Текст книги "Изгой"

4
Обман

В воскресенье отец отправился играть в покер. Карты были его второй после стрельбы страстью. Мать тоже куда– то собиралась. «Поеду в центр, прошвырнусь по магазинам», – обманула она, когда я спросил, куда она идёт. Её выдавал наряд. Она надела костюмчик – вроде деловой, но с вырезом на груди, за который как бы невзначай мог залезть взглядом любой мужик. И цвет был слишком броский – арбузный, как и помада на её губах. Не на свидание ли спешит? За покупками она, как правило, ходила в джинсах.

– Пойду прогуляюсь с Ваней, – обманул и я. Заврались мы все. Говорим одно, а делаем другое. Следим друг за другом. Слежкой я как раз думал заняться. Хотел застукать её с любовником.

Я вывел Ваню на улицу, посадил в джип. Отъехав, притаился за углом и стал ждать. Зная мамину рассеянность, я был уверен, что следить за ней будет несложно. Так и оказалось. Она не заметила меня ни на дороге, ни в ресторане, куда я вошёл следом за ней. Она пристроилась за столиком у окна, а я – у стойки в баре.

– Пива! – подозвал я официанта.

Он глянул на меня и попросил показать водительские права. Пошарив для убедительности по карманам, я сказал, что оставил дома.

– Придётся пить лимонад, – ухмыльнулся он.

– Говорю же вам, что дома забыл. Не верите, что мне двадцать один? – заспорил я. Но скандалить не стал. Это привлекло бы мамино внимание. Пришлось пить колу.

Пока я пререкался с официантом, к маме подсел неприметной внешности человек. Такого в жизни не запомнишь, даже если видел сто раз. Я был в полном недоумении. Неужели этот безликий, кислолицый дядька и есть её любовник? Кто же тогда бизнесмен? Если бы можно было подойти и подслушать, многое бы прояснилось, а так приходилось на расстоянии определять по их поведению, в каких они отношениях. Мама с порхающей на губах улыбкой внимательно слушала мужчину. Тот, попивая не доставшееся мне пиво, что-то бубнил. Затем вытащил из портфеля какие-то бумаги и положил на стол. В эту минуту их перебил звонок маминого мобильника. Это был трюк с моей стороны.

– Привет! – сказал я. – Ты где? Я сейчас в центре, мог бы составить тебе компанию.

В ресторане было шумно, и услышать, что я звоню из бара, она не могла, но из предосторожности я шептал. Пока говорил, официант посматривал на меня с усмешкой.

– Ой, а я уже еду домой, – беспечно произнесла она, не догадываясь, что поймана с поличным. – Я тебя едва слышу.

– Пока! Увидимся дома, – оборвал я разговор.

Меня поразило, что она даже не растерялась. Сказала столь естественно, что невольно напрашивался вывод, что мать обманывала и раньше.

Наблюдать за ней больше я не мог: меня ждал Ваня. Хотя я приоткрыл в машине окна, чтобы ему было чем дышать, всё же беспокоился, как он там. Не допив второй стакан колы, с ухмылкой предложенный мне официантом, я незаметно проскользнул к выходу. Чаевых этому нахалу не оставил.

Когда я прыгнул в джип, Ваня радостно завилял хвостом и выдал целую речь. Да, да, не пролаял, а буквально произнёс. Только вместо слов были звуки – с интонациями и оттенками чувств. Я умилился. Собаки в сто раз преданнее людей, служат верой и правдой до последнего вздоха. Правильно я сделал, что спас Ваню, а то после переписки с Нолём начал сомневаться: может, он прав, что освобождать пса надо было по-другому?

Мамин обман меня ужасно расстроил. Раньше я был уверен, что она никогда не позволит себе солгать собственному сыну, да ещё запросто, без тени смущения. Лёгкость, с какой далась ей ложь, вызвала во мне незнакомое до этого чувство неуверенности в её любви. Самое страшное – это обман того, кого любишь и кому доверяешь. Чтобы как-то успокоиться, я отправился в кафе-мороженое. Избегая встречи с Арнольдом, поехал в другое кафе. Впрочем, тот мог оказаться и там. Копы – вездесущий народ.

На парковке была всего одна машина. Перед входом стояли пустые столики с гулявшими по ним воробьями и ряд пальм с иглообразными листьями. За один лист зацепилась непонятно откуда взявшаяся красная лента – как будто слетела с чьей-то коробки с подарком.

Внутри, кроме девчонки за прилавком, тоже никого. С удивлением узнав в ней свою одноклассницу Джен, я спросил, что она здесь делает.

– Не видишь, что ли? Работаю, – неприветливо бросила она. Иного обращения я и не ждал. За весь последний год мы обменялись всего парой фраз. Она меня сторонилась, хотя не кидала вслед «Хиляк и недоумок!», как делали остальные. К нам в школу Джен пришла два года назад и поначалу была со мной дружелюбна, но, не желая идти против толпы, вскоре переменилась. Боялась, что, если будет общаться с изгоем, сама станет изгоем. Только этим я мог объяснить её поведение. Трусиха!

– Держи! – протянула она мне двойную порцию. Смотри-ка, оказалась щедрой!

Расплатившись, я уселся и, уминая мороженое, уставился на неё. Она была обильно усыпана мелкими веснушками, точно её обрызгали аэрозольной краской. Но миловидная, ладно скроенная.

– Как ты всё успеваешь, учёба и работа? – спросил я.

– Я здесь только по выходным.

– Зачем тебе это? – подивился я, зная, что её отец был не менее состоятельным, чем мой.

– Нравится.

– После окончания школы будешь продолжать здесь работать?

– Нет, поеду в Бостон учиться. А ты будешь поступать?

– Не знаю, ещё не решил. Пока мечтаю побыстрее эту дурацкую школу закончить.

– Почему дурацкую?

– Что там хорошего?

– Хорошего хватает, друзей, например, – с недовольством произнесла она, словно я оскорбил её в лучших чувствах.

– Да уж, такие прекрасные друзья! – усмехнулся я. Интересно, чтобы она говорила, если бы и её обзывали хилячкой и уродиной? Вряд ли бы лопалась от восторга. Ненавижу их всех!

– Легко говорить тем, у кого друзей нет, – сказала она.

– Почему это – нет?

– Все знают, что нет. Ты же особняком держишься.

– Это они держатся особняком. Прикажешь мне всем навязываться?

– Да к тебе не подступишься! Чудной ты какой-то.

В эту минуту в кафе вошли двое полицейских. Обожают копы мороженое – что Арнольд, что эти. Они стрельнули в меня глазами, арестовав в уме, и спросили, чей это джип перед входом. Нет, определённо у полиции только одна цель – ходить за мной по пятам.

– Мой, – ответил я. – В чём, собственно, дело? Я ничего не нарушал, припарковался в положенном месте. Если же дело в собаке, так нет такого закона, что нельзя оставлять собак в машине…

– Попрошу водительские права, – перебил один, пропустив мимо ушей мою тираду. Прямо дались всем мои права: вначале официанту, теперь этим бугаям.

Затем началась волокита – проверка моей личности. Убедившись, что я не беглый и не в федеральном розыске, они наконец соизволили объяснить, что весь шум был вызван сущим пустяком – просроченным техосмотром машины. Как же я прозевал, ведь наклейка на переднем стекле! Отец тоже забыл, а теперь обвинит меня: «Всё из-за твоей халатности!»

Домой я приехал на взводе. Мало того, что оштрафовали, так ещё на глазах у Джен! Мать, оживлённая, в том же костюмчике, болтала по мобильнику. Не ожидал, что она так быстро вернётся. Я обрадовался – значит, этому дядьке с кислой физиономией не удалось затащить её в мотель. Увидев меня, она улыбнулась. Я сухо кивнул. Она округлила глаза, молчаливо вопрошая: что случилось?

Демонстративно топая по лестнице, я взбежал наверх. Пока поднимался, на меня, как обычно, с осуждением смотрел дед с портрета: мол, неблагодарный ты щенок, – то, что я слышал от него и от отца миллион раз. На брань дед не скупился. Порой я вспыхивал и огрызался, но всё же был терпим. Жалел его. Потому что он был стар, одинок и добр. Отец совсем перестал его навещать, хотя трубил о том, как заботится о нём. К деду ходил только я. Иногда заскакивала мать. Он радовался моим приходам, но виду не показывал. Такая уж у него манера. А в последнее время он стал мнительным. В любой заботе видел корысть, считая, что все только и мечтают завладеть его имуществом, когда его не станет. Видели бы вы его имущество! Покосившийся домишко. В отличие от моего отца, дед жил скромно. Нищим, конечно, он не был, а если бы был, то за помощью к отцу никогда бы не обратился. Гордый. Интересно, помог бы ему отец, если бы дед бедствовал? Он только говорил, что обожает деда, а в душе не мог его простить. Как-то он обмолвился, что тот жёстко его воспитывал. Копить обиды, молчать, ничего не обсуждать, а от этого ещё больше злиться друг на друга – наша семейная черта.

Своё состояние отец сколотил сам: упорством, трудом, смекалкой и манипулированием. Ум у него подобен скальпелю – холодный, острый. Людей он умеет очаровывать. Это только со мной и с матерью он ледяной. Он, как две противоположные натуры: дома – один, а за пределами дома – другой. Дед вёл себя честнее: не играл никакой роли, не притворялся и даже своего нрава не скрывал. Одинаково бранился со всеми, не делая различий между людьми: с соседями, со знакомыми, с домашними. При этом он был отзывчивым. Ко мне он придирался постоянно, по любому поводу, но любил меня, а я – его. Когда он посапывал в кресле, уронив голову на грудь, и кожа на его лице падала мешочками вниз, я представлял себя таким же на склоне лет. В душе я уже старик. Поэтому деда я понимал лучше, чем кто-либо… Бедный мой дед, где ты сейчас?

«Невезучий сегодня день, полиция штраф влепила», – написал я Нолю.

«Превышал скорость?»

«Техосмотр машины просрочен. Я копам покоя не даю, вечно пристают. Непонятно, чего им надо».

«Они ко всем пристают, власть свою показывают».

«Да, все вокруг хотят эту самую власть показать, мало того, что дома, так, куда ни пойдёшь, везде командуют».

«Ты что, со своими не ладишь?» – спросил он.

«С отцом нет, а ты?»

«С матерью более-менее, но она собой больше занята, а отец в другом штате живёт, у него давно уже другая семья».

«Ну и чёрт с ним, раз у него другая семья. Твоя мама ещё кого-нибудь встретит».

«Уже встретила, на свою беду, – ответил он. – Женатого. У неё уже так было, ничему не научилась, на одни и те же грабли наступает. Он поматросит и бросит».

«Зачем ей женатый?»

«Наверное, в этом возрасте холостых уже не найдёшь, если только какого-нибудь лузера».

«Чего ты заранее переживаешь? Может, это она его бросит, а не он её».

«Нет, она влюбчивая, быстро прикипает к мужику. Когда тот, предыдущий, её послал, снотворного чуть не наглоталась».

«Морду надо было этому хмырю набить», – разозлился я, вспомнив маминого любовника-бизнесмена. Он тоже был женат, так он мне сказал. Если только не обманул – кольца-то на пальце не было. В понедельник после школы подкараулю его и разберусь с ним.

«Толку-то, разводиться он бы всё равно не стал, за мордобой ещё бы и привлёк, да и мать была против, чтобы я вмешивался, считала, что он её судьба».

«Какая нафиг судьба, если она хотела покончить с собой!»

«Я думаю, она только грозилась, что покончит, надеялась, что он разжалобится и к ней вернётся, а он после этого окончательно её отшил».

«Помнишь, Скорпион как-то написал, что любовь – это, когда взаимно, а если любит один – это самоистязание. Прямо про твою мать».

«Скорпион этот – графоман и зануда, на форуме выпендривается, а в жизни небось убогий».

«Да, но он многое просекает, про бойню метко написал».

«Какой там просекает! Строит из себя великого психолога».

«Не скажи, про ненависть он верно подметил. Сам знаешь, сколько сволочей на свете, так могут довести, что поневоле всех возненавидишь. Ты же сам писал, что хоть за ружьё хватайся».

«Ты чего так серьёзно всё воспринимаешь? Мало ли что народ строчит на форумах! Написал я, чтобы позлить этого придурка Скорпиона. Ни за какое оружие хвататься я не предлагал».

Тут в дверь робко постучали и переписку пришлось прервать. В комнату вошла мать. Она опять была домашней, без вызывающего костюмчика, в своём шёлковом халате в иероглифах. На ногах – шлёпанцы, а не высококаблучные туфли. Такой она мне больше нравилась, чем когда, разодетая и надушенная, куда-то шла под обстрелом мужских взглядов.

– Ты чем-то расстроен? – спросила она.

– Нет, сижу, занимаюсь, – буркнул я.

Сказать или нет, что знаю про её обман? Но тогда придётся признаться, что я за ней следил.

– Какие-то неприятности в школе?

– Нет, я же сказал: занимаюсь.

– Тогда не буду тебе мешать.

Но она не ушла, а стала убирать. Застелила мою постель (на кой стараться, если ночью я опять всё разворошу!), подняла с пола диск, на обложке которого стояли трое парней – моя любимая группа рэперов. Затем стала складывать разбросанные повсюду футболки и джинсы. Её страсть к чистоте действовала мне на нервы. Сейчас спустится вниз и начнёт и там наводить порядок. Зачем ей нужна Роза, если она потом убирает убранное?

– Оставь! – не выдержал я. – Ты же знаешь, что я не люблю, когда трогают мои вещи!

– Я хотела помочь… Ты сам не свой сегодня. Тебя кто-то обидел?

– Да, обидел! – крикнул я и вырвал у неё из рук джинсы. Из их кармана выпала записка – та, которую я нашёл в тот день, когда застал мать пьяной в спальне. Собирался записку разорвать, но всё откладывал. Я поспешно её поднял, зажал в кулаке, но мать не обратила внимания. Обыкновенный же клочок бумаги. Вряд ли вообще помнит про записку. Напилась, нацарапала чушь и забыла.

– Кто тебя обидел? – встревожилась она.

– Разве ты не знаешь?! Ты!

Она вздрогнула, глаза стали точь-в-точь как у Вани, когда на него рявкнул бывший хозяин. Мне стало стыдно, но остановить себя я не мог. Из упрямства продолжал обвинять. Пусть знает, как мне тяжело!

– Ты мне наврала! Сказала по телефону, что едешь домой, а сама сидела с мужиком в ресторане! Я видел!

– Ты за мной следил? – дёрнулась она.

– Что мне оставалось делать, раз ты врёшь! Зачем ты обманула?

– Прости, я не хотела, так получилось.

– Кто он такой? Твой любовник?

– Почему тебе везде мерещатся любовники? Вчера – один, сегодня – другой…

– Что ещё я мог подумать?! Ты сказала, что идёшь в магазин, а сама встречалась с мужиком! С уродом каким-то! У него такая рожа, будто он лимоном подавился.

– Господи, ну что за выражения!

– Так я ещё должен выбирать выражения! После всего этого вранья! Я же тебе верил, только тебе верил, больше никому! – разорался я.

– Прекрати! – одёрнула она. Но слабо одёрнула – для проформы. Она всегда отступала под моим натиском, и я нередко этим пользовался. Мать я любил, защищал, но, видя её робость, наезжал. Меня бесила её слабость, мне хотелось, чтобы она умела давать отпор. Даже мне. Надеясь, что сумеет, я её часто провоцировал.

– Кто этот мужик? – повторил я.

– Знакомый. У нас была чисто деловая встреча.

– Кто это по выходным ходит на деловые встречи?

– Иногда ходят.

– Зачем же тогда прятаться и тайно с ним встречаться?

– Я пока не могу сказать, подожди немного, – она нервно обернулась на дверь, прислушалась.

– Не волнуйся, отца нет, он будет играть в свой покер до посинения, – произнёс я и опять потребовал объяснений.

– Ты скоро всё узнаешь, но могу тебя заверить, что никакого любовника у меня нет.

– Не верю! Тот, кто подарил тебе шляпу, точно твой любовник! На кой ему делать тебе подарки?

– Я же говорила, что это я купила.

– Давай тогда пойдём в магазин, пусть продавщица подтвердит!

– Она вряд ли меня запомнила, к тому же это поставит нас всех в глупое положение.

– Не хочешь? Значит, обманываешь! Скрываешь от меня, не доверяешь! Раньше тоже скрывала! Смотри!

Я подскочил к ней и только собрался предъявить найденную записку, как мой взгляд упал в зеркало на двери. В нём я увидел не себя, а незнакомца. Безумного, с растопыренными руками. Его глаза метали искры – вот-вот упадут на ковёр и вспыхнет пламя. Отражение в зеркале настолько меня изумило, что я опешил. И сразу выдохся. После приступов ярости я всегда чувствовал себя опустошённым – физически и душевно.

Мать шагнула ко мне, обняла, стала успокаивать. Я незаметно засунул записку в карман.

– Не расстраивайся ты так, – сказала она, – я потом всё тебе расскажу, и ты увидишь, что я тебя не обманываю.

– Давай уедем, бросим всё к чёрту, – подавив слёзы, произнёс я.

– Куда мы уедем, это наш дом.

– Какой это дом, всё давно развалилось. Отец только и делает, что унижает нас!

Мы постояли молча, в обнимку. Потом она взяла меня за руку, посадила на диван. Опустилась рядом и сказала, что я не должен строго судить отца, у него тяжёлая работа, масса ответственности, он под постоянным стрессом, от этого срывается. Эту дребедень я уже слышал тысячу раз.

– Ага, у него неприятности, так давай измываться над родными, козлами отпущения. Он самый настоящий тиран!

– Что ты говоришь, – она опять испуганно оглянулась на дверь. – Он не тиран, у него сложный характер.

– Почему ты вечно его выгораживаешь?! Он тебя оскорбляет, а ты в ответ: он такой несчастный, у него сложный характер! Никогда его не прощу, никогда! Всё ему припомню! – в сердцах выкрикнул я.

– Нельзя так говорить, это твой родной отец.

– Был бы родным, не издевался бы! Презираю его!

– Нет, ты его любишь… не принимаешь, но любишь.

– Неправда. Если любишь, то полностью принимаешь.

– Помнишь, я предлагала поговорить с кем-нибудь, посоветоваться, – робко произнесла она. – Это помогло бы тебе разобраться.

– Ни с какими психологами я говорить не буду! – отрезал я.

– Хочешь, вместе пойдём?

– Я же сказал: нет! Пускай отец идёт, ему было бы полезно.

В том, что мать мне солгала, я винил отца. Если бы он обращался с ней по-человечески, она не была бы вынуждена врать. Обида на неё быстро прошла. Да, я вспыльчив, но ссориться с матерью не люблю.

– Я тоже тебя обманул, – признался я. – Я Ваню не купил, а освободил… ну, в общем, можно сказать, что украл.

Она ничего не сказала, огорчённо посмотрела на меня.

– Что ты молчишь? – спросил я. – Осуждаешь?

– Не осуждаю, а жалею.

– Что меня жалеть? Я не больной, не сумасшедший.

– Жалею, потому что тебе одиноко, у тебя нет друзей.

– Друзья мне не нужны, у меня есть Ваня.

– Ваню всё-таки надо вернуть.

– Ни за что! Его там совсем замучают, ты же сама видела, какой он был тощий, когда я его привёл.

Нас прервал знакомый звук. По улице нёсся броневик. Водитель был явно разъярён – стерео в его махине гремело на весь район. Так громко он никогда раньше не включал. Мы подскочили к окну как раз в тот момент, когда он притормозил у почтового ящика, чуть не въехав в него носом машины. Неужто опять собьёт? Прихватив на миг отражение нашего дома, косо упавшее в переднее стекло броневика (забавная деталь!), водитель вызывающе погудел и укатил. Я провожал его взглядом, пока он не скрылся за поворотом. По ударам стерео примерно проследил его маршрут. Он направлялся в сторону шоссе. Что это его так взбесило?

– Это что-то ужасное, – расстроилась мать. – Зачем Эд всё это затеял, ему надо было поговорить с этой девушкой, а не вызывать полицию…

Проболтавшись, она запнулась. Пытаясь исправить, забормотала что-то неубедительное. Типа отец зря так уверен, что водитель парень, им может оказаться кто угодно.

– С девушкой? Ты знаешь, кто это? Почему же ты отрицала, когда я спрашивал? Копы сразу поняли, что ты что-то недоговариваешь. Опять обманывала?

– Я не обманывала… это не обман, если не хочешь никого огорчать.

– Кого огорчать, копов, что ли? Опять ты увиливаешь.

– Хорошо, хорошо, я случайно видела водителя. Когда я разгружала тележку у супермаркета, подъехала эта машина, из неё вышла молоденькая девушка.

– Может, она взяла машину у своего отца или брата и гудят они, а не она.

– Нет, это она, я сразу поняла, по тому, как она мчалась с большой скоростью.

– Почему ты не сказала копам?

– Потому что я подумала, что это знакомая Эда.

– С чего это ему дружить с молоденькими, а если знакомая, чего ему скрывать? – и тут меня осенило: – Если он скрывает, дело нечисто, значит они любовники!

– Опять ты про любовников! Как можно такое подозревать!

– Ты первая и подозреваешь, иначе не стала бы ничего утаивать от полиции.

Опять она выгораживает отца! Где-то я читал про подобные случаи, про жертв, которые сочувствуют своим насильникам, сживаются с ними, становятся зависимы от них… Как же этот синдром называется? Стокгольмский, кажется. Не по этой ли причине мать ни в чём ему не противоречит, слушается его и оправдывает, потому что не имеет сил что-либо изменить? Раз мать безвольная, помочь она мне не в состоянии. Это я должен помочь ей. Самому надо действовать.

– Я спрошу отца, кто такая эта девчонка, – сказал я.

– Нет-нет, не надо, он обидится, что мы его подозреваем.

– Ему можно всех обижать, а его, видите ли, нельзя трогать! Я поговорю с этой девчонкой, она где-то рядом живёт, выслежу её и узнаю где.

– Даже не думай! Только хуже станет, дай слово, что не будешь ничего делать, – разволновалась мать.

– Хорошо, не буду, – пообещал я, хотя знал, что вряд ли сдержу слово. Под предлогом, что Ваня просится на улицу, я отправился на прогулку. Мне надо было побыть одному и всё обдумать.

Ваня, радостный, резво шёл рядом со мной. Всего лишь за одни сутки он превратился в ухоженного и счастливого пса. Мы спустились к пляжу и двинулись вдоль берега, протягивая по песку дорожки Ванины и мои следы.

Народу на пляже было мало: парочка под алым зонтом, белокожий мужчина, неподвижно лежавший на животе с раскинутыми в разные стороны руками и ногами, и горстка детей, обступивших Ваню, когда мы поравнялись с ними. «Можно щенка погладить?» – пропищали они хором и, не дожидаясь разрешения, забегали руками по его спине. «Это не щенок, а взрослый пёс», – сказал я и взглянул на безжизненное тело мужчины. Надо бы предупредить, что солнце в наших краях – не шуточки, вмиг превратит его в ошпаренного кипятком рака. Даже ближе к вечеру жжёт вовсю.

– Эй! – окликнул я его. – Смотрите не сваритесь!

Он поднял голову. Лицо было заплывшее, сонное, в песке.

– Тебе-то какое дело! – поблагодарил он меня за заботу.

– Чего вы грубите? О вас же забочусь, станете вон такого же цвета, – указал я на алый зонт. И он послал меня куда подальше. Ну и хрен с ним, пускай превращается в головешку, раз такой упрямый! Вернусь сюда ночью, когда никого здесь не будет.

С пляжа мы с Ваней ушли. Поднялись по лестнице на верхушку холма, где стояли за решётчатыми заборами особняки, и уселись под кипарисом рядом с домом нашего соседа. Тот в это время косил траву. Симпатичный такой дядечка в плоско-широкополой шляпе типа летающей тарелки. Он постоянно возился на участке, сам всё чинил, хотя мог нанять бригаду и не одну – был миллионером, владел сетью закусочных, в одну из которых я забегал после школы. Мне нравилось, что он предпочитает всё делать сам, а не окружает себя садовниками и домработницами.

Пока сосед аккуратно, не пропуская ни единой травинки, возил газонокосилку по заднему двору, ветер сдул с его головы шляпу и перекинул через ограду. Я поднял и протянул ему. Он поблагодарил, спросил, как мои родители, как школа, и, израсходовав арсенал штампованных приветствий, опять принялся за траву. Соседствовали мы с ним уже много лет, но знали друг друга поверхностно. Сталкивались на улице, бросали на ходу «Привет, как дела?» и расходились. Всё наше общение сводилось к тому, что я наблюдал, как он трудится на своём участке, пригибаясь с каждым годом к земле, а он – как я тянусь вверх. Все живут за оградой – в прямом и переносном смыслах. Внутри семьи тоже. Как мы.

Я снова уселся на землю. Ваня прилёг рядом. Его шерсть поблёскивала на солнце. Поглаживая его, я смотрел на океан и размышлял, что мне делать. Я обязан был разыскать эту девчонку в броневике. Не имеет она права ломать нашу семью. В этом месте я споткнулся в своих рассуждениях. Нет же никакой семьи, давно развалилась. Но это мы сами развалили, своё собственное, а эта девчонка рушит чужое. Да, но отец тоже чужой… Совсем я запутался.

«Хреново мне сегодня», – написал я Нолю, вернувшись домой.

«Мне тоже», – ответил он.