Текст книги "Спасти пасика"

Глава 2

Возвращаясь с сыном из загородной поездки, Виталий Печников перед домом остановил автомобиль и позвонил по номеру, что был приписан от руки продавцом секс-шопа на визитной карточке магазина. После непродолжительного ожидания послышался тихий ответ:

– Слушаю вас.

– Здравствуйте, Евгений! – сказал Печников.

– Здравствуйте…

– Меня зовут Виталий… Я как-то делал покупки у вас… и вы дали мне номер своего телефона. Возможно, вы меня уже не помните. Я был у вас, примерно, месяц назад.

– Я помню вас, Виталий, – на удивление тотчас признал Печникова продавец. – Вы хотите что-то еще купить?

– Мне нужен ваш совет, но не по телефону… – сказал Печников, вспомнив, что когда месяц назад расставался с этим парнем, то уверенно на прощание обращался к нему на «ты».

– Приходите. Правда, сегодня я работаю только до пятнадцати часов… Если немного задержитесь, то позвоните, чтобы я дождался вас, – сказал Евгений, и к Виталию вновь вернулась та уверенность в общении с молодым человеком, что он ощутил при первой встрече. Евгений словно опасался, что Печников не успеет в магазин до закрытия. Продавец своей предупредительностью будто говорил: приходите – я рад вам.

Виталий быстро завел сына домой и крикнул Марии из прихожей:

– Я схожу в магазин. Здесь недалеко, поэтому машина мне не нужна.

– Надолго? – спросила по привычке жена.

– Думаю, что через час вернусь. Мне нужно для машины купить стеклоочистительную жидкость… – вдруг на ходу придумал причину ухода Печников и тут же исчез.

До лестницы в подвальное помещение жилого дома, где располагался секс-шоп, Виталий шел, не думая ни о чем. Но стоило Печникову опереться о деревянные перила и ступить на первую ступеньку, ведущую в подвал к двери магазинчика, как он ощутил холодок в груди и легкую дрожь в пальцах обеих рук. «Что это?..» – подумал Виталий, не находя немедленно четкого объяснения вдруг нахлынувшему волнению перед дверью, где его ожидал женоподобный парень с робостью во взгляде. «Что я ему скажу?.. Зачем я пришел?.. За каким советом?.. Не скажу же я, что чувствую в нем что-то женское, которое побудило меня прийти… Все это потому, что Машка распалила меня… и я не могу до сих пор забыть утреннее возбуждение… Почему мне в течение дня никогда не удается забыть и подавить неудовлетворенное возбуждение, если оно имело место?.. Это свойственно только мне?.. Надобно для начала сказать ему, что я хочу подробнее ознакомиться с новинками его магазина…» – успел подумать Печников прежде, чем открыл первую дверь в подвал. Толкнув от себя вторую наполовину стеклянную дверь, Виталий услышал знакомый с прошлого посещения мелодичный звук японских трубочек, что висели над дверью и не давали ей открыться, не издав восточного перезвона.

Продавец Евгений стоял за прилавком в пол-оборота к входу в подсобку. Его выбритые виски теперь заросли и светлая шевелюра не казалась забавной, как в прошлый раз. В магазине вновь, как в первый приход Печникова, не было покупателей. Какое-то мгновение выражение лица парня было серьезное, но вдруг его пухлые губы едва дрогнули в улыбке и тихо произнесли:

– Здравствуйте, Виталий…

– Здравствуй, Женя! – тоже улыбнувшись, ответил легко и естественно на «ты» Печников, как только опять заметил и почувствовал знакомую с прошлого раза во взгляде парня робость – робость, которая словно говорила Печникову, что ему будет дозволено без всяких церемоний, воспользоваться знакомством по своему усмотрению. Виталий протянул через прилавок по-мужски крупную руку. Евгений тоже поспешно подал свою, и Виталий с удивлением ощутил мягкую и гладкую кожу молодого человека. Непроизвольно Печников раскрыл ладонь, чтобы рассмотреть кисть продавца с длинными пальцами.

– Какая приятная у тебя рука… – сказал Печников, и Евгений, чуть смутившись, медленно разомкнул чуть затянувшееся пожатие.

– Я помню, вы купили у меня имитатор «реалистик». Ваша знакомая осталась довольна?.. – меняя тему, скороговоркой спросил Евгений и тут же стушевался, оттого что с запозданием осознал чрезмерную смелость своего вопроса для его возраста и для непродолжительного знакомства с Печниковым.

– Вещь, конечно, ей понравилась, – ухватился с удовлетворением за спасительный для себя предмет разговора Печников. – Однако недавно она поделилась, что было бы лучше, если бы мой подарок оказался чуточку… крупнее что ли, – добавил Виталий и улыбнулся.

– К сожалению, мы не обмениваем товар такого деликатного назначения… но выбрать более подходящий я могу вам помочь, – серьезно, по-своему поняв замечание Печникова, ответил Евгений.

– Нет-нет, моя подруга вовсе не настаивала на замене, а только дала мне понять, что я выбрал для нее фаллос… щадящего размера и что ей было бы лучше иметь более габаритный инструмент… – опять с улыбкой сказал Печников и удивился, как легко и искренне ему дается вымысел с подругой. Вновь продавец, словно не понимая, чему здесь можно улыбаться, со строгим видом предположил:

– К сожалению, многие женщины, особенно после родов, не могут поддерживать влагалище в дородовых кондициях и более крупный мужской член для них становится как бы желаннее.

– Опять что-то немноголюдно у вас в магазине, – заметил Виталий, стараясь неотрывно глядеть в глаза молодому человеку и про себя гадая, как же определенно дать понять парню, что его приход не связан с какой-либо претензией на товар, купленный в первый визит.

– С хлебным магазином мы сравниться, конечно, не можем, – ответил Евгений, и Печников засмеялся.

– Расположение вашего магазина не совсем удачное. Люди, наверное, неохотно приходят в магазины, которые находятся в подвалах.

– Эта торговая точка преимущественно играет роль склада для интернет-магазина. Клиенты заказывают определенный товар on-line, и мне сюда по телефону приходит заказ из головного офиса. Я формирую посылку и передаю ее курьеру или отношу сам на почту, если заказчик из другого города. Параллельно этот склад работает и как розничный магазин.

– Понятно. Много работы?

– У нас таких складов-магазинов целая сеть по Москве, поэтому мне много работать не приходится, но и зарплата, поэтому не очень высокая. Сегодня, кстати, вечером у нас юбилей в головном офисе – десять лет уже прошло со дня открытия нашей первой торговой точки и интернет-магазина. Через два часа мне надо будет идти на это праздничное мероприятие, хотя с удовольствием не пошел бы…

– Почему?

– Что хорошего на корпоративах?.. Опять наши женщины напьются… Нет ничего противнее, чем наблюдать за пьяными и похотливыми бабами… У нас основной штат из женщин. – Печникову послышалась в голосе Евгения еле уловимая ревность ко всему женскому роду. «Он, несомненно, „голубок“ и видит в женщинах соперниц…» – подумал Виталий и сказал:

– С удовольствием поздравил бы тебя с праздником и выпил с тобой бутылку красного вина… Ты не против, если я схожу за вином, и мы выпьем за наше знакомство и за вашу фирму до твоего ухода на корпоратив, а заодно я посмотрю тщательнее товар? – Виталий с бескорыстным и непроницаемым выражением лица смотрел в глаза парню, и тот, как все люди, которые догадываются, что их, возможно, хотят склонить к сексуальной близости, из-за взаимного желания сделал вид, что не догадываются об этом и потому ответил:

– Конечно, не против. Только ходить никуда не нужно – у меня есть бутылка «Шабли». Я люблю только «Шабли», поэтому имею бутылку для друзей. – «Наверное, геи как большинство женщины любят белое и слегка сладковатое вино… Интересно было бы узнать, кто у него в друзьях… У гомиков в друзьях могут быть только любовники…» – подумал Печников и вновь ощутил холодок в груди, который обычно ощущал перед близостью с новой девушкой. Виталий поймал себя на том, что его глаза, как только отворачивался Евгений, тотчас опускались на ту часть его тела, что ниже талии, как это всегда происходит у Печникова при общении с женщиной. «Все-таки я, прежде всего, ищу в нем сходство с бабой… На мужика мне не настроиться…» – осознал Виталий и сказал:

– Тогда в следующий раз я приду к тебе в гости со своей бутылкой «Шабли».

– Согласен, – улыбнувшись, ответил Евгений и позвал Печникова пройти за ним в подсобное помещение. Виталий проследовал за хозяином, который невольно оказался спиной к нему. На парне были надеты просторные светло-кофейного цвета брюки-галифе с висящей мотней, и опять Печников непроизвольно попытался разглядеть очертания таза и ягодиц нового знакомого через его просторные модные штаны. Невольно сердце у Виталия вновь заколотилось учащенно, как от скорой близости с девицей.

– Вот мой кабинет-склад. Здесь не очень комфортно, но для меня главное, что имеется стол и три стареньких кресла для гостей. Мебель сюда я привез с дачи родителей. Еще есть сколоченная из досок кровать, на тот случай, если захочется вздремнуть после обеда, – произнес Евгений и указал на топчан в правом дальнем углу с матрасом и ватным разноцветным одеялом. Вдоль стен до самого потолка в подсобке, как в самом магазине, располагались стеллажи, которые были наполнены товаром в мягких упаковках и в картонных коробках. На потолке горела открытая лампочка в черном патроне, которая, видимо, не выключалась, так как в помещении не было дневного света из-за отсутствия окон.

«Он предчувствует развязку и желает ее, иначе не объяснить его готовность угостить меня вином, возможно, не дешевым для него – меня, которого он почти не знает и видит второй раз в жизни, – подумал Печников. – Что-то есть стильное в его просторных штанах, через которые угадывается его округлая задница… Если бы он носил штаны в обтяжку, то такая навязчивость манила бы меня меньше… Продумано и выверено… Он утонченный и, видимо, опытный гей».

– Здесь я и обитаю. Откровенно, я рад своему одиночеству и редким покупателям, – сказал Евгений и убрал раскрытую книгу в тумбу под столешницей. Там же в тумбе он взял бутылку вина и два граненых стакана. – Стаканы, к сожалению, не для вина, а больше подходят для водки в компании незатейливых мужичков. Никак не могу принести сюда несколько фужеров, – извинительно добавил хозяин. Что-то было суетное в его приготовлениях. Евгений словно стеснялся чего-то и поскорее хотел выпить с гостем, чтобы отвлечь от себя его пристальный и спокойный взгляд из-за своей неуверенности и потому торопливости в движениях. Молодой человек открыл штопором бутылку и наполнил стаканы на три четверти. Затем он взял оба стакана и один протянул Печникову.

– За знакомство! – выдохнув, с облегчением сказал Евгений, словно был рад тому, что, наконец-то, спасительное вино налито в стаканы. Он опять скороговоркой и с бегающими повсюду глазами произнес слова «за знакомство». Печников принял стакан и едва коснулся кромкой о стакан Евгения и вдруг заметил, что рука у молодого человека еле заметно дожит. «Он мой…» – подумал Виталий и сделал большой глоток. Евгений же выпил все вино, словно утолил длительную жажду.

– Давно не выпивал, – сказал он в свое оправдание и плюхнулся в кресло. Печников тоже уселся напротив.

– Здесь вполне можно жить, а не только выпивать, – сказал Виталий и оглядел невысокие потолки. Из-за отсутствия опыта он не знал, как перейти в разговоре на гомосексуальную тему. «А вдруг этот парень вовсе не гей? – растерянно предположил он. – Вдруг окажется так, что все мои подозрения относительно ориентации этого женоподобного молодца ошибочны?.. Тогда этот парень станет первым, кто будет неоправданно убежден, что именно я и являюсь геем, если мои приставания к нему не найдут взаимности и получат отпор… Что же делать?»

Вино начало ударять в голову Печникову и он, вдруг осмелев, подумал: «Черт возьми! Да чего я боюсь?! Десятки миллионов мужиков в мире в данную минуту „шпиндихорят“ друг дружку по-всякому и нисколько не робеют, а, напротив, счастливы… Ну, пусть действительно окажется, что я ошибался на счет этого Женечки с мотней на штанах, но в чем беда? Уйду – и был таков!»

– Женя, покажи, пожалуйста, еще раз руку. Никогда не приходилось видеть такую мужскую руку… – Печников, словно со стороны услышал, что он только что сам дерзко произнес и не верил своим ушам. Евгений подал руку и Печников быстро придвинул свое кресло поближе к вытянутой руке.

– Какую такую? – спросил, улыбнувшись Евгений, не глядя в глаза Виталию. Евгений тоже заметно захмелел от выпитого почти полного стакана вина. Печников взял руку парня и, развернув его ладонь к себе, как бы желая разглядеть рисунок на ней, провел средним пальцем по центру.

– Мягкую и нежную… – ответил Печников и почувствовал, как его палец вдруг оказался легонько зажат ладонью Евгения. Печников поднял глаза на продавца и с удивлением разглядел его блестящие от влажности почти детские полные губы. – Иди ко мне на колени… – осипшим голосом произнес еще более дерзкую просьбу Виталий. Евгений послушно поднялся и уселся на чуть раздвинутые в кресле бедра Печникова. Печников почувствовал, как мгновенно налился кровью и затвердел его член. Виталий осознавал, что Евгений задом не может не ощущать его член через штаны. Это понимание заставило Печникова осмелеть окончательно. Он попросил продавца встать и встал сам из глубокого кресла, затем с высоты своего роста, чуть наклонил голову и поцеловал Евгения, едва прикоснувшись к его розовым губам, и затем начал жадно целовать молодого человека в засос.

– Я хочу ласкать вас… – тихо произнёс Евгений и попросил Печникова опять сесть в кресло. Виталий послушно уселся на место. Евгений опустился перед ним на колени и начал расстегивать на штанах Виталия брючный ремень. Освободив окаменевший член Печникова из расстегнутой ширинки, Евгений тотчас глубоко заглотил большой член гостя. Глаза у парня были закрыты от пришедшего к нему удовольствия. Печников сверху через голову и спину Евгения просунул ему руку под ремень, штаны и трусы и начал гладить ягодицы. Евгений не противился. Он был поглощён фелляцией. Печников по привычке с женщинами подталкивал затылок сосущего его член Евгения ближе к себе и через несколько секунд вдруг почувствовал, что вот-вот должна наступить разрядка. Пытаясь воспрепятствовать удивительно быстрому наступлению момента семяизвержения, Виталий отстранил голову Евгения от члена и тихо сказал:

– Подожди. Я хочу кончить в тебя… – Евгений, на этот раз не суетясь, скинул кроссовки с носками, расстегнул брюки и снял их вместе с трусами. Печников молча указал парню на кресло и тот, прежде чем встать коленями в него, взял с полочки на стене полиэтиленовый пузырек, из которого на ладонь выдавил прозрачную густую жидкость. Несколько раз, проведя ладонью со смазкой между ягодиц, Евгений встал на колени в кресле. Печников, удерживая свой член в руке, направил его головкой в анус парню.

– Пожалуйста, медленнее… – еле слышно попросил Евгений, и Виталий после нескольких неглубоких проникновений, наконец-то, ввел весь возбужденный член в зад. Продавец еле слышно простонал после полного погружения члена и потом только молча и безропотно едва уловимо сам в такт насаживался встречными движениями на член Печникова. Между ягодиц у Евгения красовалась крупная родинка. Тугой задний проход партнера не дал Виталию продержаться и минуты. Печников дрогнул всем телом после того, как почувствовал, что его сперма хлынула глубоко внутри округлого и белого зада молодого человека. Для Виталия это было, несомненно, новое по приятности ощущение. Очнувшись от минутного забытья Печников начал медленно вынимать член из Евгения и заметил, что вокруг ануса у того белое волосяное кольцо, которое в начале сношения Виталий не заметил. «Все-таки он природный блондин, а не крашенный…» – подумал Печников и тут из его мобильного телефона, что лежал в кармане джинсов, которые были спущены до пола, послышался звонок. Виталий достал телефон и ответил:

– Да!

– Ну, где ты так долго ходишь? – спросила жена.

– Уже иду. Через несколько минут буду.

– Давай, не задерживайся! На столе уже накрыто, а тебя все нет, – сказала Мария и отключила телефон.

– Жена уже потеряла. Женечка, прости, но нужно бежать, – извинительно сказал Печников Евгению, который уже успел надеть свои брюки с мотней, пока Виталий говорил с женой. У двери Виталий посмотрел на Евгения и спросил:

– Женя, я так ничего у тебя в магазине опять не успел посмотреть. Когда еще можно прийти к тебе?

– Магазин не работает только в понедельник, поэтому приходите, Виталий, ближе к закрытию в любой день… – сказал Евгений.

Они оба понимали, что говорили о следующем любовном свидании, а не о знакомстве с товаром в магазине.

Глава 3

После освобождения из Симферопольского следственного изолятора и возвращения в Москву Коля Могилевский в течение трех месяцев не выбирался из дома, за исключением тех случаев, когда вечером в компании отца выходил погулять по Москве. Никаких встреч с бывшим подельником Пашей Редькиным Коле больше не позволяли, да и сам он не горел желанием встречаться вновь с товарищем по несчастью. Впервые Николай начал закрываться в своей комнате, которую ему выделили после тюрьмы, и читать по настоянию отца художественные книги, что отец же и приносил ему из библиотеки. Дружба с Кашей по большей части была вынужденной, так как после пионерского лагеря и перед злополучной поездкой в Крым Коля в школьные каникулы ходил домой к неблагополучному однокласснику, чтобы только не оставаться один на один в квартире с ненавистной ему мачехой, которая была беременной от отца.

Василий Аркадьевич чувствовал на себе вину: за то, что пришлось испытать и пережить сыну вдали от дома в милиции, в тюрьме и в суде; за то, что биография Николая навсегда испорчена; за то, что сын узнал жизнь с той стороны, с которой все родители на свете не желают открывать ее своим детям. Теперь в нерабочее время отец был занят преимущественно сыном, потому что понимал, что если Николай останется вновь без присмотра и что-нибудь натворит с нерадивым и бесшабашным старым дружком, то опять легко угодит в тюрьму и в будущем окончательно перейдет в категорию пропащих людей. Родитель ломал голову, куда бы лучше пристроить сына, чтобы он имел интересное занятие до нового учебного года в вечерней школе, так как закончить почти полностью пропущенный десятый класс в дневной школе ученику, побывавшему в тюрьме, запретили. Даже коварная и лживая по отношению к Коле мачеха, глядя на переживание Василия Аркадьевича, как бы подобрела к пасынку и старалась угодить ему во всем. Однако Колю это коробило и нисколько не радовало, потому что он не верил в искренность чужой ему женщины, которая в начале жизни в новой семье, оклеветала его в том, что именно он, Коля, из мести изрезал бритвой ее одежду в шифоньере. Обновить, таким образом, свою старую и скудную одежду, с которой она пришла в чужой дом, за счет отца из-за выдуманной вины Коли, казалось парню верхом бесстыдства. Никогда и ничем эта женщина больше не могла оправдаться в глазах Николая, и ее доброта, по его убеждению, могла быть только фальшивой.

Коля постепенно начал забывать о тюрьме и обо всем, что с нею связано, если ему и приходилось по какому-либо поводу вспоминать тюрьму, то в первую очередь всплывало в памяти ни безвкусная еда и позорная одежда из лохмотьев, ни задымленность камер от табака и особая тюремная вонь, ни сплошное сквернословие арестантов, ни презрение и ненависть охранников к заключенным, – а поразившая его еще детское воображение картина с сексуальным насилием между несовершеннолетними заключенными. Впервые в крымской тюрьме Коля увидел, как арестант спаривается с таким же сокамерником, как сам, а после полового акта медленно и удовлетворенно вынимает свой набухший член из заднего прохода жертвы насилия. Никогда до этого случая Коля не мог допустить, что между мальчиками возможно половое сношение.

В Советском Союзе о мужеложстве молодые люди непременно когда-нибудь узнавали, но реже всего в школьном возрасте. Было это хуже или лучше – никто не скажет верно сегодня или в ближайшие сто лет, ибо оба ответа могут оказаться настолько верны, насколько и ошибочны. То, что люди осознанно, несмотря ни на что, и даже под страхом смерти через сожжение на костре (а это бывало в истории) предавались содомии, – заставляет считать этот грех никоим образом несравнимым с убийством, так как убийство сокращает количество людей и имеет мотив ненависти, нелюбви или материальной корысти в отличие от мотива полового влечения и любви при содомии, хотя когда-то убийство и содомия были сопоставимы по греховности и наказанию. Очевидно, что когда людей на земле было мало, то содомия расценивалась, как преступление равное убийству, так как это препятствовало размножению людей. Сегодня содомия в большинстве стран вовсе никак не преследуется законом, потому что количество людей на земле приближается к восьми миллиардам. Да и преследовать по некоторым смелым подсчетам, примерно, двадцать процентов людей, – которые потом в большинстве своем забывают о грехе молодости и ведут традиционный образ жизни, – представляется немыслимым делом. Любое явление в жизни оправдано на тот период времени, в котором оно имело место, а иначе ничего в истории верно объяснить невозможно.

Однажды Василий Аркадьевич пришел с работы и, не откладывая, прошел в комнату к сыну. Николай, как стало уже обыденным, лежал на диване и читал книгу.

– Коля, я сегодня случайно повстречал своего старого товарища, с которым еще в школе занимался фотографией. Он до сих пор связан с фото, но теперь профессионально – отвечает в редакции одной газеты за фотоиллюстрацию газетных номеров. Мы разговорились, и он предложил устроить тебя в его студию молодых фотографов при районном комитете комсомола, – отец говорил все это сыну, расширив глаза. Несомненно, он очень хотел приобщить Николая к хорошему делу, но судя по его наигранной возбужденности во взгляде, он боялся, что сын с порога отвергнет его предложение. На какое-то мгновение Василий Аркадьевич замолчал, пытаясь с надеждой по лицу сына прочесть его реакцию. Невольно Коле вспомнилось первое его свидание с отцом в Симферопольской тюрьме после принятого судом решения об условно-досрочном его освобождении. Колю вызвали из камеры и привели в маленькую комнату, где сидел на стуле одиноко отец, и когда взгляды их встретились, то губы и подбородок у отца вдруг задрожали, и он часто заморгал покрасневшими веками, сопротивляясь желанию заплакать. Никогда Коля не видел отца таким растроганным. Вот и сейчас Коле показалось, что отец, предлагая сыну заняться фотоделом, выглядит неуверенным и растерянным, как на свидании в тюрьме. Коле стало очень жаль отца, и он, не задумываясь, ответил с показной заинтересованностью:

– Папа, я согласен! Можно попробовать.

– Тогда давай прямо сейчас сходим в студию?! Если тебе потребуется, то я отдам тебе свой фотоаппарат и фотоувеличитель со всеми приспособлениями и фотоматериалами! – с радостью предложил отец и начал торопливо расхваливать всюду востребованность фотографов и высокую оплату труда профессионалов, у которых к тому же много побочной работы, а это гарантированный достаток в жизни.

Через час отец с сыном стояли у железной двери с табличкой: Фотостудия «Зоркий глаз». Студия размещалась на первом этаже многоэтажного жилого дома. После нажатия кнопки звонка, дверь через минуту отворилась, и на пороге показался школьный товарищ отца.

– Решились?! Вот и хорошо! – прокричал высокий и слегка полноватый добродушно-улыбчивый дядька лет сорока с седеющей в некоторых местах волнистой шевелюрой. У него на вороте белой рубашки красовалась бабочка в крупный красный горошек, какие Коле приходилось видеть только в цирке у клоунов. На сорочку была надета черная жилетка. – Проходите!

Пройдя за порог, хозяин сделал гостям знак рукой следовать за ним, и здесь Коля разглядел, что жилетка на спине у товарища отца не из той же ткани, что спереди, а из черного блестящего атласа с пояском на талии, и этот поясок подчеркивал его широкий таз под просторными брюками. Медленно идущий впереди друг отца, подобно мужчинам танцорам шагал с высоко поднятой головой и ступал носками врозь. Коле показалось, что товарищ отца прежде наступал на носок, а только потом опирался на пятку, словно кот. Пройдя по коридору, – вдоль которого на полках было навалено множество скрученных крупных фотографий, коробок с химикатами, а на полу у стен стояло несколько больших электроглянцевателей для сушки фотографий, – Коля с отцом оказались в кабинете. Запах от химических реактивов свойственный темным комнатам с красным освещением, где проявляют пленки и фотографии, ощущался повсюду. Окна в кабинете были затянуты на три четверти черной тканью, а на потолке светили четыре трубчатые люминесцентные лампы, одна из которых чуть мерцала. На большом столе и на полках вдоль стен тоже, как в коридоре, всюду лежали скрученные в рулоны большие фотографические снимки. Слева у стены располагался потертый в некоторых местах черный кожаный диван. Из мебели еще было два книжных шкафа, как раз за столом хозяина кабинета и несколько мягких стульев у стены напротив дивана.

– Это и есть твой сын, Василий? Меня зовут Алексей Михайлович, – произнес хозяин и, улыбаясь, оглядел Колю с головы до ног, а затем протянул ему руку. Колю беспокоила мысль: поведал ли отец другу историю с тюрьмой, – Коле очень хотелось, чтобы его крымская история осталась никому неизвестной. Николай почувствовал ущербность своего нового положения, как человека судимого. Очевидно, что знакомый отца оказался по темпераменту шумным, веселым и раскрепощенным человеком, но чувствовалось, что он почему-то никак не мог настроиться на ту легкость в общении с Колей, какая с другими молодыми людьми в студии ему давалась запросто. Что-то во взгляде Коли после тюрьмы появилось грустное, что взрослые люди невольно подмечали. Алексей Михайлович вновь на секунду глянул Коле в глаза, потом словно осекся и, спасительно открыв дверь в кабинете, крикнул в коридор:

– Саша! Зайди, пожалуйста, ко мне! – Через минуту в дверь постучали, и Алексей Михайлович опять крикнул: – Входи, Сашенька! – На пороге появился белолицый, и русоволосый ровесник Коли, но чуть ниже ростом и полнее. Алексей Михайлович, ласково улыбнувшись, поманил вошедшего юношу подойти к себе ближе. Саша, густо покраснев щеками, подошел к Алексею Михайловичу, который тихонько за плечи повернул смутившегося паренька к Коле и сказал: – Дружочек мой, это – Коля. Это сын моего школьного товарища Василия Аркадьевича. Я даю тебе комсомольское поручение приобщить Колю к нашему искусству – искусству фотографии. С завтрашнего дня Николай закреплен за тобой до тех пор, пока он не приобретет навыков работы в нашем нелегком деле, и пока не научится все делать самостоятельно. – После каждого произнесенного предложения с небольшой паузой Алексей Михайлович, будто с удовольствием и любопытством заглядывал в глаза Саше, словно отыскивая в них приятную ему робость, послушание и преданность. Саша каждый раз почему-то на обращение Алексея Михайловича чуточку вновь краснел и смущался. – Сашенька, ты должен передать Коле все те знания, что получил в нашей студии от старших товарищей и от меня. Хорошо?! – спросил Алексей Михайлович и вновь заглянул в глаза Саше, еле заметно при этом подтискивая плечи полноватого молодого человека пухлыми пальцами. Саша кивнул согласием. – Сашенька, мы пока поговорим с Василием Аркадьевичем, а ты покажи Коле для начала нашу студию и познакомь его с теми ребятами, которые сегодня здесь есть. По-моему, там, в главной проявочной комнате наши студенты мединститута – Дмитрий и Иван. – Саша опять кивнул согласием и посмотрел на Колю.

Интуитивно Коле не нравилось ласковое обращение Алексея Михайловича к Саше, будто он разговаривал не с парнем, а с девицей. Что-то приторно-омерзительное показалось Коле в слащавой манере Алексея Михайловича произносить имя Александра. В тюрьме такое обращение восприняли бы как оскорбление мужского достоинства.

– Пойдем со мной, – тихо сказал Саша Коле, и ребята пошли к двери из кабинета. Выходя, Коля успел услышать, как отец спросил Алексея Михайловича:

– До какого возраста, Леша, ты еще будешь в комсомоле?

– Я еще молодой! У нас в бюро районного комитета есть товарищи и постарше меня. Партия доверяет комсомолу не малые деньги, а осваивать их должны люди взрослые и опытные, – и, понизив голос, Алексей Михайлович добавил: – Эту студию я оснастил на комсомольские деньги, и она мне помогает выполнять заказы со стороны. И ребята заняты, и мои заказы выполняются, – последнее, что успел услышать Коля, когда дверь в кабинет за ним с Сашей закрылась.

Пока отец разговаривал с Алексеем Михайловичем, назначенный наставник Саша показал Коле просторную лабораторию по проявке фотографий, где под светом нескольких красных фонарей у ванны с проявителем работали два упомянутые Алексеем Михайловичем молодых человека с голыми торсами и редкими бородками. Они проявляли, промывали и закрепляли фотографии в огромных почерневших пластмассовых ваннах и обсуждали качество крупных снимков.

– Все-таки здесь использовался не тот объектив, поэтому глубины резкости не хватает для четкого отображения лиц стройотрядовцев в конце шеренги.

– Глубины возможно добиться чуть большим закрытием диафрагмы, а девятый «Юпитер» или сорок четвертый «Гелиос» – не так важно, по-моему, – не согласился второй парень с первым.

– Знакомьтесь! Папа нового парня к нам принял в помощники! – сказал Саша молодым людям и указал на Колю. Ребята повернулись и один из них сказал:

– Помощники нам нужны. Папа завалил работой. Меня Иван зовут, а это – Димка. Здесь в лаборатории работать самое трудное дело, Коля, а самое легкое и приятное – ездить снимать на объект. Первое время придется больше бывать здесь, потому что проявлять приходится очень много фотографий. Александр, как я понял, его дали тебе?

– Да, – ответил Саша как-то протяжно, и потому Коле показалось, что не очень радостно.

– Значит, и ты, Саша, теперь чаще будешь на проявке бывать, а мы с Димкой будем ездить на «натуру» с папой. А то ты, как папин любимчик забыл дорогу в лабораторию, а здесь, как в угольной шахте, – темно и жарко, и работы по горло.

– Какой я любимчик? – возразил Саша, обидевшись больше из-за того, что это пришлось услышать новичку Коле.

– Ладно, не спорь… – сказал Иван и махнул на Сашу рукой.

– Я не спорю, а говорю, что никакой я не любимчик, – как-то тихо на этот раз возразил Саша и повел Колю дальше по студии, чтобы не дать ему услышать от ироничного и всегда прямого в суждениях Ивана каких-нибудь явных доказательств того, что он действительно является любимчиком Алексея Михайловича. Когда Коля с Сашей вышли за дверь лаборатории в тамбур, то до ушей Коли долетела хорошо различимая фраза, сказанная Иваном Дмитрию: