Текст книги "Исповедь военного переводчика. Книга 1. Возвращение на Восток"

К сентябрю курс подполковника Степанова стал пополняться слушателями.

Народ возвращался в институт: из-за границы или разбросанных по всей территории Советского Союза многочисленных учебных центров.

Сюда, после туркменской «ссылки», вернулся и наш знакомый. Практика практикой, но теорию нужно было подгонять. Тем более что из-за бесконечного отрыва от учебного процесса образовались многочисленные хвосты в виде зачетов и экзаменов по ряду предметов, отчет по которым был отложен сознательно, до «лучших времен».

Учеба началась без раскачки, стремительно. Разброс по предметам был весьма велик – ведь в их длинный список входили даже и те учебные дисциплины, по которым нужно было, по-хорошему, отчитаться еще на первом курсе.

Среди них особенно запомнились два предмета: языкознание русского языка и арабская литература. Оба предмета мало вязались с практической деятельностью военного переводчика. Но пройти их и сдать требовалось по программе обучения.

Учебный курс по языкознанию, среди прочих преподавательниц, вела обаятельнейшая Люба Баско, подруга всех «слушаков», веселая участница их многочисленных вечеринок и любимая дочь генерала Баско – начальника восточного факультета Военного института.

Любаша, верная подруга, своих не бросала. А потому «мутный» предмет с многочисленными непонятками сдали, пользуясь военной терминологией, с ходу.

Хуже оказалось с арабской литературой.

Этот предмет читала то ли татарка, то ли узбечка, женщина лет 45–50, фигуристая, с длинной косой. Одета она была всегда стандартно: в длинное платье, шаровары и обувь на высоких каблуках.

В связи с тем, что альтернативы этому преподавателю не было, лекции по предмету читались на потоке.

Выглядело это примерно так: в самую большую аудиторию на факультете загонялся весь курс (все переводчики-арабисты), в класс входила Зульфия (такое прозвище получила несчастная женщина, так как ее реальное имя оставалось никому неизвестным) и, уставившись в потолок, монотонно, не повышая голоса, вещала о классической арабской литературе, течениях и направлениях, знаменитых арабских авторах и многом другом.

Теперь, по прошествии многих лет, пришло осознание того, что без этих знаний, также необходимых, считаться переводчиком-арабистом просто невозможно. Ведь арабистика – это составляющая из трех частей: арабского языка, истории арабов и культуры арабских народов. Но тогда…

Слушать или тем более что-либо записывать за преподавателем было практически невозможно. И прежде всего из-за поведения самих учеников: такой шум стоял в аудитории.

Чем только народ не занимался! Читал художественные книги, играл в карты, спал и т. д.

Однако женщину, увлеченную своим предметом, казалось, ничто не может вывести из равновесия: войдет в класс, глаза в потолок – и говорит, говорит о чем-то, ведомом только ей одной.

Однажды Андрей Васильков (Чика), пытаясь проверить реакцию преподавателя, взял швабру, обмотал вокруг нее половую тряпку, которую нашел тут же в классе, и поджег ее. Потянуло дымком. Но… Зульфия невозмутимо дочитала лекцию до звонка.

Шутки кончились, когда пришло время сдавать зачет с оценкой по предмету. Зульфия проявила требовательность, тут народ забегал, засуетился. Как говорится, отлились кошке мышкины слезки…

Впрочем, были и другие веселые моменты. На курсе шла подготовка по научному коммунизму. Преподаватель, полковник в преклонных годах, маленький, с реденькими седыми волосиками на голове, улыбчивый и добрый, любил прикорнуть под ответы слушателей. Собственно, спал он лишь тогда, когда слышал голос отвечавшего. Говорить в этот момент можно было все, что угодно. Но только не молчать. Если человек замолкал, полковник немедленно просыпался и, чтобы взбодриться, энергично говорил: «Отлично, отлично!»

Даже если слушатель не знал предмета, нужно было что-либо говорить. Все равно что, только не молчать. И преподаватель тут же закатывал глаза.

В этот момент на полковника воздействовали и с галерки, давая взамен его бодрому пробуждению установку на тихий отдых:

– Спи, спи!.. – звучало заклинание с задних рядов. И полковник тут же отправлялся в объятия Морфея.

Однако самое большое развлечение принесло изучение второго языка. Подготовка по иностранным языкам велась в языковых группах по 10–15 человек в каждой. Арабский давали интенсивно, делая основной упор на военный перевод и речевую практику.

Получив практические навыки в спецкомандировках, слушатели работали всерьез, осознавая, что арабский язык – это их хлеб. Иная картина была со вторым языком.

Наш знакомый оказался в 10-й языковой группе, которую, как только стали преподавать в ней английский язык, слушатели окрестили на английский манер: «труп тен». В ней вместе с Олегом учились Леня Вылегжанин (Череп), Юра Синицын (Маха), Слава Бессуднов (Бесс) и другие ребята.

Однажды в аудиторию вошла молодая симпатичная девушка, вчерашняя выпускница языкового вуза. Девушка была одета стильно: в кофточку и маленькую мини-юбочку.

Страшно стесняясь группы, где несколько человек были старше ее по возрасту, а остальные – ровесники, и своего вида тоже, девушка прошла к столу преподавателя, стоявшему в углу аудитории. Присесть за стол в мини-юбке она не решилась. И так, забившись в угол, простояла свое первое занятие.

Но прежде она представилась: «Татьяна Ковалева (фамилия изменена), я буду преподавать у вас английский язык», – едва вымолвила она бесцветным голосом, открыв классный журнал.

Все стихло. Повисла тягостная пауза, во время которой класс молча пялился на носатое юное создание, а оно, в свою очередь, решало, что делать дальше.

Неловкость разрядил старослужащий Бесс. Самый старший в группе, накануне отметивший свой день рождения, полный и лысеющий, он был женат и растил ребенка. Бесс встал и, проявляя заботу об учителе, по-отечески разрешил:

– Ты, дочь, не стесняйся – учи!

Свою преподавательницу за робость и невнятномонотонное ведение занятий ребята тут же окрестили Тошнотой, а Бесс безнаказанно спал на ее уроках, вплоть до последнего курса, отказываясь выполнять самые элементарные задания, ссылаясь на недомогание, намекая на старость.

– Учите слова, Бессуднов, – сырым голосом напутствовала Татьяна. – Это вам в жизни очень пригодится!

– А, да что там! Сколько жить-то уже осталось, – уныло парировал сонный Бесс.

Все изменилось на последнем курсе, когда Бесс все-таки осознал, что приближаются госэкзамены. Тут уж стало особенно ясно: ничего не делая и не зная, их можно просто не сдать. И «старик» забеспокоился:

– Научи, дочь, научи, – низким глухим голосом стал он умолять преподавателя.

Народ просто умирал от хохота, глядя на красного, туго соображавшего Бесса.

– Бессуднов, переведите, пожалуйста, следующую фразу, – просила Татьяна. – «Сенд Бесс файв пенз!»[47]47
  Пошлите Бесс пять ручек! (Англ.)


[Закрыть]

Бессуднов, как рыба, молча открывал и закрывал рот, надувался и пыхтел, не произнося ни слова.

– Ну, хорошо, – искала другие подходы Татьяна. – Тогда переведите на английский: «Пошлите Бесс пять карандашей!»

Класс изнемогал то ли от бесплатного цирка, то ли потому, что кличка Бессуднова так абсурдно и невероятно точно совпадала с именем неведомой англичанкой Бесс.

В один из таких шумно-веселых эпизодов не выдержал старослужащий сержант Терещенко. Проявляя солидарность с другом и одновременно возмущаясь, как можно не знать такой элементарщины, Теря (Терещенко), изрек, обращаясь к Бессуднову и явно переводя вместо него на английский:

– Та гив жешь Бесс файв пенселз, плиз!

В ответственные моменты у Терещенко просыпались национальные корни.

Юра Синицын (Маха), сын интеллигентных родителей, москвич и гимнаст, получил свое прозвище за небольшой рост. Правда, в самом прозвище были иные, тонко улавливаемые нотки, если вспомнить известный художественный шедевр.

Юра был смешлив и доверчив, искренне ценил мужскую дружбу, но… был очень брезглив. Этой его слабостью постоянно пользовался неисправимый шалун и выдумщик Чика, подбрасывая в тарелку друга в столовой пластмассовых мух и тараканов, которых он в несметном количестве привез из загранкомандировки.

Юра страдал в воинском коллективе, где о гигиене были свои представления. Парня регулярно выворачивало по поводу и без повода. Он всегда стремился не афишируя прошмыгнуть в столовую по-тихому и спокойно поесть. Но не тут-то было.

Вот и сейчас Олег, Чика, Саша Бобров и Маха обедали за одним столом в офицерской столовой.

Чика был занят обычным своим делом: урывками наворачивая суп, с невинным видом то и дело подбрасывал пластмассовую муху в тарелку Махи. Юра то смеялся, то бледнел, все время повторяя:

– Не надо, Чика, кончай!

Друзья также попеременно заступались за Юру, но Чика был неисправим.

Однако Господь все видит! Дохлебав свой суп, Чика вдруг оторопел, лицо у него вытянулось: на дне его тарелки лежал человеческий коренной зуб, настоящий! Народ аж присвистнул, а Маха едва успел добежать до туалета. В перерывах между рвотными конвульсиями он ругался, обзывая всех дураками, и обещал никогда больше не ходить в столовую с друзьями.

Вернувшись из спецкомандировок в институт, все слушаки получили свободу. Москвичи жили по своим квартирам, а иногородние холостяки, включая нашего знакомого, переселились в гостиницу за пределами института, которую переводчики окрестили «Хилтоном». Это была обычная общага с клопами и тараканами. Но вход и выход в город был свободным.

В каждой комнате проживало по два-три человека, была газовая плита и туалет с умывальником. Вот, как говорится, и все удобства!

Сюда можно было попасть только вечером, после обязательной послеобеденной самоподготовки, сидеть на которой страшно не хотелось. За окном была свобода, гуляли девушки. Хотелось в пивбар.

Да и вообще, делать домашнее задание в группе из десяти непосед и шалунов представлялось делом мало перспективным. Но начальник курса подполковник Степанов был неумолим, и утром, по прибытии учащихся на занятия, он сам лично отбирал у всех пропуска, возвращая их только вечером. Хочешь – не хочешь, а в город не убежишь! Приходилось оставаться на сампо (так кратко окрестили ненавистную самоподготовку).

Однажды к нашему знакомому «на огонек» забрел скучающий Серёжа Колесов (Клещ) с бутылкой портвейна. В классе стоял гул голосов. Маха самозабвенно исполнял модный в те годы хит группы «Роллинг Стоунз» «Ай кен гет ноу сэтисфэкшен»[48]48
  «Я не могу познать удовлетворения» (англ.).


[Закрыть], помогая себе тем, что в отсутствие музыкального сопровождения выстукивал ритм по столу. Бесс по обыкновению спал, подложив под голову пилотку. А остальные, сбившись в группки, увлеченно трепались.

Когда Олег, сидя спиной к входной двери, наполнял портвейном стакан своего друга, у того испуганно округлились глаза. Старший группы сержант Бобров вскочил и громко подал команду:

– Встать, смирно!

На пороге, в сопровождении дежурного офицера, стоял генерал Баско. А Колесов оторопело продолжал держать в руке наполненный портвейном стакан.

– Сто зе ты, Колес?! – по-свойски обратился к нему генерал. – Налил, так пей!

Обалдевший от неожиданности Колесов выпил.

– Ну, вот! А теперь, пойдем со мной! – нежно сказал генерал Баско.

Серёжу посадили на губу (гауптвахту) на всю катушку. Генерал влепил ему десять суток ареста. Правда, на этом «раздача» закончилась. Остальные не пострадали. А могли бы…

Из десятки Серёга отсидел только трое суток – генерал Баско был человеком добрым, отходчивым и любил своих пацанов.

На третьем курсе стали играть первые свадьбы. Из знакомой нам группы тогда первыми женились Саша Бобров, Серёжа Рябик и Юра Синицын. К сожалению, все эти ранние браки оказались несчастными.

Стремительно мчался январь 1973 года. Новый год наступил как-то незаметно – в экзаменационной суете. Сессия пошла еще в декабре, будто поезд, постепенно набирая обороты. А сейчас наши друзья на каком-то автомате сдавали зачет за зачетом и экзамен за экзаменом, ничего не ощущая, кроме напряжения и бесконечного недосыпа. Впрочем, в какой-то момент все почти закончилось. Оставалось только лишь сдать зачеты по второму языку.

Перед зачетом Тошнота стала чаще появляться в языковой группе. Засуетились Бесс и старослужащий Терещенко. Но для тех ребят, кто ранее имел неплохую языковую подготовку, окончив спецшколы с углубленным изучением иностранного языка или суворовские училища, где к инязу относились серьезно, предстоящий первый зачет казался элементарным делом.

Народ расслабился и припал к экранам телевизоров: на ТВ впервые прошел знаменитый шпионский фильм «Мертвый сезон» с прибалтийским актером Банионисом в главной роли. Тогда все с восхищением узнали о советском разведчике полковнике Абеле. Ощущение долга, чувства любви к Родине, высокий профессионализм – те качества, которыми, несомненно, обладал советский разведчик на экране, – вызывали восхищение и гордость. Фильм всем понравился. И заставлял задуматься… Все это как-то уж очень совпадало с характеристикой ряда отдельных личностей из числа преподавателей ВИИЯ.

Напрямую, например, относилось к полковникам Шваневу – бывшему резиденту Советской разведки в Турции, и Копалкину – бывшему капралу армии США во Вьетнаме, и к другим преподавателям института.

Ребятам казалось, что они, глядя на экран, по сути, заглянули в сокровенное – жизнь этих и многих других неизвестных героев страны. Очень хотелось походить на них. Была некая аура дальних дорог и острых ощущений.

В то время у всех слушателей института большой популярностью пользовался пивной бар в районе Таганки на Абельмановской заставе. Понятное дело, что после недавнего фильма это заведение уже не связывалось ни с чем и ни с кем иным, кроме как с легендарным разведчиком Абелем.

В один из дней подготовки к зачету с оценкой по английскому языку групп тен в полном составе маялась на сампо. Подполковник Степанов отобрал у всех пропуска на выход в город и заставил сидеть в классе. Даже слоняться по коридору восьмиэтажного учебного корпуса запрещалось. Ходили проверяющие.

За окном жила беспроглядная снежная зима. На заборе сидели угрюмые галки. Хмурый день не заладился. После обеда очень тянуло в сон.

И вдруг дверь распахнулась, в класс вошла Тошнота. Предполагалось, что подготовка накануне зачетов и экзаменов должна проходить под руководством преподавателя.

Идея сбежать возникла сразу, но не у всех.

– Татьяна Алексеевна! – серьезно и степенно обратился к учителю Сергей Рябик, большой ловелас и затейник. – А вы никогда не бывали в Доме-музее советского разведчика полковника Абеля? Между прочим, находится не так уж далеко от института!

Татьяна, девушка интеллигентная, театралка, удивленно захлопала глазами:

– А разве есть такой музей? – робко, со стыдом в голосе, спросила она.

В классе повисло молчание. Многие догадались, куда клонит Ряба.

– Ну, конечно, есть! Мы туда часто ходим, – бодро поведал он. – Вам было бы интересно его посетить? – спросил он Татьяну.

– Конечно, интересно, – нерешительно отозвалась она. – А когда бы вы хотели туда пойти?

– А давайте прямо сейчас туда сходим? – подключился Бесс, всегда готовый улизнуть из института. – Только вы зайдите к Степанову и возьмите наши пропуска!

– А что я ему скажу?

– А скажите ему, что у нас занятия по языку в музее, – подсказал выход из положения Ряба.

– А что, наверное, неплохо было бы отработать эту тему прямо в музее, – согласилась наивная душа. И вышла, направляясь к начальнику курса.

Валентин Сергеевич Степанов, слушая объяснения Татьяны, силился понять, в чем заключается подвох его подчиненных. То, что такого музея нет и что это подвох, он понял сразу. Но в чем смысл?

А впрочем, идут со своим преподавателем. Ну, какое ему дело! И выдал пропуска старшему группы сержанту Боброву, строго приказав слушаться преподавателя:

– В музее вести себя прилично. Не орать! – напутствовал начальник.

Решили ехать трамваем в сторону Крестьянской заставы, а там немного пройти пешком мимо Рогожского рынка, в сторону «Птички» (птичьего рынка).

Так и сделали. Тему музея еще автоматически поддерживали в транспорте, одновременно силясь понять, что делать дальше. Но, наконец, группа из восьми человек (остальные тихо отстали по дороге) вместе с преподавателем подошла к «музею» – двухэтажной стекляшке характерного вида. На стеклах красовались грубо нарисованные раки и креветки вместе с кружками пенного пива. Группа затормозила.

– Что это? – растерялась Татьяна.

– Пивбар у Абеля, – бодро просветил девушку Ряба, глупо улыбаясь и отводя глаза…

…Татьяна плакала и не хотела идти в пивбар. Ее утешали долго. Но, дело молодое, все кончилось пивом и раками. Не бросать же ребят одних! Уж какие они есть, неисправимые шалуны!

Буквально через год после этого события Татьяна вышла замуж за одного из таких «шалунов» и была счастлива в браке. Вот такая судьба.

А тогда, за неделю до зачета по второму языку, всем объявили, что зимних каникул не будет. Предстояла срочная командировка. На этот раз – в Белоруссию.

Группа переводчиков приехала в Гомель 23 февраля. Да, именно в праздничный день. Было совершенно не понятно, почему командование поторопилось выпихнуть всех в праздник! Тем более что, как выяснилось на месте, занятия должны были начаться лишь с 1 марта. Было общеизвестно и то, что, как правило, группы иностранцев всегда задерживались на неделю-другую.

На вокзале их встречали армейские ПАЗы и сопровождающие, которые вкратце обрисовали ситуацию…

В тридцати километрах от Гомеля, в поселке Зябровка, вновь организовался временный учебный центр на базе двух полков дальней авиации.

Предполагалось, что туда на переподготовку приедут иракские военнослужащие: пилоты и технический персонал.

В то время Олегу и его друзьям еще не было известно о надвигающемся ирано-иракском конфликте. Но кто-то в верхних эшелонах власти, уже зная все, готовился помогать одной из сторон.

Забегая вперед, следует отдать должное тому, насколько эффективно Ирак использовал свою бомбардировочную авиацию во время войны с Ираном.

Применяя тактику нанесения систематических массированных ударов с воздуха по позициям и сосредоточениям иранских войск, пунктам управления и узлам связи, Ирак неоднократно срывал наступательные планы иранских войск.

Иракская авиация широко привлекалась для ведения экономической войны, затрудняя экспорт иранской нефти, что лишало Иран валютных поступлений, столь необходимых для закупки боевой техники и продолжения войны.

За период боевых действий только по основному нефтеэкспортному порту Ирана на острове Харк иракская авиация нанесла свыше 120 ракетно-бомбовых ударов.

Но все это произойдет потом, в будущем…

Историческая справка

Военный конфликт, который в Иране и Ираке именовали по-разному, продлился с 1980 по 1988 год.

Война началась в сентябре 1980 г. вторжением иракской армии в иранскую провинцию Хузестан. Первоначальное успешное продвижение иракской армии, однако, вскоре натолкнулось на упорное сопротивление и было остановлено. К лету 1982 г. Иран вернул оккупированные Ираком территории, после чего стороны начали войну на истощение. Перемирие, окончившее войну, было подписано 20 августа 1988 г. и восстановило довоенную ситуацию.

По продолжительности, задействованным ресурсам и человеческим жертвам ирано-иракская война является крупнейшим военным конфликтом между суверенными государствами третьего мира после 1945 года. В ходе войны обеими сторонами применялось химическое оружие.

Основные итоги войны:

1. Ирано-иракская война завершилась без убедительной победы одной из сторон.

2. Экономический ущерб с обеих сторон – 350 миллиардов долларов.

3. Людские потери: около 1 миллиона с обеих сторон.

В поселок доехали шумной компанией: несколько автобусов прикомандированных к центру переводчиков из Москвы и учебного центра в Одессе, офицеров из войск. Всех разместили в освобожденной специально для них казарме, где в каждой комнате стояли по 8-10 армейских пружинных кроватей, стол и прикроватные тумбочки. Простенько и со вкусом! Но к подобному быту никому из ребят привыкать не приходилось.

По прибытии всех повели в столовую. Кормежка в летном учебном центре оказалась царской: мясные и рыбные изобилия, соки, молочные продукты, выпечка.

В обычный день кормили четыре раза, а в дни полетов добавлялся еще один ранний (ночной) завтрак. Если кто-то не наедался, гостеприимные хозяева предлагали добавку. Но просить ее можно было лишь из шалости – таким обильным был стол!

Руководил группой переводчиков, состоявшей из 20–25 человек, преподаватель ВИИЯ Владимир Турчин, живший вместе со своими подчиненными в одной из комнат бывшей казармы.

Как и предвидел наш знакомый, иностранцы появились дней через десять. За эти дни переводяги облазили все вокруг. Часть стояла в лесистой местности. Здесь в основном располагалось жилье летного состава: финские домики. В самом поселке было несколько многоэтажек, где жили техники и их семьи. Тут же находился и Дом офицеров со всей присущей ему структурой и атрибутикой.

Из Зябровки в Гомель ходили рейсовые автобусы, и, при желании, можно было легко добраться до города.

Но Олега больше интересовал не Гомель: в нескольких часах езды от Зябровки находился Киев, а там в те годы жили его родители.

И он, как бы наверстывая упущенное, искал любую возможность повидаться с ними. Довольно часто в Киев наведывались знакомые летчики из учебного центра (у кого-то там были друзья), и тогда он подсаживался к ним в машину, и они ехали на жигуленке через деревеньки и города Белоруссии и Украины до самого Киева. А иногда он добирался к своим автостопом. Стоило лишь выйти на киевскую дорогу, как его подбирали. Тогда в Белоруссии еще помнили Великую Отечественную и уважали людей в военной форме.

Группа иностранцев, прибывших в учебный центр, состояла из 50 военнослужащих, в основном офицеров: пилотов и техников. Большинство пилотов были летчиками-истребителями, ранее освоившими советские МИГи. Все они имели солидный налет часов. А некоторые являлись участниками каких-то африканских заварух. Носили боевые ордена и медали.

Задача состояла в том, чтобы переучить их на самолет-бомбардировщик ТУ-22-М, дав им теоретический и практический курсы. Подготовку должно было завершить боевое бомбометание с различных высот на полигоне под Могилевом.

Иракцев поселили в единственную в части офицерскую гостиницу со своей сауной и столовой, по два-три человека в комнате со всеми удобствами.

На следующий день по прибытии спецконтингента состоялась первая встреча всего учебного центра в клубе части: командования, иностранцев и всех прикомандированных военнослужащих. Руководил совещанием командир центра – полковник Шукшин. Переводил для иностранцев – старший группы переводчиков Владимир Турчин.

На совещании было решено дать иностранцам два-три дня для адаптации. Затем ознакомить их с учебно-материальной базой и начать занятия с теоретической подготовки. Никто не был против.