Текст книги "Изгой"

– Сам же говорил, что голодание плохо влияет на учёбу, – съязвил он и в данную минуту. – Надо бы поужинать, раз на ланч нет денег.

Лишил меня обеда и ещё насмехается!

– Мы сегодня ходили на выставку марионеток, – поспешно вставила мать. – Ты бы тоже сходил, давай пойдём в эти выходные. Я бы с удовольствием посмотрела ещё раз.

– Честно говоря, марионетки меня не особенно интересуют.

– Давай тогда пойдём в кино, – предложил я. – Втроём, как дружное семейство.

Он глянул исподлобья, пытаясь определить, подтруниваю ли я.

– Или в парк, – не унимался я. Знал, что он откажется, и поэтому добивался ответа.

Последний раз, когда мы проводили время вместе, весело, без ссор, был давным-давно. Был ли вообще?

– Не получится, много дел.

– Ты уже и по выходным работаешь?

Ведь врёт же, что занят!

– Чем больше ответственности, тем меньше свободного времени. Когда повзрослеешь, поймёшь, – тотчас выдал он очередную нотацию.

– Устройся на другую работу, чтобы больше было времени.

– А кто за всё это будет платить, ты, что ли?

– Мне все эти богатства не нужны, можем в квартиру переехать, на кой нам этот дворец! Если заботиться только о деньгах, недолго близких людей растерять!

Так он меня достал своим прагматизмом, что я сорвался. От злости я швырнул на стол вилку. Угодил в миску со спагетти и расплескал томатный соус. Кровавые пятна на белой поверхности стола напоминали облитую машину. Несколько капель упало на рубашку отца. Полоснув по мне взглядом, словно я всадил в него нож, он процедил:

– Прилично вести себя не умеешь.

Мама занервничала. Напряжённая, с заострившимися чертами лица, застывшая на стуле, она походила на почуявшую опасность птицу. Того и гляди сорвётся со стула и улетит.

– Я не нарочно, можно же постирать.

– У тебя всё, чтобы ты ни сделал, не нарочно, – он сорвал с себя рубашку и приказал мне принести чистую. Я принёс, хотя и порывался сказать: «Я не слуга!» Меня взбесила его реакция. Из-за какой-то рубашки (у него их сотни) готов растерзать меня. В этом тоже проявлялся его прагматизм.

– Ну так пойдём в парк? – повторил я, когда он переоделся.

– Когда?

– В субботу.

– Не смогу, а вы с мамой идите, – он засунул в рот мятный леденец и встал.

– Ты на самом деле пойдёшь на работу?

– Куда же ещё? Между прочим, отчитываться перед тобой я не обязан.

– Почему нет? Мы семья. Ты же требуешь, чтобы я отчитывался.

– У тебя мозги совсем набекрень! – рявкнул он. – Ты забыл, кто здесь кто?!

– Сейчас уберу со стола и заварю кофе, – пытаясь предотвратить ссору, сказала мать и спросила, кому с молоком, хотя прекрасно знала, что мы все пьём чёрный кофе. Ей никто не ответил.

– Не волнуйся, скоро мне вправят мозги! – крикнул я отцу. Проболтался. Говорить про психолога было рановато. Я хотел сходить разок, а там решить, продолжать или нет. Если продолжу, то, конечно, скрыть будет трудно. Посмотреть, что из себя представляет этот «доктор Фрейд» (так я окрестил психолога), не удалось: фотографии в интернете не было. А о Фрейде я имел смутное представление. Знал, кто он такой, но не более. В Сети его имя мелькает. Ради любопытства я залез в Википедию. На фото он мне понравился. Глаза у него зоркие и глубокие.

– О чём ты? – не пропустил моей реплики отец.

– Ты же твердишь, что у меня в голове каша, вот я и решил сходить к психологу, – произнёс я и покосился на мать. Она дёрнулась, стала нервно теребить браслет на запястье. Он отстегнулся и упал на пол. Падает в критические минуты! Мать не снимала его даже перед сном, а тут он свалился с её руки, как было в тот день, когда я нашёл записку.

– Совсем сбрендил! – рассвирепел отец. Психологов, как я говорил, он не признавал, а ещё, наверное, испугался, что я расскажу «доктору Фрейду», что он дома вытворяет. Не знал он меня совсем. Мы вместе жили, были оголены друг перед другом, а он понятия не имел, на что я способен, а на что нет. Да, я его осуждал, не принимал, мечтал уехать от него на другой конец света, но зла ему не желал. Родной же отец. Психологу я и не думал на него доносить. Предательство – не мой стиль.

– Это я ему посоветовала, – внезапно призналась мать. Сегодня она была храброй как никогда.

– Зачем? – прозвучал стальной вопрос.

– Потому что ему нелегко. Почему бы не сходить к психологу, поговорить, это поможет, все же ходят.

– Ходят те, у кого в голове пусто. Надо самому уметь принимать решения, а не жить по чужой подсказке, – отчеканил он.

– Зачем тогда ты всё за меня решаешь? – уличил я его в противоречии. – Не даёшь мне самому.

– Потому что ты мой сын и потому что пока ты ведёшь себя, как недоумок.

– Если я недоумок, то мне прямой путь к психологу, – указал я ему ещё на одно противоречие. – Нехорошо как-то собственного сына недоумком называть!

– Как ещё тебя называть? Хамишь, учишься шаляй-валяй, воруешь собаку, в голове – один рэп! Могу себе только представить, что ты ещё творишь за моей спиной!

– Учусь шаляй-валяй, потому что учиться не собираюсь!

– Как это не собираешься? – грозно сдвинул он на переносице брови, превращая их в одну мохнатую полосу.

– Ни в какой колледж я не пойду!

– Чем же, любопытно, ты будешь заниматься? На улице попрошайничать, как твои любимые бродяги?

Как я ни крепился, меня прорвало…

Как-то мне приснилось, что я камень. Монолитный и тяжёлый, я лежал на верхушке горы, не подозревая, что через секунду меня столкнёт вниз буря и я полечу в пропасть, сметая всё на своём пути. В сны я никогда не верил, считал их чепухой и посмеивался над матерью, когда у неё портилось настроение из-за того, что ночью ей что-то привиделось. А сон про камень запомнился. В интернете я узнал, что Фрейд (тот, что Зигмунд) любил в сновидениях копаться. Интересно, как бы он расшифровал мой сон. Спрошу психолога.

– Уж лучше быть бродягой, чем жить под твоим контролем! – заорал я, вспоминая камень из сна. Обрушивая на отца обиды, боль, горечь – всё то, что миллион раз мысленно предъявлял ему, обливаясь, как девчонка, слезами, я знал, что мне несдобровать. Что придётся расплачиваться за свой срыв по полной программе. Но остановить себя не мог. Не умел. Как летящий в пропасть камень.

Отец молча стоял передо мной, широко расставив ноги, с каменным лицом, с металлом в глазах. Вылитый Арнольд. Прокричав всё, что прокричалось, я выдохся. Сразу же обмяк, как лопнувший резиновый шар. На мать я боялся смотреть, но чувствовал, что она сидит на стуле тоже обессилевшая и опустошённая. У нас с ней связь. Когда одному из нас плохо, то другому тоже.

– Значит, так, – выслушав, сказал отец. – Ни к какому психологу ты не пойдёшь. Умей сам справляться со своими проблемами.

– Запретить ты мне не можешь. Я уже взрослый.

– Я уже говорил, что ты вспоминаешь это, когда тебе удобно. Если взрослый, то выкатывайся из дому и живи самостоятельно!

– Не волнуйся, окончу школу и выкачусь.

– Если окончишь, – сделал он ударение на первом слове. – Ещё один прогул – и тебя оттуда вышибут, так мне сказал директор.

– Ты за мной следишь! – возмутился я.

– Пока ты живёшь под моей крышей, буду следить, это моё право. Ты что, за идиота меня принимаешь? Я в курсе всех твоих прогулов, и никакое покрывательство… – он перевёл взгляд на мать, – тебя не спасёт.

– Ничего ты не понял, – произнёс я и чуть не заревел. Не из плоти и крови он сделан, а из железобетона. Не почувствовал ни боли моей, ни горя моего, ни одиночества. Ничегошеньки.

– Я-то как раз всё понял, а ты нет. Пользуешься мной, живёшь за мой счёт, а при этом поносишь меня.

– За твой счёт? Ты же мой отец!

– Всё, разговор окончен. Как я сказал, к психологу я идти запрещаю! Учись сам в себе разбираться!

Он повернулся и промаршировал солдатским шагом к двери. Опять я попался на его крючок. Когда начинаю верить, что он всё-таки меня любит, разбиваюсь об его лёд. Сегодня, когда он сказал, что обижен на то, что я не интересуюсь его жизнью, я тоже поверил, а оказывается, его обида на меня была вызвана не любовью, а самолюбием.

– Ты-то сам умеешь в себе разбираться?! – крикнул я ему вслед. – А к психологу я пойду! Твоё разрешение мне не требуется!

Именно в это мгновенье я твёрдо решил пойти к «доктору Фрейду». Из чувства противоречия.

– В таком случае я отниму у тебя собаку, тем более что она принадлежит мне. Я её купил, а ты её украл.

Я знал, что именно так он и поступит.

– Боишься, что я психологу всю правду про тебя выложу? – швырнул я в него словами. Хотел его припугнуть так же, как он меня.

– Ты таки дождёшься у меня, – процедил он. Когда его злость достигала высшей точки, он не кричал, а шипел. Впустую он редко угрожал. Мне надо было немедленно что-то предпринять.

8
Джен

Когда родители улеглись, я вытащил из своего тайника пару банок пива. Самонадеянность отца, что он всевидящий, его слепила. Я был намного хитрее, чем он предполагал, и хранил запрещённое у него под носом.

Спиртное мне выдавали в одной полулегальной пивнушке, не требуя никаких документов, подтверждающих мой возраст. Не только выпивку там можно было добыть – марихуану тоже. Она у любого посетителя имелась: подойдёшь, спросишь, тут же продадут. Владельцем этого места был пиратского вида коричневолицый толстый латиноамериканец. Заведение было незатейливое, с наспех сколоченными деревянными столами, за которыми сидели мужики и тётки – тоже бывалой внешности, вроде банды хозяина. Обстановка смахивала на кабак из какого-нибудь вестерна. Мне нравилось. В сто раз лучше, чем любимые рестораны отца – фешенебельные, скучные, с приторными официантами, с надменными дамочками.

Засунув пиво в школьный рюкзак, я, крадучись, спустился вниз. Ваня уже стоял у входа, виляя хвостом. Ночные вылазки он любил, как и я. Гулять с ним было легко. Он слушался, не лаял по любому поводу, никого не будил.

Мы пошли с ним мимо тёмных, с погасшими окнами домов. Свернули к парку. Спустились по узкой лестнице к пляжу. «Скрип, скрип, скрип», – пел под нашими ногами хор ступенек. Я сел на скамью. На земле валялась забытая кем-то рубашка. Когда я её поднял, чтобы положить на сиденье, из её рукава что-то выскочило. В темноте не разглядел. Наверное, краб. Их здесь полно, так и снуют по пляжу. Ваня погнался за ним, но я позвал назад. Он вернулся, улёгся у моих ног. Дисциплинированная псина. Его шерсть под лунным светом серебрилась, желтовато светились глаза. Крупный, остроухий, с выразительной мордой, он мог сойти за волка. В душе же был домашним, кротким и боязливым. Последнюю черту в нём развил Ангус. Гнусно с ним обращаясь, убил в нём всю отвагу. Только я подумал об этом, как Ваня зарычал – впервые за всё время нашего знакомства. А я-то считал, что он способен только скулить и повизгивать от счастья. Видать, инстинкт есть инстинкт. Я увидел вдалеке женскую фигурку. Подойдя к воде, она остановилась. Задрала голову кверху и застыла, словно беседуя с луной.

Ваня продолжал рычать. Успокаивая, я его погладил и чуть не заплакал. Я знал, что отец нас разлучит, чтобы подавить меня и показать, кто в семье главный. Несмотря на его назидания, что пора быть взрослым, моя независимость его не устраивала, он её у меня отнимал. То же самое он делал и с матерью. Мне необходимо был что-то придумать, спрятать Ваню. Попрошу деда взять пса хотя бы на время. Слегка взбодрившись, я огляделся. Полицейских нигде не заметил. Женская фигурка пропала. Я вытащил из рюкзака пиво.

Ночь – блаженное время. Особенно когда проводишь её на пустынном берегу. Сидишь себе один на всей планете в безграничном синем пространстве. Синим было всё: холмы, стоявшие на них дома, небо с неровной, как наполовину откусанной, луной, притихший океан с бежавшей по нему к берегу лунной тропинкой. И женская фигурка, опять вынырнувшая из темноты. Она быстро шла в нашу сторону. Пёс мой вскочил и с лаем рванул к ней. Она испуганно шарахнулась в сторону.

– Ваня, назад! – крикнул я, бросаясь за ним. Он остановился с неохотой.

– Он не кусается, – ответил я, подойдя к фигурке. Мы одновременно шагнули на лунную дорожку. Передо мной стояла Джен.

– Оно и видно, чуть в глотку не вцепился, – буркнула она.

– Говорю тебе, он не кусается, погладь его, сама убедишься.

– Нет уж, спасибо, – она с недоверием покосилась на Ваню.

– Небезопасно, между прочим, одной по ночам шастать, – сказал я.

– Мне всё равно.

– Если всё равно, чего собак боишься?

– Ничего я не боюсь… Что это за порода?

– Помесь волка и овчарки, – на ходу выдумал я.

– Серьёзно? – она отступила на шаг назад. – Немудрено, настоящая зверюга.

– Не зверюга, а бдительный пёс, хозяина своего охраняет. Откуда он знает, кто ты такая и чего по ночам здесь ходишь.

– Сам-то чего ходишь?

– Гуляю. Завтра же выходной, не надо рано вставать.

– Я тоже гуляю.

Вид у неё был взъерошенный и сумрачный. И одета несуразно: в пижамных штанах и в модной майке, мерцавшей в темноте блёстками (точно уселась на неё стайка светлячков), в незашнурованных кроссовках на босую ногу. Похоже, что она вскочила с постели, схватила первое, что подвернулось под руку, нацепила на себя в спешке и выскочила на улицу.

– С родителями поругалась? – смекнул я.

Кивнув, она сказала, что её лишили на месяц машины и теперь придётся тащиться в школу на автобусе.

– Могу тебя подвозить, – вызвался я. – За что отняли?

– За ерунду, – уклончиво ответила она.

– Давай посидим, – указал я на скамью, на которой лежал мой рюкзак.

– Давай.

Я обрадовался. Не ожидал, что она согласится. Раньше она меня избегала. И не только в школе. Как-то я столкнулся с ней во время прогулки. Притворившись, что не замечает меня, она уронила взгляд на землю. Дорожка, по которой мы шли навстречу друг другу, была в зигзагах из травы, прораставшей через трещины в асфальте. Под стать серым с зеленоватыми разводами брюкам Джен. От этого казалось, что трава ползёт по её ногам. Я видел, что она собиралась проскочить мимо, но всё же поздоровался. Она подняла на меня глаза – прозрачные, равнодушные – бросила ответное «привет» и зашагала прочь. Ух и разозлился я! Не насильник же я, чтобы от меня удирать. Надо бы спросить её, почему она так себя повела.

Я вытащил из рюкзака две банки пива. Нервничая, неумело вскрыл и обрызгал нас. Но Джен не обратила внимания. Взяла банку, подержала в руке и поставила на сиденье.

– Чего не пьёшь? – спросил я.

– Родители могут запах учуять.

– Не учуют. Когда ты вернёшься, они уже будут спать.

– Нет, будут меня ждать, я же убежала.

– Боишься их?

– Да нет, не хочу, чтобы ещё дня рождения лишили.

– Когда у тебя?

– Четырнадцатого мая.

– Вообще-то, ты имеешь полное право делать всё, что хочешь, – не ребёнок, – заявил я, а про себя подумал, что хвалёная взрослость – только на бумаге. Живём мы пока под надсмотром. Как поговаривает мой отец: тот, кто за всё платит, тот и диктует.

– Как будешь праздновать? – спросил я.

– Позову друзей. Ты тоже приходи, – неожиданно пригласила она.

– А кто будет?

– Одноклассники. Придёшь?

– Вряд ли твоя компашка хочет меня увидеть.

– Дикий ты какой-то… Не хочешь – не приходи.

– Приду, – пообещал я, хотя не знал, идти или нет. Мечтал влиться в их компанию, но боялся нарваться на игнорирование или насмешки. В школе я подчёркнуто демонстрировал, что мне плевать на то, как там ко мне относятся, и настолько сросся с ролью одиночки, что она стала моей сутью. В этом тоже был плюс: никто ничего про меня не знал.

– Ты своих родителей любишь? – спросил я.

– Конечно, люблю. Если ругаешься с ними, это же не значит, что не любишь.

– Если любишь, то не ругаешься.

– Странный ты.

– Почему странный? Такой, как все.

Она не ответила. Что она имела в виду, я не понял. Считала, как и одноклассники, что я с приветом? Но спрашивать я не рискнул, а то бы ещё рассорились. Уж больно хорошо нам сиделось, не хотелось портить.

Ночью Джен была не такой, как днём. Темнота затушевала её веснушки, смягчила черты, всю её как-то теплее сделала. Голос тоже звучал по-иному: ровно, без сухости, приятно. Я даже им заслушался, когда она рассказывала про своих родителей. Выяснилось, что тот человек, кого она называла отцом, в действительности был её отчимом.

– Теперь понятно, почему ты с ним не ладишь, он тебе чужой, – сказал я.

– Ничего подобного, мы прекрасно ладим.

– Ты же с ним поссорилась.

– Не с ним, а с мамой… ей не нравится, что он меня балует.

– Ты-то тут при чём? Это же он балует.

– Ну-у… она считает, что я этим пользуюсь.

– Он что, задабривает тебя?

– Нет, чего ему меня задабривать?

– Чтобы понравиться.

– Он мне и так нравится.

– Неужто заменил родного отца?

– Нет, папу никто не заменит.

– Твои родители развелись?

– Нет… – она не договорила. Расспрашивать я не стал. Понял.

Мы молча сидели, глядя на слившиеся воедино небо и океан. Ночь была особенно густой, и линия горизонта растворилась в темноте. Мы находились вне времени и летали в синем воздухе, а с нами летали отрывавшиеся от майки Джен светлячки. Я расслабился, успокоился. Обычно я так себя чувствовал только в своём тайном местечке в парке. В присутствии людей я был взвинчен, постоянно ждал нападок. От беспокойства, что могу не понравиться, что надо мной будут смеяться, становился неуклюжим и даже агрессивным. Какой я на самом деле – естественный, без изматывающего напряжения – знали только ящерицы, подсматривавшие за мной из-под камней, когда я сидел на земле в парке. Не знаю, что повлияло – приветливость Джен или обстановка, но я разоткровенничался. Рассказал ей про деда, про Ваню, про свои планы путешествовать. Она оказалась внимательным слушателем. Не перебивала, не давила своим мнением. В ответ поделилась, что тоже мечтает посмотреть мир, хочет пожить в Испании, куда ездила несколько лет назад с родным отцом, до того как он погиб. Как это случилось, попал ли он в аварию или что-то другое произошло, она не уточняла, а я постеснялся спросить, не хотел её расстраивать.

Ещё она сказала, что наш город ей порядком надоел. Скучный и безликий, несмотря на красивые пляжи. Затем мы коснулись школы. Тема была щекотливой. В отличие от меня, Джен всё там устраивало. Училась она прилежно, готовилась поступать в один из лучших колледжей, куда с низкими оценками (как у меня) не берут, друзей у неё хватало. Тихая, внешне не особо приметная, если только не считать обильных веснушек, она не числилась среди популярных девчонок в школе, но умела со всеми ладить. Спорить с ней я не хотел, но всё же не разделил её восторга насчёт того, какие там все чудесные. Она в ответ сказала, что я сам восстанавливаю всех против себя, умничаю, держусь обособленно. Мы так классно болтали, что я даже не обиделся. Но, конечно, не согласился. Одноклассников я сторонился из самозащиты и гордости, а не потому, что высокомерничал. Меня дразнят, насмехаются, а я буду навязываться!

– Зачем тебе на автобусе в школу ездить? Могу быть твоим шофёром, – снова предложил я, чтобы закрепить знакомство. В бойфренды к ней я не набивался. Девчонка она была хорошая, душевная, но не цепляла, как Алёна, которая ни покладистостью, ни дружелюбием не отличалась.

– Спасибо, но я брата попрошу. Он, как и отчим, часто меня выручает.

– Он тебя старше?

– Да, на три года. Он сводный, сын моего отчима.

– Старший брат – это здорово, всегда защитит.

– Это он умеет, он сильный, спортом занимается. Если кто ко мне пристанет, сразу отошьёт.

– Крутой, видать, у тебя братан. Бойфренда тоже отошьёт?

– Если плохого отошьёт, я не возражаю, – со смешком сказала она. – А у тебя есть девушка?

– Пока нет, но одна девчонка мне очень нравится. Она русская.

– Как ты с ней познакомился?

– Через родителей, её мать работает в компании отца, секретаршей по-моему.

– Его личной секретаршей?

Её вопрос меня несколько охладил. Я уловил любопытство. Что-то потерял я бдительность и забыл, что она может выболтать все мои откровения подружкам. Девчонка она славная, но я её совсем не знаю.

– Нет, у него другая секретарша, молодая, смазливая. Он её постоянно хвалит.

– Мне пора, пойду, – внезапно вскочила она.

– Посиди ещё.

– Не могу, меня родители ждут. Пока, – попрощалась она. Скользнула по мне глазами – холодными, смотревшими сквозь меня. В точности как в тот день, когда мы шли навстречу друг другу по изрезанной травой дорожке. От её мягкости не осталось ни следа. От ночной синевы тоже ни следа. Линия горизонта, вернувшись, отделила небо от океана и стала подтягивать к себе солнце, висевшее ещё где-то у нас под ногами, но уже осветившее воду. Заболтавшись, мы не заметили, как наступило утро.

– Давай завтра созвонимся, – сказал я. – Какой у тебя номер мобильника?

Не ответив, она убежала. Что это с ней? Поди пойми этих девчонок. То улыбаются во весь рот, заманивают, а потом без всякой причины окружают себя барьером и не подпускают. Я смотрел ей вслед в надежде, что она помашет рукой, но она, не оборачиваясь, шла скорым шагом к лестнице, ведущей на вершину холма, где была парковка. Я заметил наполовину скрытую за деревьями машину. Не приехал ли за ней её братец? Охраняет. Пока я всматривался, Джен добежала до последней ступеньки и исчезла.

Когда я с Ваней вернулся домой, то наткнулся на отца. Юркнуть мимо незамеченным не удалось. Дверь на кухню, где он завтракал, была открыта, и его цепкий глаз мгновенно поймал мою крадущуюся фигуру. Он восседал на вертящемся стуле с газетой в руках.

– Так рано встал. Молодец! – похвалил он, решив, что я поднялся с петухами, как и он. Зачем он вскакивал спозаранку по выходным, было неясно. Спи себе, наслаждайся бездельем. Но ничегонеделанье было не для него. Он даже полежать спокойно на топчане у бассейна не мог. Без конца придумывал себе какие-то занятия.

Вёл он себя на удивление приветливо, а я-то был уверен, что нашу последнюю ссору он мне не простит. Выбрал иную тактику? Поверить в то, что он решил быть покладистым, я не мог. Постоянно ждал от него удара – во всех смыслах.

– Выгуливал Ваню, – ответил я. – Чего ты так рано поднялся? На работу же не надо.

– Много дел, – ответил он и уткнулся в газету.

Покормив пса, я пошёл к себе в комнату. Встал перед зеркалом, посмотрел на своё отражение. Сегодня оно мне нравилось. Повторяя мои движения, оно стянуло с себя футболку, подняло руки, крепко сжало кулаки. Бицепсы набухли небольшими шариками. В фитнес надо бы начать ходить, чтобы мускулы превратились в футбольные мячи, как у парней в школе. Я осмотрел ещё разок своё отражение. Вполне симпатичный парень. Общение с Джен, несмотря на её необъяснимый уход, меня взбодрило. На вечеринку к ней, пожалуй, пойду. Пусть все знают, что мы с ней видимся, что у меня тоже есть друзья.

Несмотря на то, что я бодрствовал всю ночь, спать не хотелось. Я открыл файл с моими записями. Писал два часа. С такой скоростью барабанил по клавишам, едва успевая угнаться за мыслями, что устали руки. Делая передышку, я откинулся на спинку кожаного кресла, навязанного мне отцом. Мне больше по душе обыкновенный стул или табуретка. Чем проще, тем лучше. Где-то я читал, что аскетизм – это своего рода философия. Об этом и о многом другом я сейчас и писал.

Размышляя, я смотрел в окно. За ним была любимая картина: океан в солнечных брызгах, мраморная полоска пляжа и ястреб на электрическом столбе, высматривающий свою жертву, – неподвижный, будто вырезанный из дерева, как и сова на крыше нашего дома. Птиц в этой местности множество. Каждый раз, когда они беспечно усаживались ровными рядками на высоковольтные провода, я беспокоился за них.

Наблюдая за ястребом, я думал о том, как всё противоречиво. Я мечтал покинуть наш дом, хотел жить скромно, в квартирке, без всей этой роскоши напоказ, а при этом знал, что буду скучать по виду из окна. Моя комната была моим мирком, и, когда родители ложились спать и не надо было напрягаться от звука шагов в коридоре, ожидая, что кто-то войдёт, я оставался один и мог немного расслабиться. Никто на меня не смотрел, кроме моих любимых певцов-рэперов с плакатов на стенах. Но они не в счёт. Хотя расслабиться полностью, как я умел делать в парке, всё же не получалось. Глаза отца как будто следили через стены за каждым моим движением.

После разговора с Джен я подумал, что пойти в колледж – не такая уж плохая идея. Эта мысль пришла мне в голову, когда Джен рассказывала о своих планах открыть школу танцев. Я понятия не имел, что она ходит в балетную студию. Про это знала только одна её подружка, с которой она имела глупость поделиться. Та подняла на смех: куда уж тебе с твоей фигурой! И, несмотря на обещание хранить секрет, всем растрепала, а Джен не только с ней не порвала, как сделал бы я, но ни в чём не упрекнула и продолжала общаться.

«Фигура у тебя что надо, не слушай всяких завистливых подружек, – сказал я. – Я бы на твоём месте сразу послал её куда подальше. Зачем дружить с тем, кому нельзя доверять?»

«Что ты, я ей совсем не доверяю, а рвать не хочу, чтобы нервы себе не трепать. Всё равно же школу скоро закончу и больше её не увижу, а танцы я ни за что не брошу, даже если вконец засмеют».

Я не согласился (нечего возиться с предателями!), но за стойкость я её зауважал. Она права – нельзя никому позволять сбить тебя с пути. Именно это и привело меня к мысли, что, сопротивляясь отцу, делая всё наперекор ему, лишь бы не походить на него, я отвергал то, чем в принципе не прочь был бы заняться. Колледж я вычёркивал, потому что меня туда гнал отец. Ни в какие адвокаты, как он решил за меня, я идти не собирался, но почему бы не заняться всерьёз компьютерами. Это дело мне нравится. Компы в нашем доме чуть ли не с детства сам чиню. А отец ни разу не похвалил. Ни за что не хотел признать, что у меня налицо способности.

Многое из разговора с Джен не выходило у меня из головы. Возможно, оттого, что я ни с кем так раньше не откровенничал. Тут я подумал, что запомниться может не только хорошее. Брякнешь что-нибудь и невольно подтолкнёшь кого-то к чему-то плохому. Или намеренно подтолкнёшь. Интересная мысль! Поосторожнее, выходит, надо со всеми разговаривать. Я опять открыл файл со своими записями. Перечитал, исправил, кое-что добавил. Завтра отправлю в журнал.