Текст книги "Изгой"

5
Ссора с соседями

Утром, перед школой, я записал Ваню к ветеринару. Шарик, который я нащупал у него под кожей, меня всерьёз тревожил.

Выезжая из гаража, я заметил соседа. Он подбирал с крыльца газету. Вместо шляпы-тарелки на нём была спортивная кепка с нарисованной на ней клюшкой для гольфа. По утрам сосед казался особенно постаревшим, как и мой дед. Мысль о деде вызвала беспокойство. Он всё реже и реже выбирался из своей каталки, ходил с трудом. «После занятий проведаю его», – решил я. А по дороге к нему заеду в центр города, попробую поймать того бизнесмена.

В школе всё было на удивление нормально. Никто не дразнил, не приставал, но и не лез с дружбой. Игнорировали. Джен тоже. Она сдержанно улыбнулась и проскочила мимо. «Как там в кафе, всё о’кей?» – крикнул я вслед. Она кивнула и уселась за парту подальше от меня. Что это с ней? Похоже, что про штраф она никому не растрепала. Иначе мгновенно бы засмеяли, им только повод дай. Со штрафом обошлось и дома. Отец отнёсся к этому спокойнее, чем я ожидал: был в бодром настроении, опять выиграл турнир по покеру. Но нотацию о том, что следует быть более ответственным, всё же прочёл.

На уроках была обычная тоска. Я еле дождался окончания занятий. Повезло – отпустили на час раньше, и я помчался в центр города. Вначале проверил кафе, где обедал бизнесмен, но его там не было. Затем двинул в здание, куда он направлялся в тот день. Около лифта стояла группа людей с высокомерными лицами, на которых читалось: мы честно трудимся, не разгибая спин, а вон этот немытый бездельник у входа выклянчивает у нас деньги. Так сказал бы мой отец, окажись он здесь. Посматривая на бродягу через стеклянную дверь, я распознал в нём желтоглазого нищего. Не подкарауливает ли он меня?

Я прошёлся по коридору, подглядывая в приоткрытые двери, надеясь увидеть в одном из кабинетов бизнесмена. Не зная, что ещё предпринять, уселся на скамью и начал наблюдать за всеми, кто входил и выходил. Попутно не выпускал из поля зрения нищего. Тот – потрёпанный, волосатый, с плутоватой физиономией, опустился на тротуар. Прислонился спиной к дереву, слившись ржавым цветом своей одежонки с корой, и жалостливо заголосил: «Подайте несчастному на еду!». Не знаю, говорил ли он именно это (услышать я не мог), но что-то в этом роде – наверняка. Просидел я так около часа. Стало надоедать. Ещё я беспокоился о Ване. Он был дома с мамой, но я волновался, что в моё отсутствие явится бывший хозяин пса и его заберёт. Хотя вряд ли. Откуда ему знать, где находится Ваня.

Посидев ещё полчаса, я решил покинуть свой пост. Ждать не имело смысла. И тут вдруг бизнесмен подошёл к лифту. Мой план сработал!

– Привет! – поздоровался я.

– Привет! – с недоумением воззрился он на меня. Он так же идеально выглядел. Благополучный, подстриженный бобриком, гладколицый, в белоснежной рубашке, при галстуке. Его стерильный вид меня раздражал.

– Мы с вами сталкивались в магазине головных уборов, – освежил я его память, хотя не сомневался, что он прекрасно знает, кто я такой.

– А-а, да-да, – равнодушно ответил он и шагнул к лифту.

– Постойте! – задержал я его. – Мне нужно с вами поговорить, это очень важно.

– О чём? – спросил он с недовольством.

– О той шляпке, которую вы купили. Скажите, кому вы её подарили?

– Не понял, – уставился он на меня.

– Вы её подарили моей маме, да?

– Не понял, – повторил он, тупо глядя на меня. Вот заладил: не понял, не понял!

– Я говорю, что вы купили эту шляпку моей маме, а не вашей жене, – начал я ему втолковывать. – Вы же не женаты, обручального кольца у вас на пальце нет.

Он глянул так, будто я сбежал из психбольницы, и сказал, что понятия не имеет, что за хрень я несу, и что ему некогда со мной разговаривать. Ну почему, к кому ни подойдёшь, все хамят?

– Мне в принципе всё равно, женаты вы или нет, мне важно знать другое: какие у вас отношения с моей мамой.

– Послушай, парень, ты меня с кем-то перепутал. С твоей мамой я не знаком.

– Как это не знакомы, если вы подарили ей шляпку? Я видел, она её носит.

– Иди-ка ты на улицу, проветри мозги, – нахамил он опять.

– Не беспокойтесь, сейчас уйду, только скажите, подарили, да?

– Отвали, а то охрану позову, – пригрозил он и удрал от меня в лифт.

Прыгать в лифт следом за ним я не стал. Правды он мне всё равно не скажет – упёртый.

Потом обмозгую, что делать дальше. И я пошёл к выходу. Около двери стоял охранник, весь обвешанный оружием. Он проводил меня настороженным взглядом, словно я собирался ограбить их контору. «Как дела?» – бросил я ему. Он не ответил. Такой же хам, как и бизнесмен. Наглость последнего укрепила мои подозрения. Если бы ему нечего было скрывать, он бы нормально со мной поговорил. А с кем вообще можно нормально разговаривать?

– Приветик! – окликнул меня нищий, когда я вышел из здания. Он так же сидел на тротуаре, вытянув ноги в сморщенных ботинках без шнурков. Рядом стояла стеклянная банка с горсткой монет. Солнце, изрешетив бродягу через крону деревьев пятнами, блестело на курительной трубке, вывалившейся из его кармана. Трубка и бездомный – неплохое сочетание!

– Табачка не найдётся? – спросил он, перехватив мой взгляд.

– Нету, я же говорил, что не курю, – сказал я, проверяя, помнит ли он меня.

– Говорил, не говорил, всех здесь не упомнишь.

Сочувствия он уже не вызывал. Лицо у него уж больно хитрющее. Но пару долларов я ему всё же дал. Если не дать, значит, слушаться отца: «Нечего поощрять лоботрясов».

– Погоди-ка, – остановил он меня, когда я собрался уходить, – парень ты незлобивый, потому хочу предупредить: коп здесь один в ту сырную лавку несколько раз наведывался.

– Какой коп? Как он выглядит? – вздрогнул я, тотчас подумав об Арнольде.

– Обыкновенно выглядит, – и хихикнул: – Коп как коп, с пистолетом.

– Чего ему надо?

– Ходит здесь, вынюхивает, не видел ли кто чего, всех расспрашивает. Времени, как я погляжу, у него навалом, коли ерундой занимается.

– Кого он расспрашивал?

– Да всех подряд, меня тоже… но моё дело сторона – ничего не видел, ничего не слышал, слеповат и глуховат, – произнёс он и подмигнул. – Ты там того, поосторожнее. Не нравится мне этот коп, въедливый.

– Спасибо за предупреждение, – поблагодарил я, вновь проникаясь к нему симпатией. Ишь, запомнил меня и предостерёг!

Прокрутив в памяти тот день, когда я изуродовал машину, я понял, что вёл себя легкомысленно и оставил массу улик. Рассчитывать на бродягу было всё-таки неразумно. Мало ли что ему взбредёт в голову. Возьмёт и выдаст меня, если Арнольд припрёт его к стенке или даст на выпивку. Людей предают даже за бутылку. То бишь цена человека ниже, чем стоимость бутылки! Смех!

К деду я приехал в отвратительном настроении. Он сидел в своём кресле-каталке на террасе.

Увидев меня, даже не шевельнулся, не улыбнулся. Но я знал, что он обрадовался.

Домишко у него был потрёпанный. Участок не лучше. Всё ветхое: покосившаяся крыша, пляшущие прутья забора, шаткие ступеньки крыльца. Всё старело вместе с ним. Порядок он поддерживал только внутри дома, а внешний вид жилья его мало волновал – он ничего не чинил уже много лет и мне запрещал. Говорил, что не хочет бросать деньги на ветер. На самом деле причина крылась в другом: ему везде мерещились грабители, поэтому он создавал видимость, что нищ. Недавно даже нанял кого-то установить крепкую дверь в спальню, а при этом забывал её запирать. Хотя опасения деда были не напрасны – тот ещё райончик, из приличного превратился в притон. И я глянул на соседнюю хибару, около которой курили на лавке двое мужиков. Оба черноусые, смуглые, приземистые.

– Кто такие? – спросил я.

– Кто, кто, – заворчал он, – соседи, кто ж ещё.

– Там же другие жили. Когда они успели дом продать?

– Они не продали, а сдают этим бандитам.

– С чего ты взял, что они бандиты?

– За версту видно.

Он развернул свою каталку и, сердито крутя колёсами, въехал в дом. Я вошёл следом за ним. На улице горело солнце, а внутри – тусклое электричество. Пахло затхлостью. Окна он всегда держал запертыми, жалюзи едва приоткрывал. Обстановка была довольно скромной. Барахольщиком дед не был, довольствовался самым необходимым: кроватью, столом, диваном и таким допотопным телевизором, что оставалось удивляться, как он умудрялся что-то разглядеть на экране. Единственной роскошью в его лачуге был новенький ноутбук, за которым он проводил всё своё время. Виртуальные игры заменили ему Лас-Вегас, куда он постоянно ездил в молодости. Чем больше терял денег, тем больше ездил. «Дело не в казино, а в азарте», – однажды разоткровенничался он.

– Принеси попить! – велел он и ткнул пальцем в сторону кухни, будто я умственно отсталый и не знаю, куда идти за водой. Просить он не умел – приказывал. Военный же человек, по-другому разговаривать не мог. К его командам «Делай это, делай то!» я привык, но иногда они доставали.

На кухне, как и во всём доме, ни пылинки. Чистоту наводила жившая неподалёку его подружка. Скромная, бесцветная тётушка с лунным лицом – круглым и бледным. Я её видел всего один раз. Он притворялся, что у них дружеские отношения, не более, и дулся, когда я подтрунивал над ним. Чем они очаровали друг друга, для меня было загадкой.

Налив ему воды, я открыл холодильник. Кроме молока и батона хлеба, ничего там не обнаружил.

– Давай сбегаю в магазин, – предложил я.

– Не надо, мне вечером принесут, – не называя по имени, сказал он про свою подружку. Маскировал этим их роман. – Если ты голоден, давай закажем еду. Я оплачу.

Противоречивым человеком был мой дед: сварливым, упрямым, неуживчивым, а при этом отзывчивым и щедрым. Боялся, что его ограбят, делал вид, что едва концы с концами сводит, а денег ни на кого не жалел и трусостью не отличался. Был запутанным, как все люди. Вот мать советует мне пойти к психологу, чтобы тот помог во всём разобраться, а я думаю, что всем не мешало бы сходить: самой матери, деду, Алёне, а в первую очередь моему отцу.

– Дед, ты моего отца лупил, когда он был мальчишкой? – спросил я.

Он вперился в меня. Глаза у него зоркие и жуть какие острые, несмотря на его дряхлый вид – прямо гвоздики. У него, как и у меня, был разрыв между внешностью и сутью. Если в моём теле жил старик, то в его изношенной оболочке – молодой парень, как я.

– Лупил или нет? – повторил я.

– Это ещё что за допрос! – возмутился он, прочитав в моём вопросе угрозу. Мне стало смешно. Не за решётку же я хочу его упечь!

– Просто интересно.

– Интересно ему, видите ли! Ну да, поколачивал маленько, на то я и родитель. Дурь-то только так и вышибешь.

– Скорее, любовь к себе вышибешь, чем дурь. Нехорошо как-то своего ребёнка колотить.

Зря я это ляпнул. Сейчас он разразится руганью, припомнит мне всё на свете и наша встреча закончится ссорой.

– Тоже мне моралист нашёлся! Судишь о том, чего не знаешь. Появятся собственные дети, тогда и поговорим.

– Я своих детей пальцем не трону.

– Ну это мы ещё поглядим, а так чего попусту языком молоть, – помолчал и спросил: – Тебя Эд бьёт?

– Раньше бил, сейчас уже боится, я же могу и сдачи дать.

– Мало бил, раз собираешься давать сдачи родному отцу, – осудил он, хотя прозвучало это как-то слабо и неубедительно. Я видел, что мои слова его расстроили.

– По-твоему, детей надо колотить? – не выдержал я, хотя знал, что спорить с ним бесполезно. Он никогда не признавал своей неправоты, даже очевидной. Поэтому я изумился, когда услышал его ответ:

– Да нет, колотить никого не надо… – он хотел что-то добавить, но передумал.

Глядя на него, я снова забеспокоился. Он сильно сдал. На лице висела складками землистая и дряблая кожа, а руки покрылись пятнами и синими венками, будто оплёл их паутиной паук. Вон один, бежит по стене! Я подошёл и прихлопнул его, а то ещё укусит деда.

– Ты чего это стену ломаешь? – тотчас упрекнул дед.

Он не переставал меня удивлять. С одной стороны, жил и мыслил однообразно, был консервативным, застрял в прошлом, не признавал ничего нового – вот как моих любимых рэперов, которых он, как и соседей, называл бандитами. Однако мог поразить неожиданным высказыванием и поступком. Я часто любопытствовал, о чём он размышляет, сидя часами на террасе, уставившись в одну точку. Он скрытничал и держал всё в себе. Хотя в последнее время стал приоткрываться. Это радовало, но тревожило. Делиться со мной он начинал, когда ему нездоровилось. За этот год его откровения участились.

Памятуя совет матери, что ему следует чаще выбираться из каталки, иначе совсем перестанет ходить, я предложил ему прогуляться. Он ещё мог передвигаться сам – медленно, по шажку. «Ты зависишь от этой каталки, – говорил я ему. – Не было бы её, ходил бы как-то, хотя бы с палкой». «Доживёшь до моих лет, тогда и будешь рассуждать», – брюзжал он в ответ. В этот раз он не упрямился и выбрался из инвалидного кресла.

Поддерживая деда за локоть, я повёл его по улице мимо неказистых домиков, мимо древних автомобилей с треснутыми окнами, залепленными изоляционной лентой, мимо газонов с клочками выгоревшей травы. Район был неухоженный, но более естественный, чем наш, где соревновались, чей участок красивее и зеленее. Хотя жившая там публика настораживала. Меня мало трогало, чем они промышляли, но я волновался за безопасность деда. Думая об этом, я покосился на черноусых соседей, переместившихся с лавки к калитке. На расстоянии они казались более-менее безобидными – обыкновенные мужики, загоревшие под нашим нещадным солнцем до цвета каштанов, а вблизи их глаза были бритвенными, с угрожающим прищуром.

– Видишь развалюху на углу, скоро её снесут, новый дом построят… какому только идиоту понадобилось что-то здесь строить… а вон там, на другой стороне, видишь, где мусор валяется, там наркоманы живут, – вводил меня тем временем дед в курс местных новостей.

– Откуда ты знаешь?

– Живу здесь, потому и знаю. Столько всякой швали понаехало, вон как эти, – кивнул он в сторону черноусых мужиков.

– Привет! – поздоровался я, когда мы проходили мимо. Не потому, что строил из себя вежливого, а чтобы посмотреть на них, прощупать.

– Привет, – процедил один и смачно сплюнул на землю. Его дружок даже не удосужился ответить. Покуривая, он по-бычьи смотрел на нас. Взгляд у него был тяжеловесный, как будто он замышлял недоброе. На его руке разлеглась чернильная русалка, обкручивая предплечье длинными волосами. Когда он подносил сигарету ко рту, она шевелила рыбьим хвостом. Неподходящая наколка. Ему больше подошла бы кобра.

– Хамоватые у тебя соседи, – сказал я, когда мы отошли.

– Я ж говорю: бандиты. Нечего было с ними здороваться, много им чести!

– Ты с ними поругался?

– Чего мне с ними ругаться, я их попросту в упор не замечаю.

– С соседями лучше дружить. Если что, прибегут на помощь, – попробовал я окольным путём выведать правду. Я смекнул, что дед что-то недоговаривает. Если его обижали, никогда не признавался. И я подумал, что мы все похожи друг на друга: дед, мать, отец, ну-у… и я. Всё держим в себе.

– Уж эти прибегут! – хохотнул он. – Чтобы по башке поленом треснуть!

– Чем они тебе не угодили?

– Ничем. Не нравятся, и всё тут, – упёрся он и, махнув рукой в сторону одного дома, заявил, что там обитает единственный в их квартале приличный человек. Тот, почуяв похвалу, вышел и приветливо кивнул. Грузный такой дядечка в пёстрых шароварах. Опустившись на стул, он стал обозревать округу. Все дедовы соседи с утра до вечера сидят на террасках – в отличие от жителей нашей улицы. Чем зажиточнее место, тем выше заборы, и никто не торчит часами перед домом. Прохаживаться под прицелом глаз я не люблю, это был минус дедова района, хотя безлюдие и пустые окна в нашем – фикция. Я не сомневался, что, когда я гуляю, за мной незаметно подсматривают соседи.

– Давай переезжай к нам, тебе легче будет, – предложил я деду, заведомо зная его реакцию: нет уж, здесь я сам себе хозяин, ни от кого не завишу, быть обузой сыну не желаю, тем более что он и не приглашает меня, а когда ноги совсем откажут, перееду в дом престарелых – всё это он мне дословно и выдал в ответ. Хотя я видел, что моя забота ему приятна.

– Почему ты такой упрямый, тяжело же одному, – начал я уговаривать.

– Не один я вовсе, у меня есть знакомая, – произнёс он, опять опуская имя своей подружки.

– Она будет к нам приходить, навещать тебя.

– Ещё скажи, что в вашем доме ей комнату выделят! Твоя идея или отца? – спросил он и замер в ожидании ответа. Я догадался, что ему не терпелось услышать, что да, идея переезда принадлежит отцу.

– Отец будет рад, если ты к нам переберёшься.

– Да уж, – буркнул он. – Он вообще не помнит, жив ли я, считает, что я уже давно на том свете. Хороша сыновняя любовь!

– Ты же знаешь, как он занят, всё время на работе, – повторил я мамины оправдания, а про себя усмехнулся: стоило бы устроить отцу проверку и, не спрашивая его разрешения, вселить к нам деда. Уверен, что он сразу спихнёт его в дом престарелых. Так же проще, не надо возиться и ухаживать.

– Всё, я устал, пошли назад, – отрезал дед.

– Ты всё-таки подумай, небезопасно здесь, сам же говоришь, что соседи у тебя бандиты.

– С соседями уж как-нибудь разберусь. С какими-то пацанами, что ли, не справлюсь!

– Не пацаны, а здоровенные мужики.

– Для меня они пацаны. Когда я воевал, их на свете ещё не было.

– Рассказал бы хоть, как воевал, а то из тебя ничего не вытащишь, сколько раз просил.

– Чего рассказывать? Воевал, и все дела.

Вот таким упёртым и сварливым был мой дед, но я его уважал за скромность. О своих заслугах он молчал, о Вьетнаме говорил редко и скупо, только если речь заходила. Мало кто знал, что он был ветераном. О своих подвигах он не кричал, не раздувал их, как делают некоторые.

Мы вошли в дом – чистый внутри, но сумрачный, в тонких солнечных нитях, пролезавших через щели жалюзи. Одна нить упала на стоявшую на тумбочке шкатулку, в которой дед хранил письма. Чьи, я понятия не имел. Шкатулка всегда была заперта. Однажды я застал его за чтением одного. Он был так увлечён, что не услышал моих шагов. Сидел, скрючившись, как сложенный пополам, с серой щетиной на щеках, в совиных очках, которые редко носил, притворяясь, что зрение по-прежнему отличное. Заметив его слёзы, я оторопел. Никогда не видел его плачущим и думал, что он не умеет. Выходит, что умеет, но плачет тайком, чтобы не разрушать образ кремня. Таким он выглядел стареньким и жалким, что, не желая его смущать, я повернулся и на цыпочках двинулся к двери.

– Подсматриваешь? – остановил он меня. Засунул письмо в шкатулку, смахнул с носа очки, выпрямился и превратился в прежнего деда – непреклонного и брюзжащего.

– Не подсматриваю, а пришёл проведать.

– Кто ж так врывается? В дверь надо звонить, для чего там, спрашивается, звонок? – отчитал он, хотя сам вручил мне ключ с наказом проверять, не случилось ли чего с ним.

Недавно у него появилась навязчивая идея, что он потеряет сознание, упадёт и разобьётся насмерть. Я подтрунивал над его страхом, но мне было неспокойно. Не предчувствовал ли он свой конец? И я стал являться к нему во всякое неурочное время. Как-то пришёл поздно, когда он спал. Где-то я читал, что сон – брат смерти. Верно подмечено. Спящий человек выглядит не краше, чем в гробу. Я прокрался в спальню, приоткрыл штору, впуская в комнату луну – белую, как и лицо деда. Уронив луч на кровать, она побелила деда ещё больше. Он лежал на спине под натянутым до подбородка одеялом, торчала одна голова – как у мертвеца. Я даже испугался. Убедившись с облегчением, что он дышит и жив, я поспешно пошёл к двери. Если бы он проснулся и увидел меня, то, несмотря на то, что сам просил проверять, всё ли в порядке, поднял бы крик, что я собирался что-то стащить. Он шевельнулся, кашлянул. Я шмыгнул в коридор. «Эх ты!» – упрекнул он кого-то во сне. Вспоминая это, я глянул на шкатулку. Не над бабушкиным ли письмом он тогда плакал?

– Дед, ты в каком году женился? – спросил я.

– В пятьдесят третьем.

– Совсем молодым был, рановато всё-таки в таком возрасте.

– А в каком надо? – и хмыкнул. – Тебе, конечно, виднее.

– Если я женюсь, так только после тридцати, как отец.

– Когда придёт время, тогда и женишься, – призадумался и сказал, что в принципе он согласен, лучше подождать и вначале встать на ноги, а то…

Закончить он не успел, его прервал грохот на улице. Кто-то включил на всю катушку стерео. Я чуть было не подумал, что это мстительная девчонка – водительница броневика. Надо мне с ней всё-таки разобраться.

– Видал, что творят, сволочи! – возмутился дед. – Каждый день пьянки-гулянки!

Оказалось, что шумела банда соседей.

– Я же говорю: перебирайся к нам.

– Нет уж, тогда получится, что эти подонки меня выжили. Такую радость доставлять им не собираюсь, я их сам в два счёта выживу, а то, вишь, расхрабрились, запугивать меня вздумали! – проболтался он.

– Они тебе угрожали? – нахмурился я. Как говорится, слово не воробей, вылетит – не поймаешь. Пришлось деду мне всё выложить.

Дело было так. Въехав в дом, усатые молодчики начали с ходу врубать стерео и горланить по ночам. На просьбу деда вести себя тише они нагло заявили, что имеют право делать в своём жилище всё, что им заблагорассудится, и, мягко говоря, посоветовали оставить их в покое. Моего деда они недооценили. Запугать его было не так-то просто. Если ему шли наперекор, в нём просыпался вояка. Когда соседи опять разбуянились, он вызвал полицию. Копы пожурили соседей, как малых деток, и укатили. Чего от них ждать! Небось, сами у себя дома что хотят, то и творят, пользуясь своей властью. А как только копы уехали, черноусые негодяи пригрозили деду: мы, старый, тебя предупреждали, теперь пеняй на себя, ещё раз натравишь на нас полицию, худо будет. И забросали его участок пустыми пивными банками.

– Что же остальные соседи не вмешались? – спросил я, кипя от злости.

– Да они не лучше, пьянь и наркоманы. Мне ничья помощь не нужна, сам справлюсь.

– Как ты справишься?

Вскочив с места, я в бешенстве заметался по комнате.

– Сядь, не мельтеши перед глазами, – произнёс дед. – Не волнуйся, справлюсь, только попробуют сюда сунуться, ружьишко у меня имеется… Куда ты? Стой! – попытался он меня остановить, когда я выскочил за дверь.

Этой банды на улице уже не было, они выпивали в доме под звуки стерео. Я влетел на их крыльцо и забарабанил в дверь. Музыка так ревела, что они не услышали. Я дёрнул ручку двери, чтобы ворваться внутрь, и тут передо мной предстала тётка. Глаза у неё были плывущие, без фокуса. Из разреза кофты вываливалась рыхлая грудь. На левой была наколка-роза – съёженная, как засохший цветок.

– Мне надо поговорить с жильцами, – сказал я.

Она молча смотрела на меня. Глухонемая, что ли?

– Это вы здесь живёте?

– Ну я, а в чём дело? – подала она наконец голос.

– Я видел здесь двух мужчин, мне надо с ними поговорить. Вот с ним, – указал я на одного из них. Тот в эту минуту вырос за её спиной.

– Чего надо? – уставился он на меня. Недобро, с вызовом.

– Поговорить он хочет, – бросила тётка и оглядела меня с ног до головы, словно прикидывая, сколько секунд понадобится её хахалю на то, чтобы превратить меня в котлету.

– Чё те надо? – повторил мужик.

Едва сдерживая себя, я сказал, что его компания не даёт больному старому человеку спать по ночам, негоже как-то угрожать инвалиду, и завершил требованием сделать музыку потише. Во время моей речи этот мерзавец постукивал ребром ладони по косяку двери. Его лицо было непроницаемо-безразличным. Русалка на его предплечье глядела лукаво, посмеиваясь надо мной: мол, куда ты лезешь, молокосос, не справиться тебе, хлюпику, с такими молодцами.

– Эй! – окликнул он кого-то в комнате, когда я закончил. – Сосед здесь пришёл, внук этого старикана, просит музыку выключить!

– О’кей, – пообещали в ответ. Наступила тишина.

– Ну чо, доволен? – спросил он.

– Доволен, – ответил я, но благодарить не стал. Слишком неправдоподобной была столь лёгкая победа, да и физиономия этого субъекта не предвещала ничего хорошего.

– Привет деду! – кинул он мне вслед. В его словах я услышал насмешку. И оказался прав. Как только я вернулся в дом, раздался грохот в два раза сильнее прежнего.

Я взбесился. Уроды! Жаль, что я не успел стащить у отца пистолет, припугнул бы этих мерзавцев! В этот миг мне не был страшен даже отряд молодчиков. Задыхаясь от ярости, я всадил кулак в стену. Боли даже не почувствовал. Стена была прочной – никакой вмятины от удара, всего лишь небольшая трещина. Удивительно, что я вообще заметил эту ерунду. Неприступный на вид особняк отца оказался картонным по сравнению с домиком деда. В моей комнате за развешенными плакатами и картинками я прятал от родителей следы моих кулаков.

Стерео за окном разрывалось, било, как молот, по стенам. Его удары лупили мне прямо по сердцу. Где же дедово ружьё, куда он его засунул? Тут я увидел в углу палку, схватил её, ринулся к выходу, но выскочить на улицу не удалось – дед преградил мне путь. Он вмиг очутился в своей каталке у двери и с неожиданной для его возраста прытью схватил меня за руку. Оказался, как и его лачуга, намного крепче, чем выглядел.

– Ты чего это творишь?! – гаркнул он. – С кем сражаться-то собрался? Эти сволочи тебя вмиг прихлопнут! Предоставь это дело мне.

Я послушно опустился на стул, к которому он меня подтолкнул. Железная хватка деда меня слегка охладила. Хотя ненависть к соседям не утихла. Наоборот, засела внутри. Я знал, что её не вытравить, пока я что-то не предприму. Только если они извинятся, но надеяться на это было глупо. Подонки никогда не извиняются, а вредят ещё больше.

– Пришёл в себя? – строго вопросил дед. И отчитал за трещину на стене.

– Замажу я эту трещину, завтра приду с замазкой, – сказал я.

Шум внезапно стих. С чего это они выключили?

– Испугались, – с торжеством произнёс дед. – Никому ж неохота с полицией связываться. Знают, что я вызову.

– Рано радоваться. Выключили, потому что думают, что сейчас копы прикатят, а потом опять врубят, они же знают, что, если их не поймают, то не оштрафуют, так и будут тебя доводить: включат, выключат, снова включат.

– Пускай, а я буду без конца в полицию звонить, пока они не примут меры. Полиции, думаешь, это надо?

Энтузиазма деда я не разделял, хотя восхищался его стойкостью. Дряхлый и беспомощный на вид, а в душе бесстрашный.

Тут я почувствовал боль в руке. Костяшки ободраны и в крови. Когда я всадил кулак в стену, боли не было. Ярость притупляла все ощущения, убивала осторожность и страх, а когда отпускала, боль и страх возвращались.

– Дед, скажи, тебе на войне было страшно? – спросил я.

– Конечно, было, – помолчал и добавил: – Когда совсем не страшно, жутких дел можно понаделать.

– А если страшно, разве не понаделаешь? От трусости ещё и похуже можно сделать.

– Ишь ты, мудрец, – хмыкнул он. – Давай ужинать. Пиццу хочешь?