Текст книги "Хозяин Медведь-горы, или Тайна последнего Артефакта"

По словам Олега, раньше, какая-то коммерческая фирма продавала здесь входные билеты на тропу Раевского. Это забор и заброшенная будка с мусором были последним напоминанием от той “городской” среде, из которой мы вошли сюда в мир заповедной тишины, нетронутой природы и какого-то умиротворения, и душевного спокойствия. Я подумал, что здесь можно было бы поставить стенд с надписью вроде —

“Дорогой Путник! Входя сюда забудь о своих проблемах, беспокойстве и тревоге! Ты входишь в Мир Природы. Люби и дорожи ею! Доброго вам отдыха и хороших впечатлений.”

Я поделился с Олегом этой идеей, и он одобрительно рассмеялся в ответ.

– Ну, что, отдохнули и в путь!

Мы надели рюкзаки, нахлобучили бейсболки – Олег предупредил, что здесь много клещей, не энцефалитных, но, тем не менее, опасных и неприятных созданий. Что меня удивило, когда мы прошли первые десятки метров вверх —, эта дорога оказалась простой каменистой тропой и вовсе не широкой, как следовало бы ожидать из её громкого наименования “дорога Раевского”. Почти сразу же от ворот, она пошла вверх, забирая влево и дальше сузилась до 2-х – 3-х– метровой ширины извилистого прохода, проделанного ливневыми водами в твёрдом каменно-земляном грунте за множество лет.

Иссеченная следами дождевых потоков, с большими рытвинами и усеянная мелкими камнями и булыжниками, она выглядела здесь обыкновенной промоиной на пологом склоне Горы. Я обратил внимание, что здесь по-прежнему было тихо – стояла полная тишина, как в глухую безветренную ночь, при полном отсутствии какого-либо ветра.

– Может, сегодня здесь безветрие? – мелькнула у меня мысль, – но, я же ощутил лёгкое дуновение ветра, тогда, стоя у ворот!

Идя вперёд, мы поднимались по тропе, которая карабкалась вверх по невысокому склону, заросшему лесом. Тропа, изгибаясь на поворотах, всё время шла вверх видимыми участками по 30–40 метров, и была усеяна, как и внизу, множеством камней, маленьких и побольше, вперемешку с раздробленным подобием мелкого щебня.

Всё это свидетельствовало о сильных дождевых потоках, которые сносили вниз этот мелкообломочный материал. И при этом, как я видел, у ворот и выше не было каких-либо каменных “завалов”, и спросил у своего спутника об этом, имея в виду вышесказанное. – А ты наблюдательный, – похвалил Олег, оглядываясь на меня.

Как истинный лидер в нашей маленькой компании, он сразу пошёл вперёд, показывая мне тем самым, что я должен теперь поспевать за ним. Ждать он меня, как раньше или вести лекции, ему было здесь не с руки (а точнее, как я пошутил про себя– не с ноги).

– Интересный вопрос, – продолжил он одобрительно. – Мусор у ворот видел? – я кивнул головой. – Его-то убирают понемногу. А вот с каменной брекчией и глинистым материалом, сносимым вниз сюда со склонов, как-то действительно непонятно. Его, конечно, с тропы никто не убирает, а вопрос-то остается, и у тебя, и у меня – куда же деваются камни и прочий наносной осадко-накопительный материал?

Он размашисто шёл вперед, быстро и ловко обходя небольшие валуны, обломки больших камней, избегая рытвин и россыпей мелкого, угловатого обломочного “щебня”, в изобилии валявшегося вдоль всей “дороги”, куда бы я ни посмотрел.

– По любому, – продолжал Олег, оборачиваясь ко мне, – здесь должно быть гораздо больше сносимых сюда глинистых взвесей, камушков, камней, листьев и прочего материала… А за многие десятки и сотни лет, – он не договорил, запнувшись о небольшой плоский валун, выступавший как крышка люка, из утоптанной, каменистой земли.

– Как-то раз я спускался с горы, когда ещё наверху там начался сильный дождь, – начал он свою очередную “быличку”.

Я ускорил свой шаг, чтобы догнать его.

– Так вот, – он сделал паузу подождав, пока я не поравнялся с ним, – там просто глинистый поток, как в бетономешалке, нёсся с гор вниз по этой тропе. Я думал, что ноги переломаю, спускаясь вниз по этой тропе, скользя и падая. Здесь же почва почти вымыта, а дальше, наверху, сплошная глинистая, красная земля, покрытая растительно-моховым дёрном. И вот представь, – он показал вверх на земляной склон, справа от нас, покрытый мелкой растительностью. – Льётся сильный дождь, потоки воды несутся, умножаясь, вниз, по этой тропе, как в канаве, превращая её поверхность в слизисто-глинистую, скользкую массу! Идти просто невозможно, а со всех сторон, с возвышенностей и лесных склонов, стекают потоки воды, которые вбирают в себя бесчисленные грязевые струйки, ручейки, и даже ручьи, стекающие здесь, как по желобам, с каменистых участков горы, – он сделал паузу, чтобы перевести дух.

Мы бодро продвигались вперёд, и дорога становилась всё круче и круче, забираясь вверх. – Всё это глинисто-обломочное месиво, – продолжил он, – несётся, смываясь с вышележащих участков грязевой жижей, вниз, ну, словно сель.

Увлёкшись разговором, я запнулся за цепкий, длиннющий корень дерева, вымытый водой из земли и, покрытый сверху мелким слоем земли, петлеобразно стелился поперёк тропы. – Будь поаккуратней! – предупредил он меня. – И по идее, – продолжал дальше, – за прошедшие столетия, не говоря уже о тысячелетиях, здесь внизу, уровень грунта должен был подняться вверх на N-е количество метров. Но этого не происходит. Процесс, сходный по типу с заиливанием русел рек, здесь отсутствует. Предположить, что весь обломочный материал каким-то образом размещается и распределяется равномерно по всей длине этой тропы, я не могу. Ручьи и потоки воды, бегут здесь после дождя быстрее, чем ты можешь представить, – сказал он с придыханием, огибая небольшую каменюгу, прочно вросшую в землю.

– Особенно сильные потоки здесь бывают осенью, – мой собеседник перешагнул через очередной незаметный острый камень, выглядывавший из грунта, едва не споткнувшись о него. – И, заметь, со временем, в ходе миллионов лет эта Гора должна была понемногу разрушиться – ведь процессы денудации никто не отменял! Её породы обязаны были измельчиться и, в конце концов, истереться, превратиться в кучу брекчии и исчезнуть! За столько-то лет горы разрушаются и исчезают, а вот наш Мишка – лакколит стоит и здравствует! Выходит, его магматическая твердая порода – габбродиабаз – здесь удачно сопротивляется естественным процессам гороразрушения. Хотя и “сыпется” понемногу – ты сам видишь, сколько здесь следов оползней и обвалов пород. Насколько же больше был наш великий Медведь миллионы лет назад!? – он остановился, давая возможность мне отдышаться – я еле-еле поспевал за его быстрым шагом, пытаясь идти вровень с ним и слушать его.

Больше не задавая ему вопросов, сосредоточившись на подъеме вверх, вовремя перешагивая или обходя длинные, коряво изогнутые, корни деревьев, я шёл, стараясь не зацепиться за них. Тропа шла вверх в своеобразной естественной ложбинке, сформированной тысячелетними потоками воды – широкая вначале, затем сузилась, идя, как в русле высохшей речушки (вроде арабских Wadi), ограниченной невысокими, крутыми земляными боками, из которых виднелись остатки серых, засохших корней, и живых – в грязевой корке.

Светло-коричневые, корявые извилистые корни и корешки кустов и деревьев, росших на склонах местности, вылезали на “дорогу” небольшими, незаметными препятствиями и стелились здесь и там низкими, прочными одеревеневшими петлями и загибами. Выше нас везде стоял смешанный лиственный лес, ограничивавший обзор гущи леса с тропы своей густой листвой. Частая растительность из невысоких кустов и местами высоких деревьев покрывала своей зеленью крутогорбые склоны, уходившие под уклоном вверх и терявшиеся, почти сразу, в придорожных зарослях “зелёнки”.

Идя вверх, я размышлял об истории происхождения этой тропы, исторически именуемой “дорогой Раевского”. Теперь, продвигаясь по ней, я понимал, что, молодой Раевский просто расширил и обустроил это естественное русло стока дождевых осадков, образованное в ходе регулярного выпадения атмосферных осадков на Медведь-горе и стекания потоков воды с её склонов в этом и других ей местах. А до него, жившие здесь в далёком прошлом люди проложили дорогу для спуска-подъема на Гору здесь же, по этому естественному пути стока воды. Раевский просто укрепил земляное полотно, утрамбовав песком, землей и гравием, сделав её удобно-проездной. Но за прошедшие полторы сотни лет здесь всё разительно изменилось, и дорога размылась, разрушилась и стала непреодолимой для телег или бричек. И сейчас здесь ничто не напоминало ни о дороге, ни о тех усилиях, приложенных когда-то для её создания и поддержания в исправном состоянии.

– И, кстати, – думал я дальше, – помимо этого русла естественного стока дождевых осадков, на Горе могут быть и другие места преимущественного сбора и естественного стока воды. В сухую погоду они, конечно же, могут использоваться для подъёма на гору или спуска с горы. И на другой стороне Горы, наверняка, есть подобные ложбины, проделанные ручьями.

С нашей тропы, шедшей на подъём среди мелколесья на небольших склонах, было трудно понять, где мы уже находились на Медведь-горе. Также, как и конкретно определить, насколько высоко мы поднялись вверх. С обеих сторон тропы были всё те же зелёные земляные бока с “подшерстком” растительности, покрывавшей тело гигантской горы. Вокруг рос всё тот же лес с кустарником и подлеском и по большей части, основную часть растительности здесь составляли грабы и дубы, такие же небольшие по размерам, как и внизу. И никаких крымских сосен! И это было удивительно, так как леса от Алушты к Гурзуфу и далее к Ялте состоят, в основном, из сосен. Ну, а вокруг Ялты все склоны живописных гор заросли высокими, красивыми, мощными стволами почти прямых корабельных сосен. Как же получилось, что на Медведь-горе не растут сосны?

Я задал этот вопрос Олегу, когда поравнялся с ним на очередном повороте– он уверенно шёл на несколько метров впереди меня и, чтобы что-то сказать мне, ему приходилось оборачиваться ко мне. Это было не очень удобно, а идти рядом со мной у нас пока что не получалось из-за всё тех же многочисленных камней, неровностей почвы, не говоря уже о бесчисленных зазубренных, искрошившихся остатков сланцевых пород, выходящих во множестве на поверхность тропы, как микро-рифы. Я уж не говорю о твёрдых, обломочных кусках диорита и чёрного базальта, вылезавших на тропу каменными ёжиками, словно погреться на ней.

Вскоре мы вышли на открытую площадку, залитую солнечным светом, где тропа повернулась резко вправо и пошла круто вверх до следующего поворота. Сбоку от тропы был большой обрыв, с которого открывался вид на Партенит и его окрестности. – Вот, полюбуйся, – сказал Олег, не останавливаясь. – Можешь сфоткать, но дальше, вверху, виды будут ещё лучше.

Достав сотовый, я сделал селфи на фоне вида Партенита и моря. Отсюда городишко выглядел очень привлекательно и компактно. Вдали, у обрывистой скалы Кале-Поти, виднелся тот мой “крутолобик”. Я не стал вглядываться в детали окружающей картины вокруг Партенита, так как Олег, не сбавляя ход, уже ушёл шагов на пятнадцать вверх. Я ускорился и пошёл вслед за ним, и быстро нагнал его после этой передышки. Но мы шли по самому солнцепёку +35 С градусов в тени, и подъём в гору быстро истощали кислород в митохондриях клеток моего тела. И никакого освежающего дуновения ветра.

– Как такое возможно? – задавал я себе вопрос. – Это же Гора, и здесь, на высоте, ветер просто обязан быть.

Я с благодарностью вспомнил освежающий вечерний бриз на ялтинской набережной… – Может, хотя бы позже задует? – c надеждой подумал я.

С этого участка тропы моему взору буквально на минуту справа открылся вид на вышележащие участки склона горы, поросшие вверху густой, ярко-солнечно-зелёной растительностью, и тёмно-зелёные ниже по склону. Я поразился тому, сколько нам ещё надо идти вверх к вершине – она, по-прежнему, скрывалась где-то там вверху за этой видимой частью горного склона. А допинга, типа, мельдония, мы не принимаем (вспомнил про теннисистку Шарапову: этот “ускоритель” пригодился бы сейчас и мне – мои клетки отчаянно нуждались в притоке атомарного кислорода).

Да и, честно говоря, не поспевал я за Олегом, который уверенно шёл вперед, периодически опираясь, как при шведской ходьбе, на подобранную им где-то по дороге, удобную палку. Издали она напоминал посох, и я невольно вспомнил слова моих ялтинских друзей, что я буду семенить за Олегом, как Сэм или Фродо – за Генфальдом.

Неожиданно, Олег сошёл с тропы, углубившись по скрытой на склоне горы, почти не заметной тропке, по которой он уверенно пошёл вверх. По его словам, мы здесь немного сокращали путь и шли в тени леса. Почти сразу, эта тропка резво побежала вверх, прыгая по неровным, осыпистым, дерновым склонам, и я опять начал отставать от Олега, видя, периодически, его жёлтую майку где-то впереди себя среди лесных зарослей. Хотя и в тени, но взбираться вверх порой по чуть ли не по крутогору, требовало от меня изрядных усилий. Мне было жарко, и я здорово вспотел.

Стремясь хоть как-то нагнать его или, хотя бы, приостановить его, я периодически громко говорил что-нибудь, комментируя вслух, чтобы обратить его внимание на меня. Притормозить его. Но он шёл выше меня по этой тропке, не обращая внимания на мои бесхитростные попытки поговорить с ним – он, видно, и так наговорился со мной там, внизу. А разговаривать на подъёме, не видя меня, ему, естественно, не было причин. Идя вверх, он придерживался, очевидно, своего непонятного мне графика подъема на Гору. Честно говоря, я уже хотел где-нибудь передохнуть – глаза заливало потом, и я убрал мешавшие и ненужные мне сейчас “Ray Ban” с лица.

Выйдя, наконец, тяжело дыша, на продолжение нашей прежней основной тропы– такой широкой и обустроенной, по сравнению с этой лесной тропкой, дорогой Раевского – я думал, что он подождёт меня там. Но мой товарищ, не останавливаясь, шёл дальше метров в двадцати от меня.

– Олег, подожди! – крикнул я. – Давай, отдохнём!

Но он, вроде, не слышал или не понял меня. Я крикнул опять. Он остановился, повернувшись ко мне, и махнул рукой, вроде, как зовя к себе. И опять пошёл дальше, словно торопился куда-то опоздать.

– Да погоди же ты! – мой голос, хотя и недостаточно внятный, и громкий – я тяжело дышал, пытаясь перевести дух – был услышан им. Он обернулся, наконец, крикнув мне в ответ, что мы скоро отдохнем, и замедлил свой шаг, давая мне возможность понемногу догнать его.

Сердясь про себя на него, но, не показывая виду – кто же виноват, что я такой плохой ходок! я старался, при этом, держаться, что называется, молодцом.

– Удивительно, – сказал я громко в спину, идущему уже метров в семи впереди меня, этому неутомимому “ходуну” в жёлтой майке, – что здесь раньше жили люди! Никаких следов видимых нет! И эта тропа никак не напоминает что-то рукотворное.

Я остановился, хватая воздух ртом, и крикнул ему:

– Сплошные каменья вокруг! Никак не могу тебя догнать, – признался я.

Моё дыхание окончательно сбилось.

Не знаю, обратил ли он внимание на моё явное желание “притормозить” его и передохнуть, но, обернувшись, слегка приостановившись, опять сказал, что скоро сделаем привал.

Спустя ещё минут пять, он, наконец, остановился, повернувшись в мою сторону и, как будто дойдя до нужного для отдыха, места, сказал, что нам нужно отдохнуть, и отошёл в тень невысокого граба у тропы. Пройдя пару метров, он сел там на небольшой пригорок, достав из рюкзака туристический, двухслойный, сине-зелёный коврик, метровой длины, устроившись затем на нём.

– Отдохнём, – коротко сказал он. – Пришли.

Тяжело дыша, чувствуя покалывание в правом боку, я еле доковылял до него и сел на корточки рядом с ним, оглядываясь затем вокруг, ища глазами, на чём бы и мне устроиться здесь. Судя по всему, он знал заранее, где мы остановимся на привал и, в любом случае, это было очень своевременно для меня.

Часто дыша грудью, как кузнечными мехами, я потихоньку приходил в себя. Уже второй раз за день мои лёгкие требовали кислорода, как тогда, на пляже в Партените утром, когда я в подобном изнеможении добрался до лежака, выйдя, шатаясь, из моря. Я бы и сейчас плюхнулся бы куда-нибудь на землю, но вот на что-нибудь хотя бы более-менее удобное для сидения и отдыха. Придя затем в себя от усталости – вот не знал, что у меня слабая “дыхалка”! – и всё также тяжело дыша, я притащил с противоположной части тропы плоскую каменюгу, на которую потом уселся, сняв с себя потную футболку, подложив её под себя.

Здесь, в благостной тени, моё разгорячённое тело, буквально источавшее жар, покрылось потом, стекавшим по моему лицу и телу. Олег не разговаривал, снисходительно смотря на меня – по моему частому, сбивчивому дыханию и мокрой, тёмной от пота, футболке на камне, было видно, что я нуждался в отдыхе куда больше, чем он. Я сидел сейчас, комфортно отдыхая в тени, обмахивая бейсболкой моё красное, взмокшее, разгорячённое лицо.

– Ну, ты как? – спросил он по-дружески, – устал? Это тебе не по эскалатору шагать вверх, – пошутил мой напарник, и не дожидаясь ответа от меня, сказал, что мы пока задержимся здесь.

– Сделаем небольшой привал. Торопиться нам пока некуда, – добавил он. – Устраивайся поудобнее. Посидим, поговорим, – сказал он с улыбкой, вроде как шутя, положив рядом с собой рюкзак.

Приподнявшись, он расположился поудобнее, доставая его содержимое – пластиковый бутыль с водой и съестные припасы, которые он выгрузил на землю рядом с собой, ища что-то в рюкзаке. Давая мне возможность, что называется, перевести дух – судя по всему, намечался хороший отдых, и я пил жадно воду из моей литровой бутылки, не заботясь о том, что нам ещё нужно будет идти дальше по такой жаре, как сейчас. Олег достал сотовый телефон и сидел на синей стороне коврика, что-то просматривая на экране телефона, и молчал, словно прислушиваясь, поглядывая куда-то в лес вверх по склону. Его, вроде, что-то беспокоило или тревожило. Но я не лез с расспросами, блаженно отдыхая, и потирал уставшие мышцы ног, думая о том, насколько своевременным был наш привал.

Невольно я вспомнил своих ялтинцев, когда они хвалили Алика за его физическую выносливость, и слова Мишани о том, что я выдохнусь после первых двадцати минут подъёма, семеня за этим жилистым парнем. Он как в воду глядел…

Каким-то образом в мои хорошо зашнурованные кроссовки попали мелкие каменные крошинки, а к носкам прицепились острые колючки, также очень досаждавшие мне, и у меня появилось наконец-то время, чтобы избавиться от всего этого. И заодно снять намокшую от пота футболку, прилипшую к моим разгоряченным, красным от сегодняшнего пляжного загара, плечам.

Олег, наблюдая за моими действиями, сказал между тем, что привык всё-время ходить один.

– Как говорится, сам себе режиссёр – хочу, иду, хочу – отдыхаю. Где и когда – по обстоятельствам. Да и с Джеком было нескучно, и, – он замолчал, невольно упомянув о свой собаке. Он даже как-то помрачнел, вспомнив что-то очень неприятное для себя, и опять посмотрел куда-то вверх в лесную зелень склона.

– Конечно, – подумал я, – ему было жалко свою собаку. Но вот что с ней произошло конкретно, он ведь так и не сказал мне.

Баженов словно извинился тем самым за то, что нигде, в общем, меня не ждал, споро поднимаясь в гору. Теперь мне стало немного понятнее, почему он нигде не “тормозился” и я, подобно его Джеку, должен был “подстраиваться” под него. Хотя, собака, естественно, была в разы быстрее меня и выносливее. В любом случае, он всегда ходил на Гору один, выработав свою привычную для него манеру восхождения, к которой я никак не мог приноровиться. А он не мог сейчас настроиться на мой медлительный шаг.

Что скрывалось за этим его внешним снисхождением к моей видимой усталости, давая мне возможность блаженно отдохнуть в тенёчке, я понял позже.

Я сидел, блаженно отдыхая, положив футболку на колени, чувствуя, что называется, “мышечную радость” в икрах ног, не разговаривая и посматривая периодически на Олега. Он комфортно расположился на коврике, прислонившись к дереву, закрыв глаза. В отличие от меня, его лицо вовсе не выглядело разгорячено-покрасневшим, да и следов пота на его жёлтой футболке почти не было.

– Похоже, он и не устал, – подумалось мне. – Жилистый и выносливый, как лось – я опять вспомнил комментарии Влады и Мишки об этом партенитском “ходоке”. – Да… Мне и впрямь приходилось всё время догонять его, подобно тем киношным “малоросликам”, – размышлял я, смотря из тени на залитый палящим солнцем участок тропы, по которой мы только что поднимались.

Вокруг не было ни дуновения ветра, и в лесу стояла просто непонятная мне полная тишина. На минуту мне даже показалось, что в этой заповедной тишине я остался один на один с Природой.

Неожиданно, откуда-то снизу, с территории санатория, раздались отдалённые удары кувалды и, тут же, визг болгарки – там продолжались какие-то мелкие ремонтные работы.

– У них там, что, перерыв закончился? – нехотя проговорил Олег, оборачиваясь в сторону шума.

Звуки строительных работ нарушил ранее такую благостную, заповедную тишину, возвращая нас в реальность.

– Как, оказывается, здесь всё слышно, даже так высоко, снизу! – поразился я.

– Да, акустика здесь удивительная, – кивнул Олег, – и это соседство санатория с охраняемой зоной природного ландшафтного заповедника Медведь горы, не всегда благоприятно. Единственный плюс, так это ограничение сюда свободного доступа всех шатунов и праздных любителей бродилок по лесам. Платить за вход 150 рублей не каждый готов. А подниматься по бесплатному “входу” с северной стороны трудновато и неудобно для тех, кому это не надо.

Я молчал, отдыхая, внимая его словам.

– Впрочем, с той стороны и без того хватает любителей походить по горе, – продолжал он понемногу разговорившись. – Там, у подножия, знаешь, сколько уже коттеджных домов построено! Целый поселок элитный… богатенькие буратино… Вот бы хазары удивились! – он оглянулся вбок, адресуя эту часть нашего разговора тем новым обитателям роскошных жилищ у древней горы.

Понемногу, он, и впрямь, как-то оживился, оседлав своего любимого конька. – А во времена оные (имея ввиду СССР) здесь никто бы не разрешил строить жилой обустроенный поселок прямо у заповедной подошвы Аю-Дага, – продолжил он этот разговор, но я не стал дальше углубляться в эту тему, тем более, что он добавил, что на самой Горе строить жилье, какие-либо постройки и прочие объекты инфраструктуры теперь запрещено законом.

Я уже и не предполагал, что Олег вдруг опять разговорится.

– А раньше, – спросил я, пользуясь, случаем – во времена Раевского, и до него, в период начального освоения Крыма русскими поселенцами? Там же жил кто-нибудь? – Знаешь, – Олег снял свой кед, вытряхивая мелкий камушек, попавший туда, – после хазарского нашествия в 8-м веке нашей эры, людские поселения на Горе уже не восстанавливались в прежних масштабах, и окончательно исчезли в 10-м веке.

– А разве здесь, в Партените, были хазары? – искренне удивился я, совсем забыв, что Олег уже упоминал об этом ранее.

– Я же тебе рассказывал и о Хазарском каганате, и об Иоанне Готском.

– Точно, – вспомнил я. – Просто у меня опять всё как-то перепуталось в голове. Хотя, вроде, в хронологическом, теперь, порядке, – пошутил я в своё оправдание.

– И здесь, на побережье, так же, как и в Крыму, – кивнул, принимая моё оправдание, Олег. – Крым же был в составе хазарского каганата больше двухсот лет с конца 7-го до второй половины 10-го века. Через него хазары получили огромный евразийский рынок для своих товаров, и он настолько ассоциировался с Хазарией, что в раннем средневековье, прозвище “хазарин” использовалось в значении “крымчанин”, житель Крыма. Ну, а, потом, здесь, на Горе, до прихода турок, в основном, обитали монахи, пытавшиеся возродить монастырскую жизнь и заново отстроить разрушенные храмы. Занимались на Горе домашним хозяйством, естественно, и вели натуральный обмен с местным населением Партенита. На побережье до того и после, во все времена жили местные греки, под Бахчисараем – караимы, и многие общности людей разной национальности, в Кафе, а в Суроже – генуэзцы. В античные же времена – пришлые греки в Херсонесе и боспорцы – в Пантикапее. А вообще-то говоря, культура аборигенного населения региона Крыма от 4-го – 3-го века до нашей эры вплоть до 4-го века нашей эры совершенно не изучена.

– Это, тавров, что ли? – спросил я.

– И тавров, и киммерийцев и, в какой-то мере, более поздних по времени оседлого проживания в Крыму, скифов.

Слушая его, уже окончательно отдышавшись, чувствуя опять сухость во рту, я опять попил воды. На этот раз, не торопясь, и немного.

– Вообще, тема тавров, как и поздних тавроскифов – это интереснейший вопрос, – подтянув ноги к коленям, массируя икры ног, проговорил Баженов. – Я тебе о них упоминал, когда рассказывал о захвате Крыма готами и разгроме скифского царства в конце 3-го века нашей эры. Они же жили, в основном, именно на южнобережье Крыма. И здесь, в Партените, в частности. Я не стал тебе говорить о них подробнее раньше, потому что хотел рассказать об этом давнем народе, когда мы окажемся на Горе. Так что, ты немного меня опередил, – с одобрением сказал Олег.

По его голосу я понял, что мой вопрос и в самом деле оказался, вроде, своевременным для него.

– Может, тогда, пока есть время, что-нибудь расскажешь? – невольно, я помнил слова Влады о том, что история Крыма, Партенита, очень интересует Олега, и, если он разговорится, будь готов слушать его, не перебивая и следовать за ним, как Сэм за Фродо, вернее, Гэндальфом. Идти вверх по тропе, стараясь поспеть за ним, у меня пока что получалось не очень хорошо, но вот послушать его я был готов в любое время.