Текст книги "Спасти пасика"

До препровождения в камеру Колю обыскали, забрали ремень из брюк и шнурки из полуботинок. Николай боялся заходить в камеру, но не показывал вида. Громкие засовы металлических дверей еще больше нагоняли страха и ужаса на молодого человека. Дверь отворилась, и в полутемной комнате размером четыре на четыре метра зашевелились люди, которые до этого спали на деревянном полу, что располагался чуть выше небольшой площадки при входе в камеру. Арестантов было четверо. При входе из коридора в камеру Коля почувствовал запах, который он запомнил навсегда. Запах неудавшейся жизни всех прошедших через эту камеру людей, казалось, вобрали в себя даже стены, покрытые цементной «шубой». В этом запахе остро ощущались: вонь нестиранных носков, пропитанная потом одежда, протухшая моча, из неплотно закрытой в углу «параши», особенно резко пахнущий табак потрошеных окурков, что докуривали в газетных самокрутках арестанты, немытые тела и даже отчаяние, которое тоже имеет свой запах, когда оказавшийся в КПЗ человек вдруг начинает понимать, что неизбежно из его жизни будет вычеркнуто несколько лет.

– Курить есть? – первое, что услышал Коля, как только за ним закрылась тяжелая и шумно лязгнувшая дверь.

– Я не курю… – тихо ответил он.

– Ну что ты будешь делать! – с огорчением выговорил лысый пожилой мужик. – Уже второй некурящий. Что за зэки нынче пошли, – добавил он тихо и опять лег на спину. Коля робко стоял при входе, не решаясь присесть или пройти на настил и лечь, как все.

– За что тебя, паренек, забрали? – спросил из правого угла черноволосый с помятым небритым лицом более молодой заключенный.

– По сто сороковой, – назвал Коля номер своей статьи в украинском уголовном кодексе, словно давая понять, что ему известны составы преступлений по номерам, хотя знал он только номер своей статьи.

– Откуда ты? – вновь подал голос пожилой и лысый. На вид ему было под пятьдесят.

– Из Москвы…

– Из Москвы?! – переспросил удивленно тот.

– Да… – вновь еле слышно подтвердил Коля.

– То я и вижу, что у нас, вроде, таких рыжих в поселке нет. – Немного помолчав, он как бы начал размышлять вслух. – Москвичи в основном народ грамотный и ушлый. Они никогда не пропадут. – Тут Коля почувствовал, что первый страх начал оставлять его, а мужик продолжил: – За это их на зонах не очень уважают. Не успеют с этапа подняться, как уже ищут, где секция внутреннего порядка, чтобы поскорее записаться в сучью свору и не работать. С повязкой легче устроиться в хозобслугу или на кухню, или на склад спецодежды, или учетчиком, а то и нарядчиком. Короче, москвичи всегда на хлебных местах работают и живут отдельно в сучьем отряде.

– Как будто у нас таких мало, – подал голос третий арестант, который лежал в левом углу на правом боку с головой втянутой в пиджак. Коля почему-то сразу понял, что это место в левом углу камеры лучше всех остальных, так как на этом месте нет надобности лежать лицом к лицу с кем-либо, располагаясь на правом боку, более удобном для сна. Почти в каждой камере встречается такой человек, который говорит немного, а если что-то и скажет, то все воспринимают его суждение, как разумное и бесспорное.

– Согласен: у нас тоже хватает «москвичей» украинских, но среди москвичей все равно мужиков меньше, чем среди зэков из остального Союза, к примеру, из Сибири или из Питера – продолжил лысый. – Большинство москвичей склонны к сучьей жизни. У нас на зоне мужики иногда «козлов» москвичами называли, чтобы к оперу или ДПНК (дежурный помощник начальника колонии – прим. автора) не потянули за оскорбление какого-нибудь ярого повязочника. Иной из них, не обязательно из Москвы, не дает ни чаю заварить своим кипятильником из моек (безопасные лезвия для бритья – прим. автора), ни в тапочках пройтись по жилзоне летом, так как сразу бежит жаловаться цветным ментам (работники администрации – прим. автора). Обозлишься, бывало, и скажешь такому со злостью: Ну, ты земляк, «москвич» конченный, как я погляжу! А тому и невдомек, что его козлом обозвали. Он может Москвы и в глаза не видел.

– Ладно, не пугайте парня. Его видно, что он первый раз в КПЗ, не говоря уже о тюрьме или зоне. Как тебя зовут? – спросил разумный и спокойный мужик из левого угла.

– Николай.

– Коля, если к следователю или к адвокату потянут, то постарайся, хотя бы закурить у них. Принесешь нам, если сам не куришь, а то у нас уже уши опухли без курева… Как ты здесь у нас оказался? – Коля все рассказал, как было дело, и соседи по камере немного посмеялись. Уже к вечеру Коля освоился, и чувство страха у него исчезло окончательно. В КПЗ арестантов не делят на взрослых и малолетних и находиться с опытными заключенными молодым всегда безопаснее, потому что люди в возрасте редко позволяют себе неподобающее отношение к юным сидельцам. Николай внимательно слушал разговоры и вникал в житейские перипетии сокамерников. Он впитывал любые подробности из их прошлой тюремной жизни, чтобы самому быть готовым к неизбежной встрече с малолетними обитателями тюрьмы, самым безрассудным и потому очень опасным народом в заключении.

Глава 4

На второй день после ареста Коли Могилевского и Паши Редькина в районную милицию пришли тетушка и племянницы, к которым приезжали московские ребята отдохнуть, а оказались по воле обстоятельств в заключении. Накануне сестры и тетушка были потрясены и не хотели верить пришедшему к ним в дом участковому милиционеру, чтобы поставить в известность об аресте друзей, что гостили у них. Девочки чувствовали вину на себе за то, что пригласили молодых людей поехать за ними из Москвы и что тем самым невольно подтолкнули их вдали от дома и родителей совершить вынужденные кражи. Тетушка девочек и вовсе не находила себе места от того, что «такие хорошие хлопчики» попали в беду у нее на отдыхе. Пожилая женщина по своей доброте даже не брала во внимание то, что гостившие у нее с племянницами веселые и рыжеволосые мальчики совершили серьезные преступления, которое нельзя было отнести по уголовному закону к категории легких. Как старый набожный человек, она за трудно прожитую жизнь привыкла во всех людских несчастьях винить безбожную советскую власть. Родственницы проплакали всю ночь, а утром пришли в милицию, чтобы просить свидание с Колей и Пашей и передать для них продукты. Продукты у них приняли, а свидания не дали, так как следователя не оказалось на месте. Спустя день, сестры уехали от тетушки в Москву, потому что до начала десятого и последнего учебного года оставалось три дня. В Москве сестры сходили к родителям Коли Могилевского и Паши Редькина и рассказали все, что случилось в Крыму с их сыновьями. Миссия эта для девочек оказалась не простой, но они ее выполнили. Родители мальчиков очень расстроились и были растеряны от известия, но тотчас не бросились в дорогу к беспутным детям, чтобы вызволить их из заключения. Во-первых, это требовало не только значительных денег, которых как всегда не хватало от зарплаты до зарплаты, но и разрешения на отпуск без содержания, с неприятным открытием причин на работе. Во-вторых, родители понимали, что до суда сыновей вряд ли отпустят. Между отцом Коли Могилевского и матерью Паши Редькина была достигнута договоренность о совместной поездке на суд. Сообщение о дне судебного заседания родители надеялись получить загодя, дабы вовремя приехать в Крым.

Потянулись медленно дни в КПЗ районного отдела милиции. Чуть менее чем через месяц Колю и Пашу поздно вечером вызвали на этап в тюрьму. Сидеть в КПЗ без бани и кроватей было тяжело, но тюрьма пугала больше любых неудобств, и Коля Могилевский в душе согласен был до суда находиться в КПЗ, лишь бы не знать вызывающей трепет и страх тюрьмы. Примерно, семьдесят километров до симферопольского следственного изолятора ребята с десятком других взрослых арестантов добирались на автозаке. Два часа езды в медленном и душном автомобиле без окон утомили всех. Коля и Паша ехали в двух тесных, так называемых «стаканах», в которые помещали по одному человеку сидя. Так при перевозке изолируют подследственных по одному делу, но Коля и Паша соскучились друг по другу после без малого двухмесячной разлуки в КПЗ, поэтому с радостью громко переговаривались всю дорогу, а сопровождающие два милиционера не очень мешали им в этом.

В тюрьме новых заключенных временно посадили в специальный отстойник до утра. Коля и Паша, как подельники, оказались опять в разных местах. Наконец, к середине следующего дня Колю Могилевского вызвали на обыск. Потом у Коли взяли отпечатки пальцев, проверили тело на наличие шрамов и татуировок и постригли наголо. Во время стрижки Коля с тоской смотрел на падающие вокруг него рыжие длинные волосы и чувствовал, что прощается с беззаботным и веселым юношеством и больше не сможет какой-то период распоряжаться собой и временем по своему усмотрению. Он вдруг вспомнил школу и с горечью осознал, что уже никогда в нее не вернется и не закончит десятый класс. Все школьные товарищи и учителя теперь навсегда для него потеряны и будут при встрече сторониться его, как человека с испорченной биографией и познавшего тюрьму. Единственное утешение от насильственной потери длинных и рыжих волос в ту минуту было в том, что эти волосы, как он считал, принесли ему несчастье, и обитатели тюрьмы, к его удовлетворению, не смогут увидеть их. Что-то было женское в ярко-рыжем цвете длинных волос и потому неприемлемым для нормального заключенного, что после КПЗ хорошо начал понимать Коля Могилевский. Затем его сфотографировали на тюремное дело, а после прожарки и сдачи на склад одежды, в которой он был арестован, – помыли в бане. В бане Коля мылся один, потому что малолетними заключенными в этом этапе оказались только он и Паша Редькин. Баня эта была обыкновенной просторной душевой облицованной белой плиткой, что пожелтела от времени. Всюду у душевых леек, на выступах в стене, лежало нарезанное маленькими кусочками хозяйственное мыло черного цвета, дающее скупую пену. Из уродливых ржавых леек под потолком лилась едва теплая вода. После бани Коле выдали застиранную тюремную одежду, которая имела единственную пуговицу на пиджаке, а у кирзовых ботинок со стоптанными задниками отсутствовали шнурки, и идти в них можно было только вперед. Такую затрапезную одежду и обувь выдавали с двумя целями. Во-первых, у прибывшего в тюрьму малолетнего арестанта никто в камере не станет отбирать казенную одежду или обменивать ее на худшую, так как это не имело смысла. Все малолетние узники были одеты одинаково – плохо и неприглядно. Во-вторых, в случае побега несовершеннолетнего заключенного, его можно будет узнать на расстоянии по тюремной одежде и не применять для его задержания огнестрельного оружия в запретной зоне у тюремных стен. Иногда случалось, что наивные и несмышленые малолетние осужденные ребята, работавшие до отправления в колонию в тюремном цехе по производству бутылочной тары, прятались где-нибудь на складе ящиков с надеждой ночью вылезти и перемахнуть через неимоверно высокую стену по периметру тюрьмы.

Огромный спальный матрас со сбившейся в один угол ватой, одеяло, подушку, серые от времени две простыни с наволочкой, полотенце, а также алюминиевые кружку с ложкой Коля с трудом нес по тюремному коридору, не видя перед собой дороги. Колю не покидало ощущение, что вся процедура приема заключенных в симферопольской тюрьме напоминала ему кадры фильма, где немцы во время второй мировой войны принимали в концентрационных лагерях узников. Такие же непроницаемые лица у симферопольских охранников во время приема вновь прибывших заключенных при обыске, стрижке, осмотре тел, фотографировании, что и у немцев когда-то. Коле казалось, что разница была только в том, что немцы принимали и осматривали узников в белых халатах, а в симферопольском следственном изоляторе охранники были одеты в синие сатиновые халаты поверх формы. И те и другие презрительно покрикивали на арестантов, чтобы они поторапливались и все делали быстро. Но что особенно поразило Колю, так это резкая перемена в лицах работников тюрьмы. Стоило обыскивающему тебя охраннику отвлечься на разговор с таким же, как он работником, и тут же возникала дружеская улыбка на его лице. Или наоборот: стоило охраннику переключиться с радушного разговора с коллегой опять на заключенного, и лицо его тотчас зверело. Теперь Коля понял, что заключенный перестает признаваться человеком немедленно после попадания в тюрьму. Уже в КПЗ начали появляться первые признаки недоброжелательности и подозрительности к нему со стороны милицейских охранников. «Что это и почему так?» – думал со слезами в глазах и комом в горле несовершеннолетний Коля Могилевский и не находил объяснения перемене в людях. Он привык, что в жизни все взрослые тети и дяди любили его и обращались с ним ласково. Значительно позже Коля понял, что охранники, несмотря на то, кто они по убеждениям, – будь то нацисты, коммунисты или либералы, не могут не презирать бесправных и беззащитных заключенных. Охранники – это люди, которые по роду сволочной работы неминуемо сами превращаются в сволочных людей, несмотря на национальность, на цвет кожи, на политические взгляды, на образование или на воспитание. Охранники объясняют бесчеловечное отношение к заключенным тем, что они имеют дело с преступниками, а потому заключенные иного отношения не могут заслуживать. В действительности это в большей мере так потому, что человек, если он не Иисус Христос, не может устоять перед искушением дьявола и не получить удовольствие от издевательских унижений над бесправным человеком, который не может за себя постоять без риска подвергнуться побоям. Желание почувствовать наслаждение от ущемления человеческого достоинства заключенного, даже, если это выражается только в обращении к нему на «ты», – независимо от того убийца заключенный, начинающий мелкий воришка или вовсе невинный человек, – не может подавить в себе ни один охранник. Надзиратель, если он добрый человек по характеру, охотнее сострадает и ласково улыбается бездомной тюремной кошке, нежели заключенному человеку в этой же самой тюрьме.

Коля Могилевский шел за пожилым тюремным охранником, у которого на худых ягодицах поблескивала темно-синяя ткань брюк галифе, что сохранились у него, видимо, от старой формы работника НКВД. Колю внутренне трясло от страха перед встречей с неизвестными сокамерниками. В КПЗ ему много рассказывали о чудачествах малолетних преступников по отношению к новым узникам. На Колю угнетающе действовала и огромная толщина старой кладки стен, которую он определил по большой глубине проемов для дверей в камеры. Вот, наконец, коридорный охранник остановился напротив одной двери, глянул на пластиковую табличку в руке, стер на ней что-то ластиком и написал карандашом вновь. Потом коридорный сдвинул форменную фуражку с красным околышем на затылок, посмотрел в глазок и крикнул кому-то громко в камеру:

– Ну-ка, отойди от двери! Кому я сказал?!! – Он начал открывать дверь. Засовы шумно звякнули, и после трех оборотов большого ключа в замке, дверь с трудом распахнулась. – Заходи! – опять громко рявкнул рябой худощавый охранник, обильно политый утром после бритья тройным одеколоном, и Коля с тяжелым тюком матраса едва протиснулся внутрь камеры, больно задев при этом спину о косяк двери. Манера громко выкрикивать команды больше говорит о скрытом страхе охранника, чем о его смелости перед открытой камерой с арестантами. Узники порой нападают на работников тюрьмы и захватывают их в заложники. Это подтвердилось в том, что закрыв дверь за Колей, пожилой служитель тюрьмы тут же открыл кормушку и сказал в камеру:

– Если еще раз увижу, что загораживаете глазок – в карцер посажу! – Как только кормушка за Колей закрылась, кто-то сказал ему, кого он не видел из-за матраса в руках:

– Бросай сюда. – Коля повернулся чуть боком, чтобы увидеть, куда именно ему предлагают положить вещи. В узкой камере с цементным полом стояло четыре двухъярусные металлические кровати, по две у противоположных стен. Слева у ближайшей к двери кровати на втором ярусе было не занято. Коля закинул матрас с вещами и огляделся. В тюремной камере из-за большого окна с выгнутыми жалюзи было светлее, чем в полуподвальной КПЗ без окна и с тусклой маленькой лампочкой за плотной сеткой, но табачного дыма здесь было намного больше. Взрослого арестанта среди малолетних узников не оказалось, как рассказывали в КПЗ, и это еще больше расстроило Колю.

– С какой стороны этап? Со стороны Ялты или со стороны Джанкоя? – спросил парень с выпученными глазами, белыми коротко стрижеными волосами, толстыми красными губами и щербинкой в верхних зубах. На его бледном нагловатом лице красовались две крупные пунцовые родинки – на правой щеке и на подбородке. Рядом с блондином внизу с торца кровати сидел тоже коротко остриженный, но с черными волосами и прыщавыми пухлыми щеками молчаливый парень с каким-то потухшим и неуверенным взглядом. Несмотря на то, что оба арестанта сидели, Коле стало понятно, что они крупнее и выше его.

– Со стороны Джанкоя, – ответил Коля.

– Как тебя зовут? – опять спросил губастый альбинос.

– Николай.

– Коля, встань ненадолго на «волчок». Если «пупкарь» будет смотреть и кричать, то сразу не отходи. Пока я тебе не скажу – не отходи, понял? – Коля чуть подумал и, молча, встал спиной к двери, затылком закрывая глазок, разумно не желая тотчас ссориться в камере. В КПЗ районного отдела милиции Коля узнал, что охранники всегда очень сильно ругаются, если кто-то из заключенных случайно или намеренно закрывал видимость через глазок. Это могло кончиться вызовом в коридор и побоями, что только что подтвердил тюремный охранник, который привел его в камеру. Коля предположил, что раз губастый и пучеглазый парень просит его сделать то, за что могут побить охранники, то, значит, пока его определи, как не очень уважаемого новичка. Коля стоял и гадал со скрытым страхом, что же сейчас такое намерен сделать в камере блондин, ради чего его попросил закрыть глазок. Сколько в тревоге Коля не перебирал возможные варианты предстоящих событий, он никак не ожидал следующего действия. Губастый блондин повернулся к сидящему с ним рядом соседу и негромко потребовал:

– Давай быстро закончим. – Коле стало понятно, что его приход в камеру прервал какое-то запрещенное занятие. Оба высоких парня поднялись с кровати и крупный черноволосый мальчик, расстегнув пуговицу на поясе брюк, спустил с себя штаны вместе с большими серыми тюремными трусами. Затем он встал коленями на цементный пол, а телом лег с торца кровати на матрас, предоставив свой оголенный белый зад стоящему позади губастому блондину. Блондин тоже проворно спустил с себя штаны с трусами и, сосредоточенно глядя на голую задницу сокамерника, направил рукой свой половой член тому в зад. Губастый после нескольких медленных толчков погрузил член в задний проход покорного парня до конца. Коля стоял, как пораженный чудом. Никогда прежде ему не приходилось видеть сексуальную близость между мужчинами. Несмотря на то, что Коля доучился до десятого класса общеобразовательной школы, до попадания в КПЗ он даже не догадывался, что между мужчинами возможен половой акт, подобно тому, как это происходит между женщиной и мужчиной. Опомнившись, он все же, как загипнотизированный продолжал смотреть на равномерно двигающуюся вверх и вниз голую задницу губастого блондина и больше всего в эту минуту хотел, чтобы это поскорее закончилось. Если коридорный охранник сейчас вдруг подойдет опять к двери, то Коля не сможет отойти от глазка по требованию, а значит, неминуемо будет вызван в коридор и побит или препровожден в карцер. Но вот, наконец, блондин затих на безропотном парне и затем медленно вынул набухший половой член из задницы жертвы. За все время соития пассивный участник не издал ни единого звука, будто это было привычное для него дело. Губастый, надевая штаны, повернулся к Коле и спросил, указывая на голый зад, где он только что оставил обильную порцию сперматозоидов, которые выступили наружу из ануса чернявого парня:

– Будешь?

– Нет… – оторопев и замотав испуганно головой, ответил Коля, больше всего желая, чтобы и другой соучастник поскорее надел штаны и тем самым позволил ему, наконец-то, отойти от опасного глазка. Все это время остальные пять сокамерников, которые своей скромной комплекцией походили на обычных детей пионерского лагеря, сидели на своих кроватях и о чем-то говорили между собой, дымя махоркой завернутой в газету, не удивляясь нисколько тому, что только что сотворил губастый. Коля отошел от двери и, скрывая тщательно волнение от увиденного, произнес, глядя на толщину стены в дверном проеме:

– Удивительно, какие толстые стены в тюрьме. – Губастый, как хозяин камеры заметил со знанием дела:

– Эта тюрьма еще при Екатерине построена – она своими очертаниями сверху напоминает букву «Е». Вернее, первый этаж был построен при Екатерине, а все что выше – при советской власти достроено. Эта тюрьма знаменитая. В этом году здесь снимали художественный фильм «Девушка из камеры №25». Пацаны на этапе рассказывали, что именно в этом корпусе снимался фильм, – сказал губастый. Коля постарался вспомнить фильм, потому что где-то встречал это название. Но только ночью после отбоя, когда он долго не мог заснуть от шокирующего впечатления, произведенного на него половым актом между губастым блондином и чернявым молчуном, ему вдруг вспомнилось, что в Москве он видел афиши с анонсом фильма «Девушка из камеры №25». На рекламных плакатах была нарисована девушка на фоне тюремной решетки с маленькими фигурками немецких офицеров, а внизу было написано, что скоро в прокат выходит этот фильм грузинской киностудии.

Коля разговаривал с губастым блондином, стараясь вести себя неподобострастно и не очень вызывающе. Он рассказал, как оказался с другом в Крыму и за что они угодили в тюрьму. Коля вел себя уравновешенно, помня наставления взрослых арестантов в КПЗ. Губастый блондин старался мысленно определить, что собой представляет новичок и не последует ли от него угроза его авторитету в камере из-за невыполнения его распоряжений. Губастый парень почувствовал это по тому, как Коля после непродолжительного раздумья встал на глазок по его просьбе. Губастый поэтому не решился устроить Коле «прописку», которая состояла из немыслимых вопросов-загадок. Ответить разумному человеку правильно на все вопросы «прописки» было невозможно, а значит, за неверные ответы могли последовать унизительные штрафные санкции. Что-то в облике Коли давало губастому повод подумать о нем, как о способном противиться и не подчиняться. Все остальные ребята в камере были тщедушными и поэтому беспрекословно признавали авторитет губастого и слушались его. Колю мучил вопрос, почему чернявый парень, который был единственным по росту под стать губастому блондину, позволил проделывать с собой унизительную для арестанта экзекуцию. Из рассказов взрослых в КПЗ Коля усвоил, что пассивные педерасты являются самыми унижаемыми и бесправными людьми в тюрьме. Это намного позорнее, чем сотрудничать с администрацией тюрьмы или лагеря, и называли их – «петухами». Из разговоров в КПЗ, Коля знал, что мужеложство уголовно-наказуемое деяние для обоих участников полового акта, даже если «любовники» действуют по обоюдному согласию, за исключением случаев насилия. Для Коли Могилевского не было очевидным, что губастый принуждал чернявого парня к сношению. Блондин совершал еще одно преступление, находясь в тюрьме под следствием уже по одному делу. Эта безрассудность блондина поражала Колю, и он старался найти этому объяснение. Стоило охраннику что-то заметить в глазок и вызвать воспитателя, как тот в кабинете тотчас бы заставил обоих участников «любви» снять штаны и показать задницы, после чего станет очевидно по красному анусу у одного, что было совершено преступление, и кто какую роль сыграл в сексуальном контакте. Без сомнений чернявый парень признался бы, что его угрозами принудили к половому акту, если не захочет добавления тюремного срока за мужеложство. Но Коля знал из рассказов в КПЗ и другое. Работники администрации тюрьмы или колонии никогда не спешат возбуждать уголовные дела за мужеложство. Это всегда портит отчетность по показателям работы администрации в местах заключения. Руководители тюрем и лагерей такие дела доводят до суда редко и только в тех случаях, когда хотят избавиться от неуправляемых или не идущих на сотрудничество заключенных, чтобы отправить последних после суда на более строгий режим содержания.

Коля по бегающим глазам губастого парня интуитивно почувствовал, что тот труслив и не стал бы без уверенности в безнаказанности рисковать. Коля предположил, что или губастый имеет знакомых в администрации тюрьмы, или сотрудничает с воспитателем. Это косвенно подтверждалось и отсутствием взрослого арестанта в камере несовершеннолетних заключенных, куда попал Коля. Он начал вспоминать рассказы молодого арестанта в КПЗ, который когда-то впервые попал в тюрьму несовершеннолетним. По его словам в тюрьме никогда и ничего нельзя скрыть от администрации. «Но если губастый блондин не боится тюремного начальства, то почему чернявый великан позволил глумиться над собой?.. Пусть меня убивают, но я под страхом смерти никому не позволю использовать себя, как женщину, чтобы потом быть опозоренным на всю жизнь… В крайнем случае, можно стучать в дверь и просить охранников о переводе в другую камеру… Это тоже позорно и унизительно и в другой камере об этом неминуемо узнают, но лучше обратиться за помощью к администрации, чем жить потом в лагере с дырявой задницей, как прокаженному… А может быть, чернявому великану нравится быть женщиной?.. – вдруг неожиданно мысленно предположил Коля и почувствовал, что будто сделал открытие. – Может быть, поэтому большой молчун не обратился к охранникам тюрьмы, когда губастый парень впервые стал домогаться его?»

Коля вдруг вновь вспомнил, как блондин вводил неимоверно длинный половой член в задний проход чернявому молчуну, и как большая задница молчуна легко поглощала этот огромный член блондина, нисколько при этом, не чувствуя боли. Коле даже показалось, что чернявый парень чуточку поднимал навстречу свой зад проникающему в него члену губастого парня. Это было непроизвольное движение, и оно говорило о том, что молчун не так прост и вернее всего не жертва, а играл роль жертвы.

Сокамерники обращались к блондину, то за спичками, то за махоркой, которыми тот единолично распоряжался в камере, и Коле стало известно, что зовут его Виктором. Чернявого молчуна все называли только по фамилии – Троекур. Чувствовалось, что к нему так обращаются из-за показного презрения, потому что называть его по имени было равно тому, что признавать в нем достойного, а это опасно и все этого боялись. Троекур всегда в камере оставался одиноким и сидел на краю кровати с торца рядом с туалетом, где блондин Виктор несколько минут назад его изнасиловал. Подойти к столу или к окну Троекуру не позволялось. Три четверти камерного пространства для него были запретной территорией.

Виктор подозвал Колю к окну и указал рукой на видимый через жалюзи шпиль какой-то башни.

– Это симферопольский вокзал. Его пленные немцы построили. Красивое здание и очень хорошо построено. – Коля с ложным восхищением смотрел на шпиль вдалеке, а сам с удовлетворением думал, что губастый Виктор все-таки неплохо пока к нему относится. «Видимо, так потому, – думал Коля, – что блондин не может для себя решить, что от меня можно ожидать… Скорее бы ночь – и день долой».

Начался ужин. Принесли в почерневших от времени алюминиевых мисках пшенную кашу с подсолнечным маслом. Все ели за общим столом, и только Троекур сидел на прежнем месте, у туалета при входе в камеру, и ел принесенную кашу. После ужина все дружно вновь закурили самокрутки с махоркой, и только блондин Виктор курил сигареты с фильтром, у которого наперебой все просили оставить покурить хотя бы «пяточку от цивильной». Через пять минут некурящему Коле стало тяжело дышать, и у него заболела голова от дыма. В КПЗ табака было мало и потому там Николай не испытывал удушья, что испытал сейчас в тюрьме. Он постарался прилечь на чьей-то кровати на нижнем ярусе, но дым присутствовал всюду – и внизу и под потолком камеры. У Коли кружилась голова. Перед отбоем на сон табачного дыма стало еще больше. Процесс курения не прекращался ни на минуту. Если один худенький паренек заканчивал курить, то другой обязательно начинал делать самокрутку из газеты и закуривал удушающую махорку. Коля почувствовал слабость во всем теле, в глазах у него поплыли прозрачные узорчатые фигурки, он встал с торца стола и, нависая над ним, оперся руками о края столешницы, наблюдая, как четверо ребят играют в домино. Что-то начало раскручиваться в голове у него с ускорением, и он запомнил последнее движение своих рук – они вдруг против его воли разъехались в стороны. Коля потерял сознание и рухнул сначала на стол грудью, а затем соскользнул на пол.