Текст книги "Моя жизнь. От зависимости к свободе"

Перестройка: плюсы и минусы

С пленума – на стачку

«Требовалось исправить ошибку, которую мы сделали с Колбиным. Это стало нашей первой крупной ошибкой в сфере межэтнических отношений, и я был решительно настроен не повторять ее. Мы все пришли к выводу, что казахи должны сами управлять своей республикой, и дали им право решать, кто станет их новым руководителем».

Эти слова из мемуаров М. С. Горбачёва – бесспорное доказательство того, что времена изменились.

Мне доподлинно известно: когда стало ясно, что произойдет смена руководства республики, рассматривался целый ряд кандидатур, выдвигаемых на должность первого секретаря Центрального комитета Компартии Казахстана. Никто не мог отрицать, что как второе должностное лицо в республике и как человек, реально решающий хозяйственные вопросы, я имел определенный вес и реноме. Тем не менее Центральный комитет КПСС не проявил особого желания, чтобы на эту должность был избран я.

Об этом я слышал от многих людей. Один из них – Игорь Романов, настоящий профессионал своего дела, светлой души человек, позднее долгие годы проработавший в должности моего советника, помощника. Ограничусь выдержкой из его воспоминаний: «Тем не менее ЦК КПСС в 1989 году старательно искал другую кандидатуру, в чем мне довелось убедиться самому. Весной этого же года в Кремле собрали “идеологический актив”, в котором довелось участвовать и мне, тогда первому заместителю руководителя идеологического отдела Центрального комитета Компартии Казахстана. Прямо с одного из заседаний меня вызвали к заведующему сектором Казахстана и Средней Азии орготдела ЦК КПСС Н. Ф. Мищенко. Он сразу же начал с вопроса, что если Г. В. Колбин будет назначен на другую работу, то кто из партийного актива мог бы заменить его. Я несколько растерялся, но почти сразу ответил, что лучшая кандидатура, на мой взгляд, это Председатель Совета Министров Н. А. Назарбаев. Тогда собеседник попросил обосновать мое суждение. Я ответил, что этот человек пользуется непререкаемым авторитетом в республике, великолепно знает экономику, в первую очередь казахстанскую, имеет смелые идеи по ее реформированию, которые открыто высказывает.

Затем Н. Ф. Мищенко повел меня к одному из заместителей заведующего орготделом, а далее – к секретарю ЦК КПСС и одновременно председателю Комиссии ЦК КПСС по вопросам партийного строительства и кадровой политики Г. П. Разумовскому. Беседа была короткой, но именно он сказал, что мое мнение не совпадает с рекомендациями нынешних руководителей республики. Кроме того, он спросил о том, что я думаю по поводу кандидатур 3. К. Камалиденова, М. С. Мендыбаева, Е. Н. Ауельбекова. Конечно, я знал этих людей и, не умаляя их заслуг, попытался обосновать разницу между ними и Председателем Совета Министров с точки зрения готовности к должности фактически первого руководителя Казахстана. Как выяснилось позже, такого же мнения придерживалось абсолютное большинство людей, прошедших такое же “собеседование”.

Дальше события стали развиваться достаточно стремительно. Москва воочию убедилась в несостоятельности проводимой Кремлем много лет практики моноцентризма и невозможности игнорировать мнение на местах и “отыграла” назад. И в июне 1989 года Нурсултан Назарбаев был избран первым секретарем Центрального комитета Компартии Казахстана».

В изданной в 2010 году книге «Пути жизни» в свое время работавший секретарем Центрального комитета Компартии Казахстана по идеологии Закаш Камалиденов подтвердил, что он был на приеме у ряда ответственных работников ЦК КПСС, где зондировались кадровые вопросы. В частности, заместитель заведующего по кадрам К. Н. Могильниченко поинтересовался у него: «Как думаешь, кто в республике сможет делать эту работу, кто способен быть первым руководителем?» – «Я могу назвать имя достойного на это место человека. Это Нурсултан Абишевич Назарбаев. Многоопытный, возглавляет Совет Министров. Хорошо разбирается в экономике».

В этой связи позднее Закаш Камалиденов в своем печатном интервью также добавил: «Каждый человек должен знать свои силы. “Кто не знает своих сил, будет мучиться”, – говорят в народе».

Среди руководства ЦК нашлись и такие, кто специально ходатайствовал против моей кандидатуры. Когда их спрашивали «Почему?», эти люди, оказывается, отвечали: «Назарбаев неудобный». Неудобный, неподходящий – значит способный выйти из подчинения и стать неуправляемым. Потому что с многих трибун и на страницах СМИ я всегда говорил о нерешенных в стране проблемах, о положении в экономике. Тогда Горбачёв осадил их одной фразой: «Лучше один неудобный Назарбаев, чем весь неудобный Казахстан». Эти слова были сказаны неспроста. Ведь в прошлый раз бесцеремонное волюнтаристское решение по смене республиканского руководства нанесло огромный ущерб авторитету Центра. Если бы Москва еще раз пошла на такой шаг, то от этого авторитета вообще бы ничего не осталось. Тем не менее мои недруги еще долгое время оказывали скрытое сопротивление. В конце концов было придумано так называемое изучение общественного мнения. На улицах Алматы провели анкетирование с единственным вопросом: «Не националист ли Назарбаев?» После этого руководству ни с того ни с сего захотелось демократии, и на пленуме Центрального комитета процедуру избрания первого секретаря провели закрытым голосованием. Этого никогда раньше не было. В прежние времена избирали простым поднятием руки. Я, конечно, приветствую такую скрупулезность при подборе и отборе кадров, максимальную демократичность при избрании руководителей. Однако возникает такой вопрос: почему такая принципиальность не была проявлена при подготовке V пленума, когда избирали первым секретарем Г. В. Колбина, совершенно неизвестного казахстанским коммунистам? Кстати о Колбине, на I Съезде народных депутатов СССР, который начал свою работу 25 мая 1989 года, слово от имени Казахстана дали не первому секретарю, а председателю Совета Министров, то есть мне, что говорило о многом для тех, кто разбирался в политических тонкостях. Просматривая шеститомный стенографический отчет этого съезда, я для интереса не поленился и посчитал: оказывается, в ходе моего выступления делегаты аплодировали восемь раз. Помнится, особую поддержку у пятитысячного зала вызвали следующие мои слова: «Вал в рублях, а не товары, стал еще более мощным в двенадцатой пятилетке, достиг своего апогея. Удовлетворять потребности людей, а не показатели ведомств – тоже осталось призывом. А теперь вынуждены вернуться к самому архаичному показателю – соотношению производительности труда и средней зарплаты, которое внесено четырьмя уважаемыми ведомствами. Пусть они на меня не обижаются, но этот документ носит на предприятиях название “Письма банды четырех”».

22 июня 1989 года я был избран первым секретарем Центрального комитета республиканской компартии. В результате закрытого, тайного голосования мою кандидатуру из 158 членов Центрального комитета поддержали 154. Лишь четыре человека проголосовали против. Считаю, что это очень высокий показатель. Выступившие в прениях высказали много теплых слов в мой адрес. Всесторонне оценили деятельность кандидата министр местной промышленности И. Б. Едильбаев, директор Лениногорского полиметаллического комбината И. И. Думанов, председатель агрофирмы «40 лет Октября» Талды-Курганской области Н. Н. Головацкий, первый секретарь Карагандинского обкома партии В. И. Локотунин, первый секретарь Джамбульского обкома партии С. М. Байжанов, старший вальцовщик листопрокатного цеха Карагандинского металлургического комбината С. В. Дрожжин, слушатель Алма-Атинской высшей партийной школы Н. Е. Руснак, доярка племзавода «Каменский» Алма-Атинской области В. А. Кузьменко, первый секретарь Павлодарского обкома партии Ю. А. Мещеряков, первый секретарь Кызылординского обкома партии Е. Н. Ауельбеков. Остановлюсь лишь на выступлении Еркина Нуржановича Ауельбекова. Дело вот в чем: предполагалось, что его тоже рассматривали в качестве возможного кандидата на должность первого секретаря ЦК. Многие знали, что наши взгляды часто не совпадали. Мне показалось уместным то, что напоследок он расставил все точки над i: «Я, если вы помните, неоднократно выступал, критиковал по старшинству, но должен сказать, что Нурсултан Абишевич делает правильные выводы из критики. За последние годы у нас не было ни одного разногласия, мы во всех вопросах сходились, а остальное – это все разговоры». Он не только сказал об имевшихся разногласиях, но и охарактеризовал меня как политического руководителя, «разносторонне рассматривающего многие вопросы: и экономику, и культуру», в словах которого «чувствуется масштабность». Отметил, что избрание Назарбаева первым секретарем Центрального комитета является правильным решением. Поэтому эти слова подействовали на меня как свидетельство справедливости мнения этой сложной личности и как показатель его признания.

В своем заключительном слове на пленуме я сказал:

«Понимаю всю ответственность, возлагаемую на ЦК Компартии Казахстана и на меня в столь поворотный момент в истории нашей партии и республики.

С перестройкой люди связывают решение многих жизненно важных социально-экономических и общественно-политических проблем, в том числе и в области межнациональных отношений, которые в застойные времена приглушались или замалчивались. Насколько они сложны, показывают события последних лет. Но подходы к их решению уже определились. И теперь надо более активно осуществлять намеченное.

Моя позиция в этих вопросах вам всем известна. Она была ясно сформулирована в выступлении на I Съезде народных депутатов СССР. Я постарался выразить интересы казахстанцев, и это было общей платформой группы депутатов от нашей республики. Хочу заверить вас, что стану твердо проводить линию на претворение этой программы в жизнь. Считаю, что для первого руководителя республики интересы народа должны быть превыше всего».

После пленума я поехал на Алматинский завод тяжелого машиностроения. Хотелось узнать мнение коллектива близких мне по духу рабочих и инженеров. Прошелся по цехам завода, рассказал о принятом решении. Еще не все знали о состоявшемся пленуме. Главное – все знали, что будет пленум, что на нем меня изберут первым секретарем. «Почему вы так думаете?» – спросил я. «Знаем, что это невозможно – снова привезти кого-то извне. А в нашей республике на эту должность нет никого, кроме Назарбаева», – говорят. Эти слова воодушевили меня намного больше, чем решение пленума. Если говорят рабочие, они говорят о том, что думают. Это мне известно давно.

Началась новая глава – особенно ответственная глава книги моей жизни.

Проводив специально приехавшего на организационный пленум члена Политбюро, секретаря ЦК В. М. Чебрикова, я приступил к работе.

Именно в те дни забастовка шахтеров, начавшаяся в угольных центрах Донбасса и Кузбасса, перекинувшись, вспыхнула в Караганде. Немедля отправился туда. Горбачёв сказал мне, что надо ехать в Караганду, по-другому не получится. Я ответил, что все угольное производство подчиняется московскому министру, поэтому он должен поехать вместе со мной. Договорились.

Самолет приземлился в Караганде, и я прямиком из аэропорта направился на площадь. Стояло лето. Черные от угольной пыли и масляных пятен лица около двух тысяч человек, только что поднявшихся из-под земли и не успевших переодеться, были суровы и гневны. Против кого будут выступать? Конечно, против руководства. Зарплата небольшая. В магазинах дефицит продуктов. Море вопросов. И нет на них ответа. Встречавший меня в аэропорту руководитель области, как бы проявляя заботу, сказал: «Они сердиты, может, не надо идти к ним именно сейчас?» Но, как говорится, раздевшийся воды не убоится. Я направился прямо к ним. Под палящим солнцем часами беседовал с людьми. Карагандинская забастовка в определенной степени возникла и в результате установления близких связей с активистами горняков Кузбасса и Донбасса. И там, и здесь проблемы были схожими. Среди прибывших из Москвы под видом журналистов были замечены провокаторы. В тот же день по нашей просьбе из Москвы прибыли заместитель главы правительства и два министра, которых мы вынудили держать ответ перед горняками, получили их обязательства по решению накопившихся проблем. Так как рвались связи между поставщиками и потребителями, уголь не отгружался, средств на зарплаты не было. В конце концов шахтеры согласились с моими доводами. Очевидно, они не забыли о том, что, когда я еще работал в обкоме, а затем в Центральном комитете, я не раз спускался в шахту, беседовал с ними, решал их проблемы. Среди них были и те, которые хорошо знали меня. Позднее договорились с руководителями всех общественных объединений республики об объявлении моратория на забастовки в течение года, чтобы в этих трудных условиях в первую очередь выправить экономику. Условия моратория были выполнены. Отпала необходимость в продлении его срока. Ситуация в республике стабилизировалась.

Из забастовки шахтеров мы извлекли большой урок. Главное – забастовка показала, что рабочие не приемлют спускаемые сверху инструкции и задания по обновлению экономических механизмов. Это был тревожный звоночек: если бы мы не отрегулировали положение в Караганде, то завтра такое вполне могло случиться в Павлодаре, послезавтра – в Усть-Каменогорске и так далее. Недаром в своем выступлении на сессии Верховного Совета республики я открыто сказал, что экономика страны не выдержит еще одной волны подобных забастовок. Если бы такие события продолжились, то наши начинания по улучшению благосостояния людей оказались бы нереализованными, не говоря о снижении экономических показателей. К счастью, нам удалось убедить в этом шахтеров. После удовлетворения их требований решение стачкома о выходе на работу сразу же было выполнено. А вообще, после карагандинской забастовки всем стало ясно, что надо быть вместе с народом, вести открытый диалог с людьми, не оставлять на потом вопросы, которые можно решить своими силами. Забастовка шахтеров не прошла бесследно. Благодаря переговорам, длившимся месяцы, летом 1991 года, то есть еще до обретения независимости, по результатам моих встреч с министром угольной промышленности Щадовым, министром металлургии Сосковцом, министром радиопромышленности Шимко было подписано коммюнике, согласно которому признавались эффективность и необходимость перехода профсоюзов под юрисдикцию Казахстана. Это был шаг в сторону реальной независимости.

Да, не успел приступить к новой службе, как пришлось столкнуться со столь неприятной ситуацией. Протесты, начавшиеся на карагандинской шахте «Тентекская» (это наименование она получила по названию местной реки, по-видимому, когда-то весьма бурной и буйной), создали угрозу прекращения добычи угля в течение нескольких дней. И вообще, забастовки – событие опасное в любое время. А в тот период они были опасны особенно. Экономика была не в состоянии их выдержать.

Эта забастовка еще раз показала: корень всех наших проблем в том, что человек не является хозяином ни предприятия, ни земли, а потому и к государственной собственности относится как попало. Низкая производительность труда в СССР, несопоставимая с трудом, например, американского рабочего, который за один день производит втрое больше продукции, чем наш рабочий, объясняется вовсе не тем, что наши люди настолько ленивы и настолько бездарны. Вся беда заключалась в отрыве и нашей жизни, и нашей продукции от конечного результата. Работаешь с высокой производительностью или же целыми днями болтаешься без дела – все равно получаешь ту же зарплату. В чем тогда смысл стремления работать хорошо? Лишь бы для того, чтобы назваться передовиком? Чтобы быть занесенным на Доску почета? Чтобы получить грамоту? Конечно, эти моменты тоже играют свою роль, но ведь на одном моральном поощрении далеко не уедешь.

Вот почему на III Съезде народных депутатов, когда обсуждался вопрос об учреждении должности президента СССР, я открыто заявил, что Верховный Совет республики оставляет за собой право объявлять землю, ее богатства, воды, леса, другие природные ресурсы собственностью республики. При этом предупредил, что никто не должен воспринимать мое заявление как ультиматум.

То, что Советский Союз – федеративное государство, что по Конституции каждая союзная республика является самостоятельным государственным образованием, было всецело предано забвению. Действительно, разве бывает самостоятельное государственное образование, не владеющее собственной землей, не распоряжающееся собственными богатствами? Издавна известно, что если нет экономического суверенитета, то о суверенитете политическом не может быть и речи.

Бесспорно, что съезды народных депутатов СССР оставили глубокий след в сознании советского общества той поры. Именно те съезды показали, что дни коммунистической партии сочтены, что если не предпринять решительные шаги по ее реформированию, то положение с каждым днем будет ухудшаться. Помнится высказывание одного депутата: «Только сама партия своими действиями может свести на нет авторитет партии». Эти суровые, но справедливые слова должны были заставить задуматься партийное руководство. Но этого не случилось.

В целом перестройка предусматривала демократизацию жизни общества и через это была призвана разбудить дремлющую в людях инициативность, то есть с самого начала ставила замечательные цели. К сожалению, все это осталось на словах. Снизилась ответственность на всех уровнях. Ухудшилась дисциплина. Не учитывалось то, что именно дисциплина является обязательным условием любой работы, что в ее отсутствие демократия рано или поздно приведет к хаосу и анархии. Я говорил о выборе: «Или мы сделаем намеченное, или растеряем доверие народа». Мои слова сбылись. Власть Горбачёва лишилась народного доверия. Под прикрытием «общественной собственности» центральные ведомства в основном преследовали свои интересы. Они не пошли дальше мысли о том, что с усилением суверенитета в политике республик они будут терять свои полномочия. Вот почему стали быстро редеть ряды компартии, в которой в одно время состояло 20 миллионов коммунистов. Участились случаи отказа кандидатов в члены партии от перехода в члены, выхода из партийных рядов по собственному желанию. Можно сказать, практически прекратилось пополнение партии достойными свежими силами. В ту пору встречались факты, когда в ряде партийных комитетов на должность инструктора принимали людей, не имеющих даже года партийного стажа. Раньше на такую работу принимали человека опытного, имеющего несколько лет стажа. Более того, в одном районе даже был случай, когда инструктором райкома партии назначили молодого коммуниста в день получения им партийного билета. Все это, конечно, отрицательно влияло на авторитет партии. В тот период на некоторых областных партконференциях – в Карагандинской, Кокчетавской, Чимкентской, Талды-Курганской областях – не были переизбраны первые секретари обкомов. Повседневная работа компартии утонула в пустой болтологии, что дискредитировало и идеи демократизации, провозглашенной самой партией. Демократия – форма существования государства. Ее никак нельзя понимать как право говорить и делать все, что вздумается, как необузданность, граничащую с безответственностью. Народ больше всего боится двух крайностей – анархии и деспотизма. Демократия должна находиться между ними. Этого не учли инициаторы перестройки.

Кризис партии превратился в кризис перестройки.

Привычный кризис

Советский правозащитник Андрей Амальрик написал в 1969 году критическое эссе с шокирующим названием «Просуществует ли Советский Союз до 1984 года?» В свое время оно было выпущено самиздатом и широко распространялось в рукописных копиях, а нам удалось ознакомиться с ним только в составе изданного в 1991 году сборника «Погружение в трясину». Известно, что знаковую дату автор взял из названия знаменитого романа Джорджа Оруэлла «1984». Как в воду глядел автор впоследствии переведенного на 62 языка мира изящного творения, указав, что методично разоблачаемый им советский тоталитаризм погрязнет в неимоверных трудностях именно в том году.

Да, 1984 год обозначил апогей кризиса советской империи. Убедиться в этом можно, обратив внимание на три факта, приведенные в изданной в 2010 году книге «Перестройка и крах СССР. 1985–1993». Профессор В. Д. Патрушев: «Часы, затрачиваемые нами (то есть населением) на приобретение покупок 65 миллиардов человеко-часов. Надо заметить, что в эти 65 миллиардов человеко-часов не входит время, затрачиваемое покупателями на поиск нужных товаров. Это соответствует годовому фонду рабочего времени 35 миллионов человек, занятых в народном хозяйстве». Доктор экономических наук О. Р. Лацис говорил, что количество людей, «работающих» в очередях, равняется численности всех работников промышленности – 37,6 миллиона. Профессор З. Р. Коробкина: «Общие потери картофеля в период вегетации, уборки, хранения, транспортирования и реализации составляли 50–70 % биологического урожая этой культуры». Сейчас в это трудно поверить, а еще труднее – понять и принять, как все это вообще стало возможным.

КПСС превратилась в настоящую партию-государство. Большевизм с самого начала сделал все, чтобы судьба социализма не зависела от результатов выборов, от голосования в парламенте. Хотя государство называлось Советский Союз, парламент – Верховным Советом, местные органы власти – областным, городским, районным советами, не было даже намека на то, чтобы решить любой вопрос после совета с народом. Ни один советский орган не мог сделать шагу без указания партийных органов. О независимости судов и говорить нечего. Достаточно сказать о том, что 70 процентов правовых норм, на которые опирались суды, держались в тайне.

На начальном этапе правления Л. И. Брежнева благосостояние народа понемногу стало расти. Однако в 70–80-х годах СССР впал в хроническое отставание от стран с рыночной экономикой. Поиски путей выхода из этого тупика даже не велись как следует. После смерти Брежнева Ю. В. Андропов поручил аппарату подготовить предложения по изменению жизни страны. Как оказалось, лейтмотив поступивших предложений составили такие темы, как смена кадров, сформированных и засидевшихся со времен Брежнева, отстранение всех его родственников, приспешников и подхалимов, спроваживание на пенсию 70–80 % министров. Вот ведь как рассуждали: стоит выполнить это – многое встанет на свои места. Андропов, в очередной раз убедившись в такой людской узколобости, вынужден был сказать: «Мы не знаем общества, в котором живем».

Слова Андропова о необходимости наведения порядка нижестоящие принялись исполнять со всей ретивостью. Начали проверять людей, стоявших в магазинных очередях за продуктами. Выяснялось, что они сюда приходили, бросив свои рабочие места. Однако таким образом навести порядок на производстве было невозможно. Начались проверки по республикам, поиски преступлений.

Страна ждала перемен. С радостью восприняла первые шаги перестройки. Казалось, рассеялся какой-то густой туман и мы начали яснее и четче видеть окружающий мир. С другой стороны, верно и такое наблюдение: если резко распахнуть окна десятилетиями не проветривавшейся комнаты, немудрено, что от хлынувшего извне политического кислорода у людей закружится голова…

Когда возникло сомнение в необходимости случившейся 70 лет назад революции и правильности построенного на ее лозунгах социализма, в стране взялись за перестройку. Как не появиться сомнению, если такое громадное государство все заработанное им постоянно направляло на удовлетворение запросов ненасытного милитаризма, а народ изнемогал от нехватки продовольствия и одежды? Упование на несметность природных и трудовых ресурсов страны только расслабляло и изнеживало нас. Экстенсивное развитие экономики позволяло выживать. Не надо было быть прозорливым политиком, чтобы понять, что в такой огромной стране только наведение должного порядка, усиление организованности и ответственности могли изменить жизнь.

А прозорливые политики открыто говорили, что в стране рано или поздно наступят изменения. Маргарет Тэтчер так описала в мемуарах свои впечатления от посещения нашей страны: «В те проведенные в Советском Союзе дни я ощущала, как у коммунистической системы почва уходит из-под ног. В голову пришло такое изречение де Токвиля: “Опыт показывает, что наиболее опасный момент для плохого правительства наступает тогда, когда оно приступает к реформам”. Оказанный мне теплый прием – и сердечная благосклонность русского народа, и уважение советского руководства во время длинных переговоров – указывал на глубинные коренные изменения. Западная система свободы, которую в западном блоке олицетворяли Рональд Рейган и я, все больше становилась господствующей. Я чувствовала, что скоро произойдут большие изменения, но я даже представить себе не могла, как быстро они нагрянут».

Вот именно в этом весь вопрос – в быстром наступлении изменений…

За идею перестройки народ проголосовал обеими руками. Нынешнее поколение, конечно же, не сможет ощутить и осознать понятия «перестройка» и «гласность», точь-в-точь как мы, когда после Апрельского пленума 1985 года вдохнули их как свежие и теплые порывы весеннего апрельского ветра. А мы возлагали на них большие надежды. Одна из них оправдалась неотвратимо – людям было возвращено право говорить правду. Именно это натолкнуло меня выступить на съезде Компартии Казахстана, обличая недостатки в республике.

Стали раскрываться авгиевы конюшни скопившихся проблем и противоречий. Настало время свободно мыслить, вольно говорить. Открылась дорога для личной инициативы человека. Правящая партия выражала сожаление за прошлые дела, делала выводы из допущенных ошибок, даже опровергала ранние утверждения. Например, была официально признана ошибочность формулировки «казахский национализм», содержащейся в постановлении Центрального комитета. Все наши претензии признаны правомерными, и в документ были внесены соответствующие изменения. Главное – снято обвинение казахского народа в национализме, здравый смысл и справедливость восторжествовали.

Все это было нелегко. Нельзя забывать о влиянии пропагандистской машины, день и ночь не знавшей покоя в течение семидесяти лет. О том, какой мощной силой являлась советская пропаганда, свидетельствуют слова академика Андрея Сахарова о том, что и он не имел полного иммунитета от ее воздействия и вот только теперь до конца освобождается от этого морока. Что сказать о других, если в таком состоянии был сам Сахаров, который своим единственным предложением убрать из Конституции СССР шестую статью о руководящей роли коммунистической партии положил на обе лопатки систему, правившую на протяжении 70 лет?..

О моем отношении к Михаилу Сергеевичу Горбачёву, полагаю, сказано достаточно и в моих книгах, и в многочисленных интервью. Абсолютно бесспорно, что он является реформатором глобального масштаба, который начал великий процесс, потрясший весь мир. Нет нужды лишний раз утверждать, что Горбачёв – поистине историческая личность. Никто не принуждал его разворачивать перестройку. Он взялся за нее ради изменения страны, народа и общественного сознания, ради построения демократического общества. Есть немало людей, которые считают: если бы Горбачёв не затеял это дело, то он вполне бы мог вольготно руководить страной как минимум лет 10–15. Вместе с тем предостаточно и тех, кто считает, что в действительности у Горбачёва не хватило способностей для руководства такой страной. Давайте будем помнить, что настоящую оценку таким личностям дает история. А современники субъективны.

Оценивать деяния политиков по прошествии времени – дело несложное. Но я считаю неправильным типичный для многих аналитиков подход, когда личность политика рассматривается в отрыве от ситуации, в которой ему приходилось действовать в конкретный временной отрезок. А я в те годы был рядом и с Горбачёвым, и с Ельциным, сотрудничал с ними. Об их ошибках говорил и при личных встречах, и с трибун. Поэтому мои оценки в этой книге следует воспринимать как продолжение ранее сказанного.

Одна из причин того, что Горбачёв не смог эффективно управлять огромным государством, – его слабое знание жизни и слабое знание народа. Если окинуть взором жизненный путь Горбачёва до его прихода на должность Генерального секретаря ЦК КПСС, то можно убедиться, что он никогда не знал преград на этом пути. В Ставропольском крае, где он работал долгие годы, ему не приходилось решать трудные проблемы. В краю, знаменитом своими курортными городами: Пятигорском, Ессентуками, Железноводском, Кисловодском – Горбачёв имел возможность постоянно встречаться с высшими руководителями, приезжавшими из Москвы на отдых, показывать себя с лучшей стороны. Прошел по ступеням комсомольской, партийной работы. Это и есть весь его опыт жизни. Но способности глубоко вникать в экономические вопросы у него не хватало.

В стране той поры любая вещь могла стать дефицитом. В особенности продовольствие. Например, в хлебной стране не хватало пшеницы, приходилось покупать ее за рубежом. Договариваясь с США и Канадой, Горбачёв брал у них пшеницу. Корабль с хлебом прибывал в порт Балтийского моря, а рассчитываться не было денег. Не раз бывая в кабинете Горбачёва, часто видел, как он выпрашивал кредиты у той или иной страны. Я сильно удивлялся. Было, как говорится, обидно за державу. Сейчас вот и Россия, и мы поставляем зерно на экспорт. Что же случилось в то время?

«До восшествия на трон Горбачёв руководил сельским хозяйством. Состояние нашего сельского хозяйства не позволяло возлагать особые надежды на деловые качества генерального секретаря», – в этих словах Александра Минкина есть большая доля правды. Кстати, о словах: выступать Михаил Сергеевич был большой мастак. Было видно, что он слушал самого себя и любовался самим собой. Профессора по психологии отнесли тип личности Горбачёва к разряду нарциссов. Возможно. Он напоминал актера, любящего только положительные роли и способного играть только выигрышные образы.

Он долго не мог освободиться от социалистической идеи. Все реформы связывал с тезисом «социализм с человеческим лицом». То есть не мог отойти ни вправо, ни влево – находился в середине, и дни его проходили в мытарствах. Он долгое время говорил, что все трудности происходили из-за искажения ленинских идей, социалистического пути, неправильного проведения коммунистической политики. Западные руководители хлопали его по плечу, называя «другом», призывали углублять демократию, но внутреннее положение не позволяло осуществить это сразу. Да и сам он лично не был готов к этому. Так перед ним возникли огромные трудности.