мнению обоих, помогли вывести республику из многих тупиковых ситуаций. На эту тему между нами не раз имели место долгие чистосердечные разговоры.

Я очень удивился, когда узнал, что в течение 1987 года Колбин несколько раз обращался к руководству Центрального комитета КПСС и Совета Министров СССР с просьбой о переводе меня в Москву, на другую работу.

Видимо, одно из наследий, оставленных командно-административной системой, – недоверие к окружающим людям, вынужденное стремление каждого руководителя думать только о себе, о личном благополучии. На такие дела обычно толкают подозрительность и замкнутость, особенно присущие чиновникам из верхнего звена. После этого попробуй объяснить или доказать людям, воспитанным в такой среде, что тебя интересуют не карьера, не личные заботы, а другое – куда более возвышенные цели и задачи. Это практически невозможно.

«Однако завоевать популярность Колбину так и не удалось. Человек, ничего не знавший о республике, которой его послали руководить, не понимавший психологии казахов, он не сумел завязать здесь ни дружеских, ни деловых связей. Осознавая свою растущую изоляцию, он метался, выдвигал все новые мертворожденные “инициативы”. Чтобы вырваться за пределы официальных отношений, позволявших ему получать лишь общую информацию о происходящем, он завел обыкновение собирать у себя корреспондентов “Правды”, аккредитованных в разных областях республики, в надежде узнать от них о реальных проблемах и об отношении людей к власти. После таких разговоров в кабинете Первого обычно следовало приглашение в баню, сдобренное умеренными возлияниями, что было заметным отступлением от “линии партии”. Ведь Колбин в бытность свою в Ульяновске прославился решительной борьбой с пьянством, еще до того, как стартовала известная Горбачёвская антиалкогольная кампания. А в Казахстане, осознав, что генсек “подставил” его и выхода из капкана нет, он и сам, приезжая из ЦК домой, нередко коротал вечер наедине с бутылкой водки» – эти слова Сергея Плеханова также приходится подтвердить.

Он так и не избавился от одиночества. Кого-то хвалил, кого-то хулил, а потом науськивал одного на другого… Но что бы он ни предпринимал, никто не признал в нем родственную душу.

«Какой черт пригнал меня в этот Казахстан?» – такая мысль не произносилась им вслух, но все мы читали ее в его глазах. Человек, за плечами которого все-таки имелся солидный стаж работы в разных местах, внутренне признавался себе, какой ошибкой явилось командирование его в эту республику, где прежде не ступала его нога.

В те годы на волне перестройки в алматинских театрах ставились спектакли, довольно смелые по тем временам. Так, в драме Шерхана Муртазы «Письмо Сталину» были показаны горькая правда голода и гражданский подвиг Турара Рыскулова, написавшего Сталину письмо об этой трагедии. Заместитель главы правительства Мырзатай Жолдасбеков тепло отозвался о спектакле и пригласил меня в театр. Я позвонил Геннадию Васильевичу и предложил сходить вместе. Он согласился. Но уже с самого начала спектакля он изменился в лице. Сидел, не проронив ни слова. Обычно после спектакля руководство заходит в кабинет директора, благодарит его за постановку (даже если не понравилась), желает успехов режиссеру и актерам. Но Колбин ничего этого не сделал. Встал с места и направился сразу к выходу. Также молча сел в машину и уехал. Конечно же, он был не настолько толстокож и понял многое. Понял, что спектакль не о давно сгинувшем со света Голощекине, а о нем самом, точно так же оказавшемся в Казахстане и делающем все, что взбредет в голову. Быть может, тогда он окончательно осознал, что надо уносить отсюда ноги. Может, после этого подал заявление в Центр, кто знает?

Он так и не нашел способ улучшить ситуацию в республике. Программа «Жилье‐91», согласно которой к 1991 году все бездомные должны были стать обладателями квартир, была сущим популизмом. Чтобы представлять в вышестоящие инстанции видимость благополучия, местные руководители все лачуги и надворные постройки стали приписывать к «квадратным метрам». После такого массового очковтирательства в народе эту программу прозвали «Жулье‐91». А если говорит народ, то бьет не в бровь, а в глаз. Однажды Геннадий Васильевич придумал свой путь кардинального решения продовольственной проблемы в Казахстане, а именно – за счет массового отстрела перелетных птиц весной и осенью. Призвал хранить весь запас сена в сараях. Дал указание увеличить ассортимент мясной продукции. В целях выполнения этого указания в магазинах стали учитывать головы скота как один вид мяса, ноги – как второй, внутренности – как третий. Особенным шоком для нас стала его инициатива по отстрелу перелетных птиц. Оказывается, ему посоветовали, что, мол, все птицы с громадной территории Евразии на зимовку перебираются в Индию через Казахстан и с наступлением весны – обратно. Это же какое несметное мясное богатство!.. Некоторые ретивые исполнители даже собирались приступить к составлению планов по реализации этой идеи… К счастью, не прошло и недели, как в газете «Комсомольская правда» был опубликован убийственный фельетон. В нем была разоблачена исходящая из Казахстана охотничья авантюра, которая открыто игнорировала международное законодательство. Колбин же стоял на своем: «Да, было высказано такое мнение в виде предложения, я поручил лишь изучить этот вопрос. Никакого решения не было принято. Нас просто оклеветали». Действительно, принять решение не успели.

В конце концов Кремль окончательно убедился в том, что Колбин нас ничем не осчастливит. Закономерен вопрос: почему Центру потребовалось два с половиной года, чтобы понять свою ошибку? Ответ на него прост. Если бы после известных событий Горбачёв сразу понял несправедливость принятого решения, то он еще тогда исправил бы свою ошибку. Но это были другие времена. Убеждение, что Политбюро никогда не ошибается, укоренилось крепко. Поэтому Колбин столько времени оставался на своем месте. Только после того, как Центр окончательно убедился, что он ничего путного не сделал и таким образом просто опозорил Кремль, его под видом повышения отозвали в Москву. Других вариантов просто не оставалось.

Колбина к нам привела Москва, убрала его тоже Москва. Все члены бюро поддерживали его как могли, я тоже старался помогать во всем. Но результат оказался таким, каким он оказался. В последний год Колбин вообще практически не работал. Делая вид, что доверяет мне, говорил, чтобы я и рассматривал все вопросы. Сам же стал думать о путях отхода.

На очередном съезде народных депутатов Колбин был избран на освободившийся пост председателя Комитета народного контроля СССР. Кремль сделал это, чтобы деликатно завуалировать свою ошибку. Вскоре распался Союз и Колбин вышел на пенсию. После его ухода у меня с ним не было никаких контактов. Да и дел всегда невпроворот. Но, оказывается, драма Колбина не закончилась с его уходом из Казахстана, а затем и с уходом на пенсию. Позже мы узнали о его кончине. Но подробностей этого финала не знали.

А случилось вот что. Я был поражен, прочитав статью Александры Скворцовой «Исторический детектив. Железный канцлер Ульяновской области». Автор пишет:

«Большую часть времени пенсионер Колбин проводил дома, мало выходил на улицу, совсем не читал и не общался даже с соседями. Один из его ульяновских подчиненных Самсонов как-то заехал к нему в гости и был удивлен личностным изменениям когда-то активного Геннадия Васильевича. Он почти не разговаривал, целыми днями лежал на диване и никого не хотел видеть.

Скончался Геннадий Колбин в 1998 году. Его смерть была такой же одинокой, как и последние годы жизни. Он поехал к дочери в гости навестить внука, внезапно почувствовал себя плохо и, завалившись на сиденье поезда, скончался от сердечного приступа прямо в вагоне метро.

Пять дней его никто не искал, и уже хотели захоронить как “бездомного”, но помог случай. Одному из милиционеров отделения показалось его лицо знакомым, позже он вспомнил, что видел его на демонстрации на “гостевой” трибуне, правоохранители поднапряглись и родственников нашли».

Так закончилась его жизнь.