Текст книги "Хозяин Медведь-горы, или Тайна последнего Артефакта"

– Возможно, царь Протей попросил Менелая оказать ему и его государству какую-то важную услугу? – опять пришла мне в голову эта мысль.

– Молодец. Правильно мыслишь. Тем более, Менелай не просто так пользовался благосклонностью гостеприимного Протея, как брат знаменитого Агамемнона, которого, могли знать и уважать в Египте. И, исходя из теории заговора, которая есть у меня касательно этого времени якобы ничего-не-делания Менелая в гостях у Протея, то…

– Так этот Протей – он кто? Всё-таки, царь или фараон? – перебил я Олега.

Он опять улыбнулся, надеюсь не над моим незнанием, покачав головой.

– Скорее всего, он был каким-нибудь важным чиновником в администрации тогдашнего молодого египетского фараона Сиптаха. Возможно, наместников фараона в прибрежном египетском номе. Или же, этот был некий его титул, воспринимаемый как имя, прозвище, ну и в таком роде. Ну, как, – запнулся он на мгновение, подыскивая нужное сравнение, – у того же Геродота – “Отец истории”. Ведь ясно, о ком же идёт речь. И был он, скорее всего, властным номархом.

– Монархом? – переспросил я удивлённо, не расслышав букву “н”.

– Да, созвучно выходит– номарх/монарх. Хотя монарх, конечно, звучит круче. Но тогда у египтян были именно номархи – землеуправители, наделённые большой административной и исполнительной властью от фараона.

– Вроде, наших нынешних губернаторов, – начал я.

– Бери выше, – перебил меня Олег. – Самого фараона! – театрально округлил он глаза, понижая голос. – Но вот как раз от периода времени нахождения Менелая в Египте, власть фараона пошатнулась вследствие неожиданной смерти молодого фараона.

– Как его звали? – не запомнил я его имени.

– Сиптах. Гибель Трои, между тем, произошла в оценочный период между 1260 и 1183-годами до нашей эры, как раз в последние годы правления этого фараона. Исходя из последней цифры и сопоставляя с годами пребывания Менелая в Египте, он, как я полагаю, оказался очень востребован нашим властным номархом Протеем, втянувшегося в борьбу за опустевший трон после неожиданной кончины фараона где-то, условно, в 1188 году до нашей эры. Воинственный ахеец оказался невольно втянутым в водоворот дворцовых заговоров и смуты, начавшейся в это время в Египте. Вследствие ослабления центральной власти, в стране началась смута и мятежи, переросшие в гражданскую войну, в которой принимали участие и иноземцы. Подчеркиваю этот документальный факт. Таким образом, брат Агамемнона мог поддержать одного из тогдашних влиятельных вельмож или могущественных чиновников, претендентов на трон фараона, помогая ему своими навыками ведения войны и своими опытными в военном деле, “златомедными” ахейцами, оставшихся в его распоряжении. Это время смуты в Египте продолжалось несколько лет и к власти, затем, пришёл вельможа неизвестного происхождения, претендент на трон фараонов, вроде, возможно, твоего Протея. В любом случае, занявший трон новый фараон принял имя Сетнахт и, в дальнейшем, основал новую, XX-ю династию фараонов.

Вот этого всего, пусть и в гипотетической теории Олега, я, естественно, тоже не знал, не имея понятия ни конкретно об этом времени, ни об этих династиях фараонов. Конечно же, я слушал “профессора” с огромным интересом и вниманием, даже и не вспоминая о том, для чего мы пошли на Гору и не думая о причудах Олега, видя в нём сейчас только великолепного рассказчика. Знатока древней истории.

– Сетнахт смог вывести Египет из кризиса, подавив восстания и покончив со смутой, и укрепил центральную власть, оставив затем страну своему преемнику, Рамсесу III-му относительно сильным государством после всех пертурбаций тех лет. А что касается нашего славного Менелая, – сделал он паузу, – в любом случае, воинственный ахеец получил свою заслуженную награду, не “скучая” все эти годы в Египте и, оставшись не у дел, отправился затем в Спарту. Хотя, отбывая из Египта, у него что-то опять пошло не так.

Я взглянул с ожидаемым любопытством на рассказчика, но он не спешил с пояснениями. – И могу точно сказать тебе, что “твои” дорийцы вместе с гераклидами – потомков вполне реального Геракла, вторглись в Грецию во времена правления сына этого Сетнахта, Рамсеса III-го, которому довелось воевать с теми самыми “народами моря”, напавших затем на Египет в то время. Из-за этого вся тогдашняя Малая Азия оказалась затронутой волной хаоса и разрухи, а потом досталось по полной и ахейской Греции.

– Значит, по твоей версии, гомеровский царь Протей был вначале знатным вельможей в Египте.

– Или, даже, где-то неподалёку от Египта – почему бы нет? Главное, что он смог успешно поучаствовать каким-то образом лично или через своих людей, включая Менелая, в дворцовой смуте в Египте.

– Так, может быть, у Гомера был ещё и отдельный эпос о возвращении Менелая в Спарту? – предположил я неожиданно для меня самого. – Там же тоже, можно было много чего описать за те восемь лет, что он странствовал с Еленой.

Олег улыбнулся, сказав, что ему, как-то, тоже эта мысль приходила в голову. И не только ему или мне, но и греческим и латинским авторам ещё со времён античности.

– Так, некий Квинт из Смирны сочинил огромную поэму в четырнадцати книгах, названную “О том, что после Гомера”. Он изложил в ней события под Троей, не охваченных, по его мнению, замыслом его гениального предшественника. Но самое интригующее продолжение или версия о пребывании Менелая в Египте, дошедшее до наших дней, имеется в “Историях” Геродота. И Менелай там выглядит очень неприглядно, поскольку он отплатил фараону Египта злом за доброту, принеся в жертву богу ветра двух египетских мальчиков. И бежал затем в Ливию с Еленой.

– Не может быть! – воскликнул я, протестую против этой странной версии. – Менелай ведь был героем в глазах греков и такой бесчестный поступок никак не вяжется с подобной жертвой. – Вяжется, вяжется. Да ещё как! – возразил Олег. – Ты, верно, забыл, что его старший братец Агамемнон не пожалел родную дочь, принеся её в жертву Артемиде ради нужного ахейскому флоту попутному ветру!? И, кстати, тому самому Эолу! Но, дело здесь даже не в этом, а в том, что по версии Геродота Елена, оказывается, скрывалась в Египте в гостях у фараона, и вот это мне кажется действительно надуманным фактом. Здесь можно было придумать что-нибудь и покруче в таком случае. А, вообще-то говоря, даже сейчас можно написать просто какое-нибудь историческое фэнтэзи на эту тему. С разными страшилками, таинственными подземельями, загадочными местами с волшебниками, великанами и духами-джинами, ну и всё такое. – Да ты сам мог бы написать что-нибудь на эту тему о каком-нибудь герое, который возвращается домой после разгрома Трои. Подражая замыслу Гомера, но в прозе. Так сказать, историческое фэнтэзи! – предложил я Олегу.

– Да, интересное предложение! – ухмыльнулся он, покачав головой. – Ладно. Как бы там ни было, Менелай был лишь одним из многих героев так долго возвращавшийся домой с войны. А многие и не вернулись, погибнув вот в таких страшных бурях, насланных вследствие козней богов и богинь, на греков-ахейцев, властителем ветров Эолом. Но, те, кому удалось пережить все эти бурные плавания, стали основателями новых городов и поселений по всему Средиземноморью и в Малой Азии, Эпире, Фессалии, Македонии, Италии, Ливии, а также на Кипре, Сицилии и, даже, Иберии. Да, вспомни, хотя бы, Энея – Троянского героя, сына дарданского царя Анхиса и богини Афродиты, родственника Париса, с которым он был в гостях у Менелая в том самом троянском посольстве в Спарту! Ему же удалось уйти невредимым из Трои…

Вот эта вся концовка “Илиады” и кто-куда потом бежал, была мне неизвестна. Хотя, повторюсь, и знал, кое-что, в общем, об этом Энее.

– И, прикинь, ахейцы-данайцы беспрепятственно дали ему уйти на 20 кораблях из Трои! – Почему? – естественно ту же спросил я, но Олег сделал жест ладонью, чтобы я не отвлекал его, продолжая говорить, что Эней, доплыв до берегов Италии, основал с разрешения тамошнего царя Латина небольшое поселение, из которого впоследствии развился Рим. – Потомки Энея прочно обоснуются в тех местах, – рассказывал он дальше, – а позднее заложат город Рим, а Эней станет прародителем великого рода основателей Рима. Предком легендарного Ромула. Но, что непонятно – греки отпустили его домой ещё до захвата ими Трои и увёз он с собой, по слухам, ту самую статую Афины – Палладиум, которая спустя столетия будет украшать Римский форум, а римляне будут считать себя потомками троянцев. Тысячу лет спустя, Римская республика отомстит потом, условно, грекам за разорение Трои, когда легионы проконсула Корнелия Суллы захватят в марте 86 года до нашей эры Афины, обороняемые греками под руководством афинского тирана философа-эпикурейца Аристиона и грозными гоплитами Митридата.

Ничего этого я не помнил из школьного курса истории. И мне нечего было, собственно, и вспоминать… “Профессор” же, походу, переоценивал мои знания по истории древнего мира, обращаясь порой ко мне, как будто я был в курсе приводимых им сведений.

– Жаль, – проговорил вдруг Олег, – что великий понтиец, Новый Дионис, находившийся на вершине успеха царь, очевидно считал вопрос освобождения Эллады от Рима решенным делом. И отправил вместо себя сына Аркафия с войсками к Афинам через Македонию, но, царевич, при всех его начальных успехах, не успел привести храбрых понтийских гоплитов в Аттику. Он неожиданно заболел и умер, оставив армию без главнокомандующего и, по сути, обезглавил армию Митридата, шедшую на помощь Афинам.

Олег явно сочувствовал Митридату, как и ранее, когда он рассказывал об этом отважном царе Понта, говоря сейчас с огромным сожалением в голосе о том, что воины Суллы потом залили Афины кровью её граждан и защитников в безжалостной резне, устроенной ими на улицах великого города. А позже захватили и его величественный Акрополь, посредством водной блокады.

Он замолк, словно видел перед собой поверженные Афины – сосредоточие культурного наследия древнего мира, которое озверело рвали на части потомки сыновей римской волчицы. – Но, какой, всё же, человечище был! – проговорил вдруг Олег, рассказывая дальше о юношеских годах Митридата, когда в 15 лет его отца отравили ядом на пиру, и юным царевичем, он бежал из дома в Синоп, спасая свою жизнь, вербуя затем своих сторонников. А потом в 18 лет вернулся со своими друзьями и воинами заявить свои права на трон своего, тогда маленького Понтийского царства, и расправился с матерью – отравительницей отца, и братом. После чего стал расширять свои территориальные владения и так удачно, что его Понтийское царство стало угрожать благополучию могущественного Рима.

Баженов как-то оживился, словно он сам был, чуть ли не из тех самых понтийский греков – сторонников царя, продолжая свой рассказ.

– Сорок лет вел непримиримую борьбу с Римом, но, в итоге, проиграл. Его сын, Фарнак устроил заговор против родного отца, перейдя на сторону римлян. Это было в 63-м году до нашей эры и, кстати, в день его гибели, в Пантикапее и на всем южном побережье Крыма произошло восьми или, даже, девятибалльное землетрясение! Землетрясения раньше происходили в Крыму весьма часто и…

Я внутренне напрягся и взглянул на “лектора”, словно собирался остановить его. – Это стихийное бедствие вызвало прилив огромных волн на равнинное побережье Крыма, но, что было особо бедственным для “горных” тавров, оно разрушило, как сейчас бы сказали, все пути “коммуникаций и инфраструктуру”, подкосившее на десяток лет не только тавров, но и тех, живших у предгорья, скифов. Многие выходы подземных источников воды на плато и вблизи гор, закрылись, усугубив начавшуюся затем климатическую засуху. И, также в это время…, – оборвал Олег себя на полуслове, не став продолжать её дальше, видя мою негативную реакцию на эту тему, которая оказалась слишком чувствительной для меня с моим развитым воображением. – Ну, да ладно. Это уже другая тема, – и продолжил дальше:

– Римский Сенат учредил 12-дневные празднества по поводу гибели Митридата, а полководец Гней Помпей вернулся в Рим триумфатором, – с сожалением в голосе закончил Олег свой пассаж о выдающимся противнике могучего Рима. – Но этот победитель великого понтийского царя недолго наслаждался своим триумфом…

Баженов замолчал – эта часть его лекции, вроде, как завершилась.

Глава 10
Голос из Ниоткуда. Колхида и Таврида. Мир прошлого тавров и скифов в Таврике

Я посмотрел на часы, прикидывая, сколько у нас ещё есть времени. Эта неожиданно возникшая тема о гомеровской Греции и её героях, плавно перешедшая к Энею, а затем и римлянам, и их борьбе с Митридатом, могла продолжаться и дальше. Здесь всё зависело лишь от настроения Олега и его желания “выговориться”. Но при всём этом, всё же самым главным фактором для нас было сейчас время – сидеть, слушая моего эрудированного рассказчика, я не мог до бесконечности.

Мы же пошли на Гору в поход, а не для организации цикла лекций об истории древнего мира на свежем воздухе. Пусть и очень интересных!

Мой “лектор”, поняв моё скрытое нетерпение, сказал, что нужно пока подождать и, тем самым опять вызвал во мне мысли насчёт этой странной темы с его каким-то “знаком”. – От кого будет этот “знак”, и какой? – не мог не спросить я и, как и в прошлый раз, он ответил без всякой конкретики, чтобы я набрался терпения.

Теперь мне уже было ясно, что Олег с самого начала знал о том, что ему придётся затем, на Горе, очевидно в условленном месте, ждать от кого-то важного для него человека, некое сообщение– “знак”. И без этого условного подтверждения или, быть может, даже, разрешения на продолжение нашего похода, мы не можем идти пока дальше. Олег же, не посвящает меня в эту тему, потому что, пока не может. И мы должны ждать здесь, в его ожидании, как… ахейский флот в Авлиде в ожидании попутного ветра. А вернее, “знака” свыше – разрешения продолжить наш дальнейший путь.

Эта столь парадоксальная мысль не была лишена внутренней логики, и в свете всей той услышанной мной информации от Олега насчёт верований греков и роли божеств и богов в судьбах людей, без воли которых в древности они не могли и “шагу ступить”, я и сам уже был готов поверить в то, что нам и впрямь следует получить условное разрешение от некоего духа этих мест. Какой-нибудь дриады или фавна.

– Нет разрешения свыше – пошутил иронически я про себя, понимая всё же, то знак будет вполне материальным звонком по сотовой связи, и некто на другом конце линии, даст моему товарищу инструкции по дальнейшему прохождению нашего “квеста”. Кто-то влиятельный, кого должен слушаться мой партенитский товарищ. Может, он состоит в каком-нибудь тайном обществе искателей истины или секте, как условный “пятидесятник”, и не имеет пока права разглашать чужие секреты?

Все эти и прочие ассоциативные мысли лезли непрошеными гостями в мою голову, хотя для себя я уже твёрдо определился с тем, что, как бы то ни было, но я остаюсь с Олегом. На сегодняшний и завтрашний день – обязательно. А дальше будет видно, как и что.

В любом случае, он дал мне невольно понять, что я уже вошёл в некую закрытую ото всех несведущих, посторонних для него людей, тему, знание которой представляет секрет. При этом, чем больше он вводит меня в круг вынужденных, пока с его стороны, полупризнаний, тем меньше шансов будет у меня остаться в стороне от этого нашего с ним общего дела. А что же тогда будет дальше, когда у меня, образно говоря, уже не будет путей к отступлению или принятию самостоятельных решений, которые могут не понравиться моему партенитскому товарищу? Не говоря уже о тех возможных его “коллегах”, которые могут иметь непосредственное отношение к принятию им решений о наших дальнейших действиях. Или, например, существование какого-нибудь, пусть одного, но могущественного человека, от которого зависит Олег, и он даст добро на моё ознакомление с какой-то тайной, которая меня заинтриговала уже в такой степени, что я готов сорвать этот запретный плод, несмотря на возможные опасности для меня в этом случае.

Тут же я подумал опять о том самом загадочном Хозяине.

– А вдруг Олег ждёт разрешения именно от того неведомого обитателя пещеры наверху? И, если он незримо наблюдает за нами, он может уже знать, образно говоря, и меня? Хотя, – вспомнил я его слова, – лично мне никакой опасности не грозит. Во всяком случае, пока. Значит, – рассуждал я дальше, – по логике развития событий, раз уж я остался с ним, а не поехал с Михаилом в Ялту, значит, я, вроде, как сделал некий осознанный выбор и, сделав один шаг, должен сделать и второй и… я остановился в своих дальнейших рассуждениях на эту тему, понимая, что градус моего романтического настроя понизился, и я уже не вспоминаю, как ранее, ни об аргонавтах, ни об исследовании тайн, а занимаюсь приземлённо обыкновенным самоедством.

Таким образом, мне оставалось и дальше запастись терпением, понимая, что Олег не так просто тратит сейчас время, сидя здесь, и организуя для меня условное историко– литературное “обозрение”. Причин для какого-либо недовольства у меня не было.

Совсем, наоборот – во мне росло какое-то внутреннее понимание чуть ли никакой-то нереалистичности происходящего в ожидании условного знака от неведомого кого, и я уже просто торопил приближение этого момента в стремлении узнать, что же там будет дальше? Как во время киносеанса приключенческого блокбастера, когда с первых кадров развития сюжета становится ясно, что зритель не зря пришёл на этот киносеанс и дальше будет ещё интереснее, с захватывающим воображение, сюжетом. И во всём этом таилась какая-то Тайна, к которой приблизились мы с Олегом, и она уже явилась нам, тихо и незаметно, как Волошину – образ его Самофракийской Победы, но без всяких там “складок бури или свисте крыл”, встав тихо и незримо перед нами невидимой Аркой Света или неосязаемой, метафизической, Тьмы, на пороге которой мы уже стояли, не зная о том, что нас ожидает дальше сегодня или завтра. В любом случае, мне предоставлялся шанс увидеть нечто особенное, на что Олег потратил столько много времени в своих, далеко не бесцельных, походах на Гору.

Теперь оставалось сделать лишь шаг, чтобы запустить в действие ход дальнейших событий, когда стрелка волшебных часов, приблизившись днём к знаковой отметке 12 часов, начинает отчёт окончания дня и приближения через десяток её оборотов, Ночи. Добро и Зло, переходя по циферблату таких часов Судьбы, меняют друг друга, как День и Ночь, в которых мы проводим всю свою обыденную жизнь, стараясь найти условную середину, не понимая причинно-следственной связи, следуя за стрелками циферблатов нашей жизни. Не имея возможности взглянуть на себя и свою жизнь со стороны, подобно тому, как того же не могут сделать двухмерные создания, находящиеся в плоскости своего “плоского” жизненного пространства. И, в этом смысле, наш мир является именно двухмерным.

Не знаю, откуда вдруг во мне проснулись эти философские мысли – из каких тайных закоулков моего мозга оформились эти такие неожиданные для меня самого такие рассуждения. – Ты Скоро Поймёшь, – возникло в моём сознании ощущение некоего шёпота, донесшегося ко мне из какой-то безмерной дали. Как, сказал бы поэт – я услышал шёпот звёзд. Правда, сейчас был яркий солнечный день, но это сути не меняло.

Этот ангельский голос, уже знакомый мне, был тем самым еле слышным нежным шёпотом в глубинах моего сознания, неуловимо – осязаемым и, точно таким же по интонации, как те несколько раз, что я уже слышал эти советы или инструкции – что бы это ни было – которые приходили мне в голову, словно высвечиваясь невидимой вязью в моём сознании на фоне прочих многих мыслей и моих рассуждений.

Безмерно изумлённый, пытаясь понять, что же это было, я даже оглянулся по сторонам, как это не раз делал Олег в ходе нашей беседы, удивляясь и поражаясь про себя, как такое вообще возможно, пытаясь найти логическое объяснение произошедшему. – Может, он тоже слышал нечто такое, как и я? – посмотрев на него другими глазами, размышляя о том, что всё это время в ходе беседы на такую интересную для меня тему, мой “лектор”, возможно, думал при этом о чём-то другом, что тревожило и волновало его, куда в большей степени, чем проблемы загадок Троянской войны и её героев или истоков формирования мифов древней Греции и взаимосвязи реального и вымышленного в творчестве Гомера. И я бы не удивился теперь, если бы оказалось, что вот такой загадочно-звучащий внутренний голос слышал и мой товарищ. Может, вот такой “голос” и будет для него тем самым знаком, который он напряженно ждёт сейчас?

Выдержав мой пытливый взгляд, избегая моих дальнейших вопросов, он начал говорить, словно, чтобы заполнить паузу в образовавшейся тишине в нашем разговоре.

В этот момент я некстати подумал о Протее и улыбнулся про себя, подумав, что Менелай, наверно, тоже порывался порой, оставить кров своего гостеприимного хозяина, а Олег, наоборот, ищет встречи с вот таким же непонятным, мифическим Хозяином, который мог оказаться, как у Гомера, некоей странной сущностью.

Слушая Олеговы истории, я поймал себя на мысли о том, что реальное и вымышленное из мира людей, героев и богов и связанных с ними историй, где божественное и сверхъестественное входило легко и привычно в житейский мир людей, понемногу начало проникать и входить в моё сознание, наполняя моё мироощущение чувством понимания моей некоей связи с чем-то запредельным и непостижимым для моего осознания. Особенно теперь, когда я так четко и явственно услышал внутри себя, уже в который раз! тот нежный, шепчущий, ангельский голос, в реальности которого я уже не сомневался и воспринимал его чуть ли не опоэтизировано, как поэт – свою музу. Почему бы и нет? Мне даже захотелось, чтобы было именно так. Моя незримая Муза, которую я стал чётко слышать и воспринимать, как произошедшую со мной метаморфозу под влиянием рассказов Олега в таком удивительном для меня месте Силы, которой, наверное, стала для меня вся эта древняя Гора.

Тянул ли Олег время, заполняя его своими рассказами, но, похоже, и ему самому эта тема была интересна и привлекательна, как, впрочем, и всё из того, что он мне рассказывал ранее. Да и как говорить обо всём этом без энтузиазма? В противном случае, я и сам потерял бы интерес к такой “лекции”, видя, что лектору это неинтересно. А пока, вряд ли когда ещё у меня будет такая редкая возможность узнать столько интересного, не копаясь специально в интернете или в справочной литературе.

Я был настроен на восприятие слов Олега, словно находясь на одной с ним волне единомыслия, и он чувствовал это. Вольно или невольно, тема истории не только сближала нас, но и помогала создавать какую-то удивительную атмосферу взаимосвязи Прошлого и Настоящего, реального и вымышлено-фантастического, вызывая во мне желание поскорее вникнуть во все эти “баженовские” тайны и понять – разобраться в самом себе со всеми этим странными мыслями и шёпотами условных “муз” или кто там был, которые стали так неожиданно и периодически входить в моё сознание извне. Всё это было, как мне уже стало ясно, вовсе не случайно, и я как бы подготавливался кем-то или чем-то для чего-то важного и особенного, о чём я сейчас не имел никакого понятия. И вся эта условная “подготовка” шла пока на фоне нашей внешне спокойной и даже увлечённой, почти не принуждённой беседы на исторические темы, которая так уместно и нужно вплеталась в общую канву развития дальнейших событий.

– А вот что меня ещё как-то заинтересовало в некоей условной параллели между колхами и таврами с одной стороны и греками – с другой, так это то, что между эпосами о плавании аргонавтов и гомеровской Илиадой есть одно обстоятельство, которое не бросается в глаза до тех пор, пока не начинаешь вникать в суть мифов об “Ифигении” и “Золотого руна”, – подбросил Олег мне новую пищу для размышлений, выводя меня из нахлынувших на меня размышлений. – Это какая же? – заинтересовало меня это неожиданное утверждение моего “профессора”.

– Я начну, а ты, потом, продолжишь. Хорошо? Если, конечно, будешь согласен с моей трактовкой.

– Идёт! – оживился я этим неожиданным предложением.

– Ну, что ж, начнём! – подзадорил меня Олег – Найди общее в этих двух греческих мифах. Итак, Таврида и Колхида. Начнём с предыстории первого, связанного с Ифигенией, – с улыбкой сказал он. – Возможно, лучше известного тебе, чем второй.

Я улыбнулся.

– Дочь Агамемнона Ифигения, летит на облаке, перенесённая Артемидой с жертвенного камня из ахейской Авлиды в Тавриду. Она должна была стать там важной, вынужденной жертвой со стороны владыки Микен, чтобы флот вторжения ахейцев из более, чем тысячи кораблей, смог отплыть к берегам Илиона. И для умилостивления богини-охотницы Артемиды, разгневавшейся на Агамемнона, микенского предводителя всего этого военного похода, поскольку тот убил в лесу священную лань, не зная, что это была любимая лань Артемиды, ему нужно было теперь принести в искупительную жертву этой богине свою дочь Ифигению. В итоге, он вызвал её к себе туда под предлогом бракосочетания с Ахиллом. Где её в дальнейшем и должны были принести в жертву разгневанной богине-охотнице и, в последний момент – как happy end– златокудрая богиня сжалилась над ней, невидимо забрав с жертвенного алтаря молодую девушку к себе в служительницы её культа здесь, в Тавриде, у тавров, – сделал он паузу. – Мы уже с тобой говорили на эту тему.

Ничего не говоря, я сидел, ожидая его следующего мифа, чтобы уловить там некое сходное обстоятельство в этих двух мифах.

– А вот предысторию второго мифа, связанного с Колхидой, мне нужно тебе напомнить – и тут, Олег неожиданно перешёл чуть ли не на художественную декламацию, став цитировать наизусть из какого-то неведомого мне источника: Всё было уже готово для жертвоприношения: пасть под ножом жреца должен был юный Фрикс. Но вдруг явился златорунный овен, дар бога Гермеса, а послала его мать Фрикса, богиня облаков Нефела с помощью Гермеса, чтобы спасти своих детей. Сели на златорунного овена Фрикс с сестрой своей Геллой, и понёс он их по воздуху. Далеко от греческой Беотии на северо-восток, в Колхиду.

Он вёл себя в этот момент, как будто выступая перед невидимой аудиторией его слушателей, замерших в тишине лектория и ловящих каждое слово профессора с кафедры. Где-то я уже видел или слышал нечто подобное, пытался я опять вспомнить, кого он мне сейчас напоминал, и вдруг меня осенило! Эдвард Радзинский! Ну, точно, именно он! Олег сейчас словно лицедейничал, подражая, вольно или невольно, этому известному историку и мастеру художественного слова в столь характерной для него манере театрализованной подачи этого художественного отрывка из какого-то неизвестного мне справочного источника.

– Таким образом, Фрикс, уже без своей упавшей в море сестры, чьём именем потом греки назвали его Геллеспонтом – это нынешние Дарданеллы – переносится божественным вмешательством к колхам к своему деду царю Ээту. Брату, кстати, “твоей” волшебницы Цирцеи. И вот таким образом, этот золоторунный баран – дар Гермеса внучке Гелиоса, дочери царя Колхиды – оказавшийся в конечном итоге там, стал впоследствии в виде золотого руна символом законности царской власти на владение Биотией – древнейшей области в Средней Греции. И Ясон должен был вернуть его в Иолк, отправившись в Колхиду по заданию своего дяди-узурпатора, царя Пелея, пообещавшему своему племяннику вернуть ему затем трон его отца. С бегства Фрикса и Геллы от их злобной мачехи Ино и начинается обширный цикл мифов об аргонавтах и их предводителе Ясоне. Золотое руно, таким образом, выступило в этом мифе Условным Знаком – Символом царственной власти. Ну, как, скажем, русские монархи восходили на престол, держа символы царской власти Скипетр в правой руке и Державу в левой, в заключительной части церемонии русской коронации. А в древней Беотии, таким Символом, Знаком на право власти в ней и было то самое руно.

– Знаком! – воскликнул я, чуть не подскочив на месте.

– Ну да. Знаком, – подтвердил Олег, не понимая моей неожиданной реакции на его слова.

– А на Медведь-горе, может, тоже возник вот такой условный символ чей-то власти здесь! Над Горой, – уточнил я, быстро говоря, нисколько не сомневаясь в правильности своей неожиданной мысли.

Ничего не отвечая на мою такую неоднозначную версию, мой товарищ посмотрел на меня долгим, проницательным взглядом и сказал, что в моё предположение не лишено смысла.

– Но пока что слишком рано делать какие-либо конкретные выводы, не зная истинной сути происходящего, – он проговорил это медленно и тихо, словно опасаясь, что его может кто-то услышать помимо меня, и эта его странная осторожность была для меня очередной “непоняшкой”.

– Чего или кого он опасался? – размышлял я, глядя на Олега, который словно потеряв нить разговора, неожиданно замолчал, думая о чём-то своём.

Эта его очередная заморочка в поведении уже не очень заботила меня, помня о том ангельском голосе в моей голове, который мне сказал ранее о том, что я “скоро пойму сам”.

Все эти и прочие непонятности, рассыпанные, как фишки мозаики на полу, рано или поздно должны были собраться в одну понятную для меня картину. Олег, так или иначе, не мог бесконечно долго держать меня в неведение касательно всех этих странностей, как в своём поведении, так и в этой теме поиска ответа на некую Тайну, к которой, так или иначе, он имел отношение.

– Ну, так что у нас там с параллелями, – возвратился я опять к началу его “квиза” о Тавриде и Колхиде.

Олег, выйдя из своих мыслей, задумчиво посмотрел на меня и, словно вспомнив о его задании мне, спросил, есть ли у меня какие-либо идеи насчёт прослушанного.

– И там, и здесь главные действующие лица этих обоих мифов переносятся на берега Чёрного моря, – ответил я, надеясь, что я правильно понял суть этих самых его “параллелей”.

– Вот именно! – кивнул Олег, по-прежнему смотря на меня с выражением глубокой задумчивости на лице. Заметив, наконец, что я смотрю на него в ожидании ответа, как-то встряхнулся, поводя плечами, и сказал неожиданно с серьёзным видом:

– Уже горячо!

Он, вроде, как уже подталкивал меня к отгадке, но я никак не мог взять в толк, в чём же здесь “загвоздка”.

Не понимая причины его странной задумчивости, из которой он вышел, реагируя на мои вопросы, я подумал о том, что мои слова насчёт “Знака”, как условного символа власти над Горой, и были, возможно, в данной ситуации, именно тем самым настоящим “горячо” для него.

У меня как-то пропало настроение “умствовать” в этой его “викторине”, видя, что его заботят при этом другие мысли. Быть участником какого-то несерьёзного или ненужного мне конкурса вопросов и ответов мне вовсе не хотелось.