Текст книги "Хозяин Медведь-горы, или Тайна последнего Артефакта"

– Скажем, так, неолитики… Выжившие потомки первых людей, которых этнографы, да и историки, определяют всех без разбору, как, так называемых, кроманьонцев – безликих для нас человеческих созданий, передвигавшихся пешком по просторам Евразии в поисках лучших мест обитания. Вроде, как, примитивные и первобытные в нашем неправильном, узком понимании смысла этого слова. А ведь это были времена цивилизации Ледникового периода, хотя и её окраинной, северной части.

Услышав столь необычную для меня информацию, я с удивлением посмотрел на моего “лектора”.

– Да, да. Именно так! – с твёрдым убеждением в голосе проговорил Олег. – Мы с тобой ещё потом поговорим на тему этой цивилизации и гигантов.

Эти его слова ещё больше изумили меня – я хотел было тут же спросить его пояснить, что это всё значило, но Баженов остановил мои дальнейшие вопросы, жестом поднятой ладони, “отсекая” и прекращая тем самым эту тему, продолжая затем, также спокойно и уверенно, говорить об Арке.

– В ней, как в линзе, собиралась теллурическая энергия, которая направлялась к ней, как к магниту, из-под земли со всех окрестных скал. На вершине скального гребня напротив неё, когда-то тысячи лет спустя после Черноморской катастрофы – я опять “вскинулся” в немом вопросе, который он проигнорировал, – стояло древнее таврское, а потом, и киммерийское святилище, от которого сейчас ничего не осталось. Эта местность была пустынна и почитаема людьми во все времена обитаемой, человеческой истории Восточного Крыма, и этого священного места, куда был заказан путь простым людям. И даже в гораздо более поздние времена крымского ханства, эта часть Карадага считалась священной у татарского населения и запретной для посещения простому народу. У них даже была когда-то легенда об этих Вратах Духов – сейчас она забылась, но я нашёл её пересказ в одном из старинных архивных документов 17-го века и, как-нибудь, расскажу подробней о её содержании. Легенда интересная, хотя явно сказочного содержания, в отличие от другой легенды, уже караимской, о Белой Воительнице, которую мне смогла перевести Гюльнара, – начал он говорить и остановился, словно передумал продолжать.

– Потом расскажу. Завтра, – как бы мимоходом пояснил он.

– О “Воительнице” или о Гюльнаре? – мелькнула у меня. – Что он мне хотел, было, рассказать мне, да расхотел. Что же это за девушка такая? Уже второй раз Алик обмолвился в разговорах со мной о некоей Гюльнаре. Его помощнице или…

Олег, между тем, кашлянул для вида и полез рукой в свой рюкзак, ища там бутылку с водой, и сделав пару глотков, продолжил свой рассказ об Арке.

– Особенно, избегать её внешнего, обломочного, скального выхода в море, известного татарам под именем Шайтан – Капу, то есть, Чёртовые врата, из-за сильнейшей энергетики этого места, как говорят знающие люди, которая может быть негативной для человека в зависимости от фаз Луны. Осведомлённые мистики или, даже, посвященные в её скрытые тайны ведающие, назовём их иерофантами, которые знают, как можно пользоваться ей в своих интересах, приходили раньше сюда порой под видом условных туристов для проведения здесь своих неких ритуалов.

– А сейчас? Это же, вроде, заповедник теперь? Или там свободный вход?

– Так было раньше… А теперь свободный вход для всех запрещён. Даже для туристов сейчас. Особо охраняемый памятник природы, как уникальный геологический объект. Единственный в Европе вулкан Юрского периода Мезозойской эры, со следами сохранившихся до нашего времени следов выхода магмы на дневную поверхность с фантастическим нагромождением различных изверженных пород. Это раньше там можно было ходить, где хочу. Волошин, кстати, увлекавшийся в молодые годы, живя за границей, оккультизмом, магией и теософскими трудами Блаватской, нашёл именно здесь, среди мрачных скал Карадага, своё истинное призвание, как поэт и как акварелист. Закончив свой юношеский этап блуждания духа…У него же, была сильно развита мистическая интуиция. Я думаю, что он искал здесь ответ, в том числе, и на свои теософские вопросы. Но внутренняя энергетика этих базальтовых скал оказалась свыше его человеческих возможностей использовать незримую Силу в своих целях и его, физически здорового мужчину, сразил инсульт в августе 1932 года… Второй, и смертельный на этот раз.

– Жаль, – отреагировал я на эти его слова.

– А несведущие простые люди, вроде тебя, – продолжил после паузы Олег, – или туристы, восторгаются этим видовым объектом, не подозревая о могучей энергетике Карадага, чисто интуитивно подписываясь ею. Ведь по большому счёту, эта Чёрная Гора с её энергетикой либо принимает внутренний настрой приходящих сюда людей, наполняя их чувством красоты окружающего мира, либо отвергает их, вызывая душевный дискомфорт и состояние смутной тревоги и желания поскорей уйти отсюда.

Я, что называется, развесил уши, слушая эту неожиданную версию – олеговскую или, в его пересказе, – такую интересную и неожиданную для меня, думая над его информацией об этом древнем месте.

– Прямо, как экскурсовод говорит, – подумал я невольно про себя. – И как-то романтично-поэтично.

И не знаю почему, я даже спросил его о том, не пишет ли он, часом, стихи.

– Есть такое дело, – удивил меня Олег своим ответом. – Будет время, прочту что-нибудь на досуге, – и продолжил дальше. – В любом случае, равнодушным это место не оставит никого. Кстати, татары-кочевники в прошлом, не любители плавания и всего, связанного с морем, с давних времён сторонились этих мест также и потому, что здесь наблюдается августовскими ночами свечение моря – огни шайтана, и сильнейшие, неожиданно-резкие порывы ветра, часто скидывавших с кручи вниз зазевавшихся редких смельчаков, дерзнувших в нарушение предписаний муллы, сходить сюда поглазеть на Арку с обрыва берега. Ну, а в наше время, любителей ландшафтной красоты, если им удастся получить разрешение на посещение этого геологического объекта.

– Мы так с родителями так и не побывали на Карадаге в тот прошлый раз в Крыму в далёком 2005-м году, хотя и посетили неподалёку расположенный Судак, – всплыли у меня в голове воспоминания об увиденной мной там Генуэзской крепости: — обширная поверхность холма с чахлой рыжей травой, выжженной солнцем, где в ярком голубом небе на краю этого пустого земляного пространства вилась опоясывавшая его тёмно-коричневая с желтоватым оттенком зубчатая каменная лента с опорными крепостными башнями. Поднявшись к ним на вершину холма, я старался увидеть оттуда спрятанную где-то за высокими “долами и горами” на краю синевы моря за каким-то “Новым Светом”, о котором я тогда ничего не знал, но слышал, вершины того самого загадочного Карадага. Как я тогда думал, настоящего, чуть ли не недавно потухшего вулкана.

– Сейчас она стоит в воде, а раньше, как я уже сказал, эта древняя базальтовая скала стояла, возвышаясь, более чем на 30 метров над пологой местностью, которая тогда была сушей, – вернулся я из своих юношеских воспоминаний к словам Олега, – и тогда, как и сейчас, она была частью Карадагской горной гряды вулканического происхождения, стоя напротив его базальтовых круч, являясь центром Места Силы. Ну, а потом, во времена киммерийцев, она уже была в воде, возвышаясь каменной Аркой в море поодаль от берега с глубины восьми метров, и стала для тавров и киммерийцев неким культовым Знаком или Местом Силы, – рассказывал Олег уже, как заправский экскурсовод, – меняющим, словно живое существо, свой свет от золотистого-жёлтого до тёмно-коричневого, как бородавчатая кожа древнего морского дракона, который избрал эти берега местом своего жительства. Охраняющий издревле, по некоторым легендам, эти места Силы. Знаменитый Карадагский Змей! Подобие или родственная особь того дракона, который охранял когда-то Золотое руно в царстве колхидского Аэта на юго-восточном побережье Черного моря. Ты же слышал об этом Змее?

– О котором из них? – пошутил я и сказал, что знал из разных околонаучных передач о гипотетическом существовании этого самого морского Змея.

– О нём, между прочим, упоминал в своих записках и наш Максимилиан Волошин, – продолжил дальше серьёзно Олег, не став шутить со мной на эту тему. – Он даже его видел сам с берега в море в районе этой самой арки, которая, кстати, безмерно восхищала его своей видовой неповторимостью и какой-то совершенной законченностью её уникальной формы. Являя собой пример многотысячелетней работы в воздействии совместных сил земных стихий в этой открытой человеческому взору каменной мастерской Природы. У него даже есть очень символический стих, который называется “Карадаг“, написанный им в 1918-м году. Правда, не о Змее, а о самом вулкане. Как там отлично сказано, – начал он декламировать вслух,

 
…И над живыми зеркалами
Возникнет тёмная гора,
Как разметавшееся пламя
Окаменелого костра
Из недр изверженным порывом,
трагическим и горделивым,
Взметнулись вихри древних сил
 

– и, закончив свою импровизированную декламацию, дойдя до конца этого удивительного по внутренней силе поэтического воплощения волошинского виденья темы Природы и её геологической, и, вместе с тем, исторической памяти земли, отражённой в “зеркале” художественных образов в этом стихотворении, он вдруг сказал:

– Но вот концовку первой части стиха, я бы изменил, Скажем, вот так: –

 
Так в буре моря, молний громыханий
Вулкан взметнул из огненных глубин,
Базальтовое порождение Ада,
Явив энергию разбуженной Земли,
Застывшей в каменном проёме.
Она стоит в веках у чёрного вулкана
Вверху над морем, приводя в восторг,
Став глаз усладой —
Аркой Карадага
 

– Как альтернативная версия – хороша! – похвалил я Олега, ничуть не льстя ему.

Эта его своеобразная вариация с темой Арки меня впечатлила, хотя и в оригинале для меня этот стих звучал поэтическим гимном могуществу Силам Природы, создавшим это базальтовое творение с участием всех её стихий. Но мне и вправду понравился этот видоизменённый, но, вместе с тем дополняющий основную канву внутренних зрительных картин могучих подземных Сил, рвущихся, словно наружу из этого небольшого волошинского стихотворения, наполненного внутренней энергетикой и силой.

– А ещё лучше, в виде стихотворных строк в подражание Волошину. Отражение могущества Природы в вечном цикле созидания через разрушение, – как-то философски выразился я.

Олег, слегка улыбнувшись, сказал, что ему всегда не нравилась концовка первой части этого, во всем остальном великолепного, будоражащего фантазию в чём-то слегка мистического, стихотворного восхищения и преклонения поэта перед силами Природы, изваявшей это геологическое чудо в миллионах лет созидания в её творческой мастерской.

– В водах, на кромке разрушенного временем вулкана, – продолжал дальше он. – Тем более, что обнажений мрамора в геологических слоях в окрестностях Карадага я нигде там не встречал. Хотя, возможно, я и воспринял волошинский образ Самофракийской победы в этом стихотворении слишком материально. И его поэтическое видение её условного образа, парящего над Аркой или, образующей Арку, возникшей из клубящихся образов сна и бреда, изваянной ветром и стихией, наполнено здесь внутренним символизмом. В таком случае, сходя из содержания ей второй части, возможно, она и олицетворяет победу богов над низвергнутыми в Аид титанами, покоящимися внизу, в гомеровской преисподней. Но всё это приходит в голову лишь в ходе анализа обеих частей этого стихотворения.

– Ну да, – поддержал я его, – поэтические образы надо воспринимать, как единое целое в ткани стиха, а не расплетать его на части, препарируя в виде литературного анализа. Базальтовая она или мраморная…

Баженов с интересом смотрел на меня – по его лицу было видно, что ему нравились мои суждения о Волошине, как и то, что у меня есть своё собственное мнение, заслуживающее уважения с его стороны.

– Но всё же, – почувствовал я себя на коне, – не затрагивая авторства Волошина и не редактируя его, взять и написать нечто подобное. В мистическом стиле. Скажем, об Аю-Даге! Следуя, так сказать, в кильватере классика. Я уверен, у тебя получится, – искренне проговорил я.

– Не делай из меня эпигона, Антон! На чужое авторство я не претендую и не занимаюсь подражательством Волошину, – как-то непонятно резко возразил мне Олег.

Неожиданно, моего тёплого плеча коснулось, словно лёгкое дуновение ветра – это было так странно сейчас для меня. Первое подобие слабого ветерка, его одиночного лёгкого веяния за всё время нашего нахождения на Горе. За исключением вот такого же сходного, нежного прикосновения ко мне ветерка там, у ворот, на входе в лес.

Видя, что я замолчал, Олег, смягчая свою неожиданную отповедь на мой, в общем, дружеский совет, вдруг улыбнулся.

– Может, я тебя не так понял, но за совет насчёт написать какую-нибудь оду Аю-Дагу, спасибо. Молодец, – похвалил меня Олег. – Я подумаю на досуге. А ты, кстати, с твоими задатками мог бы стать моим лучшим студентом, если, – он запнулся и замолчал, вспомнив что-то очевидно неприятное и очень личное.

Потянувшись к рюкзаку, он опять достал бутылку с водой с водой и сделал пару глотков, но не так, как я – жадно и много – а, как это делают спортсмены, смочив рот и губы влагой.

– Так вот, – сказал он, кладя назад в рюкзак воду. – О временах киммерийцев в северо-восточном Крыму, историки знают побольше, чем о таврах, – посмотрел он на меня – хотя эти “млекодоители” ушли из Крыма, в общем, до появления на полуострове греческих поселений. И от времён их пребывания в “сумеречной Киммерии” не осталось никаких материальных следов, – покачал он головой в каком-то сожалении.

– Только плохо сохранившиеся могильники с конскими сбруями. И, лишь – не удивляйся, на этрусских! вазах 6-го века до нашей эры, к нам дошли великолепно-сохранившиеся росписи на вазах из красной глины с изображениями киммерийских воинов в высоких, остроконечных колпаках на конях с бегущими рядом с ними огромными пастушескими собаками.

– Да, знаю. Изображения быстрых киммерийских всадников, сделанных чёрным лаком. Я видел их фотки в сети. Верхом на конях с юбками, расширенных снизу, чтобы можно было скакать на конях, – прокомментировал я его слова. – Но, почему на этрусских, а не греческих вазах?

– Этрусские вазы Пантикапея…, – кивнул Олег. – Найденные ещё в 18-м веке под Керчью. Ну да там была своя история с находками этих чудесных ваз, – и, ничего не объясняя дальше, вроде, как закончив говорить о Волошине, перешёл к гомеровскому описанию сумеречной Киммерии и её жителей.

– Ну, а, если серьёзно, – говорил он дальше, – на фоне всех тех вымышленных существ и непонятных народов, встреченных Одиссеем в его странствиях по морям и островам, киммерийцы были реальным историческим этносом во времена Одиссея. Они – вольные кочевники, доители кобылиц, молокоеды, наверное, очень удивились, если бы им кто-то сказал, что они живут, оказывается, в таких сумеречных, адских, землях по соседству с входом в Аид. Области же их фактического расселения в 15-м веке, охватывала вместе с западной частью Крыма и Приазовскую низменность и дальше на северо-востоке, нынешние кубанские земли.

Слушая его, я теперь стал напрягать слух, но не для того, чтобы лучше слышать его, а чтобы уловить первому в окружавшей нас тишине леса, тот самый Олегов “знак” или, быть может, увидеть его первым. Что же это будет?

– Вот, послушай, что об этом говорится у Гомера в “Одиссее”– на берегу у пределов глубокого океана, где живет народ киммерийский и город их окутанный мглою и тучами, где солнце не заглядывает к ним своими лучами, – выдал мне Олег очередной пассаж, чуть ли не цитируя наизусть. – И это написал, согласно сложившемся в веках легендарному образу Гомера, слепой человек, никогда не видевший, что, естественно в его случае, ни одного киммерийца в своей жизни! Не знавший тех земель, где странствовал Одиссей. Откуда он это всё взял? – воскликнул как-то пафосно-театрально Олег, напоминая какого-то лицедея. – Такое описание мог дать только человек, видевший когда-то в своей, ещё зрячей жизни, и небо, и краски дня.

– Может, он ослеп уже потом, когда создал свою “Одиссею”?

– Скажи лучше, написал её! Тем более, такую объёмную по содержанию поэму. Ведь стихи нужно записывать. Причём сразу, пока их шепчет Муза в уши вдохновлённого ею поэта, – со знанием дела ответил Олег. – В крайнем случае, надиктовывать сразу, если есть кому.

Увидев, что я согласен с ним, он улыбнулся чему-то своему, как словно что-то вспомнив.

– Ну да о поэзии и прочем пока не будем снова говорить. Где здесь, правда, а где вымысел? – он взглянул вопросительно на меня – но я не понял, что он имел в виду.

– Я говорю о гомеровской Киммерии и прочем. Откуда у него были все эти сведения? – сделал он паузу. – Но, отвлекаясь от “Одиссеи”, говоря о реальных, известных историкам боспорских киммерийцах, всё дело здесь было в том, – отвечал он сам на этот вопрос, – что, как я полагаю, киммерийцы находились здесь намеренно из-за столь ценной для них железистой руды, содержащейся в этих, тогда болотистых, местах.

– Это твоя версия или…, – не закончил я.

– Да, моя, – коротко ответил Олег, продолжая объяснять мне её суть. – Из-за пластового бурого железняка. То есть, они, проживая там, в поселениях, скажем, как, нынешние золотодобытчики, добывали в этих окрестностях нужное им сырьё! И кстати, там её столько много, что на Керченском полуострове эту руду добывали раньше, в Советском Союзе, в промышленных масштабах.

– А откуда под Керчью взялись такие залежи?

– Где-то 200 миллионов лет назад, в так называемую киммерийскую эру тектогенеза с жарким, влажным, субтропическим климатом, здесь были мелководные лагуны Киммерийского моря, связанные с дельтовой областью древних рек, вроде палео-Кубани, палео-Дона и других рек, где накапливались обогащенные железорудными минералами илы. В ходе миллионов лет (!) железистые илы, выйдя на дневную поверхность, окаменели, а химические элементы в этих осадочных породах перегруппировались в ходе сложных химических процессов, и из них возник бурый железняк, железистые кварциты, хлориты, карбонаты железа и марганца и так далее.

Олег перечислял все эти названия чуть ли не со знанием дела – оказалось, в студенческие годы он был на школьной практике в Керчи – в Аршинцевском микрорайоне– это огромный район Керчи, вытянутый на 10 километров по дуге вдоль берега моря. И, естественно, интересовался, живя там, местными реалиями. Осматривал на досуге огромный заброшенный карьер Камыш-Бурунского месторождения железной руды, ходил в городской историко-археологический музей, музей каменных древностей “Лапидарий” и, естественно, живя в этом приморском городе, посетил музей океанографии. Разговаривал со специалистами. Был на разных маленьких карьерах и выработках – искал там минералы красивые для своей коллекции камней. И на грязевых сопках побывал. И на мысе Казантип и на мысе Зюк.

Да… Мой партенитский товарищ поразил меня не только какой-то разносторонностью своих интересов, но и его неуёмной тягой к познанию окружающего мира, что всё это в купе и делало его таким знающим и интересным собеседником.

Но, всё же, он явно увлёкся воспоминаниями, и мне пришлось остановить его.

– Извини, Алик. Значит, Гомер об этом не знал? Об этих залежах, – уточнил я.

Оборванный на полуслове, он нехотя остановился и, собравшись с мыслями, “вошёл” снова в тему.

– Откуда!? Да ему об этом никто и не мог бы поведать в то время! К тому же, это были секретные данные на тот момент, если так можно выразиться. Железо было для киммерийцев чуть ли не даром богов, найденным ими в этой болотистой тогда, и малоприятной для жизни, оконечности Керченского полуострова. У них наверняка, как и у скифов, были свои древние легенды и о происхождении их народа и о том, откуда в этой их Киммерии взялись эти болотные руды, из которых можно было получить железо, которое дорого в те времена очень дорого. И в первую очередь, именно из-за сложности технологии получения этого металла. Поскольку в готовом виде железо на Земле не встречается и не образуется.

Это я, в общем-то, знал, хотя и читал где-то о том, что в природе встречается и метеоритное железо и теллурическое, найденное в 19-м веке где-то в Гренландии…

– Жаль, Геродоту не попался в его многочисленных поездках по городам и весям древнего мира никто из людей, имевших отношение к киммерийцам, и у него все описания истории этого народа взяты у их победителей-скифов. Но уже в то время киммерийцы и их времена жизни в восточном Крыму были уже давно забыты…

– Но, по любому, тайну этих земель с “волшебной” рудой сами киммерийцы никому бы не рассказали, – согласился я с ним.

– Да! – воскликнул Олег. – А вот напустить тумана, скажем, на тех же финикийцев, с которыми они, наверняка, вели выгодную бартерную торговлю, они бы могли. Финикийцы же не лезли вглубь земель, на побережье которых они обменивались своими товарами с аборигенами. И получая изделия из железа, конечно же, не рассказывали никому, откуда у них столь ценнейший, редчайший в то время, товар, стоивший буквально на вес золота. Сочиняя разные небылицы и даже ужасы о таких местах в море мрака… И обман умножал обман.

– Это, какое же время? 9-й век до нашей эры?

– Бери больше! 15-й век, как минимум.

Я воззрился на него в недоумении.

– Пойми, – стал втолковывать мне Олег. – Гомер же ничего не мог сам знать о Киммерии, кроме тех страшилок, распространяемых финикийцами. Мол, там темно, врата Ада, солнце за горизонтом. Прямо, северная земля какая-то выходит на край Океана. А, между прочим, эти земли были лишь частью огромных в то время киммерийских владений. Их племена занимали когда-то земли от Днестра до Дона, северный Крым, Таманский и Керченский полуостров. И о тех землях Гомер и понятия не имел. Они у него скрывались, как солнце, где-то за горизонтом географических познаний греков, на далёком севере, о котором грекам не было ничего известно. Кроме Рипейских гор, да вот, той самой, легендарной, Гипербореи. Которая…

– Откуда? – перебил я Олега, чтобы он, попутно, не завёл разговор об этой интереснейшей теме, которая, помимо прочего, интересовала и меня самого – я много чего читал об этой легендарной северной стране “за Бореем”. То есть, северным ветром, якобы существовавшей где-то на севере нашей страны в районе Кольского полуострова или, возможно, на северо-западе от Уральских гор. По сути, Россия была бы правопреемницей Гипербореи, доведись этим гиперборейцам существовать хотя бы во времена возникновения Древней Руси.

– Остатки древних уцелевших знаний от людей других человеческих эпох…, – медленно проговорил Олег. – Как и непонятные, удивительные, древние артефакты и карты мира с его очертаниями, к которым античные географы не имели никакого отношения. С другой географией. Как в картах турецкого адмирала Пири Рейса 1513 года с “его” Антарктидой безо льдов и, главное, знаменитой картой Герхарда Меркатора 1569 года с той самой Гипербореей!

– А Гомер упоминал о Гиперборее?

– Возможно и упоминал в “Эпигонах”. Фрагментарной поэме о походе эпигонов на Фивы. Продолжения фиванского цикла “Семеро против Фив” с участием уже сыновей героев того легендарного похода, – уточнил Олег.

Я вспомнил, что Олег ранее употребил это словечко “эпигон” в каком-то чуть ли не отрицательном смысле, но не стал спрашивать – потом узнаю, что оно обозначает. – Но его авторство этой поэмы крайне сомнительно, и я бы, сказал, поэтому, что всё-таки, нет. Не знал он о Гиперборее. Иначе, он мог бы упомянуть о них в своей “Одиссее”, как о неких соседях киммерийцев на севере. Говоря же об этих картах средневековых – они гораздо старше гомеровского времени и были, естественно, секретными, хранясь у своих избранных владельцев. Но не для любования ими, а для практического использования. И уж, конечно, их обладатели не распространялись о существовании таких карт! Финикийцы, я уверен, имели такие или подобные карты. Тот же Хирам, например…

Помнишь, я тебе говорил о нём?

Это был риторический вопрос, но мне тем более было ясно сейчас, что в то длительное плавание за золотом финикийские мореходы отправлялись не наобум, а используя конкретные карты. И, быть может, гораздо детальнее, чем, скажем, общие карты мира средневековых географов.

– Более того. Гомер, фигурально выражаясь, был слепцом в той, современной ему, “географии”. Тогда-то и слова такого ещё не было придумано в греческом языке. Но его незнание было всё из-за тех же “тёмных веков” в истории Греции и утрате греками древних знаний. То, что он мог знать в его время о странах греческой Ойкумены, основывалось так же, как в последующие времена Геродота, на информации, полученной от других людей. Кто что услышал и узнал, бывая в других краях. Поэтому, у него реальность, пусть и сомнительная во многих его описаниях, дополненная его художественным воображением так тесно переплетена с фантастическими образами богов и полусказочными персонажами, что имеющиеся зёрна правдивых сведений в “Илиаде” и, ещё меньше, в ‘Одиссее”, нужно сортировать, как перемешанную крупу, от посторонних примесей. Поди, узнай, как всё это было на самом деле, и где. Особенно, с Одиссеем.

Говоря так, Олег оглянулся в сторону, словно опять прислушиваясь к чему-то. Но в лесу было по-прежнему тихо. По его лицу я видел, что он был, всё-таки, озабочен, хотя и разговаривал вроде так легко и непринуждённо со мной.

– Наверно, ждёт “знак”. Или думает о пещерах и “Хозяине”, – понимал я напряжённое ожидание моего спутника. – Прислушивается ежеминутно. Так торопился сюда, словно у него было оговорено время заранее. Пришёл, вроде бы, вовремя, а “знака” так до сих пор и нет.

Всё происходящее пока с нами в этом “походе” я воспринимал сейчас, как элементы чуть ли не какого-то интерактивного ролевого задания по исследованию Горы, как в компьютерном игровом квесте с героем (то есть со мной), который должен решить Олегову головоломку и узнать тайну, хранимую условным Хозяином этой Горы. И сегодня у меня был первый, самый простой этап прохождения её уровней, в котором я просто помогаю моему товарищу и знакомлюсь с “игровым полем”.

– А те рудные залежи, – опять вернулся я к киммерийцам, отвлекая Олега от его ненужных мне тревожных мыслей.

– Эти рудные залежи идут широкой полосой в сторону Керченского пролива. Киммерийцы же, как я полагаю, уже к 16-му веку до нашей эры добывали конкреции железа – бурого железняка – которые можно было копать там, что называется, буквально лопатой, лишь сняв тонкий слой болотной растительности в болотистой, в те времена там, земле. Сырьё, мягко говоря, плохое, с низкой концентраций железа, но зато этого лимонита там было много. А потом обжигали его в ямах или в примитивных каменно-глиняных печах, получая ноздреватую железистую крицу со шлаковыми включениями. И это тоже должен был быть отработанный технологический процесс, чтобы не получить в итоге хрупкие, бесполезные оксиды железа. То есть, иметь при “плавке”, как можно меньше не сгоревшего кислорода, чтобы он не окислял обратно металл. К тому же, “сыродутное” железо быстро ржавеет. Полученную ноздреватую крицу нужно было долго и сильно отбивать тяжеленым молотом, уплотняя железо и вышибая шлаки. А вот дальше, имея достаточное количество такого “полуфабриката”, в дело вступали мастера-кузнецы, которые и выковывали в итоге из него железные, а в последствие, и стальные мечи.

– А почему не выплавляли такие мечи, как из бронзы? Было же проще!

– Ну, во-первых, железо, хоть и умеренно тугоплавкое по сравнению с медью, было не “зубам” тогдашним “металлургам”. Это из податливой самородной, кстати, меди можно в холодную ковать всякую бытовую мелочёвку и наконечники для стрел или, скажем, топоры и кинжалы. А вот технологий для получения железа в плавильной печи и литья изделий из железа в те времена, конечно же, не было. Только долгой ковкой с нагреванием полученного губчатого железа – крицы, можно было в итоге изготовить, скажем, длинный меч. Хотя, надо сказать, простые, тогдашние, железные мечи были мягче бронзовых, и ими больше кололи, чем рубили противника. Чистое железо оно же мягкое, гнётся от ударов, – пояснил с видом знатока “профессор”. – Бронза же, в отличие от железа, становится прочнее именно после отливки, ковка её разрушает.

– Откуда он всё это знает? – мелькнуло у меня в голове.

– Короткий меч более сподручен в скученном бою и легче в использовании, и повсеместно бронзовые мечи были не длиннее 70 сантиметров. Удобные и, в общем-то, лёгкие. Однако для большой армии бронза была слишком дорога из-за олова, очень востребованного металла, запасы которой в мире истощились к Римскому времени. И, в 3-м веке до нашей эры железные мечи стали разящей силой римских легионов. Хотя из низкосортного железа, которого было уже много в те времена. Можно сказать, количество победило качество.

Эти такие неожиданные для меня сведения, ничуть не отвлекая нас от общей темы разговора сейчас о киммерийцах, были мне совершенно неизвестны и познавательны. Сам бы я никогда, наверное, не стал бы искать подобную, занятную, но не критическую для меня информацию.

– Для выплавки железа нужно иметь, по крайней мере, качественный древесный уголь, дающий много жара, – просвещал меня дальше Олег. – А просто так, дровами, расплавленное железо, как в домне, не получишь. Для изготовления железных, а потом и стальных мечей, использовалось в древности не литье, а ковка, и, чтобы железный меч стал прочнее бронзового, его надо делать методом "пакетной" технологии – сваривать в высокотемпературной обработке посредством кузнечной ковки вместе элементы из железа и из твёрдой стали. Пройдёт немало времени, прежде чем распространится технология сварного железа, этот металл научатся закалять и более-менее прилично обрабатывать. Причём с использованием разных технологичных приёмов, которых у пастухов – гомеровских “млекоедов” – просто не могло быть в 13-м веке до нашей эры. Однако, у них имелись именно такие стальные мечи, – и он взглянул на меня как-то с хитрецой:

– А ты как думаешь, сами ли они ковали их знаменитые киммерийские мечи из крицы?

Его вопрос и интонация подразумевали, что нет.

– Наверно, кто-то из соседей помог, – предположил я.

– Правильная мысль. И скажу больше – полученную железную крицу киммерийцы отвозили своим соседям на Кавказ. Хотя, возможно, они добывали, и ещё в больших количествах, именно местную, пластовую, железную руду в копях. Но, в любом случае, для выплавления из руды железа в большом количестве требуется постройка и огнеупорных сыродутных печей, и горнов, тиглей и прочего. Это уже другие технологии. есть, “технологической базы”, которых у киммерийских пастухов просто не было. Но она имелась на Кавказе. В той же древней Адыгее, скажем. Там уже в те далёкие времена могли делать стальные мечи. Вот по заказу пастухов-киммерийцев они и делали “на заказ” из этого привозного полуфабриката те самые, знаменитые “киммерийские” мечи! Продукт сложных технологий, как мы бы сейчас это охарактеризовали. Но я уверен, не киммерийcких пастухов!